Звёздочка

                ЗВЁЗДОЧКА               

     Роман шёл по родному предместью без определённой цели, ни о чём не думая, понимая, что вряд ли ещё застанет родителей в следующий приезд, ибо они плохи оба, и отец, который уже почти не выходит из дома, только на лавочке посидит, с полчаса, вечером, когда солнце сядет, и мать, вроде, крутится, как всегда, но дышит уже тяжело, и нет, нет, да и присядет, отдохнуть, чтобы переможиться и опять взяться за работу. Сестра живёт далеко, на другом конце города, когда появляется, начинается суета, детский плач, шум, охи, вздохи, помощи – никакой, за детьми бы уследить… И родителям тяжело уже, и рады внукам, и дочери, а возраст, вокруг гостей суетиться, уже не даёт. Отец глазами только за детьми следит и улыбается… А мать – даст каждому по гостинцу в руки, на стол соберёт, что повкуснее, и тоже сядет, и смотрит, смотрит на гостей, улыбается, и радостно и горько ей, от собственной немощи. Подарков Роман привёз чемодан. Матери – узорчатую шаль, с кистями, тканную в Исландии, сестре – итальянские сапоги, высокие, кожаные, да юбку к ним, такую же, из кожи, сестрица аж обмерла вся, как увидела, бросилась на шею, обслюнявила всё лицо, племянникам – по костюмчику, с длинными брюками, как взрослым, да игрушки с управлением на пультах, зятя не забыл, ему рубашку, к ней галстук, и шляпу, всё английское, и только с отцом было трудно, не знал, что купить, и чтобы понравилось, и было бы нужно, и красиво, и носил бы, а не в шкафу лежало. И таки увидел в Лондоне, вроде пиджак, но на молнии, шерстяной, в клетку, ткань толстая, а сам пиджак – на подкладке, тёплый, красивый, лёгкий! Увидел его, сразу заплатил, и радовался, как ребёнок.
     Отцу понравилось, но велел матери в шкаф повесить и марлечкой прикрыть, чтоб не пылился, а Роману обещал, что будет одевать обязательно, в поликлинику ли сходить, на почту, за пенсией, ну, мол, не волнуйся, носить буду.
     Роман в семье гостил уже четверо суток, завтра надо улетать, и сейчас его уговорили родители пойти погулять, посмотреть родной посёлок, мол что сидеть дома безвылазно. И он пошёл, прямиком у трассе, проходящей через их предместье, отметил, что движение стало намного оживлённее, и транспорт шёл нескончаемым потоком, в обе стороны. Он остановился у светофора, собираясь перейти дорогу, как услышал, что его кто-то окликнул, несколько неуверенным тоном: «Роман, что ли ?». Роман обернулся, и сначала не узнал человека, спешащего к нему, потом пригляделся и ахнул, про себя: «Ромка, друг, ты!», – закричал мужчина и, обхватив Романа, попытался пригнуть его, чтобы облобызать. Но Роман – увернулся, и только протянул мужчине руку, узнав в нём своего одноклассника, Юрия, Юрка, как его все звали. «Здравствуй, здравствуй, Юрок», – сказал Роман, удивившись сам сдавленному своему голосу.
     «А-а, узнал, не забыл, в своих заграницах», – заверещал Юрок. «А я смотрю, что за франт такой у нас идёт, не местный! А это – ты. А что не в форме?», поинтересовался, опять Юрок. «В самолёт одену», – ответил Роман. «Я спросить хочу тебя, и в каких чинах ты сейчас значишься? А то я тётю Марью видел, не так давно, так она говорит, что не помнит, кто ты сейчас, но на фотографии 2 звезды на погоне. Так что ты подполковник?».
     «Нет, капитан I-го ранга, а на погонах сейчас – 3 звезды, чтобы быть точным».
     «Вот это да!..», – протянул Юрок и вдруг, схватив за локоть бывшего одноклассника, заглянул ему просительно в глаза!
     «Слышишь, Роман, уважь по старой дружбе, зайди в мою хату, поздоровайся со Светкой, ведь ты у нас на свадьбе ещё гулял. Вот обрадуется-то, вот обрадуется. А?».
     О какой дружбе бормотал Юрок, когда они никогда и приятелями не были. Только что в одном классе учились, а больше ничего у них и нет общего, подумал Олег.
     Когда-то он случайно попал на свадьбу Юрка, также приехав в родной город, после окончания училища, провести здесь отпуск, и, перед самым отъездом, узнал от своего настоящего друга, новость о том, что завтра женится Юрка, из их класса, и какой он ни какой, а парень свой, женится первым, и надо его уважить, наши все собираются, мол и мы пойдём, встретимся там все.
     Сбросились, что-то купили молодым механическое, кажется пылесос, по тем временам, подарок был значительный.
     Всё это промелькнуло в сознании Романа мгновенно.
     Он вспомнил и уговаривающего его, пойти на эту свадьбу, Евгения, и парней, с которыми созвонились и встретились у ЗАГСа, напротив завода, и даже этот  пылесос, что потом, на свадьбе, торжественно вручили новобрачным, не ожидавшим такого роскошного дара. Правда, и парни постарались – подарили от всех стиральную машину! Юная жена, аж прослезилась!
     Всё вспомнил Роман, вот только Светку, а вернее Светлану, отказывалась вспоминать его память. Что понял давно Роман, отчего так сдавил спазм его горло, рот виде бывшего одноклассника, не оттого, что лицо его помяло время, избороздив мелкими морщинками лоб, и не оттого, что нос потерял форму, как-то разбух и покрылся склеротическими узлами, и даже не потому что весь он имел потёртый вид хорошо пьющего человека.
     В мозгу Романа, как будто зажглась красная лампочка тревоги, а в висках стучало одно: «Уходи, уходи, скорее, тебе нельзя туда, опять, всё сначала, уходи…».
     Он чувствовал, как увлажнились ладони, и, вдруг, перед его лицом, возник образ юной Светочки, той, которую он увидел много лет назад, тот образ, который он так старательно изгонял из своего сознания, столько лет, чтобы забыть, не болеть ею, не мучиться, больше никогда, никогда…
    И если бы ни эта, случайная встреча, может быть, он и не вспомнил бы её…
     Но Юрок,  вцепившись в его рукав, тянул и тянул Романа, в сторону дома своего, и, вместо того, чтобы отцепить назойливо приставшего бывшего соученика, Роман, услышал свой голос, повергнувший его в изумление. «Слушай, у меня ничего нет с собой, а идти с пустыми руками в дом, где я столько не был, нельзя. Ты постой, а я схожу в гастроном, что-нибудь возьму, и пойдём». Юрок, осчастливленный словами Романа, отпустил его рубашку, и остался выполнять приказ старшего по званию. А Роман перешёл дорогу, зашёл в гастроном на I этаж 2-хэтажного здания, и быстро купив бутылку дорогого коньяка, поднялся на II  этаж, в надежде  что-то взять для Светланы.
     Но в зале универсального магазина лежал только китайский ширпотреб, а в парфюмерии стояли духи, непонятного разлива, и он заметался по магазину, подумав, как бы я сейчас смотрелся в своей форме, скачущим от одного прилавка к другому.
     Роман понял, что ничего купить не сможет, что было бы достойно той, которую он, оказывается помнит до сих пор!
     Он увидел пожилую, седую и очень приятную женщину, внимательно на него смотрящую, и потянулся к ней, как к спасительнице. «Пожалуйста, прошу Вас, помогите мне», – обратился он к ней. «Мне нужно купить в подарок что-то очень хорошее, не ширпотреб, а я не вижу ничего стоящего», – удручённо проговорил он. Продавщица выслушала его, и спросила только: «Женщине или мужчине нужен подарок?».
     И он прошептал: «Женщине». Продавщица подумала несколько мгновений, а потом подошла к витрине в центре зала, и вынула из-под стекла пуховой платок: «Оренбургский, пуховой, настоящий», – сказала  она и встряхнула его. И такая красота открылась взгляду, что Роман обомлел, заворожённый.
     «Однако, эта вещь имеет немалую цену», – вымолвила женщина, а Роман лихорадочно считал, хватит ли у него с собой наличных.
     Когда она назвала цену, Роман успокоился. Денег хватало и на платок, и ещё на что-то к платку.
     Расплатившись он спустился на первый этаж, купил коробку шоколадного ассорти местной кондитерской фабрики, выпускающей отличные конфеты, купил ещё одну небольшую коробку конфет, в благодарность, продавщице, чем вызвал у неё умилительные слова, и вернулся к стоящему, в ожидании, Юрку.
     «Только давай договоримся, что ты меня больше хватать за рубашку не будешь, а пойдёшь спокойно рядом», – промолвил Роман, и больше не произнёс ни слова, пока они шли к дому, хотя Юрок болтал, не останавливаясь.
     Дом Юрка, как и сам хозяин, выглядел не ахти как, на фоне соседских особняков-новостроек. Роман это увидел сразу, и покосившийся забор, и крыльцо со сломанной ступенькой, и сарай, вдали с провалившейся крышей, и заныло у него сердце от неприглядности и нищеты, открывшейся ему, в которой живёт Светочка, Светоч, Звёздочка, как он, Роман, назвал её в первый миг, как увидел тогда, перед ЗАГСом, в простом белом платьице, с русой косой, спускающейся к поясу, в венке из цветочков, вместо фаты, а под венком он вспомнил, явственно, глаза – огромные, синие, окаймлённые тёмными ресницами, пушистыми, как и её волосы, и над этими огромными глазами, в которых читались удивление, и боязнь того, что происходит с ней, и почти страх, и, главное, беззащитность, изумлённо приподнятые брови… Всё увидел тогда Роман, не увидел только любви в этих глазах, не было  любви, а была, почти тоска, как у пойманной в силок, птички…..
     И он, вслух тогда позвал её: «Звёздочка моя, звёздочка», так что Женька обернулся к нему и спросил: «Где твоя звёздочка, где?».
     А увидев взгляд его, дёрнул Романа за китель, и прошептал: «Опомнись, приди в себя, слышишь?».
     И он опомнился, замолчал, хотя понял сразу, что этот мелкотравчатый Юрок, суетящийся около своей невесты, никогда в жизни не поймёт, что в силок его попала звезда, звёздочка с неба, жар-птица, светоч, Светик. Он мог до бесконечности называть имена её, а мог вырваться из кольца гостей, пока её ещё не опутали до конца узами этого страшного брака, страшного и для неё, и для него, вырваться, схватить её в объятья, на руки и унести отсюда, унести, увезти, умчать далеко-далеко от этого Юрка, от ожидающий пьянку гостей, от всего огромного посёлка, туда, в Питер, где он жил, где он служил, где будет его дом с ней, с ней, вот только успеть, успеть её вырвать отсюда, вынести, умчать…
     Но вместо того, чтобы сделать это, он стоял сжав, до боли, кулаки, и стиснув зубы, смотрел, как катится по наклонному пути брачная церемония, а потом и свадьба, с постепенно упивающимися гостями, пока не выдержал, и не сказал Евгению: «Я пошёл, всё», – и Евгений кивнул, отпуская его.
     Дальнейшее Роман помнил как в тумане: возвращение домой, пятиминутные сборы, обида родителей, что улетает на сутки раньше, и самолётом…
     А дальше – Питер, служба, первый длительный поход на подлодке, тяжелейшие вахты, а после них не восстанавливающий силы сон, а забытьё, в которое он проваливался, и в котором он всё время видел её, тпе явственно, так близки, что казалось, протяни руку и коснёшься. А она плакала, в его снах, и тянулась к нему, и звала, звала, но не по имени, а так: «Помоги, помоги!», и сердце у него ныло во сне, у здорового, молодого парня… Он исхудал за время похода так, что это заметил их судовой врач, вызвавший его на внеочередной осмотр, и решивший, что при отсутствии органических нарушений, его состояние есть следствие нервных нагрузок и приписал витаминные инъекции. Однако и предупредил, что если состояние такое продлится, и он сам не возьмёт себя в руки, и не поможет организму восстановиться, то может последовать и списание с флота. Тогда Роман понял, что вся жизнь его полетит в тартарары, если он не остановит своё безумие, и начал, после вахт, ходить в спортзал, каждый день, не давая себе никаких поблажек. Витамины и тренировки восстановили сон, и образ этой девушки-полуребёнка отступил, стал являться меньше, и не плакала она больше, и не просила о помощи, а только смотрела грустно, грустно, и вроде с укором, словно хотела сказать: «Что же ты, Роман, оставил меня…», как будто он в чём-то был виноват перед ней… И каждый раз, когда появлялся во сне её образ, Роман просыпался, шёл под контрастный душ, и старался начинать думать о доме, о родителях, о сестре и племянниках, и образ Светланы тускнел, и уходил куда-то вглубь, в тень. В подсознание, уступая место родне…
     Такие тренировки сделали своё дело, и сон полностью восстановился.
     Лодка давно вернулась на базу, Роману дали комнату в общежитии, быт налаживался, и он почти не вспоминал уже юную невесту Юрка, роднёй выданную замуж за недотёпу, по причине её сиротства.
     Как говорили среди гостей свадьбы, девочка осталась сиротой в два года, когда родители, после возлияний на берегу водохранилища, уселись в гребную лодку, и решили покататься, а от берега отошли порядочно, и может всё бы и обошлось, но налетел ветер, и они не сумели развернуться, лодка перевернулась, и нетрезвая компания утонула.
     И девочка, с 2-х лет, мыкалась по родне, пока, живший невдалеке, Юрок –хорёк, заприметив. Подросшую красавицу, не договорился с тёткой и не сосватал девочку, вместе с домом её, говорили, что за хороший подарок…
     Роману понадобилось ещё несколько месяцев, чтобы окончательно прийти в себя после любовного потрясения…
     А служба продолжалась.
     Очередной длительный поход сменялся регламентом, после регламента начинался подготовительный период к следующему проходу, в зависимости от его длительности, затем опять поход.
     И всё время – вахты, занятия с матросами, изучение матчасти, усовершенствованный курс английского, спорттренировки. Сутки расписаны по минутам, нет времени ни на какие размышления.
     Однажды, уже на базе, понадобился ему перевод статьи с немецкого, и его командировали в штаб, в отдел переводов. Он сдал статью, и собрался уходить, когда его окликнула молодая женщина, с погонами лейтенанта. Представилась сама первая, и фамилия её показалась ему знакомой. Они вышли из штаба вместе, она, идя рядом, мило щебетала, и, узнав, что  ему надо на базу, предложила подвезти его, так как ей в ту же сторону, на дачу. Он согласился, получил телефон её, и забыл о девушке, и о её настоятельной просьбе ей позвонить.
     Через неделю приехал за статьёй, она, не стесняясь сотрудников, сама подошла к нему, и вышла с ним, провожая. «Роман, – сказала она, – я всю неделю ждала вашего звонка, Вы же обещали, так что же Вам помешало?». Он коротко ответил: «Служба». «А сейчас, Вы снова на базу?». И Роман улыбнулся: «Сейчас я свободен, до 8:00 утра». «Подождите меня, пожалуйста, я оформлю увольнительную и тоже буду свободна до 8:00 утра». Роман кивнул, она – убежала, а он присел на скамейку, в сквере, у Штаба. Сидел и думал, что, в принципе, ему не нужна ни эта бойкая переводчица, никакая другая, а нужна только Звёздочка, которая от него также далеко, как звезда на небе, и опять он увидел её глаза, и стояли в них слёзы, и он прошептал: «Прости, не моя дорогая, прощай, не беспокой меня, очень тебя прошу…». И видение исчезло, а вместо него появилась девушка, улыбающаяся, весёлая, взяла его под руку и повела к своей машине.    
     И открылась новая страница в его биографии, так как Роману было всё равно, эта ли, другая станет его спутницей жизни, а переводчица повела себя очень активно, и вскоре, они уже стали близки, и она познакомила его с родителями, и он вспомнил, отчего ему показалась знакомой её фамилия, ибо она – дочь начальника его училища.
     Короче, через месяц, он уже был женат, а ещё через месяц, получив очередное звание, уехал с женой по назначению на Северный Флот, где Роман начал служить, а Милочка обустраивать их первое семейное гнёздышко в новой квартире.
     Вскоре гнёздышко стало весьма уютным, порядок в нём поддерживался неукоснительно, и Роману стало нравится его новое положение, есть дом, в котором его всегда ждут, всегда есть обед, всегда чисто и тепло. Только он стал привыкать к такому порядку, жена улетела в Питер, где намечалось у кого-то, что-то…
     И в течении 2-х лет, летала регулярно, а потом случилась беременность, и в связи «с тяжёлым климатом Севера и необходимостью наблюдаться у врачей, которым она доверяет», улетела за полгода до рождения ребёнка, и Роман опять остался один.
     И опять скучать ему было некогда, так как служба занимала всё время и все мысли.
     Телеграмму о рождении дочери, он получил оперативно, день в день, и за подписью тестя.
     Сказать, что он очень обрадовался, было бы большим преувеличением, скорее был доволен, что всё прошло благополучно. «Ну, вот,  и семья моя увеличилась», – подумал он, и сам послал телеграмму родителям, чтоб порадовались, и телеграмму жене, с поздравлениями, а также перевод на крупную сумму денег, что подкопил специально для этого события.
     И с чистым сердцем отправился в очередной длительный поход, но уже с заходом в кое-какие порты. По возвращении домой, только увидел фотографии дочери, удивительно похожей на свою мать, и подумал, что совсем будет весело, если в неё и нравом пойдёт. Как в воду смотрел.
     Тогда же подал рапорт о разрешении сдавать экзамены в Академию. Его рапорт – удовлетворили, и он вылетел в Питер.
     Остановиться пришлось у тестя, т.к. своей жилплощади не было, и чувствовал себя очень стеснённо, хотя тесть относился к нему с симпатией, ещё с училища, чего нельзя было сказать о тёще, которая его игнорировала.
     Дочь привела молодого папашу в восторг, и с ней он был каждую свободную минуту. Девочка быстро привыкла к отцовским рукам, стала узнавать его и тянуться к нему, радостно агукая. Иное дело Милана. После столь длинного перерыва, отношения не складывались, не теплели, и супруги всё дальше и дальше отдалялись друг от друга.
     Однажды он вернулся с консультации раньше обычного. Дверь ему открыла Маруся, домашняя работница родителей, ь по тому, что она была в некотором замешательстве, и потому, что из большой комнаты доносился громовой голос тестя, Роман понял, что идут разборки его персоны. Он хотел резко войти, чтобы остановить неприятный разговор, не услышав что-нибудь ненужное, но не получилось, потому что очень громко и пренебрежительно прозвучало тёщино: «Лапотник».
     Роман обмер внутренне: «Это она про моё происхождение, про родных», – вспыхнуло в мозгу, и он решительно вошёл в комнату. Тёща даже не смутилась, а посмотрела на него с интересом. А Роман широко улыбнулся ей и сказал: «Я думаю, что Вы мне никогда не простите моё рабоче-крестьянское происхождение, хотя, как мне известно, Вы и сами родились на хуторе, не в адмиральской семье».
     Он даже не посмотрел в сторону тестя м повернулся к Милочке: «Я сейчас уйду, попрошу место в общежитии на период сдачи, имею право. Так что, где меня искать, ты знаешь». Зашёл в комнату, собрал свою сумку, книги, вышел, поцеловал дочь и закрыл за собой дверь. Было жаль расставаться с дочерью, и только.
     Ни тесть, ни жена не промолвили ни словечка.
     Место в общежитии он получил, экзамены сдал хорошо, как всегда на отлично математику и физику, и был зачислен приказом в Академию, о чём известил жену телефонным звонком.  Жена расплакалась, сказала, что они обе очень скучают и спросила его, не хочет ли он вернуться домой? Роман ответил резко, что дома у него ещё нет, а если она хочет, чтобы они были вместе, он подаст рапорт на предоставлении ему комнаты в общежитии семейного типа. Милочка вскрикнула от ужаса, подумала минуту, сопоставив ужас общежития с ним и ужас одиночества с ребёнком без него, и согласилась переехать в общежитие, если его дадут. Дали. И почти пять лет они прожили на 15 квадратных метрах общежития. Он, она и ребёнок, в комнате, где стояла детская кроватка, их раскладной диван, шкаф, письменный стол для занятий и столик, за которым они обедали. В квартире у тестя он больше не появлялся.
     Окончив Академию с отличием, он вернулся на Северный Флот, в другой гарнизон, получив внеочередное звание и соответствующую ему должность.
     И как прежде, жена была и здесь, и там, а дочь росла у деда с бабкой, и на Севера её с собой не брали, так решила жена…
     Ещё несколько лет Роман не возражал, что видит дочь урывками, в редкие приезды в Питер, когда жена приводила ребёнка к отцу на свидание. Но когда девочка подросла и пошла в школу, Роман категорически потребовал, чтобы дочь росла там, где они живут постоянно.  Он сказал жене: «Если семья у неё ещё есть, ты привезёшь ребёнка сюда, и прекратишь беспрестанно мотаться в Питер. Если семьи нет, то нужно поставить юридическую точку». И Милочка опять пошла на попятый, привезла ребёнка, попытались они вновь наладить нормальную семейную жизнь. Но… Когда бьётся посуда, одна трещина превращает её в хлам, у них же уже была трещина на трещине, и это ни то, ни сё, ни жизнь, ни развод, тянулось ещё несколько лет, и девочка росла в атмосфере отсутствия любви и света в семье. За эти годы Роман дважды летал домой, к родителям, где он, пусть недолго, отдыхал душой от тяжёлого семейного климата. Мать чувствовала, что неладно у сына в семье, так как ни жена, ни внучка, не приезжали к ним повидаться, погостить. Но сын молчал, не хотел говорить о семье вообще. «Все здоровы, а это – главное». Они с отцом тоже считали, что главное – здоровье, и всё же, всё же… Но к сыну в душу не лезли.
     Уж и седина на висках появилась, и походка изменилась, ведь за сорок,  и вроде, жизни может осталось всего чуток, а так хотелось увидеть сына счастливым, ведь сердцем чувствовала мать, нелады у него, плохо, плохо там, а сделать-то ничего не могла.
     И в этот приезд, он молчал о семье, сказал только, что дочка учится не плохо, но не отличница, с ленцой, а он – не давит. По дому матери помогает, иногда, по настроению, читать не любит, всё время пропадает в сетях. Мать испугалась: «Где пропадает?», – спросила дрожащим голосом. «В сетях», – ответил Роман, – «в компьютере».
     А вообще, матери казалось, что с каждым приездом сын становится всё угрюмее, и улыбку его она стала забывать, и даже проделки детей, над которыми все смеются, не могут растопить выражение отрешённости на его лице, что0то пробежит в глазах, и только. Отец успокаивал её, как мог, мол мужик – взрослый, ты посмотри в каких чинах, радоваться надо, что сын у нас такой справный, на зависть всем, а ты заладила, плохо и плохо, а что плохо, и сама не знаешь.
     Вот и сегодня, еле-еле сумели его уговорить выйти из дома, погулять, а то и в центр съездить, посмотреть, как изменился город, какой красивый стал, да современный, вот и Аннушка говорит, а Роман в ответ: «Насмотрелся я по миру на красивые города, мне, возле вас, посидеть лишний час, в радость. Но всё же уговорили. А вернулся,  не скоро правда, но на нём лица не было, что-то случилось такое с ним, что вообще всё перевернуло. Увидал кого-то, что ли? А кого и где, молчит, даже отец испугался перемене в нём.
     Было не хорошо, а стало, просто страшно…
     Тут Аннушка с детьми приехала, с братом повидаться перед отъездом его, и она заметила, что-то произошло. Подскочила у нему, обняла, на ухо сказала, мол может поделишься, куда ходил, да видел кого. А он так грубо, как никогда: «Не вяжись!», и пошёл в сад, сел на лавочку, и сидел, час целый…
     Аннушка всплакнула, да и уехали они, толком не простившись.
     А он утром, поцеловал отца с матерью, сумку взял и в аэропорт, самолётом до Питера, а там пересел на другой рейс и к себе, на Север.
     Домой прилетел, а в  доме пусто, и лишь на столе записка лежит: «Хватит, Роман, склеивать то, что давно разбилось. Я ухожу от тебя, жить будем мы с дочей у мамы с папой в Питере, на развод подам сама, как ты говорил, поставим юридическую точку. Я считаю, что наш брак был ошибкой. Прощай. Твоя бывшая жена . Людмила».
     Роман прочитал записку, разделся, прошёлся по пустой квартире, открыл дверь в комнату дочери, где стояла застеленная кровать, а на столе не было ни книг её, ни ноутбука, зашёл в спальню, увидел пустой шифоньер, без единой вещи жены, прошёл в кухню, холодильник вымыт и отключён. нигде ничего съестного, всё чисто, порядок во всём, и он сел за кухонный столик и взвыл, как волк одинокий, в лесу, глядя на луну, он, сорокалетний мужик, столько лет понимающий неизбежность семейного краха, оттягивающий его, всеми силами, из-за ребёнка ли, из-за боязни перемен, он и сам себе не пытался объяснить ситуацию, а она не побоялась, т порвала тоненькую, уже невидимую нить… Так отчего же так тяжко сердцу, так больно? Отчего? Или жаль годы, проведённые с женщиной, которую никогда не любил, и которая его не любила? Он, впервые, сказал правду самому себе, и эта правда заключалась в том, что нельзя было им жениться абы-кабы, по принципу стерпится – слюбится, так как, по большому счёту, и она любила совсем другого человека, а там не сложилось у неё, не шёл он на брак, по каким-то своим причинам, и услышала она о Романе, как об очень перспективном молодом офицере, которому прочили блестящую карьеру, и время поджимало, пора было иметь семью, вот она эту семью организовала, а он, дурак, подставил свою глупую голову, и полез в петлю, для него сплетённую…
     И винить некого, только себя, и мысль побежала дальше, туда, к истоку жизненного краха, а исток находился ещё дальше, и лежал он на другой платформе, не на глупости, а на трусости, проявленной им на свадьбе, когда увидел Звёздочку, и понял, что эта девушка не для Юрка, который был и остаётся мерзавцем, а он, зная это, оставил девочку, в лапах хорька, потому что, видите ли, неудобно было устраивать скандал на свадьбе, и Женька высказался против, его остановили, а он – остановился, и разлад дружбы с Женькой отсюда пошёл тоже, а тот не понял, почему Роман не захотел с ним поддерживать отношение, но и сам Роман, не понимал, отчего, вдруг, его лучший друг стал ему в тягость. И опять он вспомнил сны свои, и её протянутые к нему руки, и как он «исцелился» от этого безумия, этой блажи, дурмана любви! Исцелился господин капитан I-го ранга,  остался у разбитого корыта! Так всегда бывает с трусами, сколь не изображал бы ты, в жизни, «храброго мальчиша-кибальчиша»!
     За окном вечер сменился ночью, луна, то выскакивала на оперативный простор, то вновь скрывалась в облаках, и наконец, тучи её закрыли полностью и полился дождь, как сорвавшийся и небес, барабаня по крышам.
     А он сидел и думал, и не прерывал мысли свои, и не бежал под душ, чтобы их смыть, заглушить, спрятать в подсознание, и,о матери он вспомнил, не удивляясь её всегдашней проницательности, чуткого понимания души сына, которого она любила беззаветно. Ведь чувствовала боль его все годы, а он отгораживался, закрывался, от матери, от отца, от сестрёнки, и  опять застонал, вспомнив, как обидел Аннушку, перед отъездом, чтобы не выдать им, родным, страшную военную тайну о свидании со Звёздочкой!
     И его мысли, сделав круг, опять возвратились в изначалье, к первой встрече с ней, хотя ни встречей, ни свиданием нельзя было назвать её свадьбу, и он задумался о том, как же обозначить это изначалье, ибо его жизнь разделилась на до того мгновенья, как он увидел её, и на после, и до этого мгновенья было предчувствие жизни, предвкушение любви, а жизнь сама – только после того, как он увидел Её…
     Беда оставалась столько лет только её, а он, сначала излечился, а потом зажил спокойно с женой, правда нелюбимой, но это ведь мелочь, а так, с виду, всё в порядке, и карьера, и дом, и красавица жена, да ещё дочь адмирала, что весьма существенный фактор, и звания не задерживают, и должности соответствуют званию, не у всех ведь так, не у всех. А у него – всё о’кей, и отказываться от этого не хотелось, оттого и смотрел сквозь пальцы на её вояжи частые в Питер, и, к слову, весьма продолжительные. Он всё ещё сидел у стола, когда зазвонил телефон, и голос жены, в трубку, непринуждённо, почти весело, объявил о предстоящем разводе в суде, через три дня, она назвала адрес суда и сказала: «Ты же ещё в отпуске? Прилетай». Роман спросил только о ребёнке, как она, ведь уже знает о разводе, Милочка ответила:  ней всё в порядке», и дала отбой…
     Через три дня Роман подъехал к суду, жена и тёща уже были на месте, ещё через час их вызвали, и, поскольку у них не было взаимных претензий, развели, только Роман попросил не назначать алименты, так как он, ежемесячно, будет сам переводить деньги, по тому адресу, который будет указан. Жена согласилась, зная, что Роман жульничать не будет. Он вышел из суда, погулял под дождём по Питеру, без мыслей, с пустой головой и пустым сердцем. Спустился в метро, подъехал к Финскому вокзалу, вынул из ячейки дорожную сумку, и поехал в Пулково, через воинскую кассу купил билет на ближайший борт и вылетел к матери, и, уже сидя в самолёте, уснул и улыбался во сне. И снилась ему опять Она, Звёздочка, но не та, какой он её увидел в доме, где хозяйничал Хорёк и его Хорёныш, потухшая, измученная, изработавшаяся, а та, какой была в 18 лет, светящаяся, с огромными удивительными глазами. И не протягивала Она руки к нему, а только смотрела, смотрела молча, в глаза, и вдруг прошептала: «Как же долго ты думал, как же долго»… И Роман опять проснулся, от явившегося образа Её, и вспомнил сцену в доме их, что так потрясла его, когда он, Роман, вынул коньяк и поставил его на стол, и Хорёк потянулся к бутылке трясущимися руками, и сын их пришёл тут же, к столу, вошла она, Роман встал поздороваться, а она кивнула ему, и обратилась к сыну: «Ванюша, тебе не надо бы, слышишь»? А Юрок, даже не повернувшись в её сторону, зло цыкнул: «Уймись, парень уже большой, пусть выпьет, за дружбу», и она опустила голову, от стыда, от боли, от горечи… И только её ссутулившиеся плечи, руки, тяжело работающей женщины и потухшие глаза, потерявшие необыкновенный внутренний свет далёкой звезды, рассказали о жизни её откровеннее, любых слов… Тогда Роман встал, и процедив, сквозь зубы,  «До свиданья», ушёл, чтобы никогда больше не возвращаться сюда  и не видеть ужас мерзости, уничтоживший сияющую красоту…
     Но прошло времени совсем ничего, какая-то неделя, и, если тогда он, имеющий жену и дочь не мог помыслить о решительных действиях, то сейчас, будучи вольной птицей,  он мог сделать то, на что не решился почти 20 лет назад…
     Поэтому, опустившись в кресло, улыбнулся, представив себе, что обратно, на Север, он полетит уже не один, а рядом и навсегда с ним, будет она, Звёздочка, его Звезда, и сияние глаз её, отныне, освещать будут ему и жизнь, и дорогу по ней…               

               
 


Рецензии