Борис Орлов или Му та бор

  Чтение долгое,
  но интересное...
  Навряд ли, читатель
  догадается,как будут развиваться события.
  Режиссёру на заметку!
                Кстати: персонажи-то, говорят, не настоящие.
 


Борис Орлов или Мутабор
Глава 1
                Графитовый полдень

               
                ... Si vis pacem, para bellum ...
                Хочешь мира - готовься к войне. ( лат.)


    Орлов, нервно сжав кулаки, поднялся с дивана и бессмысленно зашагал по комнате.
Кожаный диван цвета слоновой кости, не молодой, но крепкий итальянский гарнитур -"стенка" с полками заставленными книгами, пара резных тумбочек, плоский цифровой телевизор на стене, отблескивающий черным мертвенным пластиком, четыре прочных стула вокруг круглого массивного стола,  три репродукции на разных стенах:  в гостиной две работы Климдта, на кухне-студии  какой-то букет из астр и ромашек, плотно прижавшихся друг к дружке в широкой темно-коричневой корзинке.  Под потолком желтушная золоченая люстра, словно втягивающая в себя, а не источающая наружу, чахоточный электрический свет среди дня. Раздвинутые шторы на окнах безжизненно повисли,будто опустившие головы и руки от бесконечной усталости, путники.
  Орлов остановился,возле зеркала, прикоснулся ладонями к холодному безжизненному и безразличному стеклу, ощутил подушечками пальцев прохладу, и зачем-то долго и бессмысленно вглядывался  в своё отражение: блуждающий взгляд широко посаженных болотисто-зеленоватой мути глаз, крупный открытый лоб, плотно сжатые полные губы, с опущенными уголками рта, раздувающиеся ноздри ничем не выдающегося носа, немного выгнутого, как у утки, что впрочем, не придавало его лицу никакой безобразности. Носа,натыкавшегося не на один кулак в жизни и оттого, если приглядеться внимательно, не имеющему симметричности. Отчасти поредевшие курчавые некогда волосы, к тому же подбитые на висках паутиной седин. Крепкий, чуть раздавшийся с годами, но не утративший спортивной осанки мужчина: он видел в отражении не себя - другого человека.
   Вчера сломался его рабочий компьютер. Сломался так, что восстановлению не подлежал, полетели программы в тартарары, стёрлись абсолютно все фотографии семейного альбома, накопленные за много лет, исчезла переписка, хранившаяся здесь же, а самое главное уплыла в небытие работа двух последних месяцев, работа, которой он придавал такое большое значение. Тот, кто терял свой труд, выразившийся в длительных поисках нужного слова, в редакции готовых предложений, в поисках темы, в муках рождения … тот поймёт, какие кошки скребли на душе Бориса.
   До этой поломки, всю прошлую неделю, он решал проблемы, связанные с автомобилем: то аккумулятор рвал алгоритм повседневности, то, казалось бы совсем еще не старые шины пришлось менять ввиду серьёзного износа, то неприятный запах в салоне авто, невесть откуда взявшийся, то жидкость системы охлаждения! Всё сразу и не вовремя.  Потом начались неведомые ранее сложности на работе, тянувшие за собой ухудшение материального положения и совсем неожиданно порвалась подошва у  одного ботинка, не так давно купленной пары в Чехии. Удобные ботинки, мягенько в них стопе, блестят глянцем лака. Жаль. Даже и не поносил толком.  Если бы на этом всё и закончилось! Большая беда, как всегда пряталась совсем неподалёку.
- Мерзко! Мерзко, тускло и погано, - подумал Борис и подошёл к окну. Низкое полуживое небо, словно желе, залитое графитной смазкой, конвульсировало в слоистых войлочных складках туч. Ни одной прорехи – казалось, старательный небесный портной не допускал прорваться этой небесной попоне. Если где-то и пыталась образоваться дыра, то тут же, возникала новая заплата и полдень покорно, как вышколенный безрадостный лакей, оставался серым, блеклым, унылым. Тяжко давил он исподтишка на подкорку сознания невидимым бременем.
- Хорошо, что хотя бы сегодня нет дождя, - подумал Орлов, уткнувшись лбом в стекло и опять ощутил прохладу, остужающую кровь и скорость мысли.
    До этого утра дождь без перерыва кропил землю семь дней подряд.
- А ведь это всего лишь сентябрь, - продолжал мыслить Борис, - какая мерзость, холодный ноябрьский дождь в сентябре!
Даже зелень деревьев за две прошедшие ночи, увяла, агонизировала повсеместно, облетала тут и там в легких порывах ветерка. Листья подло, по предательски шуршали под ногами, нашептывая, что  в своей скорой смерти они просят винить раннюю долгую холодную мерзопакостную осень.
   За окном, на улице галдели дети. Под окнами школьный стадион. Дети резвились на перемене, несмотря ни на осень, ни на слякоть, ни на серость вокруг. Жизнь так упрямо бурлила в их маленьких телах и тем резко отличала их от одиноких, вечно сидящих и ворчащих на молодёжь стариков. Тех малоподвижных, ничем не интересующихся с виду существ, в одно из которых так боялся превратиться Борис в этой жизненной метаморфозе. Весь последний год ему казалось, что отсутствие солнца только лишь подталкивает к этому, ускоряет процесс дряхления и потери вкуса к жизни.
- Дети галдят, значит, большая перемена, - думал Борис, и память увела его в светлые тайные комнаты воспоминаний.
Там тоже был шум детворы в какой-то полдень, только очень давний, в мае, когда он жил в другом городе, не таком большом, как теперь. Воспоминания нахлынули совсем без спроса, сами собой, проснувшись от  шума и гвалта детей, радующихся свободной минуте.
  И вот он входит в май, вертящийся непоседливым мальчишкой, причёсывающий разлохматившуюся вдруг шевелюру дерзкой зеленой поросли лучами брызжущего солнца. В май, накрывшийся бесконечно-голубой тонкой чадрой небес южных широт. В май,  наполнивший город запахами робкого разнотравья, набросавший грубыми жадными мазками сочную невинную, как первый поцелуй, зелень повсюду, где видел познающий новый мир глаз. Май властвовал, как только мог в сердцах людей, предвещая чудо встречи с повторяющейся неизвестностью, с обновлением потока крови в теле, с надеждой на вечность, когда жизнь не прерывается, когда ты не покидаешь это молодое здоровое и красивое тело никогда. Ведь ты  небесное создание, собирающееся жить каждый день и всегда... Жить в гармонии и радости.
   И ты идёшь по, ставшему вдруг волшебным, городу и видишь Её! Сердце делает кульбит, собравшись комком где-то в животе, перехватывая дыхание, при виде незнакомой девушки и замирает от ранее неизвестного предвкушения счастья. Ты, неожиданно для себя и неё самой, берёшь девушку за руки и начинаешь кружиться. Кружиться, кружиться до помутнения в глазах, а потом неловко валишься вместе с ней в майскую, пахучую траву и под жужжание шмеля вглядываешься в бесконечную даль небес, свитых над этой планетой, над этим городом только для тебя... и теперь уже для неё. Да, не забывай, ты уже не один. Вас двое, потому что, как и ты она лежит рядом и смотрит в вечное небо, держа тебя за руку по инерции падения. Но одновременно обоим  приходит понимание противоестественности того, что руки сжаты,  и это кое-что теперь значит для тебя. Это первая маленькая победа. Не ты, а кто-то другой внутри тебя, легонько, очень легонько сжимает её ладонь, чтобы она поняла, что мысли твои не только о небе, но и о ней, может быть... Но, чур, не торопись, а вдруг она воспримет всё не так  и это голубое бесконечное небо рухнет! Рухнет в пропасть весь новый мир, открывшийся тебе сейчас впервые, ты никогда ранее не знал, что всё это возможно с тобой. До этого момента ты и не подозревал, что этот особый мир взаимоотношений Его и Её, воплощенный в ваших телах, вообще существует.
   Ты упорно продолжаешь держать её руку и немного пододвигаешься к ней, так незаметно, так медленно, словно ты сорняк на грядке и растешь без спроса, сам по себе.  Никто не виноват в том, что движение происходит по не зависящим от тебя причинам. Ты начинаешь чувствовать её тело сначала обонянием, пытаясь понять странную смесь непривычных девичьих ароматов. Затем, слегка поворачиваешь голову и упираешься мутным от волнения взглядом в золотистые, как пшеница волосы, раскиданные по траве. Шёлковые пучки прядей, переливающиеся под солнцем то глубиной шлифованного янтаря, то выгоревшей под июльским солнцем степью, то бледной южнорусской сельской дорогой, пылящей под колёсами легковушки, приводят тебя в восторг. Какое счастье – обладать таким богатством! – думаешь ты об её волосах. – Это чудо, как раньше я не видел красоты женских волос?- ловишь себя на мысли.
 Затем твой взгляд замечает агатовый оттенок её глаз, очерченных тонкими ресницами, так нежно окаймляющими  глубокие колодцы глазниц. Вот уже и нос с лёгкой горбинкой и именно эта горбинка неожиданно, ускоряет бег твоей крови, сердце стучит в волнении. Крупным планом зрачок впивается в натянутость кожи, сползает к пухлым с четким выделенным контуром сочным губам, немного раскрытым от частого дыхания, губам, источающих непривычный тебе запах молодой женщины. Затем опускаешь глаза ниже изгиба длинной шеи и удивляешься бугоркам, выпирающим из-под платья, немного пугаешься того, что она, может заметить, как твой взгляд остановился на этих бугорках, и спешишь далее к тонкой и завораживающе длинной линии живота и потом... Ах, оставим это потом, это слишком волнует.
- Что это со мной? - подумал Борис, - катись оно подальше, ведь это моё юношеское воспоминание! Как в нём оказалась Марго? Я, сам не понимая отчего, представил именно её образ в том далёком времени, в котором её быть не могло, ибо ей и было-то от силы лет восемь тогда, когда я лежал в траве! Не бывать этому! Прочь, из моих мыслей!
   Он отошёл от окна, присел на стул и принялся, как это бывает в задумчивости, механически вертеть в руках разные не нужные вещи: авторучки, ластики, шнуры от компьютера, крупный складной походный нож, лежавшие в выдвинутом ящике тумбочки.
- Марго, Марго! Зачем? - простонал он и, поддавшись порыву, размахнулся и воткнул нож в стол. Нож зазвенел, соединившись с древесиной стола в диком варварском экстазе, запел свою победную песню: - Дз-з-з-з-э-э-э- и на издыхании -Дум-дум-дум.
   Все проблемы предыдущих дней – поломка компьютера с потерей ценной информации, дорогостоящий ремонт машины, рабочие неурядицы, порванный ботинок - показались ему мелочью, пустяками, не требующими переживаний, после того, как он узнал, что… Абсолютной, ничего не стоящей пустотой.
   Да, ведь ровно неделю тому назад он и Марго были совершенно счастливы. Жизнь за десять совместных лет не казалась им сплошным праздником, деньги не были легки, а чаша сложностей, казалось, была выпита сполна. Они начинали, что называется с нуля: трудности, переживания, совместной жизни очень сблизили их. Хотя ссоры, размолвки, молчание от обид тоже преследовало, но самой главной проблемой они видели одну – не было детей. И вроде бы уже наставало мгновение, когда всё казалось таким близким, но, что-то происходило и приходилось ждать какой-то другой, новый отсроченный свыше момент. Небеса не давали своего разрешения на ту величайшую радость в жизни человека, которая кажется многим естественной.
   Ровно неделю назад, на невинное замечание Бориса о размере одежды, Марго, как бы невзначай ответила: «Ничего, скоро вся эта станет мала, готовь денежки на бОльшие размеры» - и улыбнулась мягко и загадочно. Орлов не сразу сообразил, а когда всё-таки понял, что жена беременна, очень взволновался. Он не стал палить из ружья, как горский джигит, чтобы все соседи знали, что в дом пришла радость. Он решил тихо, но сполна, как густым терпким испанским вином, выдержанным в дубовых бочках, насладиться этой, ставшей вдруг неожиданной радостью, упиваясь ею по глоточку, наполняя себя доверху содержимым, но по чуть-чуть, словно предстоит нескончаемый вечер на двоих в умиротворенной обстановке. В тот раз они, действительно, выпили по бокалу шампанского, и Марго радостно рассказала ему, что вот уже два месяца, как она беременна. Только, она не хотела торопиться, дабы не спугнуть удачу, а теперь уверенна, что выносит дитя и сообщает мужу об этом. Орлов, застигнутый врасплох, мысленно переиначивал свою жизнь и строил пока ещё не совсем понятные планы на будущее. Он был, как, впрочем, и все мужчины уверен, что родится сын. Счастье наполняло его, несмотря на бесконечные проблемы, роящиеся осами вокруг нектара.
  После того прошла лишь неделя, а Борису было уже не до радости. Что там радости? Случилось так, он узнал, что его Марго, такая импозантная, такая весьма привлекательная и умная женщина изменяет ему! Ему не верилось, хотелось, чтобы всё это оказалось ложью, сплетнями завистниц. Ему не терпелось открыть всё своей любимой Марго и услышать от неё уверенный, немного смешливый, как она умеет, отрицательный ответ.
 Сегодня Борис не мог делать абсолютно ничего. Всё валилось из рук, рассыпалось в прах, не успев утвердиться, за что бы он не брался. Мысли сбивались в кучу, как воющие от стужи и голода волки, или, неожиданно, разбегались, превращаясь в разгорячённых бегом жеребцов. Борис находился в нетерпении и ждал, когда вернётся со службы его Марго, чтобы услышать от неё, что всё его переживания лишь бред больного воображения завистников, грязная болтовня недостойных женщин, что он у неё единственный, не смотря ни на что.
 Борис был уверен в жене так, как никогда не был уверен в собственной персоне. И не позволял себе на протяжении совместных лет с Марго даже знакомиться с чужими женщинами, ибо знал по своей предыдущей, канувшей в лету холостой жизни до знакомства с ней, как далеко заводят невинные шалости. Он видел, как крушатся чужие семьи и всегда повторял жене, что не станет контролировать их брак, так как верит в её особенную порядочность. Он бывал участником разрухи чужих судеб и познал, как тяжка ноша обманутых супругов, каким зигзагом изломаны судьбы детей, как невообразимо сладки короткие украденные у кого-то радости и выворачивающе-горьки длительны праведные скорби обманутых сторон. Не дай Бог пройти через этот ад!
  Защёлкал замок входной двери - жена, как обычно, открыла своим ключом и Орлов, сидя на диване в гостинной, обонял тонкий, нежный до умопомрачения, шлейф влетающего вместе с женой  букета изысканных духов. Он уже видел её радостное лицо, отражением в зеркале и, улыбаясь по привычке, залюбовался своей женой. Суженый в талии бордовый кожаный плащ, красиво облегал её фигуру. Марго умела подбирать вещи, видимо в предыдущей жизни она была модельером. Такие изысканные фасоны, пригодные, как для раутов, так и для повседневности, сложно было отыскать. Но она умело и ловко делала это. Весь её гардероб отличался скромным благородством тканей, великолепием кроя, удивительной сочетаемостью с другими вещами и аксессуарами.  Вот и сейчас, на её шее мастерски повязан воздушный шёлковый платок, гармонировавший с её глазами и одновременно с кофточкой. Она снимала ботинки и, по движениям, Борис, верно знал, удивлялась, что муж, будучи дома не выходит её встречать, как обычно. За годы совместной жизни Орлов тонко чувствовал по походке, по движениям рук, пальцев, по повороту головы, по первым ноткам голоса, какое настроение у жены.
- Марго, - начал Борис после того, как жена вошла и села напротив, дурашливо хмуря брови, продолжая удивляться тому, что Орлов непривычно и странно ведёт себя, - Марго, я всё знаю.
- Что знаешь? – удивляясь ещё больше, спросила жена, смешливо изогнув уголки рта в улыбке. – Чем я сегодня обедала? - Съешь семь беляшей и сложи кошку, - хохмила она, -  Или какой  оттенок я решила придать своим волосам?
 Он не сомневался, что не в природе её характера высказывать свои переживания. Марго всегда и везде очень умело держала себя в руках, но сейчас искренно удивлялась вопросу, понимая, что Борис не шутит, как обычно. Борис немного помолчал, тяжело дыша, сжал губы, испытующе глядя ей в глаза, дабы понять её чувства. 
- Перестань, душа моя! – устало, но жёстко, произнёс он, опуская глаза под её честным взглядом, – оставь это.
- Боже мой, Боря, брось валять дурака, - щебетала жена, - ты видимо переутомился от всех своих проблем. Плюнь на этот компьютер. Жалко, конечно, долго трудился, но всё восстановишь! Я сегодня вот что видела…, - нежно улыбалась она, растягиваясь рядом с мужем на диване.
   Зазвонил мобильный телефон жены. Он звонил, не переставая, пока не умолк. Марго не повела рукой, а Борис думал о чём-то своём.
- Ах, Марго, остановись, - нервно и довольно громко произнёс Борис, отодвинувшись в угол дивана, и жена поняла по его тону, усвоив за годы все повадки мужа, что он не на шутку рассержен.
- Я всё знаю, - повторил дурацкую мантру Орлов, - знаю, знаю… - честно сказать, он и не подозревал,что нужно в таких случаях говорить. Нужны какие-то специальные фразы? Слова не слетали с языка, сползали многотонными неподвижными неуправляемыми глыбами.
- Да что именно, знаешь? – немного напряжённым голосом спросила жена, начиная волноваться. Ты меня не пугай, особенно теперь, - грустно улыбнулась она, поправив прядь волос.
- Прости … Именно это не могу тебе обещать, - убитым голосом произнёс муж, глядя в окно. Там, предзакатное солнце на парочку минут прорвало блокаду зомбированной облачности и тихо сошло в небытие. Тучи скрыли свет. Графитовый вечер уверенно превращался в антрацитовую ночь.
- Да что же случилась?  Что такое ты знаешь? – беспокойно спросила Марго, - в конце-то концов?
- Всё. Про твою неверность, - с трудом выдохнул из себя Борис. Это слово «неверность», как бритва, резало его язык и связывало его мысли до  тех пор, пока он не вытолкнул его изо рта. Ему хотелось произнести грязное словцо, которым часто называют такое действие, но он не смог… пока.
   Марго, словно от укуса змеи дёрнулась, как-то неожиданно для Бориса побледнела, затем резко вспыхнула – кожа на щеках зардела, покрылась пульсирующими красными пятнами. Такого с ней практически никогда не случалось за все совместные годы. Марго съёжилась, свела плечи, как уставшая птица сводит крылья, и сев в противоположный от Бориса уголок дивана, поникла, увядшим раньше времени цветком. Борис заторможено, будто накачанный успокоительным, наблюдал за её реакцией. Он хорошо знал, что только в первые мгновения неуверенности, неподготовленности, в момент, что называется «врасплох», когда Марго ещё не успела взять себя в руки и задвинуть железное забрало ресниц, можно увидеть её искреннюю не спрятанную глубоко внутрь самой себя от тяжести мира сущность.
- Говори, так всё было? – рявкнул, сам того не ожидая от себя, Борис! – Рассказывай!
- Да, - только и произнесла, неожиданно для самой себя, она упавшим голосом, опустив голову.
- Что «да»? – словно пронзённый кинжалом в самое сердце, тихо спросил Борис, ожидавший что угодно, только не это «да». Он готов был услышать про флирт, про какие-нибудь поцелуйчики после кафе, готов слышать оправдания с отнекиваниями, но никак не готов услышать «да».
- Прости, Боря, - сказала жена, посмотрев ему в глаза, и слёзы тонкими жалобными ниточками заструились по её щекам.
- О-о—о!?? Всё так и есть, - закачал головой Орлов, прищурив глаза, внешне твёрдый, а внутри сжавшийся от боли. - Ну, и кто? Кто этот счастливчик? – возбуждённо дыша, сжимая и разжимая губы, медленно спрашивал он, ничего не соображая. Мысли перестали повиноваться ему окончательно.
 Марго, немного помолчав, назвала имя мужчины.
- Ах, этот? – захлебнулся удивлёнием Орлов, открыв рот, пытаясь найти слово, но смог лишь выдохнуть. – Ни за что бы не подумал… Подлец. Подле-е-е-е-ц. Подонок. Жирная мразь. 
   Оказалось, что любовником Марго был один из заказчиков фирмы, в которой она служила.
- А-а-а-а, вот как обделываются такие дела, - нервно засмеялся Борис. – Это же надо! Про кого ты мне только не рассказывала за эти годы, про то, кто к тебе клеился, какие только истории не подносила про всяких ловеласов, вращающихся вокруг и … ни слова серьёзного про него! В следующий раз буду умнее, учту, что настоящие любовники всегда в разговорах отсутствуют на первых ролях, про них говорят, но вскользь.. Ха-ха-ха, ловко, ничего не скажешь. Класс! Каков класс, душа моя! Ты и здесь талантлива! Актрис-са! Прима!
- Проститутка, - вдруг, неожиданно для самого себя, крикнул он, захлёбываясь яростью. Марго сидела и тихо плакала, лишь плечи её вздрагивали. – Как теперь жить? – застонал Орлов.
- А ты представь, - вдруг зашептал неизвестный голос в дебрях сознания, - представь, как она вытворяла всё это. Как она умеет, ты же знаешь. Она обнимала, ласкала своими руками, губами другого, все последние годы… годы... годы...
- Сколько, сколько всё это длится? - говори, - вспыхнуло, разожглось в душе, - сколько лет вы встречаетесь?
- Не лет. Не лет. Сколько раз, Боря. Несколько раз, всхлипывая, подняв ставшее некрасивым от красноты, пятен, слез и тяжких гримас лицо, - ответила жена.
- Несколько раз, говоришь… Довольно и раза, наверное.
- Да. Да. Да… - шептала Марго.
- И ты помнишь, как клялась мне тогда в день свадьбы в верности, в ЗАГСе, помнишь?
 Марго не отвечала, прижав ладони к лицу.
- Помнишь, как я тебе обещал, что не изменю тебе и сдержал своё обещание. А знаешь, почему я сдержал? Думаешь, мне не предлагали? Думаешь, не было возможности, моментов, женщин, готовых помочь? – Борис продолжал заводиться, плохо контролирую ситуацию. – Я не хотел делать тебе больно… Понимаешь, таким образом, мне казалось, я берегу тебя, потому, что ты нужна мне. Потому что ты важна для меня. Потому что любовь это, это не всегда кофе в постель и цветы на праздник. Это, вероятно совсем другое. Может быть, верность, – Бориса тёплой волной накрыла жалость к себе, потом к жене, такой слабой и беспомощной в своих слезах. Ему захотелось простить ей всё и всех, обнять и зажить новой жизнью, в которой уже не будет места лжи. Любовь к Марго накрыла его с головой, как невесть откуда взявшаяся волна.
- За что, Марго? Или ты совсем разлюбила меня, и каждый день играешь комедию? В чем причина? Ответь, - Борис опустил голову и беспомощно обхватил её руками.
- Боря, Боря… - прошептала Марго. – А ты забыл, как обижал меня, когда я жила тобой одним? Забыл, как ты по неделям не разговаривал со мной, пытаясь переиначить меня. Забыл все свои оскорбления, злые слова, все наши ссоры?
- И что? – закричал Борис, - что такого? Ты разве не так же себя вела? Со всеми бывает. Но при этом я не побежал искать себе подстилку. Потому что это предательство, и ты – предатель. Подлый, нечистый предатель.
- Представь, ты уезжал в командировки, а она в это время любилла другого, - снова зашептал голос. – Любила-любила и долюбила. А ребёнок? Он не твой. Не-е-е-ет, не твой. Она беременна от любовника..
- А ребёнок? – вскрикнул Борис, словно ударенный электротоком. – Ребёнок, - парализованным от ужаса голосом, прошептал он.
- Твой, Боря, твой, поверь! – протянула к нему руки Марго. – Боря, не сомневайся….
-А-а-а-а, - словно от заразной больной отодвинулся от жены Борис.
- Не верь ей, шептал голос, не верь этой дряни, променявшей тебя на какого-то пузатого урода. Она, видимо, не первый раз это делает, - капали в уши ужасные шепталки.
- Посмотрим, - еле сдержавшись от слёз, сказал Орлов. Недолго осталось. Семь месяцев и всё будет видно. Мы так отличаемся с ним.
- Или с ними, - шептал голос.
- Или с ними, - гадко ухмыльнулся муж и посмотрел на Марго.
Марго подняла голову от следующего обвинения в порыве сказать, что, мол, нет, не так, но вспыхнула под пристальным взглядом мужа и опустила глаза.
- Как? – не поверил Орлов, - кто ещё?
- Один раз, - мертвенным голосом произнесла жена. Перед свадьбой, когда ты был в той длительной командировке.
- И кто же?
- Коллега по работе.
- Вот как? А потом ты с чистой совестью пошла под венец? Нет человека – нет проблемы?
- Нет, Боря, сама не понимаю, как тогда всё произошло. Нелепая случайность. Даже и не назвать сполна изменой. Он потом поверить не мог, что я больше не позволила ему даже думать об этом. Хотел развестись, предлагал замуж … Но я о тебе думала.
- Звучит красиво. Но навоз даже в красивой обёртке останется навозом.
- Убей её, - шептал голос, - на что тебе эта змея, которую ты пригрел у изголовья? На что тебе чужой ребенок? Убей обоих, её и любовника. Что может быть страшнее этого оскорбления?
- Дрянь. Мерзкая, подлая дрянь! Шлюха, - выкрикнул ей в лицо Борис, - ты жизнь мне сломала. Не знаю, как себе, но, возможно, и ребёнку тоже. Хотя…, если это от него, и он признает, и сойдётесь, и будете счастливо жить – что ж… Живите!
- Нет, Боря, прости, - Марго упала на колени, обхватив диван руками и застучала по нему в безысходности, - нет, нет, нет. Твой ребенок… Прости… Я виновата… Прости, - говорила она сквозь слёзы, - прости, Боренька… Убей меня, мерзкую дрянь. Я люблю тебя...
                ***
 - Полный бак и чашку крепкого, самого крепкого кофе со сливками, - Орлов протянул купюру заправщику. Тот засуетился вокруг автомобиля в ожидании хороших чаевых, улыбался, кивал головой и суетливо семенил к кассе, понимая, что водитель не собирается выходить из машины.
  Борис включил радио, покрутил ручку в поисках хорошей радиостанции. Шумный город успокаивался, укрываясь словно простынёй антрацитовой ночью. Автомобили прятались в свои стойла, водители и пассажиры в постели, кто в свои, а кто и в чужие. Броляг и укрывались импортным картоном в тёмных затхлых подворотнях.
 Душа Бориса безмерно устала и исподволь просила чего-то, пока ещё не понятного, не осознанного. Но оно, это неосознанное приближалось, как ночью подкрадывается неуверенный в своих силах, но уже знающий, что станет могучим, рассвет.
- Скользнуло, обнажая тело, платье
Легло беззвучно, выгнув спину, словно кошка
И штор задернутых бельмо в глазах-окошках
Сжимается, как страсть в чужих объятьях.
   Борис наткнулся на литературную радиостанцию. Читали стихи. Орлов любил стихи. Любил их в целом, проникал в них в частности. Тонко чувствовал любую фальшь или несовершенство, сам не  осознавая, откуда это в нём. Может быть от юношеских увлечений поэзией или от чего-то другого… Он сохранил волну, ожидая, пока бензобак заполнялся до щелчка «пистолета». В салоне витал аромат кофе, заправщик получил чаевые и улыбался шальной нечаянной, абсолютно дурацкой улыбкой счастливого человека.

Дыханья нервный ритм – отсчет мгновений
Порханья бабочек - ресниц твоих прикрытых.
Долин и всхолмий перепляс в тенях размытых
Качается в теснине наваждений.

Юлой кружится мир в бурливой крови.
Иссохших губ усталость дремлет в неге сладкой,
И нежный аромат дарует коже гладкой
Цветущий лотос, спрятавшись в дуброве.

- Пора. Спешу. Ещё готовить ужин.
- Во сколько ждать звонка? С тобой одно блаженство.
- Я - шлюха? – Полно, милая. Ты – совершенство!
- Тогда бегу, зачем тревожить мужа

   В тему, в самую тему, - подумал Борис. – Как будто небесная канцелярия отправляет мне своё сообщение, что они в курсе происходящего…
   Борис включил новые настройки на навигаторе.
- До Бреста одна тысяча километров, - проговорил женским голосом навигатор, - поверните налево, затем через пятьсот метров направо.
   Орлов был абсолютно спокоен и тих. Память отключилась на какое-то время. Он сам удивлялся этой метаморфозе, ожидая вспышек пережитого ужаса и боли. Но принял эту ниоткуда взявшуюся лёгкость и мечтал не потерять её.
 Автомобиль плавно тронулся,постепенно разгоняясь. Между передними сиденьями, в папке лежал паспорт Бориса с открытой шенгенской визой. Рядом обычная светлая тряпка с несколькими бурыми пятнами, в которую завёрнут его складной походный нож.
   Беспристрастная леди ночь приняла в свои объятья и автомобиль, и пассажира, и загородное шоссе, и всю планету.
- Вам куда? – Борис притормозил возле девушки с дорожной сумкой, голосующей на пустой загородной остановке, - свет фар неожиданно выхватил силуэт и боковым зрением Борис оценил обстановку.
- Мне в Минск. А вы куда направляетесь? - осторожно отвечала девушка.
- Садитесь, - Орлов распахнул дверь,- что-то случилось? – спокойно спросил он, - порвали окончательно и бесповоротно? В такое время? Решительно!
- Почему вы так решили?- устало спросила девушка.
- Большой проницательности не требуется. Вы слишком элегантны для этой затрапезной остановки. – Борис оглядел её с ног до головы, - одежда качественная, значит, деньги есть или были, макияж не броский, не как у дорожных жриц. Брови не нарисованы,  цвет лица здоровый. Сумка… До Минска точно довезу, а если есть желание, время и загранпаспорт, то и … до Парижа. И дальше, туда где много солнца.
 - Почему бы и нет? –  улыбнулась пассажирка, - паспорт, как ни странно в кармане. Жизнь так непредсказуема, как сказал халиф Хасид, пытаясь вспомнить волшебное слово «му-та-бор».
 
          
               

                Глава вторая.
                Тайны Мадридского двора.
               
               

- Ну что, закончила?
- Угу. – Катя отложила в сторону пачку печатных листов, - ой, - и подбежала к плите, - что же ты молчишь, - у меня мясо сейчас подгорит.
   Она довольно громко стучала кастрюлей, передвигая её на плите, звенела ложкой, переворачивая мясо, подливала соусы, шипящие от перегрева металла, делала ещё какие-то ритуальные действия с пищей, которые Василий не замечал, но слышал и обонял.
- Тише ты там, детей разбудишь, - сказал он жене, будучи уверен, что она и так помнит об этом, но суета момента передвигает её сознание в другую точку реальности.
- Знаю, знаю, не мешай, - скороговоркой ответила Катя, - чего расселся, видишь, зашиваюсь. Время спать.
   Василий нехотя поднялся с цвета слоновой кости дивана искусственной кожи, на котором удобно уселся после трудового дня, намереваясь послушать жену. Купленная много лет назад, как итальянская, оказавшаяся польской "стенка" с полками заставленными книгами, пара тумбочек, недорогой цифровой телевизор на стене, отблескивающий черным мертвенным пластиком, четыре жёстких стула вокруг круглого массивного стола, да ещё парочка складных и два детских громоздились вокруг.  Три репродукции на разных стенах:  в гостиной две работы Климдта на дешёвом бумажном материале без рамок, на кухне-студии  какой-то развесёлый, но не пошлый, не имеющий ни папы, ни мамы букет из астр и ромашек, плотно прижавшихся друг к дружке в широкой темно--коричневой корзинке, купленный на распродаже.   Под потолком желтушная золоченая люстра, словно втягивающая в себя, а не источающая наружу, чахоточный электрический свет.
   Василий начал помогать жене и вскоре они закончили. Он больше не спрашивал её, не желая показаться навязчивым, но, окончив дело, сел на стул возле обеденного стола. Катя, повертев головой, восприняла это, как продолжение прерванной беседы и немного потрудившись у плиты, чуть-чуть преувеличивая занятость, всё же присела напротив, также окончив сегодняшние дела.
- Да. Закончила, - и вытянула руки, просматривая ногти. – Ах, один всё же надломился, - расстроилась она, разглядывая дефект, поворачивая палец в разные стороны.
   Василий не чувствовал страсти к маникюру и ногтям, мог забыть о них на пару недель, потом спохватывался от того, что ногти пальцев рук, превратившись в когти уже вовсю царапали своего хозяина, а ногти пальцев ног прорывали третьи подряд носки.
 Оба помолчали. Она, подбирая «справедливые» слова, чтобы высказать мнение, но и не обидеть. Василий, собирая в кулак остатки сил, чтобы вытерпеть закамуфлированную критику жены.
   Конечно, как и все авторы, он ожидал, что однажды она от души скажет ему: «Прекрасно, дорогой. Я горжусь тобой, мне очень понравилось». Но Катя не из таких, хвалить мужа, в её понятиях, что собаку часто ласкать, привыкнет и перестанет служить.
- Ты знаешь, - начала она, - в целом всё понравилось. Отличная задумка. Не нова, но крепкая по сути. Переживания, вся история их жизни хорошо изложена, сюжет развивается, крепнет, пухнет, как сдоба… Но вот в конце, с того момента, как он, то бишь Борис, ждет свою жену Марго и потом их разговор об измене.
   Василий молчал, приготовившись выслушать главное.
- Ты понимаешь, этот твой Борис такой становится правильный, такая няшка, что противно, а жена его ну форменная б…, - тут Катя запнулась, подбирая слово, - форменная негодяйка! Мечта мужчин: он трудяга, планы строит, детей любит, во всём прав, и к тому же жертва, жена – дрянь, стерва, тратит деньги на красивую одежду, родить не может, изменница,  да и не один раз, как открывает она сама. Что-то не так, по-киношному как-то,  в жизни реальной, на какой строится рассказ, всё не так. Виноваты обычно все. Степени вины разные, но вина всегда обоюдная.
- Да что ты такое говоришь, - вспыхнул Василий, забыв о своем нежелании вступать в спор, запахнул старенький домашний халат и уселся удобнее, положив ногу на ногу, покачивая заношенным домашним тапком.
- Говорю то, что переварила в голове, после чтения твоего опуса, - сказала Катя, пытаясь казаться справедливой. – И что это за насилие, в конце, нож, завёрнутый в тряпку, пятна крови…- Катя, взяла в руки крем и принялась втирать его в кожу рук, распространяя запах календулы.
- Ах, Катя, здесь уловка для читателя, - радостно откликнулся муж, - я ведь не пишу, что убил? Не пишу. Лишь нож и кровь. А вдруг он поранился, или это не кровь вовсе, а шоколад растёкшийся? Это я в качестве наживки для продолжения оставил, ну, или если не будет продолжения, то в качестве нагнетания ситуации.
- Ну, хорошо, Вася. Пусть. Но пойми, весь рассказ проникнут драматизмом, даже более того трагизмом. Нет шуток, нет дружеского юмора, нет подтрунивания над самим собой, что так нравится читателю. Именно тогда, когда автор немного высмеивает собственную персону, читатель чувствует себя выше автора и читает это произведение быстро, весело и благоговейно.
  -  Нет же, Катя, этот рассказ и есть трагедия личности, - вставил Борис упрямо.
- Не перебивай меня, подожди, когда я закончу, - остановила она мужа, - и что это за стихотворение я слышу в конце?
- Сама знаешь, - посерьёзнел Василий, приняв благородную осанку, провел пальцами по волосам, приглаживая их - моё.
- Не важно, что твоё, не обижайся. Я знаю, что твоё, - немного повысила голос Катя, не давая мужу открыть рот, - знаю, будь уверен. Но это не даёт тебе технического права вставлять стихотворение в прозу.
- Почему? – мрачно спросил муж, заранее зная ответ.
- Потому что ты сам знаешь, что стихи никто, кроме графоманов не читает. И те графоманы ловят лишь первую строфу, на большее их не хватает. Начинают сравнивать… не в пользу автора.
- А ты не думаешь, что стихотворение может придать колорит прозе, к тому же смысловая нагрузка…
- Вот именно. Я люблю твои стихи, но именно этот колорит и кажется мне пошлым. Стихи получаются у тебя значительно лучше прозы. И очень жаль, что поэзия не приносит прибыли, иначе мы бы давно озолотились, а не ремонтировали в седьмой раз латаную-перелатаную стиральную машинку, - при этих словах Василий тяжело вздохнул, опустил до этого гордую голову, сжал немного плечи и задумался о сермяжной правде, вылетающей из уст жены.
- И младшие бы не донашивали истертые на коленях штаны старших. И машина у нас была бы вместительней, и дачу мы бы давно купили. Дети уже вырастают, а дачи так и не видели. Ах, - вздохнула она.
- Права, права, - думал муж, - я не могу дать ей всего того, что она умеет делать лучше других: умело и качественно тратить деньги. Не разбрасывать их попусту, а именно толково покупать дорогое, но добротное и элегантное, готовить из лучших продуктов, красиво носить платья и туфли на высоких каблуках, безупречно подбирать украшения, знать толк в декоре и умных разговорах о литературе. Но трое детей не простой груз…
-  Вась, - мягко сказала она, - да возьми ты, наконец, псевдоним какой-нибудь. Что тебе? Для пользы дела.
- Не знаю, не знаю, - вяло ответил муж.
- Ну что ты Хахалиным подписываешься? Василий Хахалин – не плохо, но не для писателя. Каждый второй под псевдонимом. Возьми хоть кого: Каверин – Зильбер, Багрицкий – Дзюбин, Горький – Пешков, Акунин – не выговорю, что-то сложное грузинское.  К тому же очень уж Акунин похоже на Кунин, помнишь такого писателя? Миллионные тиражи! Пока в Союзе жил и под цензурой творил – отличные вещи выдавал, сколько фильмов снято по его произведениям, а как эмигрировал, так и исписался. Читать противно. Небылицы гонит. А я не верю… Да, Кунин – тоже псевдоним Фенберга. Подумай, Вася, - обращалась она к мужу, - это в твоих интересах. Придумай что-нибудь раскрученное, что уже на слуху. Ну, типа Мусоргский, или переиначь. Был Ницше, ты станешь Шинце.  Бэз Шинце – звучит! А?  Толстым, конечно, нельзя. Обязывает. Да и есть уже одна. Чеховым тоже, но вот Трэем можно или Марерк. Был Ремарк, стал Марерк. Том Марерк… а, Вась?
- Не знаю, не знаю… У нас старинная фамилия, - Хахалин в задумчивости ковырял пальцем дырку в скатерти.
- Хорошо, пусть. – Катя щелкнула его по пальцу. - Но вот куда ты отдашь свой рассказ? В какой журнал, ты думал? Кто его напечатает? Всем подавай имя раскрученное. Пусть скучно, пусть тягомотина, но это тягомотина известности, а ей - известности всё прощается. А Хахалину не простят даже пунктуации, не смотря на самобытность. Была бы пьеса, можно было бы в театр пробовать.
- А что, это идея! – ухватился за слова жены автор, - на этой же неделе отнесу в театр к Артуру Мамину!
- Кому? Мамину? Не порти себе настроение, Вася. Мамин – сноб, притворяющийся своим парнем. Ты попробуй-ка вырасти в семье министерской, но при этом тянись к улице, чтобы быть, как все и как все кататься на трамвае, а не в персональном авто. А как отказаться от возможностей, когда они за дверью? Как получить плохое образование, если тебя за руку ведут в лучший ВУЗ? А потом связи, которые решают почти всё. И эта сначала искренняя, а потом уже показная любовь к Битлам, подражание им во всём, перешедшее в любовь ко всему западному – это всё требует больших затрат. А иметь свою музыкальную группу, поющих слащавые песни домашних котиков, маскирующихся под бунтарей? Где всё это бунтарство? В собственном театре, странным образом, отошедшим из общественной собственности в собственность Мамина?
- Откуда ты всё это знаешь? – удивился Хахалин.
- Читаю сплетни в интернете. Пойдём спать, завтра рано вставать, детей в школу вести.
   Василий сдержал своё слово и в ближайшую субботу вместе с Катей пришёл в бывший «бирюзовый» театр к Мамину. Давали винегрет из рассказов Шукшина. Рассказы никак не сходились в единое целое, топорщились, словно чужое пальто на воришке. Всё было узнаваемо для старшего поколения, знакомо, но абсолютно далеко от молодёжи, не понимающей, почему сельский шофер, закатывая глаза от счастья, убегает ночью чинить карбюратор грузовика, вместо того, чтобы нежиться в постели с молодой женой. Актерская игра вполне профессиональна, правда с некоторыми юмористическими переборами, для заигрывания с публикой, как это водится в театрах вообще. Декорации просты, если не сказать скупы в некотором роде, как заношенные тремя поколениями мужчин одной семьи брюки и пиджак, надетые на отпрыска четвертого поколения в первый раз. Впрочем, так скупы все вообще декорации в этом театре, видимо претворявшим в жизнь идеи владельца, что мол, зритель сам должен домысливать такие простые вещи, как внешняя художественность. Да что? Это и не скупость вовсе, это видение художника, которого, как известно каждый может…, именно.
   В предыдущий раз, когда супруги Хахалины посещали дешёвенькую бродвейскую пацифистскую пьеску без идей, без всякой достоевщины и излишней философии, пьесу, не отягощённую мыслью, пьесу из бунтарских американских семидесятых  - по залу сновали актёры и натурально давали зрителям затянуться джойнтом… Вуаля!- удивитесь вы, но это так! По залу плавал аромат смеси конопли и табака. Не поскупился же Мамин тогда. Значит, не так уж жаден!
- Глупость - эта твоя идея, - шептала Катя Василию, косясь на Мамина, сидящего на два места впереди четы. Мамин слыл частым зрителем своих постановок. Никогда не сидел в одиночестве. Отягощал себя лоснящимися от сытой жизни лысеющими мальчиками, никак не походящими на бунтарей. Слабо верилось, что и сорок лет назад они бунтовали против засилья комсомольских собраний и партийных распределителей.
   Сегодня он пребывал с каким-то, вероятнее всего чиновником, завернувшем свое здоровое холеное тело в шикарный итальянский пиджак, утянувший себе горло синим шелковым галстуком.  Напомаженные волосы его отливали при свете софитов. Мамин с ним был вежлив, как с чиновником, дружелюбен и немногословен. Его кудрявая седая шевелюра иногда склонялась к чиновнику, и Мамин что-то нашёптывал ему на ухо. Чиновник кивал головой и сам в разговоре участвовал мало.
- Нужная персона, - прошептала Катя, кивнув в сторону холёного мужика, - а на сцене  в это время, актер в мизансцене достал сало, порубил его кухонным ножом на кусочки, положил на хлеб и смачно ел, запивая водкой.
   Тут же из-за кулис с загадочными  гримасами выбежали другие актеры, участвующие в постановке с подносами в руках, на которых аккуратными рядочками стояли стопки с прозрачным содержимым.
- Водка-а-а, - осенило Хахалина. – Эх, жаль, мне нельзя, я за рулём, - разочарованно прошептал он, - а тебе-то можно, Кать.
- А что, - заговорщически прошептала Катя, - я и выпью. Уверена, что это не подвох. Чую по мохнатому затылку Артура Мамина.
 
- Ум-м-м-м, - протянула она, выпив первую, - уважаю Мамина за изюминку. Водка отличная. Холодная и чистая, никакой сивухи.
- Держи вторую, - протянул Василий стопку жене, - было моё – стало твоё.
-- Ум-м-м-м, - повторила Катя, закрыв глаза, - сейчас бы огурчик солёный.
- Антракт! – объявили артисты, собрав пустые стопки.
   В камерном холле этого камерного же театра, гостей ждал аттракцион невиданной щедрости: несколько столов стояли накрытыми а-ля фуршет. Горками уложенный отварной картофель, обильно усыпанный укропом, ещё дымился. Аккуратными дольками нарезанное мясистое сало, по-королевски возлежало вокруг подносов, на которых ровненько громоздились стопки с водкой. Чёрный хлеб томился в ожидании едоков. Отдельной армадой выстроились солёные пупырчатой масти огурчики, блестящие от рассола.
- Оп-ля!? – удивилась ещё больше Катя, понимавшая толк в изысканности простых вещей.
Народ несмело подтягивался к фуршету, понемногу уверовав в реальность.
   Катя смело, но в тоже время с достоинством отведала хрустящий огурец, проглотила сало с картофелем, после ещё одной рюмки.
   Хахалин жевал вкуснющее сало, заедая его хлебом.
- О-о-о, теперь я уважаю не только Мамина, но и весь его горский род, – говорила Катя.
   Но, водка водкой, а всё же, вот помяни моё слово – не возьмёт он твой рассказ. Если бы ты сказал, что это твой перевод потерянной пьесы Дженис Джоплин, то да! А из Хахалина ему ничего не нужно. Нет эпатажа, а его всегда пользуют эпатированные типы, прославившиеся не столько за счет таланта, сколько за счет наглости. Да, и не забывай, что это бизнес. А он – бизнесмен. И все его проекты – коммерческие, хоть его группа «Сеновал», хоть фестивали, которые он организовывал, приглашая западных звезд, хоть продюссерство, хоть театр… Правда, театр, всё же его слабость. Дитя порока. Так сказать оставить потомкам память о себе не только, как о бизнесмене, но и как о талантливом, не побоюсь этого слова, - она подняла указательный палец вверх, - гениальном, ик! – человеке,- икнула она, - гениальном человеке, приближенном, как к небожителям, так и к простым, типа нас, людям!  Ик… Полубог. Кентавр наших дней!!
   Завершив тираду, Катя улыбнулась и, изрядно повеселев, отправилась в зал, - А ты жди его здесь, дорогой.  – Жди-и-и-и-и.
   Прозвенел третий звонок. Зрители, угомонившись, направлялись на свои места, на просмотр второго акта.
   Василий, с пачкой листов в руках, стоял в проходе, ожидая Артура Мамина, вышедшего из зала первым. Василий был уверен, что Артур вернётся на второй акт и не ошибся.
 По коридору мелко застучали каблуки его ботинок. Как и все не самые высокие мужчины, он тяготел не только к славе, броским или известным женщинам, но и к незаметным каблукам.
    Цок-цок, цок-цок, - скоренько мелкими шагами перебирал Артур, идя навстречу Хахалину. В холле никого не осталось, кроме Василия, который смотрел в глаза, приближающегося Мамина. Артур обежал глазами окрест, и немного сбавил шаг: мало ли что можно ожидать от человека, пялящегося на тебя. Может это кто-то из обманутых мужей, пришедший свести счёты, или засланный врагами киллер, а может тривиально истерзанный томлением поклонник?
   Василий понял, что Артур Мамин заволновался и решил начать. Он сделал шаг навстречу предпринимателю-художнику, протянул руку для рукопожатия и улыбнулся: «Добрый вечер»
- Добрый вечер, - напряжённо ответил Артур, на всякий случай, протянув свою руку.
- Артур, уделите одну минуту своего времени, - тоном просителя произнёс Хахалин.
 И тут Мамин моментально сообразил, что это и есть самый обычный проситель, которого бояться не нужно. Он расправил плечи, глубоко вдохнул и выдохнул довольно хамовато: «Одна минута это слишком много».
- Хорошо. Сколько уделите, столько уделите. Вот, - он протянул рукопись Мамину, - мой рассказ. Отличная пьеса получится!
- У нас всё есть. Репертуар большой. Ни-че-го не нужно, - отчеканил тот, пытаясь пройти.
- Всё же пробегите глазами,пожалуйста, может что-то зацепит, - не отставал автор.
- Хм-м-м, ладно, просмотрю. Здесь, на месте, - сжав губы ответил Мамин и, взяв рукопись, начал выборочно читать, перелистывая страницы. Читал он минуты две. – Вот, что я вам скажу э-э-э, - он посмотрел заголовок и имя автора, - Василий. Рассказ ваш зрителю будет не интересен. Нет полёта, мечты. Люди живут мечтой. Им басенки ближе настоящей жизни. Ту они знают, а мечта – это…, - он поднял указательный палец вверх и прошёл в зал, всучив рукопись автору.

               

                Глава третья.
                Сапфировый полдень
               
                «Песня та же… поёт она же»
               
   Борис Орлов граф Чесменский поднялся с дивана и подошёл к выходу на террасу.
   Большой кожаный диван цвета слоновой кости, изысканный, как и вся мебель, что окружала его, раскинулся посреди просторной гостиной.  Благородно отливавшая орехом стенка с полками, вовсю ширь заставленная книгами, много говорила о хозяине. Книги, всё больше на французском, перемежались русскими, английскими и итальянскими образцами печатной продукции. Пара тумбочек, тоже орехового цвета, дополняла интерьер. Плоский цифровой телевизор на стене, отблескивающий черным мертвенным пластиком в окружении колонок, четыре ажурных венских стула подле круглого воздушного стола,  три картины на разных стенах:  в гостиной две работы Климдта – настоящие копии самого автора. И какой-то букет из астр и ромашек, плотно прижавшихся друг к дружке в широкой темно--коричневой корзинке изящно исполненный художником – оригинал модного ныне европейского автора.
  Под потолком золотилась люстра, отражая насечками хрусталя искрящийся в своей прозрачности дневной свет, обильно наполнявший комнату.
   Граф Орлов-Чесменский мельком взглянул на своё отражение в зеркало, не заметив никаких особенных внешних перемен после новостей, и направился на пропитанную солнцем террасу. Чудный сапфировый полдень, сапфировый от сини, казалось, бесконечного неба, царственно окружил Бориса величием. Терраса нового, недавно построенного дома, словно выпрыгивала на южный склон с видом на бухту Ласпи. Выпрыгивала в бесконечную бархатную синеву неба, слившегося где-то там, вдали с шёлком морского бриза. Борис намеренно купил участок в Крыму, так как, не смотря на то, что родился во Франции, воспитывался родителями в духе любви ко всему русскому.
   Их поместье под Парижем, купленное сразу после вынужденной эмиграции дедом, сменялось летом на дачный дом в Ницце, где и провел свои лучшие дни молодой граф. Местные мальчишки звали его – месье Орли, по имени парижского аэропорта, не умея выговорить правильно его фамилию. Там, в Ницце, проводя целые дни на берегу, месье Орли, учась управлять сначала шлюпкой, потом яхтой, впитал в себя дух бесконечной свободы Франции и свободы моря, не скованных ничем и никак. Поэтому здесь, на исторической Родине, он выбрал основной своей резиденцией Крым. Москва для работы, но Крым она не заменит, Крым для жизни и отдыха.
   Вот и сейчас, гористый склон островерхого светлого хребта, покрытый густо зеленым камуфляжем леса, радостно впитывал в себя колкие обжигающие лучи полуденного южного солнца. Ароматы хвойного леса, напитанные смолами и прелой хвоей, смешивались в невообразимый букет с воздушными массами, наплывающими со стороны моря. Иногда в эти ароматы врывались грубыми смелыми мазками умелого художника брызги смесей разнотравья дикого поля, неведомо как прорвавшиеся сюда из степной части полуострова. Казалось, что орды хунну сейчас хлынут на узкое крымское побережье вместе с запахом ковыльных степей. Смерчем пронесутся они меж невысокими крымскими горами...
  Вчера сломался его рабочий компьютер. Сломался так, что восстановлению не подлежал, но благодаря предусмотрительности Бориса, вся информация, фотографии семейного альбома, накопленные за много лет, переписка, хранившаяся здесь же, а самое главное - печатная работа двух последних месяцев, работа, которой он придавал такое большое значение, сохранилось на запасных носителях. Тот, кто терял свой труд, выразившийся в длительных поисках нужного слова, в редакции готовых предложений, в поисках темы, в муках рождения … тот поймёт, как спокоен был Борис. забарахливший компьютер просто утилизировали, а взамен ему приобрели абсолютно новую модель, удивлявшую скоростью работы, объёмом памяти, абсолютной бесшумностью и приятным на ощупь пластиком.
   До этой поломки, всю прошлую неделю, артачился автомобиль: то аккумулятор рвал алгоритм повседневности, то, казалось бы совсем еще не старые шины пришлось менять ввиду серьёзного износа, то неприятный запах в салоне авто, невесть откуда взявшийся, то жидкость системы охлаждения! Всё сразу и не вовремя. Дворецкий отдал заболевшее авто в сервис, откуда оно прикатило абсолютно выздоровевшим.  Потом начались неведомые ранее сложности в бизнесе, тянувшие за собой ухудшение материального положения, но Орлов своевременно отреагировал и проблема так и осталась наваждением. И уже совсем неожиданно порвалась подошва у  одного ботинка, не так давно купленной пары в Милане. Удобные ботинки, мягенько в них стопе, блестят глянцем лака. Жаль. Даже и не поносил толком. После починки они выглядели, как новенькие, но Борис с лёгкостью "выставил их за дверь".
   Орлов глубоко вдохнул, прикрыв глаза,приподняв подбородок и глубоко втянул ноздрями воздух, как это делают те, кто собирается покинуть курорт, уезжая в пыльные шумливые города. Затем передвинул, он надвинувшегося солнца, в тень удобный шезлонг, прилег и потянулся за шампанским, охлаждавшимся в ведерке со льдом.
   Он взял в руки один из свежих глянцевых журналов и загляделся на обложку. Там, красивый брюнет в белой, спортивного кроя рубашке-поло, в белой же фуражке с якорем, улыбаясь, держал за руку молодую женщину, на фоне яхты с именем «Margo». Каким-то образом само собой улавливалось, что этот мужчина и есть владелец яхты.
Надпись под фото гласила: «Граф и графиня Орловы-Чесменские на фоне своей новой яхты в Крыму».
   Борис отбросил журнал в сторону и выпил шампанского. Потянулся, чтобы налить ещё, но бутылка оказалось пуста.
- Zut! Черти, - выругался Орлов,  тут же перейдя на русский, - когда успели сфотографировать? – Он старался, как и все воспитанные люди, хорошо говорить на том языке, который применял, не вставляя в речь слова иных народов, как бы хорошо не владел ими.
   Борис снова потянулся за журналом и внимательно вгляделся в графиню. Дама выглядела обворожительна. Фото точно передало агатовый оттенок её глаз, очерченных тонкими ресницами, так нежно окаймляющими  глубокие колодцы глазниц, немного крупноватый аристократический нос с лёгкой горбинкой посередине.  Взгляд упирался в натянутость её кожи, сползал к пухлым с четким выделенным контуром сочным губам, немного раскрытым от частого дыхания, губам, источающих запах молодой женщины. Затем Борис опустил глаза ниже изгиба длинной шеи и удивился  бугоркам, выпирающим из-под платья, немного испугался, как в юности, того, что кто-то, может заметить, как твой взгляд останавливается на этих бугорках, и рассмотрел далее тонкую и завораживающе длинную линию живота.
    Они встретились не случайно, так думали оба, но по мановению волшебной палочки феи-судьбы. Их взгляды, пересекшиеся однажды, дали мгновенный и абсолютно безошибочный шанс понять глубину друг друга. Без этой внутренней глубины сознания не хотелось иметь спутника жизни ни Борису, ни Марго.
   Уже потом, когда они сблизились, но ещё до свадьбы, Борис понял, что еще ни с кем не был так открыт сам, и так полон и напитан чужой душой.
- Марго, - как-то по прошествии нескольких месяцев их знакомства, сказал он, - видишь, - Борис раскрыл ладонь и показал ей  совсем не пошлый, но более того аккуратный перстень с крупным сапфиром в окружении россыпи брильянтов, - это перстень моей маман. Она отдала мне его тогда, когда мой отец отошёл в вечность, и завещала надеть на палец той, кто будет моей женой, графиней Орловой. Этот перстень поднёс ей мой отец, это фамильное, подаренное предкам самой Екатериной Великой..
   По закону аристократии, если в тебе нет дворянской крови, ты можешь быть моей женой, лишь не будешь зваться графиней. И я намеренно не спрашивал тебя об том, дворянка ты или нет, потому что для меня теперь не важно, кем были твои предки. Мне важно, что ответишь мне ты на моё предложение быть вместе навсегда? У меня есть лишь одно условие: если ты согласишься, то я попрошу тебя дать мне обещание, что ни один мужчина никогда не станет между мной и тобой.
- Да, я согласна, - прошептала Марго, нежно взглянув в глаза Бориса. - Спасибо, милый. Я так счастлива…но дай же и ты мне слово верности.
- Клянусь тебе, что не коснусь ни одной женщины, кроме тебя, душа моя.
Уже потом, сообщив маман о своей невесте, Орлов нанял опытного юриста, который раскопал в архивах четырнадцати городов, два из которых были чешскими, третий литовским, четвертый немецким, а остальными русскими, что прадеды Марго, и это совсем не показалось странным Борису, были дворянами. Княжеская кровь боковой ветвью рода князей Вяземских и Глинских текла в жилах его невесты.
   Более всего обрадовалась маман, желавшая сыну не только умную, но и родовитую жену. Свадьбу справили скромно, в семейном кругу в парижском поместье, собрав всю родню, разъехавшуюся по Европе.  Марго никого не оставила равнодушным, покорив всех своей искренностью, тактом, выступив прекрасным собеседником. Всех поразила её безупречность в выборе одежды и аксессуаров.
- Я в юности увлекалась шитьём, - шепнула на ухо своему жениху на свадьбе Марго, после очередной похвалы в выборе наряда. – Понимаешь? Придумывала себе фасоны и шила…
- Графиня, - шептал ей в ответ Орлов, - я думаю, что дело не в шитье, это такое сильное чутьё у вас от ваших предков.
  Медовый месяц они провели, в Ницце, в их летней резиденции, тая от жаркой любви друг к другу, и  от не обременяющего душу безделья. Затем, Борис, оставив все свои дела, как он ни разу в жизни не поступал ранее, отправился вместе с молодой женой на собственной яхте по Средиземному морю. Корсика, Италия, Сицилия, Венеция, Хорватия, Греция, Турция, Ливан. Ломаные кусочки смальты складывались в чудесную мозаику.
   
- Григорий Исаакович, - Орлов, лёжа в шезлонге, звонил по внутреннему телефону управляющему, пожалуйста, поднимитесь ко мне на террасу.
   Через несколько минут на террасу вошёл невысокого роста человек в белой офисной рубашке, строгих  брюках, обутый в дорогие кремовые туфли. Весь вид его согласовался со словом «работа» или «служба», если хотите. Лишь отсутствие галстука разбавляло домашним уютом его деловой гардероб, но пенять на отсутствие галстука в такую жару, было бы весьма излишней строгостью. Вьющиеся темные волосы уже густо прорежены сединой, низкие скулы, нос  с горбинкой, пристальный взгляд глаз, так узнаваемых во всем мире своей вселенской тоской.
- Господин граф, - дал знать он о себе Борису, лежавшему в шезлонге с закрытыми глазами.
- Ах, это вы Григорий Исаакович, - встрепенулся от неожиданности Орлов, - присаживайтесь, пожалуйста.
- Благодарю, - Григорий Исаакович уверенно, но при этом осторожно сел на стул.
   Орлов, устало, что не ускользнуло от внимательного взгляда собеседника, встал и сел напротив, чтобы начать беседу.
- С вами всё в порядке? – спросил собеседник, - может быть, отложим на другое время?
- Всё в порядке. Спасибо, - ответил Орлов. Ну-с, приступим.
   Управляющий достал бумаги: « Итак, по порядку. Начну с акций. Акции парфюмерной фабрики пошли вниз, падение 1,5 процента. Сезонный фактор. Не имеет смысла отдавать, к середине сентября отыграются и тренд будет в росте. Корпорация наняла молодую русскую фотомодель, креативная команда молодых рекламщиков, разрабатывают новую линейку упаковки. Далее. Акции строительной корпорации в росте, дали за неделю прибыль 184000 долларов. Но, есть информация, что это мыльный пузырь, крах неминуем. Вопрос времени. Что будем делать, продадим все акции?
- Да, конечно, как мы это уже с вами предполагали, через нескольких брокеров отдавайте всё маленькими партиями. Что с российской недвижимостью?
- Южане приезжали, предлагали 40 процентов в сделке.
- Григорий Исаакович, пока не отвечайте. Если позвонят в следующий раз, а я уверен, что позвонят, то соглашайтесь под пятьдесят один. – Орлов взглянул на свои наручные часы, проверяя время, затем посмотрел во двор виллы, что-то высматривая.
- Хорошо, - управляющий сделал пометку в бумагах и продолжил, - звонили из министерства, предлагают участвовать в тендере на строительство дороги.
- Откажитесь, как можно любезнее. К сожалению, для России, все подобные проекты насквозь коррумпированы. Je ne joue pas ; ;a. Я не играю по их правилам, вы знаете. Это ужасное новое для меня слово «откаты». Грязно. Григорий Исаакович, подберите нужные аргументы.
- Тогда перейдем к вашим виноградникам… - управляющий приготовил следующий отчёт.
- Достаточно, – Борис, неожиданно для самого себя прервал разговор, почувствовав ужасную усталость.- Извините. Вы правы, я действительно, устал. Закончим на сегодня о делах. – Он, неожиданно, как марафонец после забега, ощутил себя разбитым, но по привычке всё еще пытался контролировать свои активы, чтобы не упустить самых мелких нюансов, служащих довольно часто предвестниками крупных перемен. - Что с автомобилем? – продолжил он.
- Альфа-Ромео для графини доставили полчаса назад. Есть парочка дополнительных опций, которые мы не заказывали..
   Борис удивлённо приподнял брови.
-Но это бонус от головного офиса из Рима для госпожи графини. Знак уважения.
- Хорошо, согласился Орлов. Что с проверкой электроники?
- Специалист по поиску жучков уже работает, из московского агентства с которым мы сотрудничаем. Проверенный человек, не имеет отношения к спецслужбам, но если что-то и встроено, то найдёт и удалит. Я ему доверяю. Профессионал.
- Спасибо, Григорий Исаакович. Вы с семьёй когда виделись? Два месяца назад?
- Да.
- Тогда я вас на пару недель отпускаю, но, прошу, будьте на связи. Некоторые вопросы все же придется решать по телефону каждый день.
- Я понял, господин граф. Это моя работа.
- Благодарю, Григорий Исаакович. Ценю ваш труд. И вот еще что… Борис протянул руку и управляющий передал ему конверт плотной пергаментной  бумаги с содержимым, - вы проверили достоверность источника и сам источник?
- Проверил. Вся информация заслуживает абсолютного доверия.
- Но … - Борис непривычно для себя замялся, - но вы всё же отбросили все версии: вымогательство, шантаж, шпионаж, наконец?
- Конечно. Сначала я перепроверил каналы информации, потом личности, следом их мотивы. Там примитивная зависть. Изображают благие намерения, но, по сути, банальные завистники.
- Хорошо, пусть Мария принесет мне ещё шампанского, распорядитесь по дому в моё отсутствие и до встречи через полмесяца.
- До встречи и… терпения вам, - управляющий повернулся и ушел, оставив после себя едва уловимый запах дорогого одеколона.
- Спасибо, - в задумчивости произнес Борис, лёг на шезлонг и прикрыл глаза от яркого солнца.
- Господин граф, - вывела его из забытья горничная, - шампанское.
- Благодарю, Мария, поставьте на пол, возле меня, пожалуйста. Готов ли обед?
- Да, господин граф. Всё готово. Ждём мадам Марго, - горничная поправила аккуратный, отделанный бельгийским кружевом,фартук.
- Она опаздывает? – спросил Борис удивлённо.
- Нет, что вы. – Мария улыбнулась, - графиня, как всегда пунктуальна. Она как раз сейчас въезжает на территорию усадьбы.
- Отлично! Буду через пять минут.
   Он откупорил холодную бутылку Рюинар, своего любимого, тихо, без гусарства, пробка глухо гукнула, обнажив горлышко, кутавшееся в дымовой шарфик,  и налил себе полный фужер. Бокал моментально запотел, пузырьки, искрясь, дрожали и лопались, словно живые, но эфемерные существа.
   Затем, когда шаги горничной стихли вдали, граф Чесменский достал фотографии из конверта и принялся их рассматривать.
- Орлов перебрал все снимки, иногда вглядываясь в лица тех, кто был на них запечатлён. Да. Любопытно. – Борис аккуратно сложил фотографии в конверт, сдерживая дрожь в пальцах. Он выпил шампанское и закрыл глаза, настраиваясь на спокойствие.
   Звонок телефона разорвал душный крымский полдень. Он снял трубку стационарного аппарата: «Алло?»
- Est-ce que je pourrais parler ; Boris s’il vous pla;t? – Звонила его мать. Она опять забылась и говорила по-французски, упустив, что звонит за пределы своей страны.
- Маман, это я, Борис, - усталым голосом ответил Борис.
- Ах, это ты, Боренька. Прости, не узнала голос. Qu'est-ce que vous devenez?
- Ничего не случилось, маман. Всё отлично.
- Да? Мне, видимо, показалось. Далеко ли графиня?
- Далеко. Она в городе, уехала по делам. Вот-вот вернётся к обеду.
- Ах, жаль… Я хотела рассказать ей свой последний сон. Она одна последнее время лучше всех понимает меня. Ты меня слушаешь, Боренька?
- Конечно, конечно, маман, вы знаете, как я всегда внимательно вас слушаю.
- Да… Попроси её связаться со мной.
- Ok, je lui dirai d;s son retour. – Передам обязательно, маман.
- Как твоё самочувствие? – озабоченно спросила мать.
- Всё в порядке. Устал. Погоды стоят великолепные. Надеюсь посетить вас вскоре.
- Ах, так? Ну, что ж, береги себя.  Au revoir. – трубка загудела.
 Борис прикрыл веки и попытался расслабиться.
-Суета сует. Всё суета. И это пройдёт, - думал он.  – Всё пройдёт. Надо жить.
   Он бодро встал и спустился в столовую. Графиня как раз усаживалась за обеденный стол. Борис помахал ей рукой, - «Салют, Марго!» - и сел напротив.
   - Ах, Боренька, спасибо тебе огромное!  Машинка просто прелесть! Такая изящная, аккуратная, и в то же время не стандартная, со спортивным характером, но не более, чем нужно для женщины. А цвет – просто загляденье! Как раз к моему новому платью! – она засмеялась своей шутке.
 Борис лишь слегка улыбнулся.
- Ты устал, друг мой? – озабоченно спросила жена, - или может быть заболел?  - Глаза её расширились от искренней заботы и переживании о здоровье супруга. Именно такой искренней, щемящей душу своей открытостью, правдивостью, любил её Борис. Милой и честной, какой могла быть только Марго, его Марго.
- Всё в порядке, графиня. Немного переутомился, прости. Сейчас всё будет в норме. – Мария, пожалуйста, подавайте, - попросила Марго прислугу.
За обедом, Орлов показал один из конвертов жене: «Очередное приглашение от московской знати, прибывшей в Крым на отдых. Ввиду санкций путь в Европы им теперь закрыт. Полагаю, что за лето это не станет последним приглашением. Отказать, как понимаешь, не имеем возможности, таковы правила игры.
- Ах, эти московские нувориши… Как я от них устала. Их пошлые приставания. Их жёны, с которыми не о чем разговаривать. Один снобизм и низкопробное хвастовство деньгами.
   Бориса тоже утомляла новая аристократия, трясущая мошной направо и налево.  Марго, выглядела свежим дорогим цветком, в саду, где объевшиеся навоза репейники разрослись густо и высоко, но при этом репейная сущность их от этого не поменялась. Утратившие свежесть, жены важных господ, ненавидели графиню, т.к. их мужья проявляли к Марго весь свой интерес, как только она появлялась в обществе.  Их, лишь недавно начавшие бриться, отпрыски тоже не теряли надежд и пискляво обещали наложить на себя руки, если Марго не согласится немедленно улететь с ними на частном самолёте куда-нибудь в Доминикану или Гоа, где они будут сорить папиными деньгами. Некоторые новоявленные миллиардеры порой упивались вдрызг, круша всё вокруг, другие же чересчур церемонничали, пытаясь изображать аристократов. Редко попадались среди них ясные головы, не бравшие взятки, не зарабатывавшие на государственных ресурсах или поставках. С этими-то в основном и приятельствовал граф Орлов, имеющий бизнес, как в Европе, так и в границах бывшей империи.
- Готовься. Решено. Поедем. Постараемся улизнуть раньше. Это всё, что я могу обещать.
-- Хорошо, дорогой. Вот расплата за право носить титул, - улыбнулась Марго. – А что это за второй конверт? – поинтересовалась она у мужа, заканчивая обед.
- Этот? Этот чуть позже, - загадочно, но невозмутимо сказал Борис, вставая из-за стола. – Жду тебя минут через сорок возле твоего нового автомобиля. – Спасибо, Мария,  обед был великолепен, - похвалил он прислугу. Мария, искренно и благодарно улыбнулась в ответ, кивнув головой, - Спасибо, Борис Ильич!
   Дорога петляла, вырываясь из чащи горного леса, обнажая нависшие над поворотами скалы, крутилась серебристым серпантином, уводя за перевал. Стройная Форосская Церковь, как маяк, белела на высокой скале. Вилла, куда они следовали, спряталась в ущелье, между двух хребтов, там, куда проезд для обычных граждан был всегда закрыт.  Поэтому автомобиль выписывал зигзаги, повинуясь изгибу, нависшей над скалой, дороги.
- Как управление? – спросил Борис жену.
- Я уже привыкла, - громко и весело ответила Марго. Она откинула верх у машины, и та превратилась в кабриолет. Её голубой шёлковый шарф шлейфом развевался на ветру. Графиня увлечённо управляла новым автомобилем, приноравливаясь к его спортивному характеру.
- Что же ты молчишь про второй конверт? – снова спросила Марго, когда Альфа зашуршала шинами на прямом участке.
- Ах, да… Борис нехотя раскрыл конверт и попросил жену, - сбавь, пожалуйста, скорость.
- Что? – удивилась Марго. – Зачем?
   Орлов передал ей фотографии и попросил, - держи руль крепче.
Марго взяла фото правой рукой и взглянула… Тормоза завизжали. Борис схватил руль и выправил движение машины, начинающей сваливаться в пропасть.
 - Ты прости, душа моя, но у меня нет вариантов.
 - Машина остановилась, двигатель заглох. Сапфировый полдень клонился к закату, наполняя густой синевой блёклые солнечные разводы. Марево дня уплывало куда-то в направлении Турецкого берега, а хрустальная ясность начинала сменять жару и праздник солнца.
  Марго дрожащими руками перебирала фотографии. Слёзы уже капали из глаз.
- Ты, ты, ты… следил за мной, Боря? Да?!
- Нет. Ты знаешь, это не в моих правилах. Да и зачем? Я тебе верю… верил, прости. Мне прислали. Доброжелатели. Хотят, чтобы я знал все о тебе. И мне было бы наплевать даже на это всё, если бы… Если бы не наш разговор недельной давности о твоей беременности. Ты ведь знаешь, как долго мы ждали этот момент. Как мечтали иметь детей. Ты дала мне, моей жизни новое дыхание неделю назад. Я бы сделал всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе родить здорового ребенка и воспитать наше дитя наилучшим образом…
- Боренька, прости… Бес попутал, - шептала Марго, - сама не знаю, как вышло. Эти размолвки последнего года так повлияли на меня, что…
  - Не нужно, Марго. Я не спрашиваю тебя: как, зачем, отчего и всякое другое. Меня, конечно, интересует, почему именно он, с его животом, его двояким юмором… Но даже этого не хочу. Ты рули, рули. Возьмите себя в руки, графиня, здесь стоять не безопасно..
   Двигатель заурчал, и Альфа-Ромео плавно и мощно красивой птицей понесла пассажиров по извилистой горной дороге.
 - Кстати, звонила маман. Просила тебя связаться с ней, ты у неё в фаворе. Любимая невестка. Желает поделиться с тобой последним сном.
   Марго молчала, сосредоточившись на управлении.
- Я оставил все распоряжения Григорию Исааковичу насчет тебя.  Наше поместье в Тамбовской губернии в случае нашего развода останется тебе. Но без права продажи. Отчуждение возможно только детям от нашего брака.  Некоторую сумму я смогу обеспечить тебе на первый год. Далее по обстоятельствам.
- Но ведь ребёнок твой, Боренька. Твой, поверь… Хотя, как ты мне поверишь после всего? – всхлипнула графиня.
- Я тебе верю, Марго. Но, пусть будет так, как я сказал. Пожалуйста, сегодня же после раута, покинь наш дом. Мне нужно побыть без тебя. Через семь с половиной месяцев я свяжусь с тобой, чтобы посмотреть на того, кто у тебя родится и если ребёнок будет моим, то я признаю его и никогда не оставлю. Насчет этого можешь быть покойна.
                ***
   Сапфировый полдень сменился прозрачной гранатовой ночью. Звёзды, густо рассыпанные в глубине небес, блистали своей неистребимой силой, отражаясь в глазах людей, бесконечные века, поднимающие взоры на ночное небо. Воздух слабо колебался от вечернего бриза, приносящего с моря прохладу. Повсюду звенели цикады, пахло солью притихшей стихией, акациями, дорожной пылью.
- Господин граф, - это понтийский грек Георгий, служивший у Орлова, укладывал сумки в багажник автомобиля, - всё, как вы приказывали, готово.
- Георгий, - езжайте один, - я пройдусь. Выгрузите вещи на яхту, я думаю, что она готова к отплытию.
- Хорошо, Борис Ильич. – Машина уехала.
   Борис быстрым шагом зашагал под гору, срезая путь через виноградники, через колючие заросли и рощи. Довольно скоро он добрался до причала. Его «Margo», стоявшая под французским флагом, светилась скромными огоньками, капитан швед Густавссон и матрос ходили по палубе, укладывая последние снасти.
- Hallo, capitane! – Бодро выкрикнул Борис, - are you ready?
- Good evening, mr. Orloff! Five minute. – отвечал капитан, помахивая рукой.
   Борис отошел в сторону, присел на кнехт и задумчиво взглянул на звёзды.
Где-то рядом в кафе зазвучала музыка. Челентано пронзительно и страстно пел о любви.
Riempite il mio bicchiere
mi sento gi; di corda
l'avete gi; capito
lei mi ha lasciato
e voi ballate, ballate ancora.
     Наполните мой бокал, мне так плохо, - шёпотом переводил про себя Борис, - она оставила меня. Она была не такая, как все и мы её напугали. Она ушла и оставила меня.
- О небо! Ты всегда и всё знаешь! – сказал негромко граф. – Так дай же мне силы вынести то, что мне взвалено на плечи.
  Рядом прогуливались отдыхающие, юные парочки порхали вдоль яхт, взявшись за руки.  Девушка лет двадцати пяти, с дорожной сумкой в руках, шла вдоль набережной, ища глазами место открытой воды. По всему было видно, что она лишь мгновение назад прибыла сюда с континента.
   Она улыбнулась, сидевшему на кнехте Борису и он встал, уступая ей место.
- Пожалуйста, вы видимо с дороги, устали.
- Ах, да. Спасибо большое, - девушка сдержанно поблагодарила его. – Два года не видела моря, истосковалась. Сразу из такси сюда, еще даже сумку не отнесла.
- В гостиницу или в апартаменты? – спросил Борис.
- Пока сама не решила, найду что-нибудь, это же море, здесь этим живут, - засмеялась она.
- Да. Вы правы, - задумчиво ответил Орлов, - здесь этим живут… А я вот сейчас отсюда уплываю. Время вышло. Хотите со мной?
- И куда мы поплывём? – весело спросила  девушка.
- Вероятно, пойдём на Дарданеллы, потом обогнём Грецию, а там уже и Франция не далеко.
- Хм, - девушка испытующе взглянула на Бориса, - как пойдём?
- О, извините. Это морской жаргон. Моряки говорят, не поплывём, но пойдём. Так принято. А пойду я вот на этой лодке, - он показал на слегка покачивающуюся позади него белоснежную красавицу «Margo».
- Почему бы и нет? – согласилась девушка решительно, - главное не забыть волшебное слово, когда захочу вернуться назад.
- И какое же, – удивился Борис, - пожалуйста?
- Мутабор…


                Глава 4
                Статуя свободы.
                «Посмотрите вокруг, и увидите, что
                подлинная жизнь далека от той,
                с которой её сравнивают» 
                Вирджиния Вулф               
               



          Поздним вечером, Катя расставляла разбросанные детьми вещи по своим местам. Раскладывала книги, гладила школьную форму. Волосы её, собранные в пучок (так легче при уборке) казались немного вылинявшими.  Растянутая домашняя футболка пузырилась от частого употребления, ожидая, когда же, наконец, её переведут в низший класс – половые тряпки. Юбка тоже не блистала новизной. Хотя костюм в целом выглядел и не совсем плохо. Цвета подобраны со вкусом, фасоны тоже довольно ещё не устаревшие, просто всё это уже, перейдя в разряд исключительно домашней одежды, имело вторую и уже последнюю молодость.
   Василий тоже не сидел без дела, работы по дому хватало: помыть обувь за тремя детьми, помочь жене с уборкой на кухне, перекрутить мясо, разобрать вещи в прихожей. Те, кто не обошёлся одним отпрыском, знают, каково это – стараться наладить семейный быт, когда работа множится в геометрической прогрессии.
   Катя протяжно зевнула: «У-у-а-а-а. Спать хочется, сил моих нет». Василий слышал, но не отозвался. Ждал, когда она начнёт говорить по существу. Так уж Катя устроена, начинает всегда издалека. Немного помолчав, она продолжила:
- Видела твои простынки, вывернутые наизнанку.
- Ты о переделанной рукописи? – насторожился Василий, и тоже непроизвольно зевнул, время брало своё.
- Да о ней, родимой. О ней, о чём же ещё! Прочла. – Катя на полном автоматизме гладила сорочку среднего сына и рассуждала о невидимом предмете. – Ты, как мне кажется, два месяца трудился.
- Три, почти три. Так-так… когда это было? – сам себя спросил Хахалин и, зажмурив глаза начал что-то считать в уме, загибая пальцы. Короче, без одной недели три месяца уже как.
- Да, - вздохнула Катя, - нелёгок труд писателя. Вижу, пожелания масс ты учёл. Чернуху убрал, персонажи твои подросли на социальной лестнице – граф с графиней, аристократия. Приятно будет читать одинокой женщине в какой-нибудь Караганде, мечтая о том, что вот на месте Марго могла бы оказаться она. Какой шанс, упущенный шанс. Кататься на яхте, носить фамильные драгоценности, управлять «Альфой», иметь прислугу. Ох! – она саркастически улыбнулась, взглянув на мужа.
-Что-то я не понимаю, к чему ты это клонишь, - сказал муж, плюхаясь на диван, напротив Кати, держа в руках ещё не открытую бутылку пива.
- Эй-эй, ты это брось! Брось, говорю! – зыркнула жена.
- Кать, ну ты что, в самом деле. Видишь, устал, на работе завал какой-то. Домой несёшься, как угорелый, по этим пробкам. Детей из кружков успеть забрать, в магазин заскочить, дома куча дел.
- Ты знаешь, что у меня нет ни минуты свободного времени тоже. Так что квиты. Нет, нет и ещё раз нет. Целоваться не смогу с тобой!
- А, ну раз так, то – пардоньте. – Василий вернул пиво в холодильник, - всё. Чисто!
- Во-о-от, - пожевав губами, как бы собирая разбежавшиеся мысли в кучу, продолжила жена, ловко орудуя утюгом, - всё в романе (она сделала смешливое ударение на «о»), как бы не плохо. И уже краски яркие, и море с соснами и горами, словно мечта постсоветского обывателя, и кабриолет, как символ свободы, и дорогое шампанское. И слуги, о чем мечтает вслух каждый, а  те, кто не мечтает вслух – просто лицемеры, и из казны граф ваш не крадёт – этичный.
- Но что? – напрягся Хахалин.
- Но то, что и в первом случае, - тема! – Катя повесила сорочку на спинку стула, и поднял вверх указательный палец. – Василий мысленно увидел сходство Кати с папой Джо на плакате, где товарищ Сталин призывал к равноправию женщин. Вот если ей усы подклеить, пышные такие, да френч надеть, то вылитый Иосиф Виссарионович. - Тема небезопасная, - закончила Катя, не подозревавшая о том, на кого похожа.
- Не понимаю, что значит «небезопасная», - вышел из забытья Хахалин, почёсывая спину.
- То и значит, без всякой абстракции, - Катя размеренно водила утюгом.
- Так расшифруй мне, пожалуйста, своё видение опасности.
- Эх, Вася, тебе бы со мной советоваться, о чём писать. – Она остановила глажку, чтобы сосредоточиться на мысли. - С чего начинать! Вот главный вопрос. Опасность, как я думаю, в том, что имя нужно начинать себе делать с чего-нибудь более лёгкого. Писать об изменах и неверности, это всё равно, что свою целевую аудиторию упрекать. Ты как бы на время становишься неким бродячим проповедником морали, блаженным балбесом, знающим, как правильно жить… Ну, понятное дело, все, кому ты проповедуешь,  дурачки или безнравственные охламоны.
- Позволь, но что теперь настали и уже окончательно утвердились времена, когда мораль стала изгоем? – пыхтел Василий – А?
- Нет же, мораль не изгой. Ты вот просто для интереса возьми статистику в интернете, почитай-ка. Сколько процентов мужчин и женщин изменяют своему супругу. Ну? Почитай.
- И что, что? – морщился муж. – На заборе тоже написано… Всему верить?
- Всему нельзя верить никогда. Это не прощаемая глупость. Но кое-что исследовать можно и нужно. Исследовав эти статьи, основанные на серьёзных подходах, ты сильно удивишься. Притом, узнаешь, что неверных женщин не намного меньше, чем неверных мужчин.
   Василий попытался открыть рот, но жена перебила его, помахав пальцем, как бы прося не прерывать её. – Ты как думаешь, инженер человеческих душ, многие из них казнят себя, если адюльтер остался втайне? Нет же, уверяю тебя. А третий адюльтер? А двадцать третий? Стыдно только в первый раз, а потом приятно во всех отношениях…
- Я удивлён, мадам, однако, таким глубоким познанием вопроса, – Хахалин подозрительно взглянул на жену, ему даже показалось, что она порой действительно ведёт себя с ним не совсем так, как раньше, -  это твоё – «уверяю тебя»… Убедительная речь знатока вопроса. Ну-ну…
- Да брось, ты, - Катя неожиданно для Василия нервно подёрнула ресницами от неожиданного замечания, но тут же взяла себя в руки, - брось ты.
- Нет-нет, подожди.. – Василий напрягся от мыслей, - третьего дня ты куда-то выпала из моего поля зрения на три часа, а потом вернулась такая бодрая, весёлая, и даже мне показалось тогда с лёгким запахом коньяка. А как красиво нарядилась. Ты ведь стала наряжаться в дневные вылазки уже как пару месяцев? А чего это ты так одеваешься, как в театр?
- Чушь. – По её лицу пробежал румянец. - Не придумывай, или мне кажется, дело пахнет ранней шизофренией. – Катя протянула руку и погладила Василия по голове, распушив остатки волос. – Д-у-р-а-чок! Я продолжу с твоего позволения. Так вот, если любовники не казнят себя сами, то к чему им твоя мораль? А если казнят, что тоже иногда случается, ведь, сколько верёвочке не виться, а конец всегда приходит. Однажды всё открывается. Там бывают и нехорошие болезни, и чужие дети, и смертоубийства, и слёзы, и сопли, не говоря уже о рутинном битье посуды, разрывании свидетельств о браке, последних проводах вещей мужа из квартиры через балкон и так далее. Тем, кто казнит себя, думаешь, им интересно перечитывать строки, которые бередят собственную душу, возвращают к неким болезненным воспоминаниям.
- Подожди, но ведь я пишу о жизни, о взаимоотношениях, - оправдывался автор, забыв о своих ассоциациях и полностью перескочив мыслями на рукопись, - ситуация довольно частая, как ты говоришь, значит узнаваемая и естественная. Я же не выдумываю!
- Да, это так. Но вот тебе и аудитория. Кто купит твой роман? Бабушки, осуждающие современные нравы? Бабушки от старости забывшие, что и они в молодости вертели хвостиками. Бабушки, у которых денег-то нет на лекарства, им не до книг. Подростки? Так у тебя ничего о подростках не написано. Им в этом возрасте лишь своя субкультура близка. Средний возраст? Там, морализованных осталось пять-десять процентов.  Ты за окно посмотри, как народ автомобили паркует вдоль дороги. Поставят машину нараскоряку - главное, чтобы ему место досталось или ей, а войдёт следующий автомобиль или нет на парковочное место, уже не волнует. И это не от злобы. Слишком жирно для них! Это от безразличия! А безразличие и есть первая стадия, когда мораль человеку не требуется. Кто купит твою моральную книгу? Целевая аудитория?
- Американцы может, напечатают? – задумался всерьёз супруг. – Они же такие нравственные. В Церковь по воскресеньям ходят семьями, африканцам старыми армейскими консервами помогают, ношеные вещи всяким там пострадавшим раздают. Учат всех жизни! Мол, нехорошо казну обирать, нехорошо интересы лоббировать, нехорошо диктатором быть. Надо демократизироваться.
- Американцам твой роман не нужен, потому что в нём нет ни слова об Америке, а эта нация живёт так, будто они пуп земли, а все вокруг существую только для того, чтобы их обслуживать. У тебя нет необычных хитроумных комбинаций, таких, какие можно лишь больным воображением представить. У них там, в заштатных городках всё пресно, одинаково изо дня в день, всё заранее просчитано: школа, кредит на учёбу, учёба, офис, кредит на дом и автомобиль, всю жизнь выплаты по кредитам, медицинская страховка, дом престарелых. Это и есть американская жизнь. Но есть и американская мечта: ты трудишься, крутишься, вертишься, придумываешь, спасаешь и получаешь много-много долларов. А потом всю оставшуюся жизнь получаешь дивиденды. Поэтому они падки на сенсации!  Нет в твоём романе (опять ударение на «о») вранья, нет высасывания из пальца сюжета. Американцы в массе словно дети, верят всяким небылицам. Их государство последний раз массово обманывало своих граждан почти сто лет назад, в период великой депрессии. Уже четыре поколения после этого выросли в благополучии. Они верят всему, что печатают в газетах, показывают по телевидению… Дети…
- Хорошо, но ведь если у меня правда, то пусть это будет правда из России.
- И тут ты не прав. Правда из России уже запечатлена в головах иностранцев. Толстой, Достоевский, Чехов, Солженицын. Американцы мыслят наборными клише. Для них ты лучше бы написал, как некий, скажем, Иван Гагарин, - Василий хмыкнул, но жена тут, же добавила - фамилия должна быть узнаваема, -  Иван Гагарин, живущий в Сибири, начинает утро со стакана водки, затем играет на балалайке, берет ручного медведя и идет бить "нетрадиционных". От ненависти. На дворе всегда снега по пояс, он, естественно в ушанке и валенках, тулупе, тельняшке. Вечером бьёт жену, та его за это любит. Ненавидит правительство и мечтает попасть в Америку. Дети его тиранят чернокожих в школе, притом, что чернокожих у нас в школах микроскопически мало, но американцы-то этого не знают, а потом  дети Гагарина пьют спирт с учительницей.
- Ну, ты даёшь!- восхитился Василий. Тебе бы писателем быть!
- Ага, - согласилась жена, вот детишек на ноги поставим, свидетельство многодетной семьи выбросим и начну. Ладно, продолжу, или бы ты  изобрёл каких-нибудь придурков с другой планеты, напавших на земной рай или гномиков  подземных необычных с ушами обезьян и глазами рыб. Телепатов эдаких!  Или уже, на худой конец поведал бы им о тяжком пути бизнесмена, пробивающегося сквозь трудности, но ставшего в конце пути богатым и знаменитом, благодаря американской сноровке и свободе. Вот это для них! А твои персонажи сопли жуют, извини за прямоту.
- Ужас, - только и прошептал, Василий, поникнув.
- Вася, - Катя закончила глажку, отложив стопку вещей в сторону, - поставь-ка лучше гладильную доску на место и давай подумаем, куда можно пристроить твой, так сказать роман. Хотя до романа он и не дотягивает. Длинная повесть. Новелла, так сказать, ведь ты же не учишь прямо нравственности, косвенно это происходит.
- Может быть, кинематографистам или в журнал какой-нибудь? В издательство?- пыхтел муж, пряча гладильную доску в щель между шкафами.
- Да, это мысль. Если не всё, то в журнале могут главами печатать или кусками.
-Ну, и я так думаю. А к кому?
- А ты слышал про «СтарЛиВ»? Старое Литературное Видение? – немного подумав, сказала Катя.
- Журнал, судя по всему?
- Именно. Там хозяйкой одна интересная дама.
- Дама? – удивился Хахалин, – дама заведует и владеет журналом? Это же настоящий мужской труд. Авгиевы конюшни. Дело не просто хлопотное, но и малоприбыльное. Конечно при этом связи, знакомства, известность в активе.
- Ну, конечно же. Да имя-то на слуху, вспомни, Ионова. Василина Ионова.
- Аа-а, племянница одного очень, очень состоятельного бизнесмена? Того, что картину написал «Свободу узникам Кур-чего-то-там…»? Э-э-э! Я ему просто завидую. Мужик, что надо! Свободен, как птица альбатрос! Парит над нами грешными. Руки в подгузниках не пачкает. Тогда понятно. Ей можно спокойно спать ночами, не вскакивая от стука в дверь, прячась от судебных приставов и кредиторов.
- Да. Да. Да. В дверь к ней, ты прав, не постучишь. Пишут, что избушка-то за семью заборами. Но, умница, интеллигентная, филфак МГУ за спиной, либеральных взглядов английский в совершенстве.
- Уважаю тех, у кого языки в совершенстве! – мечтательно говорил Хахалин. Это какой ум нужно иметь!
- Любит британский модернизм в литературе, - продолжила супруга, - сама выбирает, кого печатать. Не хамит. Правда от материальной жизни, вероятно, современной оторвалась.
- В смысле стоимости жизни? – спросил муж. – Это и понятно.
- В смысле её, - подтвердила Катя. – Я так думаю. Вот ты, например, знаешь, сколько стоит в магазинах батон нарезной? А литр молока жирности 3,2 процента?
- Естественно. Я регулярно это покупаю. Знаю, у какого производителя из цельного молока, а у какого из сухого…- сморщил брови Василий.
- Вот-вот. А Василина-то наша, навряд ли. А знаешь ли ты, сколько стоит круассан в каком- нибудь кафе или булочной, скажем в Женеве?
- Откуда мне это знать? Я там и не был ни разу. Хотя, хочется повидать их приторный раёк. Ну, евро так пять- десять, я думаю.
- Вообще-то, там франки. Но представь себе такой диалог, только на французском, жаль не могу в оригинале:
- Доброе утро мадам!
- Доброе утро, Пьер!
- Чудесно выглядите!
- Ах, Пьер, вы мне льстите, как всегда.
- Вам, как обычно? Круассан, чашечку лозаннского каппучино с эфиопской корицей и ломтик сыра за ваш столик?
- Благодарю Пьер, именно так. Вы слишком пунктуальны для француза и мало общительны для итальянца.
- Именно, мадам. Ведь я швейцарец.  Смею порекомендовать вам свежий сыр, сегодня утром получил из своей деревни от брата. У него прекрасная ферма высоко в горах и замечательные сыры.
- Полагаюсь на ваш вкус, Пьер.
   - Представялешь?
- Живо, - ответил Василий, - сам так хочу! Круассан с оригинальным домашним сыром  и чашку кофе! Две. И таблетку от жадности.
- Ах, раздразнил. И я хочу вот так спокойно, не глядя на ценники, заказывать в ресторанах еду. Но, увы! – Катя вздохнула грустно.
   Василий снова испытал прилив глубокого стыда, за то, что финансы его не позволяют вывозить Катю на воды в Европу. Ну, или прошвырнуться на выходные в Милан, просто за покупками.
-Давай, просто представь, - Катя продолжила,- может ли она спокойно и без охраны ходить по городу, скажем по Москве? Дураков полно, завистников ещё больше, но есть и враги. Нет, не может. Может ли без охраны попасть в тот магазин на соседней улице, в котором ты покупаешь молоко? Нет. Охрана при входе и выходе, охрана у забора дома, камеры по периметру.  Разве может она быть естественной здесь? Нет же. А за рубежом она обычная денежная мадам. Мадам инкогнито. Иностранка с деньгами. Там она может и по магазинам походить, и сумочку с туфлями выбрать и шубку. Там она себя человеком чувствует, женщиной. А тут бизнес, дело, пусть и любимое, выступления, записи, борьба с интриганами и завистниками. Поэтому она больше похожа на статую свободы. Такая же правильная, манящая и холодная одновременно
 - Тебе, Катюша, аналитиком в нужное место, да за хорошие бы деньги! Но всё же, я отправлю ей рукопись, именно ей. Думаю, она оценит тонкие отношения моих персонажей, их желание быть чище. Она, как мне кажется, сама это пропагандирует.
- Отправь, конечно, - согласилась жена, - но не забывай, что литературная часть это дело вкуса. И если твой русский не совсем похож на английский постмодерна, то, увы и ах!

                ***
                - Этот халатик, почти, как тот…
   
    Василий, как и предполагал, отправил письмо на адрес редакции с вложенной переработанной версией своей, как выразилась жена новеллы. Как положено, предварительно отправив синопсис.
   Совсем не хамская переписка с одной из редакторов Анной, по одному письму с каждой стороны, длилась пять месяцев. Сначала Василина, недоступная, словно Статуя свободы, находилась в командировке. Затем уехала в отпуск. Потом, снова в командировке. Затем вежливая, какой может быть только закалённая жизнью и филфаком МГУ москвичка Анна, редактор журнала сообщила, что при первой возможности передаст материал на рассмотрении госпоже Ионовой. Следующее письмо от вежливой Анны внушило Василию главную надежду последнего года жизни: материал на столе у Ионовой, ответа или реакции пока не было.  Хахалин надеялся ещё целый месяц, что вот-вот прочтут его опусы и священная для всяких там Пегасов, Сатиров и других струнных инструментов, канцелярия горы Олимп, выдаст нагора распоряжение официально признать Хахалина писателем. Засим опубликовать его труды сначала в СтарЛиВе, затем отдельной книгой, далее переводы на все языки кроме польского (потому что с русского) и языка пигмеев (эти бедолаги совсем ничего читать не хотят, кроме этикеток и номиналов банкнот). И как положено в конце творческого пути могучего произведения, оливковым венком на чело – заявки на сценарий. Но на этом последнем письме с надеждой, итак не бурный ручеёк писем из издательства иссяк совсем. Видно, рассмотрела, но не нашла. Что ж, бывает.
Как говорится: «Будем искать»
               
               
               

                Глава 5
                Бриллиантовый полдень или El Doctor       
                «Вашими слезами буду я богат,      
                Я и суд присяжных, я и адвокат! »      

     Doctor поднялся с дивана,снял, стесняющий движения сверхтонкий бронежилет последней модификации, взял в руки огромную современную напичканную электроникой базуку, внешне похожую на "Панцерфауст", и зашагал по комнате, как обычно обдумывая очередное задание. Только вчера он вернулся из поездки. Довольно простой поездки, каковых в его практике имелось достаточно. Тогда он ввёл в анабиоз троих «отмороженных» прямо в тот момент, когда их вертолёт набрал достаточную для хорошего крушения высоту: некоего полковника сотоварищи. Сегодня в новостных колонках газет промелькнула лишь маленькая заметка о крушении вертолета военно-воздушных сил одной могучей державы в результате технической неисправности. Три трупа. Больше ни слова. И так всегда, техническая неисправность, плохая видимость, птицы. Случайность, мелкий текст, чтобы не будоражить толпу. Спецслужбы тщательно скрывают истинные причины трагедий, в которых погибают их сотрудники.
    Никто в мире, кроме секретного отдела при самой закрытой разведке очень большой страны, не знал о нём. Президент, три сотрудника отдела и он сам – Борис Орлов, прозванный иностранными спецслужбами El Doctor. Ведь именно по его воле за последний десяток лет более двухсот двойных агентов, публичных знаменитостей, важных наркоторговцев, продажных политиков были введены в анабиоз, да так и оставались в нём по сей день.
    Doctor Подошёл к зеркалу и придирчиво осмотрел своё отражение. Мощный подбородок с небольшой ямочкой посредине, красиво посаженные глаза с зеленоватым отливом, курчавые каштанового цвета волосы без пошлой унизительной седины, высокие скулы, крепкая, но не короткая шея, широкие плечи.
   По внешним признакам никакому этнознатоку не получалось отнести его к какой-нибудь национальности. Можно с легкостью назвать его испанцем или баварским немцем, австрийцем либо русским, хорватом или стамбульским турком, американцем или австралийцем, африкаанс или бельгийцем. Уверенно ошибёшься. Под одеждой чувствовалась атлетическая фигура, а взгляд, при нужном ракурсе, выдавал решительность и непреклонную силу. Орлов немного погримасничал, изображая сомнение, неуверенность и даже простоватость. Так нужно для маскировки. С этой маской на лице он появлялся среди людей, дабы не выдать никому своего истинного волевого лица разведчика. Супер-агента планетарного масштаба! 
    Самого современного дизайна кожи нильского крокодила диван цвета слоновой кости с подлокотниками из настоящих бивней, работы известной мастерской. Их же, с позволения сказать, "стенка" с  полками, заставленная коробочками и рамками с рогатыми жуками. Стенка, изящная, как бы парящая в воздухе. Напротив неё разместилась пара таких же стильных подобий тумбочек.  Собранный на заказ телевизор во всю стену, а точнее лишь непривычно пустая рамка, в которой по воле хозяина появлялось изображение - самая свежая разработка телевизионных умельцев.  Четыре стула оригинального дизайна вокруг одновременно огромного, но в тоже время изящного светлого стола,  три картины на разных стенах:  в гостиной два оригинала Климдта, на кухне-студии  какой-то букет из астр и ромашек, плотно прижавшихся друг к дружке в широкой темно--коричневой корзинке – подарок президента Парагвая.   Под потолком  золотая люстра, словно младшая сестра солнца, рождающая яркий, но мягкий  и пушистый свет среди дня.
   Орлов, поставив базуку в плательный шкаф, пружинистой походкой прогуливался по палаццо. Небо искрилось, рассыпаясь бриллиантовыми звездочками знойного южноамериканского полдня. Земля не видела дождя уже третий месяц и воздух натурально «плыл» от изнуряющей жары. Ни намёка на облачко. Только блистающее неживым бриллиантовым светом солнце на бледном, словно выгоревшие заношенные джинсы небосводе, выжигало и сознание, и уставшую от обезвоживания землю. Даже насекомые ссохшимися мумиями валились на мёртвую землю, хрустя под подошвами ботинок.
 Вчера сломался его рабочий компьютер. Сломался так, что восстановлению не подлежал, но все основные программы, все фотографии семейного альбома, переписка, а самое главное компьютерная разработка двух последних месяцев, та, которой он придавал такое большое значение в своей деятельности, всё хранилось на секретной матрице, встроенной в обычную на вид тумбочку. Нажатием специальной кнопки тумбочка легко, как робот-трансформер, превращалась в электронный прибор. А теперь уже не рабочий компьютер был расстрелян им из той самой базуки за городом, в сельве.
   До этой поломки, всю прошлую неделю, автомобиль вёл себя, словно неврастеник: то аккумулятор рвал алгоритм повседневности, то, казалось бы совсем еще не старые шины пришлось менять ввиду серьёзного износа, то неприятный запах в салоне авто, невесть откуда взявшийся, то жидкость системы охлаждения! El Doctor просто взял и подарил автомобиль первому встреченному им на дороге бедолаге. Их тут тысячи этих бедолаг, работающих за сущие гроши на заводах, принадлежащих гринго.  Потом начались неведомые ранее сложности на его собственных фабриках. Сложности, тянувшие за собой ухудшение материального положения. El Doctor моментально продал фабрики по очень выгодной цене и вложил высвободившиеся капиталы в транспортные компании, увеличив доход минимум в два раза. И совсем неожиданно порвалась подошва у  одного ботинка, не так давно купленной пары в Майами. Удобные ботинки, мягенько в них стопе, блестят глянцем лака. Даже и не поносил толком. Выбросил без раздумий не только эту пару, но и всю обувь, произведённую в Североамериканских Объединённых Государствах, получив  от этого некое моральное удовлетворение.
 Для всех, в каждой стране, где ему приходилось вести дела, Орлов оставался лишь богатым причудливым дяденькой из южной Америки, сеньором латиноамериканцем с европейскими корнями - парагвайцем  Барри Адлером, разбогатевшем на продажах кофе. Для этого у Бориса, кроме проданных на днях фабрик, действительно существовала сеть компаний, занимающихся поставками и переработками кофейных зёрен. Но это служило лишь ширмой. Борис Орлов, или неуловимый Эль Доктор, как называли его спецслужбы, занимался в своей жизни последние десять лет лишь одним делом – нейтрализовал «отмороженных». Всё давалось ему легко от рождения: аристократы-предки с очень длинной родословной линией, лёгкие деньги, страстные женщины, дружеские вечеринки и попойки, спортивные забавы, иностранные языки, да что там перечислять – всё, и в этом слове сосредоточена главная мысль. Нет того, что не покорялось бы Барри.
 Но вероятно, что вы и не слыхивали об «отмороженных»? Не мудрено! Только самые посвящённые господа шести разведок мира обладали информацией об этом явлении.  До сих пор неизвестно, представители какой инопланетной цивилизации начали переселять своих подданных в тела некоторых землян. Была уверенность у всех, знающих эту проблему – в земные проблемы вмешались инопланетяне. С тех пор стало ясно одно, что эта инопришеленческая цивилизация желала захватить планету Земля путём продвижения своих интересов через обычных сынов и дочерей человеческих, как правило, известных или  же публичных, влиятельных людей, медийных персон. Тех, кто способен принимать решения, чьи голоса звучат с трибун, с экранов зомбоящиков, тех, кого цитируют газеты.  Каким-то неизвестным науке образом последние годы инопланетяне вселялись в тела представителей человечества, но выбирали при этом граждан только англо-саксонской, галльской и кельтской этнических групп.  Почему-то они игнорировали славян, китайцев, африканцев или, скажем, папуасов. Мало интересовали их финны, татары казанские и крымские, бразильцы или непальцы. Даже греки, испанцы и итальянцы, видимо, не обладали набором необходимых для инопланетных переселенцев особенных свойств или, скажем, особенных генов!?  Что в духе или телах выше перечисленных рас пришлось чужакам по вкусу, разведка не знала, могла лишь предполагать: алчность, лживость, двуличие, имперское высокомерие, неприкрытое желание грабежа слабых стран и наций?  Но при этом, все  представители шести стран-знатоков, абсолютно уверились в том, что «отмороженные», как называли их в Комитете, управлялись извне. Разумом иной цивилизации. Инопришеленцами.
 «Отмороженные», с момента вселения в них инопланетного существа, вытворяли странные вещи: на словах говорили о мире, о демократии, о любви к правде и ненависти ко лжи, о сохранении семейных устоев и нравственных ценностей, о борьбе с болезнями и голодом, но на деле совершали абсолютно противоположные действия. Голосовали в своих парламентах за демонстративно-показательные победоносные войны против слаборазвитых стран, совершали перевороты, приводя к власти правительства-марионетки, выкачивали ресурсы зависимых стран, управляли их финансами, приучая страны, словно наркоманов, к зависимости от долговой «иглы». Они лгали своим народам о творимых ими самими  бесчинствах, о закрытых тюрьмах, о похищении неугодных политических деятелей. Они в сговоре между несколькими избранными правительствами печатали бумагу с портретами, ушедших в вечность правителей.  Выдавали её за некий эталон золота, меняя эту бумагу на природные ресурсы, рабочую силу и товары, выводили в секретных лабораториях новые виды заболеваний (один ВИЧ чего стоит). Они клеймили позором мелкие компании, не соблюдающие трудовое законодательство, но с готовностью, ради низкой стоимости и высокой прибыльности, размещали свои производства в восточных странах с рабским и детским трудом по шесть дней в неделю и двенадцатью часами в день.   
    Эль Доктора прозвали так именно за то, что своих "подопечных", после проведённых операций, он помечал тем, что надевал им на лицо марлевые повязки, как символ заразы. Так вот, по приказу от своего руководства он мог ликвидировать «отмороженных», вводя их в анабиоз. Но при этом Орлов  всегда имел выбор. Не зря он окончил два известных европейских университета, в совершенстве говорил на пятнадцати языках, в том числе на суахили, а понимал и изъяснялся и более того на сорока двух наречиях.  Борис обладал несколькими спортивными разрядами, как по боевым искусствам, так и по шахматам, бегу, стрельбе и даже покеру, с отличием окончил сверхсекретную разведшколу с диверсионным уклоном, а потом пять лет провёл в Тибете, получая просветление, питая свой дух блеском таких близких и незамутненных тибетских звезд. Никто никогда не знал его настоящего имени, кроме комитета спасения его страны. Его лица не было ни на одной публичной фотографии, ибо он обладал тибетской практикой стирания фото силой своей энергетики, как с негатива, так и с бумаги ровно на вторые сутки после факта фотографирования, а так же стирал изображение и с любого электронного носителя через три часа после закачки файла.  Даже его помощник Марго, участвовавшая вместе с ним во многих операциях, до конца не знала настоящих целей комитета. Простых и благородных целей спасения планеты и всего населения земного шара от превращения его в колонию чуждого человечеству разума. Человечеству, уверившему в свою бесконечность, непогрешимость и вседозволенность.
   Последнее время инопланетяне даже изменили направление вселений: они уже поняли, что многие из подконтрольных им персонажей странным образом выходят из игры по разным причинам. Это могли быть, как  пересмотр «отмороженными» всех своих прошлых дел в противоположную сторону – такое случалось, когда Борису удавалось вколоть «отмороженному» особую «сыворотку совести». Тогда под воздействием разработанного комитетом спасения препарата у подвергнутого вакцинации «отмороженного» вновь «открывались» глаза. Он начинал понимать устройство мира: узнавал, кто управляет мировыми процессами и, узнавая много нового для себя, постепенно переходил на сторону тех, кого до этого поливал грязью, становясь искренним защитником истины, не терпящей подтасовок. Так случилось со многими англо-саксонскими разведчиками, блогерами, ньюсмейкерами. Они прятались в чужих посольствах или же сбегали от преследования в другие страны, страшась за свою жизнь. Некоторые, самые смелые начинали борьбу с ложью на своих рабочих местах. Обществу их представляли изгоями, лишали работы, травили ложью и даже преследовали, обвиняя в сексизме, какой-нибудь  …- филии, неуважении чьих-то прав или в банальной шизофрении.
   Если же, сыворотку вколоть не удавалось, то Орлов,  либо отключал «отмороженного»  от активной деятельности, находя на него компромат через сотню проверенных адвокатских контор по всему миру, пытаясь пустить силы врага на контрмеры по защите самого себя от нежелательной информации, либо же, в крайнем случае, применял свои навыки, полученные в диверсионной разведшколе – вводил «отмороженного» вместе с инопланетянином, засевшим внутри тела в анабиоз. Нельзя было просто убить человека, инопланетянин оставался жив и вселялся в другое тело, но лишь при длительном анабиозе он распадался на молекулы воды и кислорода, тем самым, ещё и помогая нашей планете, обогащая воздух кислородом, а почву водой. Вот ещё и за это прозвали спецслужбы Бориса –  Доктор. За его ловкое владение этой непростой наукой, не за одни только медицинские маски, как символ очищения!  Также он имел прозвище «мистер Тень», за то, что никто не имел и грамма информации о неуловимом исполнителе этой сложной работы.
   Конечно, трудно вколоть «сыворотку совести», скажем, канцлеру некоей европейской страны, или президенту большой мировой державы, омываемой океанами. Сложно пробраться и к телу руководителей одного воинственного военного блока. Но Борис уже второй месяц разрабатывал методику передачи сыворотки в закодированном луче, отправляемом им силой своего духа посредством взгляда через специальный усиливающий прибор с дистанции в несколько сотен метров. Кое-что ему удалось. Несколько «отмороженных» из числа европейских руководителей, вдруг, понемногу начинали менять свои заявления и проявили сомнения в правильности доктрины, согласно которой избранные страны, во главе с одной державой, управляли хрупким мировым равновесием с помощью манипуляций из военного вторжения, подкупов, силового давления, финансовой зависимости и безостановочной лжи.
   Работу Бориса высоко ценил комитет. Этого было достаточно. Финансирование не прекращалось. Деньги текли потоком, как от Комитета, так и от собственных прибыльных компаний, и Орлов тратил эти деньги с лёгкостью. В разных странах, на разные имена он приобретал всё необходимое, как для своей работы, так и для шикарной жизни. Дорогие автомобили, фешенебельные палаццо и виллы, суперсовременные средства связи, яхты – он всем этим пользовался, но был совершенно безразличен к окружающим его предметам. Он обладал самыми современными средствами маскировки: очки, защищающие сканирование сетчатки глаза, да и сама фальшивая сетчатка, надеваемая вместо линз, всевозможные глушилки и блокираторы, накладные бороды и горбы, средства прослушки и дешифровки и всякое другое шпионское имущество.  Когда-то менял женщин, как перчатки, пока Комитет не прислал ему помощницу, вскоре ставшую любимой женой – красавицу Марго, которую он встретил по легенде в австрийских Альпах, а потом женился на ней в Парагвае. Всё официально.
   Вот и сейчас в своём палаццо, точнее в одном из небольших дворцов, сеньор Адлер ожидал синьору Адлер, свою верную подругу и жену.
  Марго, знала почти всё об «отмороженных». Она ездила с Борисом по всему миру, понимая важность миссии. Её безупречные манеры и знания языков позволяли чете Адлер заводить  нужные связи, изображая из себя «прожигателей жизни», нуворишей, не отягчённых чутким интеллектом и лжегуманистическими обязательствами. Мистер Барри Адлер тратил деньги и на нужных людей, не требуя ничего взамен. Люди с лёгкостью принимали щедрые подарки Орлова, с весёлым сердцем отдыхали на вечеринках на средства Тени, точнее мистера Адлера, отягощаясь дорогими напитками, унося с собой настоящие гаванские сигары, окружая себя красивыми женщинами,  слушая стильных музыкантов. Ничего взамен, кроме дружбы не брал у них Орлов, убаюкивая сердца всех своих знакомых, оставляя после себя лишь добрую молву богатого чудака. Для частых отлучек он завёл себе хобби – коллекционирование рогатых жуков, в поисках которых объездил полмира. Иногда, с наиблагодарнейшей улыбкой и массой восхищения, он принимал от своих «друзей» высохшие  мумии жуков-рогачей, таким образом, избавляя "друзей" от тяжести расплаты за свою щедрость. Соблюдался внешний паритет, при котором господин Адлер всегда оказывался в выигрыше. Иногда он давал обыграть себя своим приятелям в какую-нибудь модную карточную игру, делая при этом крупные ставки и унылое лицо после проигрыша. Но что делать? Карточный долг – долг чести, а уж в чести Барри Адлер, последний отпрыск европейских аристократических семей, ныне уже покойных, знал толк.
   Зелёные стриженые газоны, сучковатые плодовые деревья, полные плодов, пахучие южные кустарники – всё на обширной территории, прилегающей к палаццо, поливалось и орошалось, а потому благоухало и плодоносило. Хрустящие под ногами насекомые это за пределами виллы, в мире обычных людей. Высокие стены каменной ограды надёжно отделяли домовладение от внешнего мира. Видеосистемы контролировали периметр, служба охраны из бывших немецких спецназовцев несла караул. Эти ребятам можно доверять: это вам не требующие унитаза в пустыне гринго, не надутые индюки альбиносы, не продажные латинос. Это - немцы. Педанты и трудяги. Безжалостные и сентиментальные одновременно.
  Много лет назад Борис даже инсценировал вооруженное ограбление со стрельбой  палаццо сеньора Адлера, самого себя, только ради того, чтобы завести себе надёжную вооружённую охрану. Нет-нет, но многочисленные знакомые сеньора порой в его присутствии подхихикивали над тем «ограблением», насмехаясь над трусостью владельца палаццо. Барри лишь кивал в ответ и приветливо улыбался, изображая страдание от воспоминаний на своём лице.
  Сегодня в палаццо многочисленная прислуга выполняла свою работу. Вечером ожидался грандиозный приём по случаю поимки очередного жука: парочка американских сенаторов, подсевших на кубинские сигары, несколько конгрессменов, любящих выигрывать в покер, три воротилы от ВПК, уставшие от скучных жён с керамическими улыбками, громкий жгуче-красивый итальянский посол с таким же военным атташе, жадные до бесплатных угощений голландские промышленники, чопорный датский принц второй очереди, не претендовавший на корону, составивиший о себе высокое мнение швейцарский банкир с презрительной ухмылкой сверхчеловека и ещё несколько крупных местных чиновников и полицейских начальников с жёнами и любовницами.
   Борис сидел на ступеньке террасы, наблюдая за происходящим действом. Дворня бегала, как заведённая, накрывая роскошные столы, сервированные дворцовым серебром, купленным Орловым у древнего, но разорившегося княжеского рода из Тюрингии. Мажордом умело руководил двумя десяткми подчинённых, не бранясь и не кривляясь, как это принято у местных. Мажордомв Барри нанял в Парагвае, но учил в Европе два года, оплачивая все расходы. Толковый мажордом, которого дворня понимает лишь по жестам или движениям губ, бровей, глаз - такого выпестовать не просто.
   Два оркестра - европейский свинг-бэнд и мексиканский Марьячи - настраивали инструменты: трубы кисло взвывали, скрипачи не стройно водили смычками, проверяли струны, барабанщики гремели устанавливаемыми барабанами, бонгами, тамбуринами, гитары дребезжали микшерной подстройкой. Рядом тайские кукольные танцовщицы в причудливых костюмах изгибались в фольклорном танце, повторяя бесконечные восточные па, репетируя представление.
 Воздух гудел, но не колыхался, ни шмеля, ни бабочки. Борис закурил сигару – это были его любимые, кубинские Cohiba, с мягким вкусом, почти без никотина. Этот сорт он держал только для себя и никогда не предлагал его никому, вкус свободы, который так нравился Фиделю. Орлов осмысливал новое задание, поступившее от комитета. Предстояло улететь в Европу, чтобы попытаться вколоть «сыворотку совести»  их премьер-министру, ныне исполнителю воли инопришеленцев. Орлов составлял в мыслях алгоритм действий, вдумчиво подбирал нужных помощников на разных этапах действий.
  Видеосистема, встроенная в элегантный  перстень, доложила ему, что «объект Марго» въезжает в усадьбу. Борис затушил сигару и отправился в дом. Из окна гостиной он видел, как охранник открыл дверцу бронированного лимузина, и его Марго выпорхнула из машины.
   Как всегда она выглядела обворожительно. El Doctor в этом бриллиантовом полуденном мареве уловил агатовый оттенок её глаз, очерченных тонкими ресницами, нежно окаймляющими  глубокие колодцы глазниц.  Рассмотрел немного крупноватый аристократический нос с лёгкой горбинкой.  Взгляд пробежал по натянутой коже лица, опустился к пухлым с четким выделенным контуром сочным губам, немного раскрытым от частого дыхания, губам, источающих запах молодой женщины. Кремовый костюм амазонки, как всегда, прекрасно сидел на ней.
   Марго вошла в гостиную. Здесь царил классический стиль: минимум декора, строгие размеры и пропорции, колонны, натуральное дерево, никакой резьбы и завитушек. Всё просто, но дорого и изящно. Борис, включил радиостанцию, чтобы полностью обезопасить себя и Марго от прослушки. Ему давно поступили сведения, что местная служба безопасности взяла его в «проработку», так, на всякий случай. Мало ли чего. Авось найдут грешки, тогда можно будет и надавить на бизнесмена, сделать его своим осведомителем. Поэтому даже между собой в доме Борис и Марго всегда говорили по-испански. Радиостанция транслировала песню о Че Геваре.
Aqui se queda la clara
la entranable transparencia
de tu querida presencia
comandante Che Guevara – чувственно исполняла с французским акцентом припев певица.

- Марго, как дела? – улыбнувшись, не громко спросил Борис, - беря её за руку.
- Я всё выполнила. Можешь лететь «за жуками» - тут Марго улыбнулась, - как только посчитаешь нужным. Вся информация здесь – и она слегка хлопнула себя рукой по животу. На среднем пальце жены блеснул огромный, сапфир в оправе желтых бриллиантов, подарок Бориса.
- Понятно, – Борис помолчав, продолжил. – Меня как раз интересует этот момент, твоя беременность.
- Я была у известного доктора Александра Брука, кстати выходца из бывшего Союза. Жил когда-то в Тольятти, до этого в Казахстане, отец дирижёр, всё чисто, я проверяла. Беременность подтвердилась. Мы всё сделали правильно!
- Ты настоящий герой, Марго. Я сообщу, куда следует эту новость, думаю, тебя ждёт высокая награда. – Он выставил на подоконник открытого настежь окна маленький кактус, заботливо поправив расцветший ярко-красный цветок. Это был знак для спутника, знак, расшифровать который могли только в Комитете. Знак выполнения задания. - Жаль, что нам придётся расстаться на некоторое время. Тебе понадобится длительный отдых.
   Несколько недель назад, по заданию Комитета, Борис и Марго, провели «опыт» по переселению инопланетянина из тела «отмороженного» в другое тело. Добровольцем выступила Марго, потому что принцип испытателя всегда один: сначала испробуй на себе. Ей пришлось ради чистоты эксперимента стать любовницей одного высокопоставленного «отмороженного» пузатого полковника, ястреба из военного блока, шутника и ловеласа. Так вот, через некоторое время после переселения, Марго почувствовала себя странно, как будто бы она забеременела. Борис и Марго жили вместе много лет, но детей у них не было. Что-то не получалось. А сейчас она беременна, скорее всего «инопланетянином». Ради исследований, агент Марго должна была вернуться в секретную лабораторию на Родине. Конечно же, через третьи страны и под чужим именем.
- Я буду ждать твоего возвращения, - твёрдым голосом произнёс Борис, крепко сжав её руку.
- Служу Комитету Спасения и Родине! – прошептала Марго, поцеловав мужа.
   За окном звучала музыка. Пары гостей уже кружились на площадке.Конечно же в латинской Америке могло звучать только танго! Неподражаемое танго! Такое знакомое лишь для двоих на этой грандиозной вечеринке. Маврьячи от всей непутёвой мексиканской души исполняли на свой манер "Мурку", чётко отбивая доли.
 
- Там сидела Мурка, в кожаной тужурке, - шёпотом напевал под музыку текст известного танго Барри,
 - А из под полы торчал наган... - шептала Марго.
Музыка словно вернула их на Родину, такую далёкую и любимую.

- А теперь, синьора Адлер, - готовьтесь встречать гостей! Жизнь продолжается, - улыбнулся хозяин, - вот, - он дал Марго свежий номер газеты, - ваш полковник и его напарники, вместе с инопланетянами уже в мире ином! Никакие шуточки и заклинания ему не помогли.
- Туда ему и дорога, жирному борову! – засмеялась Марго и ласково прижалась к мужу. – Я переживаю за тебя, вдруг провал и как же ты?
- Не бойся, на случай ареста, я разработал средство усыпления всех окружающих, кроме себя. У меня к средству вживлённый иммунитет. – И муж достал из внутреннего кармана особенную сигару Cohiba, - действует на расстоянии двадцать метров, проверено!
  Они счастливо обнялись: - « Ты, как всегда не подражаем! Никакие  заклинания врагов нас не разлучат, даже магическое «Мутабор»!

               

                Глава 6
                Ром и Кока-кола
   

               
                «If you ever go down Trinidad
               
                They make you feel so very glad»

   Константин Иванов перевернул последнюю страницу чужой рукописи на русском языке про Марго и Бориса Орлова, Василия и Катю и с тоской посмотрел на южное небо, усыпанное звёздами. Как близки и знакомы были ему мучения неизвестного автора и как далеко и чуждо здешнее небо. Месяц странно и необычно вывернулся не в привычную сторону. Созвездия тоже оставались незнакомыми. Всё это планета Мутабор. Он забыл, где находится под впечатлением прочитанного.
    Сегодня днём они бродили по нескончаемому розовому пляжу. Да, влажный океанский песок Доминиканы, проседающий под ногами, действительно имел розоватый оттенок из-за кораллового рифа, отделяющего побережье от могучих океанских волн. Именно он, этот риф, крошащий от нескончаемой, как вечность, работы волн жемчужные раковины и причудливые кораллы, окрасил мелкий бархатистый песок в розоватый с перламутровым отливом цвет.  Рядом шла его жена Марина, обёрнутая в полупрозрачную тунику, развевавшуюся на ветру океанского бриза.   Костя держал её за руку и порою пододвигался к ней, так незаметно, словно сорняк на грядке, понемногу обвивающий овощ. Он заново в последние лет пятнадцать, как бы впервые, чувствовал её тело обонянием, вдыхая странную смесь женских ароматов. Взгляд его упирался в золотистые, как пшеница волосы, раскиданные по обнажённым плечам. Шёлковые пучки прядей, переливавшиеся под солнцем,  приводили его в, казалось забытый с годами, восторг. Агатовый оттенок её глаз, очерченных тонкими ресницами, окаймлялся  колодцами глазниц. Нос с лёгкой аристократической горбинкой, упругая кожа лица, с подтянувшимися от счастья морщинками, сочные, как свежеразрезанная клубника губы, немного раскрытые от частого дыхания.
- Как же мы живём? – думал Константин. – Как и почему я забыл, что моя жена красива? Красива не броской кукольной яркостью глянцевых обложек, но особенной статной, породистой красотой срединных земель, в которых белая кожа и светлые пряди лишь отражают внешний мир, а внутренние глубина и правдивая сущность наполняют женщину одухотворённостью непорочной чистоты. – Борис наполнялся и жил последние дни только этими мыслями.
   Лазурный тропический полдень нежно овевал побережье мягким опахалом Карибов, жара не казалась назойливой, а волны с шёпотом ласкали ступни, смывая цепочку следов. Прозрачная, насыщенная солью вода, просматривалась на десяток метров. Мелкие рыбки пёстрого окраса спокойно плавали у самого берега. Морские раковины, изогнутые в странные гребни и спирали лежали под ногами, у самой кромки воды.  Сразу же, за песчаным пляжем, в сторону берега, тонкими шашлычными спицами,  с кое-как насаженными на вершины пачками зелени покачивались уставшие пальмы. Дальше за пальмами, метров через триста начинался буш, переходящий в плохо проходимый субтропический лес, полный диких животных. Остров, словно огромный пиратский корабль, чаровал своими неожиданными тайнами.
   Ивановы, остановились в Санто-Доминго  у самого моря, но взяв напрокат автомобиль, объездили весь остров, точнее его испанскую восточную половину, каждый день, посещая  разные места. Сегодня они бродили по пляжам вблизи Баваро.
   Константину не часто выдавалось попадать куда-либо за границу России. Да что там говорить, так далеко он забрался первый раз в жизни. Было бы отчего! Иванов занимался литературой, писал рассказы, повести, порой брался за пьесы, но как-то судьба всё обходила его. Но совсем недавно, какой-то год тому назад, один из его рассказов заметили. И не просто заметили! Правильнее сказать украли! Константин всё написанное выкладывал в несметную сокровищницу всякого мусора – в интернет. На нескольких литературных сайтах, печатал он свои опусы, служа обычным учителем литературы в обычной школе.  Совершенно случайно, волею судьбы,Иванов узнал в одном  неплохом фильме (а надо сказать, что современное русское кино он отказывался смотреть из-за массовой низкопробности)  свою повесть, опубликованную три года назад на одном из сайтов. Константин, будучи натурой настойчивой, через парочку месяцев поисков, смог выйти на секретаря продюсера фильма и попытался донести до него, кто есть истинный автор сюжета с диалогами.   Продюсер долго сопротивлялся, и быть бы карте Иванова битой, но некий юркий адвокат вмешался в это дело, чуя запах «жареного» и смог решить проблему. Компания-постановщик, после долгих изматывающих переговоров, таки изменила своё решение и внесла имя Константина в список соавторов сюжета, вписав в титры картины, и выплатила ему некоторую, весьма приличную для начала, сумму денег. А для того, чтобы сгладить негативные впечатления, купила два билета в Доминикану на полмесяца с проживанием на вилле того самого продюсера. С Константином к тому времени заключили новый контракт уже на новый сценарий, сулящий качественное изменение всей его жизни.
    Вот теперь-то Иванов впервые почувствовал себя настоящим литератором, впереди его где-то за одним из углов ожидали слава и комфорт, а также неизменная спутница этих двух – уверенность в завтрашнем дне.
   Доминикана началась уже в самолёте. Ощущение другого измерения, некоей другой планеты овладело Ивановым. Так и случилось. Роскошная вилла в постколониальном стиле с выбеленными стенами и двориком, в котором помещался причудливый бассейн с изумрудной водой, прекрасная островная еда, заботливо приготовленная прислугой, чилийское вино и местное сладковатое пиво услаждали мысли Кости, еще вчера  литератора-голодранца, запиленного женой за отсутствие денег и перспектив для троих детей.
     Марина тоже ожила и распустилась, словно напоенный живой водой цветок. Ушла нервозность, пропали тяжкие вздохи, ранние вставания с постели, метания в магазины чудились анахронизмом. Она напомнила Косте ту Марину из их первых дней знакомства, весёлую, лёгкую на подъём, жизнерадостную, желающую объять всю вселенную своей любовью. Жена поначалу охала и вздыхала, но потом, как некое должное воздаяние за тяжкие годы, приняла этот дар судьбы, свалившийся вроде бы ниоткуда. Вот и сегодня днём, бродя по пляжам Баваро, он понял, что вновь влюбился в свою жену и вновь готов на подвиги ради её счастья.
    Солнце клонилось к закату и пара, покинула побережье, вернувшись на виллу.
   На ужин поваром была приготовлена океанская рыба, с трудно запоминаемым названием, запечённая по особому рецепту на местных травах в восхитительном соусе и белое вино к рыбе.  Марина, словно греческая богиня, обтянутая туникой, с удовольствием наблюдала за ворожбой повара, а готовил он неподалёку, на открытом воздухе. Повар-мулат косил взглядом на её обворожительную красоту и весело смеялся, пытаясь обучить её местному сленгу.
   После ужина Константин взялся за рукопись, а прочитав, отложил её в сторону и наконец, вспомнил, что они с женой в Доминикане, вспомнил также, что он теперь известный пока ещё в узких кругах сценарист, дотянулся до бутылки и, налив полный бокал вина, спросил жену:
- Душа моя, где же ты это достала? Честно сказать, я поражён. Мне очень понравилось. Но что такое понравилось? Заявляю тебе, теперь уже, как профессионал! Это достойная к публикации новелла.
- Вчера днём, когда ты работал над новым сценарием, я бродила по городу и случайно забрела на блошиный рынок. Сама не знаю, что искала, так – поглазеть. И, вдруг, вижу – кириллица! Я в некотором удивлении взяла это в руки и начала читать. Хозяйка, как только поняла, что я из России, объяснила мне по-английски, что несколько лет назад у неё жил русский. Он был, вероятно, немного не в себе, как она думает. Что-то писал постоянно и пил много вина. Затем деньги у него закончились, и она держала его у себя какое-то время, после чего русский таинственно исчез. Ушёл как-то утром и больше не появлялся. Вещей у него толком не было, вот рукопись и осталась.  Хозяйка даже денег с меня не взяла за это, только просила, чтобы рукопись не пропала, а я, вернувшись в Москву, нашла бы, что сделать с рукописью. Вот такая удивительная история. Не поверишь! – Марина лежала в шезлонге и пила вино. Она говорила медленно, но вдохновенно.
- Ну, и как тебе? – кивнул в сторону рукописи Иванов.
- Ты знаешь, мне очень понравилось. А то, что автор пропал, растворился где-то, как тот, что, умирая, отдал свой роман о Донских казаках молодому парню с просьбой опубликовать под чужим именем, совсем тронуло. Мы с тобой, как мне кажется, должны донести до читателя эти новеллы, когда вернёмся домой. Как минимум, приложить все силы к этому. Или хотя бы разместить в интернете для всеобщего прочтения.
- А кого назначим в авторы?
- Тебя. Если хозяин найдётся, то всё ему вернём. А если нет, то путь книга обретёт нового хозяина.
- Дай подумать, - ответил Константин, допивая вино. – Поздно. – Он подошёл к Марине, взял её за руки и повёл в опочивальню.
   Смолкли шумы портового города, в тишине ухнула какая-то птица. Спокойное море от горизонта и до самого берега отражало лунную дорожку, где-то вдалеке мигал огнями, заходящий на посадку лайнер. Упала звезда. Наступила ночь.