18. На волосок от смерти

     Картина "Сын болен".
     Художник Н. Горелов.

     *****

     СЕРДЦЕ, НЕ ВОЛНУЙСЯ! (роман-хроника в 4-х частях).

     Часть вторая: В СЕЛЕ ЕРМАК.

     18. НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ

     Не простудные заболевания угрожали мне, нет, симптомы новой болезни появлялись и раньше, но я не обращал на них внимания: подумаешь, велика важность, если после того, как я покушаю, меня немного подташнивало и делалось тяжело на желудке, особенно в верхней области его.

     Я часто жил на сухом куске, вот теперь и сказалось, как говорят врачи "сухоядение". Ох, как сказалось! Я заработал катар. В такие то годы - и катар! Я тогда еще не понимал, какая мучительная болезнь постигла меня. Сразу к врачам я не обратился, думал все пройдет само собой, но не тут-то было.

     Однажды мне сделалось плохо, хозяйка дала ложечку столовой соды потом уже, когда были приступы боли, сода не помогала. Страшные рези в желудке сводили с ума. Я слег в постель. Ко мне вызвали врача. Приехал старичок в пенсне на синей тесемке, с пенистым хохолком выше шаровидного лба. Пухлыми пальцами он подавил мне живот, спрашивая где больно. Действия выписанных порошков немного ослабили боль.

     Тут приехал отец. Хозяйка рассказала про мою хворь. Да и по мне было видно, что я болен.
     - Забирайте вы его лучше домой, - посоветовала она. - Дома, как говорят и стены лечат.
     Мои глаза наполнились слезами. Учиться хотелось, а тут...

     Дома я пролежал в постели долго, не менее, наверно, месяца. Почти ничего не ел, только пил молоко, да изредка выпивал стакан молока или простокваши или съедал ложку творога.

     Несколько раз привозили ко мне фельдшера, он давал мне порошки то белые, то желтые, то терпко кислые, то горькие, толку от них - никакого.

     Я так исхудал, что походил на скелет, обтянутый желтой кожей, уже не мог самостоятельно двигаться. Если с помощью других садился в постели, меня придерживали, чтобы я не свалился.
     - Надо везти его в город, как-то сказала мать и заплакала. - Не могу на него смотреть. Не дай бог что случится, тогда всю жизнь буду корить себя, не доглядела, мол...

     Дома в отпуске находилась старшая сестра Татьяна, она вызвалась сопровождать меня в город. Сосед Петр Иваныч Шевченко, однофамилец погорельца, имевший хороших лошадей, согласился за трояк свозить нас. Закутали меня в черный тулуп и посадили на сено в широкую кошеву, сестра села рядом. Выехали мы затемно, а подъезжали к городу, переправившись по льду через Иртыш прямо против города, когда на каланче пробило десять.

     Повезли меня не в больницу, а к врачу на дом, тогда многие врачи имели практику на дому. Жил врач рядом с белой церковью, фамилию его я сейчас не помню, но он был еще молод и пользовался большим авторитетом в городе. Меня поразила роскошная обстановка: просторная приемная была обставлена мягкой кожаной мебелью, полы блестели, широколистные цветы до потолка, на высоких окнах шелковые шторы нежного кремового цвета, шкафы под стеклом.

     Ждали меня, наверно, час. Кроме нас на приеме никого не было. За визит врач брал кто сколько даст, но мы слышали, что меньше трояка ему не давали. Сестра приготовила зеленую бумажечку, свернув ее трубочкой. Меня позвали в кабинет. Я вошел, поддерживаемый сестрой под руку. Кабинет был просторный, теплый, на полу дорогие ковры, на диванах и стульях - белые чехлы. За окном, по главной улице, мелькали извозчичьи сани, лошади, люди, но в самом кабинете было тихо.

     Из-за стола поднялся высокий красивый мужчина с черной густой бородой, проницательными глазами, с пробором гладко причесанных волос. В руках у него была коричневая слуховая трубочка, которую он, поднимаясь, сунул в карман белоснежного шелкового халата. Врач попросил меня сесть на жесткую кушетку и раздеться. Сестра помогла мне снять рубашки. Увидев мою худобу, он покачал головой и спросил давно ли я болею, на что жалуюсь, слушал и выстукивал. Помыл руки, сел за стол и стал писать. Отдавая рецепты на цветных бумажках, сказал:

     - Хотя я написал, чтобы вам изготовили в аптеке лекарство  срочно, однако придется подождать часок-другой... Микстура, которую я выписал, должна помочь. Когда выпьете, можно ее повторить. За этим ездить в город не надо. Обратитесь к местному лекарю. У вас есть фельдшер? Прекрасно. Вот к нему и обратитесь. Он все сделает.

     В аптеке было жарко и меня раздели. Я смотрел на множество склянок, расставленных на полках, пытался прочитать непонятные надписи и думал, как наверно трудно составить нужное лекарство из этих белых и желтых сыпучих веществ. Сестра часто выходила на улицу, вернувшись, вздыхала, что нам придется ехать ночью, неизвестно, какая она будет, эта ночь, если лунная - хорошо, не страшно, а если темная, встреча с волками была нежелательной.

     Оранжевое солнце катилось в красный закат, прозрачность воздуха спорила с голубизной неба. Щеки покалывал морозный воздух. Кони отдохнули, выстоялись. Хозяин подбодрил их сытным овсом. Спускаясь на лед, чтобы переехать Иртыш, он сказал:
     - Ну, родные, поторопимся! Пробежать для вас три десятка верст ничего не стоит.

     За кошевой быстро удалялся город. Мы ехали прямо на запад, стараясь догнать заходящее оранжевое солнце.
     Я начал принимать привезенное лекарство и сразу почувствовал себя лучше, боли в желудке ослабли, появился сон более или менее нормальный. Собравшись уезжать в совхоз, сестра подсела ко мне на кровать, сперва погладила по голове, потом поцеловала в щеку:
     - Поправляйся, Витя. Летом приезжай ко мне в гости. Будешь жить у меня сколько захочешь. Приедешь?

     Я кивнул головой. А дня через три после ее отъезда пришло письмо от брата Прокопия, два листка, вырванные из тетради в клеточку, были исписаны твердым прямым почерком химическими чернилами. Он учился в Омске на рабфаке, уже на втором курсе. Правда, когда он приехал, пришлось поработать на железной дороге, потом поступил на учебу. Про Михаила Самонова брат ничего не писал, и про семью Ивана Михайловича ничего не было сказано. Между прочим, жизнь этой семьи меня интересовала...   

     Старший брат Петр, вернувшись с гражданской войны, отделился от родителей, пожил самостоятельно с год, а может быть и того меньше, и снова вернулся домой. Вернулся потому, что у него не было ни избы, ни хозяйства, ни лошади, ни коровы. Жена его Аграфена была недовольна таким оборотом дела, однако он сказал ей:
- Тебе хочется таскаться по чужим углам? Нет? И мне не хочется. Вот когда построим свою халупу, да заведем хотя бы однорогую козу, тогда отделимся.

     Халупу он не построил, козу не завел. В конце двадцать второго года он заболел тифом и умер. Тогда многие болели тифом в нашей семье - отец, мать, сестра старшая, ее муж Иван Андреевич. Зять Иван Андреевич тоже умер. Семья наша прибавилась за счет возвращения в дом старшей сестры и рождения второго сына у снохи Аграфены (жена старшего брата). Но об этом расскажу потом. А сейчас о письме брата Прокопия.

     Брат очень сожалел, что я заболел и бросил учиться. Но он тут же обмолвился, что не надо терять надежды на учебу. Ты всё ровно будешь учиться, - писал он, - если не в этом году, то в будущем обязательно. Я вышлю тебе книги "Рабфак на дому", ты с годик позанимаешься самообразованием, потом приедешь ко мне и тут куда-нибудь поступишь учиться".

     Это окрылило меня. И здорово помогло моему выздоровлению, боли в желудке с каждым днем гасли и через месяц совсем прекратились, появился аппетит и я мог уже есть все, что хотел. К весне я так окреп, что мог выехать в поле и помогать отцу пахать и боронить землю, ухаживать за быками и выполнять другую работу.

     Хлеб сеять по-прежнему мы ездили в аул Бесмильды. К нам привыкли казахи и как только мы приезжали поднимать свои две десятинные полосы, они, почти всем аулом выходили смотреть, как "урус" землю пашет,семена разбрасывает.

     Однажды молодой высокий казах подъехал к нам на лошади, бросил поводья, слез и долго наблюдал, как мы работаем, потом подошел к отцу и попросил его научить пахать. Отец с удовольствием уступил ему место за плугом. Он взялся за поручни плуга и не пошел, а побежал за плугом, словно стараясь поймать улетающую птицу, вдруг споткнулся о куст жесткой таволги и упал лицом в мягкую черную пахоту. Быки потащили плуг дальше, без управления и он был каждое мгновение выскочить из борозды, но отец подбежал и ухватился за поручни. А молодой казах, смущенно отряхивая с себя землю, весело смеялся и что-то бормотал на родном языке, дружно смеялись и его сородичи.

     - Никогда не пахал, вот и упал, - говорил отец. – Надобно  держаться крепко, вот так, и широко шагать... Ничего, научишься. Каждый человек должен уметь пасти скот и пахать землю.

     *****

     Продолжение здесь:  http://www.proza.ru/2019/04/12/2083