Ребячьи забавы

        Плавать я научился лет в шесть, учителями были старшие ребята, которые неумеющего мальчишку плавать, взяв за руки и ноги, сильно раскачав, бросали с крутого берега в речку, но не на самое глубокое место, всё-таки страховались от несчастного случая. А сами, сидя, на берегу, смотрели, кричали, смеялись, отпуская не всегда нормативные словечки в адрес того, кто пытался изо всех сил освоить такую необходимую науку. Если случалось, что тот, нахлебавшись воды, истратив силы на хаотические, неумелые движения был на грани, чтобы пойти ко дну, ему тут же спешили на помощь. Среди ребят считалось очень плохим тоном просить о помощи, когда тебя учат плавать.

Впервые я поплыл, как говорили, по-собачьи, то есть, руками, быстро подгребая под себя, а ногами сильно ударяя по воде. После первого самостоятельного заплыва, я, уже не стесняясь своей неумелости, боязни прыгал с моста, участвовал во всех водных ребячьих играх.

Разве можно забыть, как мы - мальчишки посмотрев восемь – десять раз в клубе кинофильм «Чапаев» бежали на речку и, изображая, раненного комдива плыли до другого берега с одной рукой, а потом долго спорили о ширине Урала, утонул ли Чапаев или смог бы любой из нас переплыть ту или иную реку.

И как-то само собой, старшие стали брать меня на рыбалку, где мы ставили сети, городили еза, то есть, перегораживали дёрном на мелководье речку, оставляя два проёма, куда против течения ставили верши и сежи, ведь рыба почти всегда старается плыть против течения. Верши и сежи из ивовых прутьев плели многие мужики за незначительную плату до десятка куриных яиц. Случалось для компании приглашали и меня для проверки чужих, то есть не своих деревенских езов, что делалось, как правило, рано утром или вечером. В деревне все хорошо знали, где и кто поставил сети или верши, поэтому мы ходили на проверку новодеревенских километра за три-четыре. Самым опасным в этом мероприятии было не то, что тебя поймают и дадут по шее, а то, что можно было пропороть ногу, это хозяева, набив в доску гвоздей и маскируя её, ставили в воду или траву для непрошеных гостей, ходили-то мы босиком.

Бабушка, конечно, догадывалась, куда и зачем исчезал её внук, но только назидательно говорила: «Не води ты с Крайневыми и Овчинниковыми компаний». Может, послушавшись её, сейчас не помню, только купив у заезжего утильщика или тряпичника за два куриных яйца рыболовные крючки, сделав из орешника удилище, на рыбалку стал ходить один.

Очень рано, будила бабушка, когда ещё хозяева не выгоняли скотину на звук пастушьего рожка, когда на горизонте только светлела часть неба, а все строения и уличные предметы едва принимали обычные очертания, когда над рекой хозяйничал белый, густой туман.  Трава холодила босые ноги утренней росой так, что по телу пробегал озноб, заставляя быстрее проснуться.

Удочку и наживку готовил с вечера, если собирался идти на плотву то ловил мух, помещая их в спичечный коробок, а в качестве прикормки использовал пареную пшеницу, если шёл на голавля и карасей, то копал за сараем красных червей в навозной куче. Тару на рыбалку было не принято брать, считалось плохой приметой, а пойманную рыбу нанизывали на кукан, сделанный из речной травы со странным названием гуга. И когда шёл с рыбалки, все видели, удачлив ли ты сегодня и обязательно спрашивали, где и на что ловил.

        Да вот само собой получалось, что увязывался за мной наш серый кот Барсик, сидишь, ловишь, его вроде нет, а стоит поймать, плотвичку вот он, тут как тут, разве я мог обделить его. А он, поев, трётся у ног и мурлычет в знак благодарности, да и самому веселее, было то мне всего семь - восемь лет. Иногда приходилось испытывать и внезапный страх, то дикая утка вдруг хлопая крыльями взлетит из камышей, то большая щука, всплыв на поверхность воды сильно с шумом ударит хвостом, то неизвестная птица прокричит человеческим голосом и в мою детскую голову сразу приходили страшные рассказы деревенских жителей о чудо животном, которого видели в большом омуте, ведьмах, слетающихся на свой шабаш  в устье Ясменки к ракитовому кусту.
    
Вода в речке была чистая, прозрачная и даже на большой глубине было видно, как клюёт рыба, что приводило меня в неописуемый азарт, бушевавший в моей душе. Я сдерживал его, не давал вырваться наружу. Поймав рыбину, я снова забрасывал снасть и снова погружался в то трепетное состояние, которое я больше с тех пор на рыбалке никогда не испытывал. Места, где клевала та или иная рыба, знал хорошо и ходил целенаправленно на голавля, плотву, окуня или щуку. Спиннингов с блёснами в деревне ни у кого не было, этим могли похвастаться приезжающие на лето москвичи, а мы ловили на обыкновенную поплавковую удочку.

Покушать с собой ничего не брал, поэтому случалось, что кусок хлеба, предназначенный для прикормки, я съедал сам. И если мне хотелось пить, я наклонялся, вставал на колени, отогнав руками с поверхности мнимую тину, пил прямо из речки. Это уже позже загрязнили Проню отходами Иваньковского молокозавода, впрочем, она и сейчас считается одной из самых чистых рек центра России.
Кроме постановки верш и сетей мы ловили рыбу ещё намёткой – это сетка длиною до трёх метров, шириной один метр по краям с кольями, с помощью их двое рыбаков таскали её от берега до берега там, где было неглубоко. Но особенно интересно и удачливо  считалось ловить рыбу в старых торфяных затопленных болотах, где водилось  много карасей с серебристо-красной чешуёй, размером не больше нашей ладошки. Вода в ямах была почти всегда тёплой, местами с пятнами похожими на ржавчину, дно илистое, поэтому приходилось с трудом тащить намётку в низу по колено в топкой грязи, сверху по воде. Но особую тревогу и опасность представляла осока, растущая по берегам, листья которой были остры, как лезвие бритвы, а мы, то были босыми.

По окончании весь улов делился на равные части по количеству ребят участвовавших в процессе, кто-то один отворачивался, а другой спрашивал: «Кому?». Называлось чьё-то имя или прозвище, тому и доставалось. Я не помню случая, чтобы кто-то, оставался недовольным. В деревню возвращались каждый со своей добычей. Бабушка тут же принималась чистить, мыть и жарить на большой сковороде в русской печке, а потом разносить в миске по соседям, так уж было принято, чтобы в следующий раз повезло поймать больше. Карасики жарились в сметане и были вкусны так, что пальчики оближешь.

Через некоторое время, встретившись с участниками рыбалки, мы живо обсуждали её запомнившиеся моменты. Как кто – то с головой погрузился в глубокую яму и не выпустил из рук кола наметки, как другой бросился за ускользающим в тину карасём и плюхнулся в грязь, сочувствовали тому, кто резал руку или ногу осокой, а потом, молча, показывал на пораненном месте повязку из бинта. Но этого разговора хватало только на один день, а уже завтра никто об этом не вспоминал, потому что была новая рыбалка и новые впечатления.

В жаркое, летнее время, когда от палящих лучей солнца казалось некуда укрыться, воздух обжигал при вдыхании, горизонт дрожал едва заметной  дымкой, скотина, зайдя в речку, энергично отбивалась хвостом от назойливых мух и оводов. Хозяйки в каждодневный рацион включали окрошку на холодном квасе, хранившемся в погребах. Мальчишки и девчонки, не задействованные на колхозной работе, свободное время проводили на речке, откуда, их палкой не выгонишь, вот и неслись весь день над речкой их радостные и громкие голоса.

Но у мальчишек было ещё не виденное мной нигде увлечение, это набивка дорожной пылью чулков и бросание их вверх, как можно выше, пыль высыпалась, образуя завесу. И при полном безветрии долго стояла в воздухе, медленно оседая не только на дорогу, но и на палисадники, естественно, вызывая гнев и возмущение женщин. Поэтому приходилось срочно прекращать это занятие и уносить ноги. В той дорожной пыли купались целыми стаями неугомонные воробьи. Мне всегда казалось это странным, что они находили для себя приятного в этой процедуре. А они хохлились, взмахивали крылышками, восторженно кричали на понятном только им языке, поднимая фонтанчики пыли. Даже после проезжавшей телеги, вспугнувшей их, они снова возвращались с обочиных  кустов акации под палящие лучи полуденного солнца и купание продолжалось. Я же, наблюдавший за ними несколько минут, спешил укрыться под тень черёмухи или рябины, растущих возле бабушкиного дома.
   
        Особо запомнились мальчишеские проделки со сдачей в магазин пустых бутылок из-под лимонада, стоила такая бутылка 10 копеек, а на неё можно было купить 100 граммов конфет-подушечек. Жили все тогда одинаково бедно и только в особые праздники позволяли себе побаловаться чайком с конфетами, в больших семьях, где было много детей, это считалось большой роскошью. Поэтому если кто-то находил бутылку, да ещё со сколотым горлышком, то сразу появлялись советчики, то есть залепить расплавленным сургучом скол, ведь так хотелось, даже самых дешёвых конфет. Но сами в магазин не шли, боясь разоблачения, а посылали меньших по возрасту с наставлениями, что мол, если обнаружат обман, надо говорить, что их послала в магазин старая бабка. Но маленькие ребята были ещё так наивны, что если их разоблачали с подделкой, то сразу называли тех, кто их послал. А посылавших ребят, знамо дело, вечером, как положено, ждало родительское наказание, но это всё равно никого не останавливало.

Иногда переплыв неширокую и неглубокую речку Ясменку, забирались в колхозный огород, чтобы надёргать морковки или набрать огурцов, которые не ели, а так ради баловства, хотя у каждого дома на грядке росли не хуже, но это дома. А домой всегда не хотелось идти от весёлых игр, купания и дружеской компании.

Случалось всей гурьбой, шли к старому руслу реки Прони, от которого остался один рукав длиной метров двести и в который покормиться и понежиться в тёплой водичке, заходила рыба разных размеров. Дно рукава было илистое, топкое и если кому – то надо было перейти на другой берег, сокращая маршрут, то ноги его по самые колени уходили в донную слизь.

Заранее приготовив, лопаты мы с помощью дёрна перегораживали, русло на мелководье, а затем с криками, падениями, смехом взбалтывали воду, смешивая её с грязью, образуя жижу, похожую на кисель. И рыба, чтобы дышать высовывала на поверхность свою морду, жадно вдыхая воздух. Вот тут и требовалась наша сноровка, ловкость, умение – руками выбросить на берег рыбину или рыбёшку, которые собирали меньшие по возрасту ребята. По времени всё это продолжалось часа два – три и, убедившись, что всё выловили, разбирали запруду, шли отмываться в ближний омут. Затем поделив улов, довольные возвращались домой, каждый в душе надеясь, что за длительное отсутствие не получит нагоняй от матери, так как в летнее время отцы с утра и до позднего времени были заняты на работах. Бабушка на меня почти никогда не ругалась, хотя повод для этого я иногда давал, так пожурит для порядка и всё.

Бегали мы всё лето без обуви босиком, лишь иногда обували брезентовые тапочки, которые шились местными сапожниками за символическую плату или же покупались в магазине, а по-простому в сельпо. И к школе подошвы ног были похожи на подошвы тапочек, поэтому приходилось отмывать их с помощью не только хозяйственного мыла, но и обыкновенного красного кирпича в деревянных кадушках, стоящих на солнце перед домами с теплой водой. Случалось, что возвращавшиеся с гуляний старшие ребята опрокидывали их, и на утро приходилось мне наполнять их холодной водой из колодца и слышать от бабушки в адрес набедокуривших ребят: «Безобразники, небось, у себя этого не сделали б».

Деревенский клуб был единственным культурным очагом на всю округу, где демонстрировались кинофильмы, выступали с концертами, приезжающие агитбригады, устраивались танцы под гармошку и патефон, собиралась молодёжь, а там, где она там знакомства, веселье и любовь.

Почему – то местные парни очень ревностно относились к дружбе своих деревенских девчонок с ребятами из других деревень и как могли, препятствовали этому, как с помощью кулаков, ругательств, угроз, а иногда использовали и нас мальчишек. Так ранней весной, когда прилетали грачи и вили гнёзда на вётлах и берёзах, старшие заставляли нас лазить на эти деревья. И мы, забыв страх, лезли, карабкались на самые верхушки, а затем с кепкой в зубах, в которую складывали яйца, медленно спускались вниз. А грачи, видя такой разбой, поднимали настоящий гвалт, кружа над деревьями.

Вечером, на танцах, мы забрасывали яйцами чужаков по указанию старших. Конечно, изредка доставалось и нам по шее, но за нас обязательно заступались, поэтому вспыхивали потасовки, но это никак не отражалось на количестве, сыгранных свадеб и девчат всё равно сватали и отдавали за парней из других деревень.