Записки из-за бугра-2. Санаторий для рецидивистов

Едва я миновал Verazzano Bridge по нижнему ярусу и повернул на бруклинский Belt, как мелкий, противный дождь, напоминающий водяную пыль выпущенную из пулевизатора, превратился в снег. Снег быстро таял, но по мере продвижения в глубину Long Island снегопад становился настойчивее и, наконец, победив тепло непривычной к такому наваждению земли, побелил обочины и превратился в скользкую кашицу на шоссе.

Тут же возникли “траффики”. Они были спровоцированы начавшимися таранами, милыми, без “братков” и беспорядочной пальбы из китайских ТТ разборками подле помятых бамперов и кардинальным снижением скорости любопытными гражданами, любующимися последствиями аварий, именуемых пугающим грандиозностью термином “эксидент”.
Трехскоростной “автомат” минивена был тягучим, поэтому езда по ледяной корке не приносила больших хлопот, но движение стало таким омерзительно неспешным, что в Suffolk County я добрался с большим опозданием, словно соблюдал мексиканскую традицию прибывать в гости к ужину, хотя приглашали на завтрак.

Как только я вошел в кабинет Джеффа, украшенный, как принято у американских боссов фотографиями, охотничьими ружьями, сувенирами, дипломами и клюшками для гольфа, он вскочил из-за массивного стола, громогласно выразил приветствие и протянул хитрый автомобильный ключ.
- Там на паркинге стоит “порше 911”, это тебе - покататься, - он загадочно улыбнулся. – Есть разрешение между 83-м и 91-м экзитом проехаться по резервному ряду без ограничения скорости!
- Погода-то не для “классики” на широких лаптях. Сейчас лучше раллийный Black Rockets с шипами, но они ж у вас запрещены, как питье лимонада из горлышка. Ладно, спасибо, потренируемся...

Вошел Томми. Это был типичный итальянец, настолько похожий на классического мафиози, что незаинтересованность в столь ярком образе менеджеров Голливуда казалась самой грандиозной кинематографической ошибкой со времен гениального изобретения господина Люмье. Томми сжимал губами неизменный Benson&Hudson. Черная, с проседью, волнистая шевелюра блестела застрявшими в ней каплями дождя, а из-под длинного плаща выглядывала безукоризненная белая сорочка с красным галстуком и синий пиджак с золотыми пуговицами.
- Привет! - вскричал он с порога, протягивая руку с большим, вросшим в фалангу перстнем на среднем пальце. - Поехали, нас уже заждались!

Я подошел к “порше” и с трудом забрался внутрь. О каких-либо удобствах при посадке-высадке в этот маленький “конвертбл” речь не шла, а была сродни страданиям при установлении рекорда Гиннесса по размещению двадцати откормленных мужиков в телефонной будке.
Как я и предполагал, машина была “обута в сандалии” последнего размера с ненавязчивым упоминанием протектора, поэтому, как только я нажал на газ, заднюю ось начало сносить по обледеневшему асфальту.
На Long Island Expressway, по разрешению, полученному от Джеффа, я предпринял попытку устроить смотрины раритету, который легко набрал скорость в 120 миль, после чего его начало возить по дороге, как слесаря, вляпавшегося в солидол, и во избежание необратимых последствий было решено опыты прекратить.
Наконец, мы съехали с хайвея и через пару миль остановились на площади перед большим, красивым, ухоженным зданием.

Если бы я не знал, куда меня завез Томми, то даже десяти попыток не хватило бы для правильного ответа на вопрос о принадлежности данного строения.
Фундаментализм выкрашенного в чистый, розоватый цвет фасада, к которому вели обрамленные газонами гранитные ступени, парадный вход с массивным деревянным порталом и гордо вскинутое над полукруглой крышей звездно-полосатое знамя наводило на мысль, что передо мной находится местный университет или, на худой конец, центральная публичная библиотека штата Нью-Йорк.
Между тем, мы стояли не возле учебного заведения, а перед обычной американской тюрьмой, и внутренности громадного особняка были заполнены не очкастыми студентами, зазубривающими поправки к американской конституции, а рядовыми американскими “зеками”, искупающими на нарах вину перед свободным обществом.
Едва мы поднялись по ступеням, как из дверей выбежал офицер в черной форме Correction Department. На мгновение вытянувшись, он лихо отдал нам честь и пригласил внутрь.

Признаюсь, входить в тюрьму, даже в качестве посетителя, независимо от того, представляет она из себя подобие Лувра или почерневшие кирпичные стены Владимирского централа одинаково неприятно. Атмосфера ограничения свободы и замкнутое пространство, обрамленное строгим орнаментом из решеток и колючей проволоки довлеет над вами, заставляя задуматься о старинной мудрости относительно невозможности заречься от сумы и тюрьмы и делает пребывание на данной территории крайне нежелательным.
Между тем, за огромными, с тонированными стеклами дверями открылся просторный вестибюль, украшенный, как и полагается гербом и флагом Соединенных Штатов, любовь к которым у американцев можно считать маниакальной, сравнимой по силе с обожанием “макдональдсов” и автомобилей размером с троллейбус.

Офицер любезно указал нам путь. Мы прошли через вестибюль и стеклянный кабинет, наполненный широко улыбающимися секретаршами и оказались в большой комнате с накрытым столом. Там нас приветствовали невысокая, приятная женщина лет сорока, представившаяся, как, Элен Келли, заместитель шерифа, и высокий, худой, седой мужчина в очках, словно сошедший со старинного плаката, где мускулистый пролетарий колотит кувалдой по башке капиталиста с нездоровым цветом лица и надписью “Антанта” на цилиндре.
Как выяснилось, потомственным империалистом оказался второй заместитель шерифа, в отличие от Элен, являвшийся не офицером, а сугубо гражданским лицом, призванным бороться в “зоне” с проявлениями жестокости, насилия и неадекватного поведения со стороны персонала в отношении заключенных. В обязанности же миссис Келли входила работа со спецконтингентом или, переводя на тюремно-лагерный слэнг, она была - “кумом”.
Я с трудом представил эту милую, улыбающуюся женщину во время планирования “подсадок” в камеры, вербовки и допросов стукачей, но и многие наши доморощенные, тертые «замы по оперработе» тоже вспоминались, не как квадратные мордовороты с засученными рукавами гимнастерки, из которых виднелись волосатые руки, измазанные по локти кровью, а как вполне мягкие, общительные люди и весьма тонкие психологи.

Обменявшись стандартными любезностями и коротко обсудив погодные катаклизмы, мы приняли приглашение присесть за стол и позавтракать. Так как кроме двух огромных чашек кофе в офисе PBA и доброго десятка сигарет у меня во рту до сих пор ничего не было, я почувствовал обильное слюноотделение и лишь усилием воли заставил себя не заглатывать слишком много провианта, а лицемерно изображать сытого джентльмена полчаса назад вернувшегося с ланча.
- Вы сейчас едите то, что входит в рацион заключенных, - сообщила Элен, наворачивая на пластиковую вилку кусок отборной ветчины и смазывая ее кетчупом.
Я поперхнулся заливной рыбой и лишь чудовищным усилием глотательных мышц вдавил ее в себя.
- Вы хотите сказать, что ваши “зеки” едят то же самое? - с сомнением спросил я, осматривая колбасы, сыры, сэндвичи, шесть видов овощных и мясных салатов, нарезку, заливные, антрекоты и прочую снедь, наваленную на стол в таком количестве и разнообразии, будто руководство тюрьмы готовилось к приезду комиссии ООН по правам человека.
- Абсолютно, только не в таком разнообразии, а порционно. Кофе, чай?
После завтрака нам с Томми разрешено было выкурить по сигарете, что в наглухо некурящих офисах свидетельствовало о глубочайшем почтении. Затем Элен пригласила нас на экскурсию.
- Сначала мы вам покажем “уровни”, а потом все остальное.
- В смысле - в “зону” тоже можно?
- Да, конечно.
- Хм... У нас это, мягко говоря, не принято...

Все внутренние двери тюрьмы открывались электрическими замками. Они срабатывали с пультов охранников, просматривающих помещение с помощью повсеместно установленных видеокамер. Создавалось ощущение, что ты передвигаешься свободно, а двери перед тобой распахиваются сами по себе.
- А если электричество отключат? - аккуратно спросил я, понимая, что сейчас на меня посмотрят, как на человека, предположившего коммунистический путь развития Америки в двадцать первом веке.
- Это предусмотрено. Двери можно открывать и ключами.
Наконец, мы вошли в коридор, идущей по периметру вокруг пространства, огороженного одной общей клеткой. Внутри помещение было разделено на кубрики без дверей с вполне приличными койками, даже отдаленно не напоминавшими нары. За расставленными столами сидели заключенные - в подавляющем большинстве негры. Одни играли в карты, другие читали журналы, третьи просто валялись на кроватях и смотрели телевизоры, развешенные так, что из каждого кубрика был виден один экран. Здоровенный, черный до синевы “зек” сидел рядом с решеткой и с кем-то разговаривал по телефону, повешенному на стену.
- С кем это он болтает?
- С кем угодно. Это городской телефон. Бесплатный, - ответила Элен, повернулась к решетке, улыбнулась и громко сказала, - Хай!
“Контингент” разом повернулся к ней и приветливо вразнобой поздоровался.
- Как дела? Есть жалобы?
Я зажмурился, боясь услышать нечто вроде “нам белье уже два дня не меняли” или “мой ящик не ловит CNN”, но этого не произошло. Заключенные не выразили недовольства своей незавидной долей и бытовыми неудобствами, а, напротив, чуть было не поблагодарили шефа в стиле “спасибо руководству за наше счастливое...”.
- Здесь находятся те, кто ждет суда, - сказала Элен.
- Понятно - СИЗО. И по каким статьям им придется в дальнейшем париться?
- Преступления разные - поножовщина, наркотики, грабежи, кражи...
Хотя мне показалось, что наказание в виде беседы по телефону с подружкой с одновременным просмотром телевизора, лежа на тахте после сытного обеда и чтения New York Times для человека, кидавшегося на кого-то с ножом является несколько мягковатым для полного исправления и осознания глубины и тяжести своего проступка, я тем не менее воздержался от замечаний.
“В конце концов”, - рассуждал я про себя, - “лицо может быть признано виновным не иначе, как по решению суда”, так что вполне объяснима некоторая лояльность к обитателям местной “сизухи”. Может быть в “зоне”, где мотают срока уже осужденные, они приковываются на ночь кандалами к батарее отопления и спят по очереди”.

- Ну, что ж пройдем в основные блоки, - усугубила мои догадки Элен.
Поплутав по коридорам, мы попали на круговой балкон, загороженный уже знакомыми арматуринами и сеткой, напоминающей рабицу. Везде сияла идеальная чистота, все было выкрашено в нейтральные спокойные тона. Внизу, этажом ниже, располагалось большое овальное помещение с расставленными столами и стульями. а вокруг находились камеры с настоящими, металлическими дверями с глазками. Многие камеры были открыты и в них виднелись телевизоры, стереосистемы, кровати, небольшие письменные столы и полки с книгами. Заключенные сидели за столами, играли в различные настольные игры, читали или обменивались впечатлениями. Некоторые расположились у центрального, большого телевизора и смотрели американский футбол. Среди них я заметил несколько женщин, одетых в униформу. Они непринужденно разговаривали с “зеками” и даже смеялись.
- На ночь все располагаются в камерах, - рассказывала Элен, - и все закрывается общей решеткой.
- А что делают женщины-офицеры среди мужчин-преступников?
- Практика показывает, что присутствие надзирателя противоположного пола благосклонно сказывается на психологии заключенных и способствует исправлению.
- Хм... А у женщин дежурят мужчины?
- Да.
Я представил месяц назад закончившую Коломенский пединститут сотрудницу УИН, перевоспитывающую приговоренного к “пятнашке”  вора в законе, рецидивиста Угрюмого в камере мордовского УУ-163/8 в окружении двух десятков бандитов проигравших ее друг другу в “буру”, и волосы у меня зашевелились...

Тем временем, мы прошли на другой уровень и попали в точно такое же помещение, где располагались преступницы-женщины. Здесь было все так же, за исключением того, что различного возраста и национальности дамы были одеты, в основном, в халаты и тапочки и напоминали не столько “зечек”, порешивших своих мужей за измену или не оставленный на опохмел стакан “вискаря”, сколько пациенток больницы.
- А скажите, - спросил я Элен. - Не было ли случая, что заключенные нападали на надзирательниц или брали их в заложники?
- Ну, что вы! Это же лишено смысла! Такое преступление практически исключает у них возможность выхода на свободу.
- Это я понимаю... Но человек иногда думает... не головой и способен на неадекватные действия.
- У нас такого не было и не будет, - ответила Элен с убежденностью фанатика.
- Хорошо. А были ли прецеденты, что correction officer... ну, скажем, влюблялся в заключенную. Там, - я указал вниз, - есть весьма привлекательные женщины.
- Это было... - Элен опустила глаза, словно ей стало стыдно. - Дважды.
- И что?
- В этом случае наш сотрудник обращается с рапортом к руководству и или увольняется, или прекращает свое увлечение. В это время он отстраняется от работы.
- Я не говорю, что они занимаются любовью здесь, но ведь когда-то его возлюбленная выйдет на свободу.
- Да, разумеется, они могут вступить с связь только после ее освобождения, но если он с ней встречается, то мы его увольняем.
- И что же было с теми двумя офицерами?
- Один из них предпочел остаться на службе и порвал отношения с бывшей заключенной. Второй же выбрал неправильный путь и был уволен.
- Вы считаете его действия ошибочными?
- Разумеется, - без колебания ответила Элен. - Пожертвовать такой почетной и выгодной профессией ради сомнительных увлечений?!

Дальнейшая экскурсия убедила меня в том, что если когда-нибудь в Америке у вас не будет средств к существованию, а внутреннее состояние потребует немедленного отдыха вдали от мирских забот и проблем, то наилучшее, что вы сможете предпринять, это подъехать к тюрьме, засветить в глаз первому офицеру, вышедшему из парадного входа и быть пристроенным на годок-другой в одну из камер. Собственно, об этом же писал О’Генри в одном из своих произведений, и надо признаться - мастер рассказа ничуть не преувеличивал.

Когда я увидел сияющую белизной столовую и запакованные в пластик подносы с едой, в сравнении с которой стюардессы “Аэрофлота” просто пытались меня отравить, то это, хотя и впечатляло, но было предопределено нашим завтраком, но дальше пошли уже из ряда вон выходящие порядки.
- А это наша школа, - произнесла Элен, открывая дверь в большой, светлый зал.
Кругом были расположены столы, телевизоры и компьютеры.
- Что Вы этим хотите сказать? - не совсем понял я, так как тюрьма была явно не “малолетней” и детишек, попавших в неволю со школьной скамьи я покуда не наблюдал.
- Любой, кто желает, может получить здесь дополнительное образование по избранным дисциплинам. Для этого в одной из тюрем графства проводятся лекции и семинары, которые передаются по телевидению. Только интернет не разрешен, - Элли указала на развешенные  по стенам мониторы. - Кроме того, имеется компьютерная библиотека по различным наукам, база тестов, уроков...

За “партами” сидели трое откормленных в местной столовой негров, что-то внимательно изучавшие в компьютерах. По достоинству оценив возможность бесплатного совершенствования образовательного уровня, совмещенного с вынужденным заточением и отвлекающего от тоски по воле, я шагнул в следующий зал, где обнаружил невиданных размеров библиотеку с читальным залом. На стеллажах, кроме развлекательной литературы, располагались огромные зеленые тома с американским законодательством. Отдельно стояло “полное собрание сочинений” судопроизводителей штата Нью-Йорк, включающее в себя все мало-мальски серьезные судебные разбирательства, начиная с эпохи войны Севера и Юга.
В зале сидело с десяток заключенных, причем все, как один читали не “Хижину дяди Тома» или “Унесенные ветром”, а штудировали именно эти, нудные и однообразные справочники.
Такая непомерная тяга к криминальной истории отечества была вызвана вовсе не любопытством, а поиском прецедентов, столь любимых американским правосудием. В США одним из самых крутых способов защиты в суде является то обстоятельство, что аналогичное дело уже рассматривалось ранее. Другими словами, если некий Боб Смит в 1922 году получил за ограбление банка в Квинсе и убийство двух его служащих 345 лет тюрьмы, то приведя данный довод в качестве защиты, у современного подсудимого появляется шанс не угодить за похожее преступление в мастеровитые руки тюремного электрика, заведующего рубильником электрического стула.
- Знаете, - с гордостью сказала Элен, - у нас некоторые выходят на свободу готовыми лойерами!
“Еще бы! - подумал я. - Чем три-четыре года валяться на нарах и резаться в домино, куда умнее провести их с пользой для себя. Тем более, что условий для образования и целенаправленного изучения узких специальностей в тюрьме было куда больше чем в школе-интернате N13 города Забугорска”.

Дальнейшее путешествие по заморской “киче” хотя и не повергло меня в шоковую депрессию, но оставило в душе своеобразный отпечаток.
Мы побывали на площади для прогулок, на которой упитанные афроамериканцы сражались в баскетбол и качали мышцы на тренажерах уровня Lifetime. Зашли в больницу, где недуги захворавших “зеков”, подорвавших здоровье в перестрелках и на поприще организации наркотрафика   излечивались в условиях современного оборудования и изобилия медикаментов. Стоматологический кабинет, легко посоперничал бы с аналогичным заведением ЦКБ при Администрации Президента.
Имелся в тюрьме и “ларек” с ценами  напоминающими рождественский sale...
Наконец, мы возвратились в кабинет Элен, где нам был вновь предложен кофе и дано разрешение еще на одну сигарету.
- А вот наша гордость! - Келли протянула мне огромную, старинную книгу с желтыми листами. - Здесь зарегистрированы все заключенные со времен создания нашего заведения!

Уже на десятой странице я наткнулся на соотечественника. Лев Рубинштейн, прибывший в 1903 году из России был водворен на местные нары за мошенничество, где и благополучно пробыл шесть месяцев...

…Я выехал на обледеневший хайвей и нажал на газ. “Порше” с пробуксовкой принял скорость и рванулся вперед. Я чувствовал, как где-то на третьем уровне  американский “зек”, ковыряя в зубах зубочисткой после сытного обеда заваливается на нары и открывает томик Джека Лондона...

(2000 г.)