О розовой печворк-религии Льва Толстого

Полное заглавие:
       «РОЗОВАЯ ЕРЕСЬ» ЛЬВА ТОЛСТОГО И ФЕНОМЕН ПЕЧВОРК-РЕЛИГИОЗНОСТИ

            
      (Критика церковно-богословского подхода Г.Л. Ореханова).

      По материалам книг Г. Л. Ореханова «Русская православная церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников» (2010) и «Лев Толстой. Пророк без чести» (2016).


       [ ИЗ ГЛАВЫ 5-й МОЕЙ НЕ ОКОНЧЕННОЙ И НЕ ОПУБЛИКОВАННОЙ КНИГИ
                О К. Н. ЛЕОНТЬЕВЕ И Л. Н. ТОЛСТОМ
             (концепция "нового", или "розового христианства") ]
 

     Выше, в Главе 4-й, мы кратко «прошлись» по ряду понятий (концептов) орехановского процерковного мифотворчества – обозначив не столько узуальную семантику концептуального понятийного аппарата попа в толстоведении, сколько СПЕЦИФИКУ восприятия некоторых важнейших сущностей и реалий, им так или иначе затронутых. Вторым корпусом «свиты» мессира Ореханова, рассмотренным нами были – люди. Исторические персоналии. Жена Толстого, двоюродная тётка, сестра, младшая дочь, а также Обер-Прокурор (Победоносцев), Консул (К.Н. Леонтьев) и Философ (В. С. Соловьёв). На предмет пригодности к исполнению навязанных им посмертно судебных ролей – мы рассмотрели их всех, КРОМЕ Константина Леонтьева, главной персоналии нашей книги, «свидетельство» которого в виде брошюры 1882 г. «Наши новые христиане» мы рассмотрели подробно в Третьей Главе книги. Теперь же мы вернёмся к её содержанию в связи с опорой на это авторитетное имя Г. Ореханова при освещении темы христианства Л. Н. Толстого.

     5.1. ЖИТИЕ И ТРУДЫ К. ЛЕОНТЬЕВА В ТРАКТОВКЕ Г. ОРЕХАНОВА

      (По кн. 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести»)

      Именно житие. В рассчитанной на массового читателя книге 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести» рассмотренная нами выше (глава 2-я) ВЕСЬМА бурная и грешная жизнь Константина Николаевича подаёт как житие – едва ли не святого праведника. Во всяком случае, одного из тех, насчёт которого в современной путинской России «свершаются пророчества» таких же сомнительных “праведников”, с Леонтьевым общавшихся (к примеру, Розанова), предвещавших, что «интеллектуальное и духовное наследие» К. Н. будет востребовано. Исполнение таких пророчеств московский поп видит в том, что именно в путинской России впервые издаётся академическое Полное собрание сочинений и писем К. Н. Леонтьева – «в контексте поиска национальной и культурной идентичности». Так что скоро цитаты из Леонтьева будут появляться на уличных рекламных постерах, как уже появлялись высказывания П.А. Столыпина и О. Бисмарка» (Орех. – 2016. С. 364).

     Всё это ОЧЕНЬ смешно, если бы не настораживающая деталь: то, что именно УЛИЧНЫЕ ПОСТЕРЫ с цитатами Ореханов считает показателем грядущей популярности К.Н. Леонтьева в такой скрепоносной и такой самоидентичной России. Всемирный интернет, которым сам Георгий Леонидович активнейшее пользовался на своём научно-карьерном пути и пока ещё пользуется для публичного пропагандонства, по его вероятному мнению, должен до этих “счастливых” времён не дожить…

        Особую ценность наследию К.Н. Леонтьева придаёт, по Г. Ореханову, пережитый им (как и Л.Н. Толстым) духовный кризис. Но если жизнь Толстого после кризиса – сплошные кощунства, ереси, беснования и трагедии (творческая, семейная, духовная…), то жизнь Леонтьева после известных ЕГО видЕний – «стала» грандиозным свидетельством, по-своему уникальным, на фоне апостасийных процессов, имевших место в среде русской интеллигенции» (Там же. С. 365).

     Во-первых,  с какого хрена процесс секуляризации сознания просвещённых людей России, преодоления ими зависимости от внушённого с детских лет учения церкви – Г. Ореханов именует «апостасийным»? Апостасия – это отступничество от ИСТИНЫ (Бога) и ИСТИННОГО УЧЕНИЯ и от своих былых ЕДИНОВЕРЦЕВ в Боге и Истине. Например – от ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО учения Христа. Это то, что совершила древняя секта руководимых лжеапостолом Павлом евреев, из которой возросла паразитка на Христе, Церковь, по этой же причине (следование низшему, не христианскому, религиозному жизнепониманию) не удержавшая своего единства. Скепсис в отношении учениЙ историческИХ церквЕЙ и сект, паразитирующих на предании о Христе и извращённом толковниками его учении, можно считать богоисканием – исканием Истины –  но отнюдь НЕ апостасийным.

      Но здесь даже не это главное… В процесс богоискания просвещённых людей последней трети XIX – начала XX века Толстой, действительно, вписал себя уверенно и резко. ВОПРЕКИ мирским успехам и благополучию – что и засвидетельствовала его «Исповедь». А вот Константин Николаевич, как мы и показали выше, исследовав в особой главе его биографию, успешным в мире не был. Но при этом, если лейтмотивом жизни верующего Толстого 1880-1900-х гг. был УХОД от мирских грехов и сует (породивший так же рассмотренный нами выше миф о желании старца уйти в 1910 г. в монастырь), то лейтмотивом жизни Леонтьева после мистических переживаний с участием иконы богоматушки (и, вероятно, холерных бацилл) – остались, как мы показали, дела мирские, в том числе изрядно грешные… Константин Николаевич искал успеха в личной жизни, в писаниях и издании своих сочинений. Он не обрёл монашества на Афоне и долго не обретал его в Оптиной пустыни, потому что БОГ ЗНАЕТ СВОИХ. Как ни отталкивал монашеское из своей жизни предубеждённый Лев Николаевич – оптинские страницы ЕГО биографии прописаны много ярче, духовные ориентиры его в эти периоды – убедительней для нас, и были таковыми для любивших, охотно его принимавших даже как ГОСТЯ монахов и старцев, для сестры его Марии, монахини в женской Шамординской обители, молившейся до последних дней за «обращение» его в православие...   

      Да и всю биографию Толстого, разделённую почти точно пополам арзамасской «осью», можно представить как путь “увязания” в мирском до Арзамаса, в первой половине жизни, и высвобождения, расправления духовных крыл – во второй половине, условно разделённой сентябрьской ночью 1869 года, ночью «арзамасской тоски». В отношении же Константина Николаевича Г. Л. Ореханов признаёт, что БОЛЬШУЮ часть прожитой им жизни он подвергался искушениям, прямому разврату мирским и греховным – и, увы! немало поддавался такому развращению. Мальчик не мог получить традиционного религиозного воспитания от отца. От матери же, вместе с религией перенял и ЖЕНСКУЮ ЧУВСТВЕННОСТЬ, определившую очень многое в его биографии. После Калужской гимназии он поступает на непрестижный в ту эпоху медицинский факультет – и ОКАНЧИВАЕТ его, попутно пройдя отрезвляющую «школу анатомички», нахватавшись полезных в его случае “блох” материализма и позитивизма, навсегда возлюбив «здоровье, силу, красоту» (Там же. С. 366). Как и Толстой, под влиянием атеистических знакомых Леонтьев «утратил надолго детскую веру» (Там же. С. 367). Личные неудачи в писательстве определили, как признаёт Г. Ореханов, «критическое отношение» Константина Николаевича «к гораздо более успешному автору – Ф. М. Достоевскому» (Там же). Вот отчего бы Ореханову не приписать здесь честно: «…И ТОЛСТОМУ»? Например, попытки подражать автору «Войны и мира» в эпическом роде – просто вопиют о такой леонтьевской зависти!

      Колоссальная протекция посла в Константинополе графа Игнатьева помогла Леонтьеву в дипломатической карьере – но и здесь он, как мы помним, сумел напортить себе своей антизападнической позой, своими ксенофобией и горячностью, тем УТЯЖЕЛИВ и удлинив свой карьерный путь – который так и не завершился, прервавшись «салоникийским ужасом» 1871-го.  Как и в случае с «арзамасским ужасом» Толстого, духовные перевороты обоих мыслителей совпали с хорошо известным в психологии мужским кризисом 40-летия, или «зрелости» -- для К.Н. Леонтьева, несомненно, гораздо тяжелейшим, ибо протекал он на фоне “застарелой” неудовлетворённости преследовавшими его жизненными и творческими неудачами.


      Биография К. Н. Леонтьева ( http://www.proza.ru/2019/04/13/1198 ) оставляет впечатление не сознательного УХОДА, с порыванием связей с миром, а БЕГСТВА в монастырь от тягот мирской жизни, но с сохранением многих не безгрешных, мягко говоря, связей с нею. И монастырь не впускал к себе Леонтьева… Только последние четыре года жизни (1887 - 1891) Леонтьев живёт в Оптинском монастыре на правах арендатора «консульского дома» -- как прозвали его “келью” острословы монахи. Монашеский постриг он принимает, как веками и было у ВЫСОКИХ В МИРУ людей России – только перед самой смертью. И это, быть может, последняя по времени насмешка судьбы над Константином Николаевичем, ибо к ВОЗВЫШЕНИЮ В МИРЕ он и стремился бОльшую (но не лучшую духовно, нравственно) часть жизни, но – так и не обрёл его…

      «Юрий Иваск, автор зарубежной книги о Леонтьеве […], уподобил его евангельскому богатому юноше, который хочет пойти за Христом, но не в силах отказаться от своего богатства. Это богатство в евангельской притче — символ широкий, это может быть и богатство культурными сокровищами тоже. Всем нам известны высокие и трагические примеры, когда духовно максималистский путь вёл к культурному упрощению, жертве художественным богатством, — Гоголь, Толстой. Путь Леонтьева в нашей литературе был иным: он склонялся перед требованиями православной аскетики и не хотел терять широты эстетических и культурных переживаний» (Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. – С. 272).
      
       И вот такой человек в своей брошюре, вызвавшей неприязнь даже ряда православных писателей и критиков (таких, как Н. С. Лесков), берётся критиковать («точно обозначить» -- убеждает своих олухов-читателей Ореханов) веру Толстого и Достоевского – именованную им «розовым христианством».


                5.2. РОЗОВАЯ ВОДА
         
     Отчего – именно РОЗОВЫМ?

     Страницы 320 – 321 монографии Г. Ореханова 2019 г. презентуют учёному читателю весьма некритичное повторение надуманного, произвольного противопоставления К.Н. Леонтьевым истинного, «строгого», византийского и святоотеческого, христианства – «розовой» проповеди Достоевского (у Леонтьева – прежде всего и ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ Достоевского) и Толстого, замешанной на индивидуализме, «обОжении прав и достоинств личности», которое «заставило людей забыть страх и стыдиться смирения» (с. 321). Даже если византизм и св. отцы – это о христианстве Христа, «обожение» человека, каков он есть, и «утилитарная мораль», повторим – это совершенно не о Толстом-христианине, даже в смысле гипотетического “провидения” К. Леонтьева.

     Здесь же (с. 320) Г. Ореханов “попутно”, в комментарии, вещает и о значении собственно РОЗОВОГО ЦВЕТА в леонтьевском определении «ереси» Достоевского и Толстого. Ореханов приводит две исследовательские трактовки семантики этого понятия (приводим их по степени актуальности для автора):

     ПЕРВАЯ, менее симпатичная Г. Ореханову, концепция – возводится толстоведом в рясе к образу, отыскиваемому в Тетрадях Дневника на 1881 год одного из «розовых» еретиков, а именно Ф.М. Достоевского: «…вера – это КРАСНЫЙ ЦВЕТ» (Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Т. 27. С. 56). Для церковного суевера-полуязычника красный цвет символизирует «воскресение, победу жизни над смертью» (С. 320; ср.: Орех. – 2016. С. 372). На иконах красным малюют одеяния мучеников и крылышки у серафимов… Этот образ, как пытается доказать Ореханов, ЯКОБЫ подхватывает современный нам и авторитетный исследователь С.Г. Бочаров в книге «Сюжеты русской литературы» – справедливо, впрочем, именуя спор о «розовом христианстве» спором Леонтьева только с Достоевским, а не Достоевским и Толстым:

     «Пушкинская речь Достоевского стала завершающим синтетическим его высказыванием, и в ответ ему явилось синтетическое также по мировоззренческой концентрированности возражение Леонтьева… Проповедь Достоевского нарвалась на отповедь Леонтьева, произошёл неприятный эпизод, по впечатлению большинства современников, однако со временем выяснилось, что на пути русской мысли это был эпизод серьезный, заслуживающий даже название великого спора… Окраску эпизоду дал Леонтьев, произнеся слово о ереси… Свою полемику Леонтьев оределил в письме К. Губастову как «обличение в недостаточном христианстве. […] Но и сама леонтьевская критика была на деле квазидогматической на что указывали прежде всего церковные писатели, касавшиеся этого спора, особенно решительно архимандрит Антоний (Храповицкий) называвший позицию Леонтьева «псевдо-аскетическим направлением» и уличавший его в невозможно вольном для духовного писателя оперировании священными текстами, которые он не только комбинирует, но и формулирует по-своему, творя несуществующие и выдавая собственные афоризмы за “слово Божие”. […] Может быть, и нашлись бы ортодоксальные причины для пристрастного усмотрения еретических «оттенков» у обеих сторон, двух как бы ПРОТИВОПОЛОЖНО НАПРАВЛЕННЫХ ЕРЕСЕЙ — «РОЗОВОЙ» ДОСТОЕВСКОГО И «ЧЁРНОЙ» ЛЕОНТЬЕВА. Но, оценивая их противоречие в этой категории, тем самым ему полагали жесткие рамки. На самом деле это было ПРОТИВОРЕЧИЕ ДВУХ СВОБОДНЫХ МЫСЛИТЕЛЕЙ, каким Леонтьев был не меньше Достоевского, и в качестве такового и нам надлежит этот спор рассматривать» (Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999. С. 356 – 358. Выделения в тексте наши. – Р. А.).

      Предсказуемым образом Г. Ореханов в своей монографии 2010 г. «Русская православная церковь и Лев Толстой» и в книге 2016 г. «Лев Толстой. Пророк без чести» обходит молчанием отзыв митрополита Антония, а вывод автора действительно НАУЧНОЙ работы С.Г. Бочарова презентует и читателям названной монографии, и массовому читателю розовой книжки 2016 г. вот в таком пересказном, грубо искажённом, виде (со ссылкой на стр. 358 указанной книги С.Г. Бочарова):

      «“Розовое христианство” — разбавленное — вроде бы христианство, но уже недостаточно концентрированное. Характерно противопоставление С.Г. Бочарова: “розовое христианство” Достоевского, которое всё-таки ещё имеет красный прототип, и чёрное у Леонтьева, уже не имеющее в иконописи прототипа, если не учитывать изображения пещеры — символа могилы, а также адской бездны» (Орех. – 2010. С. 320; ср.: Он же. 2016. С. 372).

      Откуда это «противопоставление», когда С.Г. Бочаров говорит о двух «свободомысленных» ЕРЕСЯХ: Леонтьева и Достоевского – даже не называя, кстати, имени Льва Николаевича Толстого? Отчего у христианства Достоевского «красный прототип» -- опять же в ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЕ «розовому» Льву Толстому? И ничего этого – НЕТ у Бочарова, чьим авторитетом, оказывается, прикрывает Георгий Леонидович собственные «противопоставительные» элукубрации.

     Ах! как же нашему шарлатану в рясе любы всяческие ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ! К слову сказать, они в принципе характерны для околонаучных пропагандонов, вещающих в ключе идей «своих» церкви, секты или какой-то государственной идеологии…

      И, кстати. У Достоевского в цитированном Орехановым месте Тетрадей «Дневника Писателя» – как раз следует противопоставление, но на этот раз вполне уместное и ОЧЕНЬ глубокое:

      «Взрываю Зимний дворец, разве это нравственно? Совесть без Бога ость ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо ещё беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения? Проверка же их одна — Христос, но тут уж не философия, а вера, а вера — это красный цвет. […] Сожигающего еретиков я не могу признать нравственным человеком, ибо не признаю ваш тезис, что нравственность есть согласие с внутренними убеждениями. Это лишь честность (русский язык богат), но не нравственность. Нравственный образец к идеал есть у меня, дан, Христос» (Достоевский Ф.М. Указ. изд. Т. 27. С. 56).

    Как и во многих других случаях, здесь Фёдор Михайлович, в отличие от Константина Николаевича, действительно ПРЕДВОСХИЩАЕТ христиански-религиозную позицию Л.Н. Толстого, восходящую к часто цитируемой этической установке, точно выраженной в письме двоюродной тётке Александре Андреевне Толстой от 18-19 октября 1857 г.:

      «Мне смешно вспомнить, как я думывал и как вы, кажется, думаете, что можно себе устроить счастливый и честный мирок, в котором спокойно, без ошибок, без раскаянья, без путаницы жить себе потихоньку и делать не торопясь, аккуратно всё только хорошее. Смешно! НЕЛЬЗЯ, бабушка. Всё равно, как НЕЛЬЗЯ, не двигаясь, не делая моциона, быть здоровым. Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие — душевная подлость. От этого-то дурная сторона нашей души и желает спокойствия, не предчувствуя, что достижение его сопряжено с потерей всего, что есть в нас прекрасного, не человеческого, а ОТТУДА».
      
     В марте 1910 г. уже Толстой-старец, Толстой-христианин, читая приготовленную к печати свою переписку с A.A. Толстой, записал в Дневнике относительно этих слов: «Вечер опять читал с умилением свои письма к А(лександре) А(ндреевне). Одно о том, что жизнь труд, борьба, ошибка — такое, что теперь ничего бы не сказал другого» (Юб. Т. 58. С. 23).

     И это – уже совершенно христианская позиция. Разница суждения Толстого 1910 г. и Достоевского в1881-м с Толстым же года 1857-го – как раз в переносе этической максимы безнравственности «успокоенной» жизни на жизнь ОБЩЕСТВЕННУЮ. Впрочем, в суждении Толстого это остаётся “между строк” – убедительно подтверждаемое общественным активизмом Толстого-христианина 1880-1900-х годов. У Достоевского же в «Дневнике Писателя» -- прямо и резко осуждаются фанатики общественные (революционеры, террористы) и религиозные: инквизиторы – а за их спинами и все неверотерпимые люди, ориентированные на догму и на преследование «ереси», «инакомыслия». Во имя сохранения собственной эгоистической успокоенности, но под прикрытием защиты возлюбленной церкви от поругания или, скажем, «чувств верующих» от «оскорбления» (т.е. от понужденияк выходу из “зоны комфорта”, из “спокойствия – душевной подлости”).

     Вот как раз у этой душевной подлости успокоенных, самоуверенных в своей правоте – истинно розовый цвет веры. Парадокс символики: чем «кровавей» вера людей, претендующих на сораспятие Христу – тем меньше проливается крови в обществе таких людей и от их рук…

                * * * * *

     Переходим ко ВТОРОЙ, особенно возлюбленной Орехановым, ТРАКТОВКЕ «РОЗОВОСТИ» ВЕРЫ Толстого и Достоевского. Как будто “возражая” С.Г. Бочарову (а на деле – самому себе…) Г. Ореханов “берёт на вооружение” публикацию под другим авторитетным в науке именем:

       «Однако О.Л. Фетисенко настаивает, что речь идёт не о цвете, а о веществе – розовой воде, парфюмерном средстве, которое используется для “услащения”. В этом смысле в словоупотреблении К.Н. Леонтьева термины “розовое христианство”, “маргариновое христианство”, “сентиментальное христианство”, “пресные боголюбцы”, “услащение” являюся синонимами» (Орех. – 2010. С. 320; ср.: 2016. С. 372).

      Следует ссылка на стр. 334 тома 16 сборника «Достоевский. Материалы и исследования» со статьёй Фетисенко «К истории восприятия пушкинской речи. Достоевский в неизданной переписке К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова».

      Скажем мимоходом: ни химически, ни исторически негативная коннотация “терминов”, связанных с розовой водой и маргарином не оправданна. Предтечей розовой воды в парфюмерном производстве является розовое масло, которое в концентрированном виде не только СЛИШКОМ дорогостояще, но и слишком пахуче и твёрдо для применения в парфюмерии и фармации: оно ДОЛЖНО быть разбавлено. При этом дороговизна его привела к возникновению целого ряда подделок. (Не одной ли из них можно уподобить и православную веру мессира Ореханова?) Маргарин же – помогал европейцам XIX столетия решать трудности продовольственного обеспечения населения. ЧТО в России могла в голодный, неурожайный год противопоставить маргарину «матушка-церковь»? Какой хлеб жизни? Или хотя бы – маргарин?.. Крестные ходы и проповеди о смирении и повиновении начальствам.

     Теперь посмотрим, на чём в действительности “настаивает” О.Л. Фетисенко (ортодоксально православная женщина, кстати) в своей НАУЧНОЙ работе по переписке Леонтьева с единомышленником и другом Т. Филипповым.

      «…Один из аспектов занимавшей Леонтьева темы – ¬ христианство и социализм. Естественно, имя Достоевскоrо не могло не прозвучать в таком контексте. Здесь соединяются и юношеское увлечение Достоевскоrо французскими yтопистами […], и eгo мечта о роли славян в будущем Европы, о миссии России, о «всемирной любви»... Здесь было с чем спорить.

     «Гартман и Шопенгауер кой¬-чем ближе ко Христу, чем эти "усладители"...» ¬ – пишет Леонтьев Филиппову 24 февраля 1882 rода, подразумевая Достоевскоrо и Вл. Соловьёва. Словечко «усладители» напоминает ещё об одном аспекте полемики, отсылая к знаменитому определению «розовое христианство». Правда, оно появилось чуть позже… Развёрнуое определение «розовоrо, сентиментальноrо» христианства дано лишь в предисловии к брошюре 1882 года <«Наши новые христиане»>. За этими характеристиками (что, как правило, не замечается читателями) ¬ -- представление не о цвете, но о «розовой», подслащённой воде. (Даже у С. Г. Бочарова однажды противопоставлены «розовая» и «чёрная» ереси Достоевскоro и Леонтьева.) «Вода жизни» трудна для среднего европейца, и «усладители» предлагают ему «розовую воду», сиропчик (или, если угодно, парфюмерное средство). Впервые этот фразеологизм употреблён Леонтьевым за несколько месяцев до Пушкинской речи в передовой «Варшавскоrо дневника»: «Поменьше и о той ЛЮБВИ БЕЗ СТРАХА, тoгo христианства а l'eau de rose [фр. ‘розовой воды’], которым иные простодушно морочат и себя, и нас...» (Фетисенко О.Л. К истории восприятия Пушкинской речи: Достоевский в неизданной переписке К.Н. Леонтьева и Т.И. Филиппова // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 2001. Т. 16. С. 333 - 334).

     Но старший друг Тертий Иванович ещё в письме от 19 мая 1881 г. решительно возражал Константину Николаевичу против объявления им «лжепророком» именно Достоевского:

       «“Лже-пророк Достоевский” —¬ не соответствует свойству и мере заблуждений покойного. По отношению к лицу покойного это название было бы напрасною жестокостию… Обличить же ту сторону христианскоrо воззрения, которая истинному христианству не сообразуется, дело и нужное и достой¬ное Вашеrо дарования» (Цит. по: Фетисенко О.Л. Указ. соч. С. 334 - 335).
 
     В одном из ответных писем, уже 24 февраля 1884 г., Леонтьев сетует другу Тертию, что, опасаясь отказа в публикации (а на гонорары с публикаций он жил), он не решается высказать в печати всех своих мыслей:

     «…О том, что Влад. Соловьёв есть один из Предтечей антихриста, что «Братья Карамазовы» гaдость и ложь, что Гартман и Шопенгауер — кой¬-чем ближе ко Христу, чем эти «усладители», что немцы правы, считая славянство только РЕВОЛЮ¬ЦИОННОЙ силой…» (Там же. С. 335).

     Ознакомившись с брошюрой К.Н. Леонтьева «Наши новые христиане», Т.И. Филиппов похвалил общее направление брошюры, но, делает вывод О.Л. Фетисенко, уже тогда, вероятно, не был согласен с нападками на Достоевского (Там же. С. 337). Толстой же в брошюре, как мы видели, был “прописан” куда менее подробно и убедительно – да и не успел он ещё в 1882-м “прописать” своих послекризисные религиозные убеждения в общественном сознании… Зато в конце уже 1887 года, в письме от 21 декабря, Тертий Иванович уже безапелляционен по отношению к «ереси» Льва Толстого:

      «Еретик вреднее язычника. От Каткова даже нам пришлось бы оборонять верховное начало нашеrо исповедания – ¬ Церковь; во сколько же раз увеличилась опасность для Церкви при eгo епигонах. Где же тут возможность мира? Не гpex ли сопоставлять с сими епигонами Достоевского, который мог иного не понять в Христианстве, но с Феофаном <Прокоповичем> заключить мира <бы> не мог. <Т. е. не поддержал бы обмирщение Церкви. – Р. А.> Меня испугало тогда <в 1880 году> Ваше заглавие ,,Лжепророк", в котором заключалось несравненно более обвинения, чем в Достоевском было вины. А против полемики с ним вообще я не нашёл бы возражений: она даже была нужна. Вот гp. Толстоrо не гpex назвать так! Это действительно лжепророк!» (Цит. по: Там же. С. 339).

      Наконец, тема подмены (cyppoгaтa) найдёт продолжение в одном из поздних писем к Филиппову. Леонтьев, не упускавший случая противопоставить себя автору «Братьев Карамазовых», сообщал 10 января 1890 года о том, что, по благословению старца Амвросия, начинает роман «в православном духе» (речь идёт о неоконченном романе «Подруги»); при этом он не преминул подчеркнуть, что заботиться намерен прежде вceгo о том, «чтобы христианское учение было в нём настоящее, а не "маргариновое" (как у Достоевского)...» (Там же. С. 334).

     Итак, мы видим из реконструкции О.Л. Фетисенко картину существенно иную, нежели та, какую преподносит читателям Г.Л. Ореханов. До выхода в свет в1882 году брошюры «Наши новые христиане» в дискурсах К.Н. Леонтьева, действительно присутствуют образы «розовой воды» и «услащения», но применительно к ЕВРОПЕ и цивилизационному пути европейцев, их отношению к религии, а ПЕРСОНАЛЬНО --  к одному Достоевскому, НЕ к Толстому! Выше, в главе о брошюре Леонтьева, нами уже было показано, что европейский образ жизни стал неприятен Толстому уже в молодости, когда он – в отличие от К.Н. Леонтьева, кстати – вдоволь поколесил по этой самой Европе. А европейское БЕЗВЕРИЕ в его деструктивном влиянии на Россию стало, как и у Леонтьева, и у многих других авторов эпохи, самостоятельным предметом для толстовского анализа и последующих выступлений в печати.

      Такое соотношение и иерархия объектов критики (1. Европа; 2. безбожники в России; 3. Достоевский) сохраняется и в брошюре 1882 г. Лев Толстой, как № 4-й, “присоединён” к этой “компании” ещё во многом предположительно – как писатель, в последних на тот момент сочинениях которого НАМЕТИЛАСЬ, по мнению Леонтьева, та же тенденция, которую уже СПОЛНА ЯВИЛ И ДО ПОСЛЕДНЕГО СЛОВА ВЫСКАЗАЛ Достоевский.
      
     «Гартман и Шопенгауер кой¬-чем ближе ко Христу, чем эти "усладители"...» ¬ – писал Леонтьев другу Филиппову 24 февраля 1882 года. Это ОЧЕНЬ важное замечание. Это, конечно, “камешек в огород” и Льва Толстого, никогда не скрывавшего своего увлечения Шопенгауэром и в целом скептической философией. Конечно, Леонтьев мог уже знать о первых выступлениях «обновлённого» Толстого, в которых спецы сразу заметили влияние философии названных мыслителей. Но может быть – Толстого здесь и нет, даже «между строк»… Куда важнее нам в них то, что Константин Николаевич справедливо полагает мистиков, спиритуалистов и скептиков европейской философской мысли, при всех их крайностях и ошибках – всё-таки не «безнадёжными» по отношению к духовному наследию христианского мира. Безнадёжность начинается – с пресловутого либерального и светского «гуманизма», с попыток построения НРАВСТВЕННОСТИ БЕЗ РЕЛИГИИ.

     Наконец, подхваченная мракобесом 21 века Г. Л. Орехановым идея о том, что «еретик вреднее язычника», направленная персонально против «лжепророка» Толстого, А НЕ Достоевского – восходит не лично к К.Н. Леонтьеву “образца” 1880-1882 гг., а к ПОВЛИЯВШЕМУ НА НЕГО в последующие годы старшему по возрасту, авторитетному другу и “махровому” консерватору, тоже уровня мракобеса, Тертию Филиппову. Сам Филиппов после выхода брошюры предостерегал Леонтьева от нападок в печати на любимого российской интеллигенцией Достоевского. Ореханов идёт дальше и поступает подлее – почти совершенно выгораживает Достоевского, которого даже слишком чтит интеллигенция на просторах бывшего СССР, все нападки Леонтьева ЛОЖНО перенося исключительно на Толстого.

      Московский поп стремится скрыть от своих читателей несложную истину: «вера в человека» у Толстого НЕ ТОЖДЕСТВЕННА состраданию и любви к человеку же. Любит и сострадает христианин – БЛИЖНЕМУ, каков есть, в грехах и грязи, в самом низшем общественном положении. Вера же ПИТАЕТ любовь, ориентирует её на достойнейший предмет – Божественное начало в каждом человеке. Вера в человека христианская (то есть И вера Толстого) – это упование не на «сверхчеловека», человекобога (восходящее к древней антрополатрии), а упование как раз на «Бога в человеке», на победу высших состояний материи, или, что то же самое – «духовного существа над животным» (в фразеологии самого Льва Николаевича).

      Вот почему так любезен Толстому и уместен в его системе воззрений был СЕКПТИЦИЗМ в отношении наблюдавшегося философами состояния мира и человека. Вот почему научное знание, гуманизм и нравственность без опоры в религии вызывали его отвращение… «Розовое христианство», показанное в брошюре К.Н. Леонтьева «Наши новые христиане» -- на деле именно своей «розовостью» было сознательно отринуто Л.Н. Толстым.


                5.3.  «БОГОСЛОВИЕ КУЛЬТУРЫ»
                (теоретико-методологическая интерлюдия)

     Как положено, Г. Ореханов начинает самостоятельную, в рамках монографии, тему исследования с установки её актуальности – разумеется, не научной, а БОГОСЛОВСКОЙ. По своему нескромному о самом себе мнению, поп Ореханов убеждён, что вносит свой вклад в некую, длящуюся уже второе столетие, ДИСКУССИЮ по фундаментальным вопросам некоей специфической отрасли человеческого знания – «русского богословия культуры».

     Во-первых, что же это за богословие такое? По Ореханову, это такая ПРАКТИЧЕСКАЯ отрасль богословского знания, решающая ряд специфических вопросов: «вопрос о том, как сделать христианство влиятельным в жизни, вопрос об отношении Церкви в к миру, о путях христианского творчества и культуры». Объединяет же все эти проблемы главный вопрос: «как православие, стоящее на почве Писания и святоотеческой традиции, может в новых исторических условиях воспринять творческие потенции культуры?»

    То есть речь идёт не только о ненаучном, но о выморочном, МЕРТВОРОЖДЁННОМ направлении познания человеком мира и самого себя. По отношению к прозрениям пресловутых «св. Отцов» российской церкви у человечества есть древнейшее и более ценное духовное наследие, которому суждено, в перспективе приумножения человеческих знаний, быть всё актуальней и востребованней в деле грядущего преображения мира и человека. По отношению же к «писанию» и иным древним сказкам и мифам – уже у современного человечества есть научная, в том числе и гуманитарная (и психологическая, и этическая) картина действительности, которая древние фантазирования полуневежественных евреев так или иначе либо опровергает, либо уж, как минимум, вносит в них коррективы, избавляющие их от всякого сакрального значения.

     Будь церковь «православия» христианской, то есть выражающей (по Толстому) самое передовое и актуальное понимание жизни – это ОНА задавала бы «потенции» деятелям науки, искусства, народного просвещения. А вот этих деятелей – тех, у кого мозги не замусорены церковной пропагандой – отчего-то ТОШНИТ уже от церковных «потенций», от современных претензий отжитой человечествам лжи влиять на умы детей и малодумающих людей.

     Если подкроватная макитра полна до краёв – трудно влить в неё каплю даже самой свежей и чистой воды, не расплескав ссак и дерьма… Это ложно, тенденциозно поставленная «задача» -- засратыми мистикой головами «воспринять» в современных условиях «творческие потенции культуры», не отрекаясь при этом от вековых заблуждений «своей» религии.

     У Толстого это много ЛУЧШЕ решается одним «Кругом чтения» или книгой «Путь жизни». Вот почему в его проповеди так сильна КРИТИЧЕСКАЯ сторона: головы читателей сперва нужно ОСВОБОДИТЬ от шлака, подготовить…

     Это что касается «православного богословия культуры». Как говорится – не дай Бог!

     Теперь – что касается «диалога»… Без сомнения, он был (уже в 1880-х – в откликах на брошюру К.Н. Леонтьева) и есть. Да вот только о ПОЗИЦИЯХ ТРЁХ АВТОРОВ – Толстого, Леонтьева, Достоевского – в этом диалоге говорить, как это делает Ореханов (с. 319), более чем странно. Толстой, кажется, не обратил тогда на леонтьевскую инвективу вовсе никакого внимания. А Фёдора Михайловича – уж не было в 1882-м в живых…

     «Леонтьев вообще действовал как пощёчина» -- с удовольствием цитирует поп Ореханов философа Розанова (наверняка мысленно оглушая этой пощёчиной именно ненавистного лично ему Льва Толстого). И приведённое нами выше, в Главе Третьей, описание К.Н. Леонтьевым «розового христианства» («Об одном умалчивать, другое игнорировать, третье отвергать совершенно…» во имя чуждого, европейского утилитарного прогресса) относит охотнее именно к Толстому. Он вытаскивает на свет вопрос об АНТРОПОЛАТРИИ («человекобожестве») христианской проповеди Толстого, которую трактует как слепую веру в возможности личностно-психологической эволюции земного человека (с. 320).

     Любопытно, что исторически первыми обвинения христиан в антрополатрии звучали именно из уст язычников – древних, честных, а не современных «православных» лжехристиан. Жизнепонимание у тех и других одно – не “дотягивающее” до того, которое Толстой назвал в «Религии и нравственности» “божеским”, “всемирным” и образцовым выражением которого признавал евангельское учение Христа. Недаром мы начали нашу книгу, главу 1-ю, с некоторых дефиниций и значимых цитат Толстого. Хотелось бы убедить читателя, что ни современному человеку, ни человечеству Толстой не делал той чести, на которой настаивают Конст. Леонтьев и его последователи. Ключевое для понимания слово здесь – ЕДИНЕНИЕ. В любви и в Боге. Современное «цивилизованное» человечество, действительно, вряд ли в ближнем будущем сделает шаги по пути настоящего прогресса (совершенствования и полного единения личностей и сообществ). Но отрицать вглухую такой прогресс, самую возможность его, может в XXI столетии или дурак, или лживый, продажный негодяй. Рядовые адепты православия XX-XXI столетий – преимущественно первое. А их “пастыри”, соглашающиеся освЯщать орудия военного убийства людей людьми, новенькие лимузины «элиты» и космические ракеты – преимущественно второе, и это факт широко известный...

     В основу «розового христианства», признаёт Г. Ореханов, К.Н. Леонтьев кладёт также ВЕСЬМА неблизкие Толстому (вплоть до жёсткого осмеивания в некоторых устных беседах, записанных врачом Толстого Д.П. Маковицким и другими свидетелями) идеи буржуазно-демократического и либерального прогресса: «установка на переустройство общества и улучшение социальных институтов: гуманизм, суд, закон, экономика, права личности и т.д.».

     Да, и это для Толстого-христианина было чуждо. На это утверждение легко возражать, вспоминая публицистические выступления Толстого 1900-х гг., такие как «Царю и его помощникам», с несколько либеральной программой “необходимых” стране мер, или знаменитое выступление против смертных казней «Не могу молчать», мало современниками понятое и оттого радостно подхваченное в 1908 г. и позднее оппозиционной, в т.ч. либеральной, сволочью.

     Но надо помнить, что это были попытки Толстого говорить с НЕВЕРУЮЩИМИ его современниками НА ОДНОМ ЯЗЫКЕ, далёком от возможности сообщить СОКРОВЕННОЕ, высшие идеалы… Обвинения Толстого в противоречивости здесь сходны с сетованиями его супруги, что, мол, он правительства не признаёт, деньги ругает и «семью хочет разорить», но при этом для защиты своих единомышленников во Христе – апеллирует к правительству и пользуется деньгами… Но КАК не апеллировать (говоря при этой на понятном ИМ языке) и как не пользоваться, если надо от худшего зла СПАСТИ, уберечь нескольких человек или целый трудовой народ? Денежные знаки ведь – тоже ЗНАКИ, некий «культурный текст», низший язык – для существ низшего, не христианского, жизнепонимания. Самый строгий вегетарианец без промедлений скрутит шею живой курице и бросит её из лодки в реку, если увидит, что крокодил собирается напасть на выпавшего за борт ребёнка… А если не отвлечётся крокодил, то и стрелять будет. Ибо случай бедственный. Но и расправа в Российской Империи над отказниками по вере от военной службы, сектантами, сечение розгами мужиков, отдача в солдаты оппозиционных студентов – тоже знаки беды, огромного неблагополучия в тогдашнем российском обществе. Вот и ОТМАЛИВАЛ ТОЛСТОЙ У ХИЩНИКОВ ПРИ ВЛАСТИ ИХ ЖЕРТВ, выкупал собранными с трудом деньгами… выдвигал радикальные даже (в вопросе о земельной собственности, к примеру…) программы – в надежде добиться хоть ЧЕГО-ТО. Уже в 1880-х гг. ему ПРОТИВНО было писать челобитную «высоким особам», чтоб перестали мучить того или другого человека – но он шёл на это. И не к чести ни тогдашней, ни современной нам России, что только ЭТОТ язык вынужденно диалога мудреца с варварами и хищниками – до сих пор только и «считывается» доморощенными аналитиками и критиками Толстого!


             5.1.4. ЛЕВ ТОЛСТОЙ И ФЕНОМЕН ПЕЧВОРК-РЕЛИГИОЗНОСТИ

     «Богословию культуры», то есть попыткам искажения и оболгания итогов эволюции человеческих знаний, разума и духа, Г.Л. Ореханов стремится ПРОТИВОПОСТАВИТЬ, как особую «ересь», своего рода «богословие субкультуры» -- итог тех маловерия и безверия американских и европейских обществ, с явлением которого в России пытался бороться Толстой и развитие которого привело к появлению парцеллированных и институционализирующихся в малых социокультурных общностях, а также, в особенности, ИНДИВИДУАЛЬНЫХ «богословий», выдумок многознающих, но не просвещённых религиозно людей Америки и европейских стран, не исключая и ряда крупных городов России.

       Речь о той форме “синтетической” религиозности индивидов и общностей, которая культурологам и социологам известна под именем bricolage (термин К. Леви-Стросса) или patchwork (пэтчуорк, печворк). Конечно, для своей пропаганды Г.Л. Ореханов, московский голосок путинской буржуазно-православнутой России, выбирает термин patchwork в его фонологически неточном русском транскрибировании – «печворк». Не только потому, что читателю в нём обязательно послышатся уютные «воркование» и «печка». То есть символы уюта, удобства, стяжаемых творителями patchwork’ов даже в ущерб Спасению, в ущерб смыслу жизни человека-сына Бога, вопреки Божьей Истине!. Главная причина такого выбора – та, что лексема bricolage, восходящая к фр. bricolage («поделка», «халтура») по относительной нераспространённости   французского языка в сравнении с английским, приобрела в цивилизованном мире характеристики именно ТЕРМИНА, синонимичного в современном языке patchwork, но, как лексическая единица, не равного patchwork по своему лексико-семантическому наполнению и по частотности употребления в устной речи простецов и в популярной литературе. Современная Википедия даёт bricolage следующее определение:

     «Термин, использующийся в различных дисциплинах, в том числе в изобразительном искусстве и в литературе, и означающий создание предмета или объекта из подручных материалов, а также сам этот предмет или объект» (дата обращения: 25. 03. 2019).

      Примечательно, что здесь же поясняется, что примерами бриколажа могут быть исполнение музыки на самодельных инструментах или, скажем, самостоятельные работы по дому – уборка без прислуги или ремонт без приглашения мастеров. Конечно, это сразу наводит нашу мысль на сближение с Толстым-христианином, стремившемся именно к такому, без прислуги, домашнему “бриколажу”. Соответственно, бриколажем в религии можно называть отказ от лживого и навязчивого посредничества «профессионалов» церкви (попов) в отношениях между Богом и рядовыми верующими.

    Примечательно, что сам К. Леви-Стросс, как поясняет Википедия, начиная с работы La Pens;e sauvage (Paris, 1962) применял термин, в частности и для описания «характеристических схем мифологического мышления», а Ж. Деррида ( Jacques Derrida, «Structure, Sign, and Play in the Discourse of the Human Sciences» ) расширил значение термина до описания его посредством любого дискурса.

      Более узкая семантика, предпочитаемая К. Леви-Строссом, «творцом» термина, для нас особенно значима: дискурсы мифологического мышления имманентны человеческой ментальности с самых древнейших времён. Посредством именно мифологического мышления человек утолял потребность в объяснении мира и самого себя в мире – недосягаемом как-то иначе в условиях неразвитости системно-логического мышления и отсутствия структурированного и системного научного познания современного нам типа. Мифологическое мышление ДОхристианских жизнепониманий, обременённое недоверием к миру, страхами, творило чудовищ, демонов, злых духов и языческих богов… А на определённом этапе – и ЕДИНОГО «живого и тёплого» Бога-ЛИЧНОСТЬ, Бога «с возможностью плоти»: надмирную Личность, подобную земным владыкам, но обязательно МИЛОСЕРДНУЮ и ОТЗЫВЧИВУЮ. Этому существует в наши дни немало исторических свидетельств, которых мы уже касались в Главе Первой нашей книги.

      Выше нами уже было сказано, что «христианство не как мистическое учение <церквей>, а как новое жизнепонимание» (определение Л.Н. Толстого), то есть ИСТИННОЕ, первоначальное учение Христа открылось Льву Николаевичу, исследовавшему Евангелия, как настоящий «революционный», ментальный и духовный, переворот. Поэтому Толстой отнюдь не пытался «состряпать» от своего имени «новую религию» (что современные нам ортодоксы по-прежнему стремятся приписать ему, как древние приписали Христу). Задачей работ Л.Н. Толстого с Евангелиями и придушенных цензурой попыток массовой проповеди в печати было —  АКТУАЛИЗИРОВАТЬ в пространствах народной русской христианской (как он хотел надеяться) культуры ЦЕННОСТИ и СМЫСЛЫ этого 1800-летнего (а для нас уже – 2000-летнего), но всё ещё не понятого и не принятого человечеством учения спасения сознания в новом понимании жизни.

      Теперь — что касается patchwork… Всеобщность знания английского языка в современном нам мире привела к тому, что даже неспециалисты могут догадаться о тех негативных смыслах данной лексемы в её статусе узуального культурологического термина, которые желает подчеркнуть Г. Ореханов. На русский язык “patchwork” можно перевести существительными: «шитьё из лоскутков» (т.е. многовековой приём употребления МУСОРА, ОТХОДОВ швейного дела), «мозаика», «мешанина», «путаница», «ералаш», и, соответственно – прилагательными «пёстрый», «лоскутный» и под. Беспроигрышный ход Ореханова как психолога и как брех… то есть — богослова. Психолог кумекает для себя, что современный обитатель городской России (т. е. типичный читатель розовокожего талмуда о «Толстом –пророке без чести») вряд ли шьёт сам из лоскутьев, а пёстрый наряд ассоциируется у раба городской цивилизации, домоседа поневоле — с ненавистными «бродягами», с ЦЫГАНЩИНОЙ, непонятной и ощутимо чуждой религиозно и общекультурно. А богослов, в свою очередь, делает ставку на исконный запрос неизбежно распложивающихся в динамичных, развивающихся обществах маловеров, богоискателей на СТАБИЛЬНОСТЬ, одновременно с ЗАКОНЧЕННОСТЬЮ, ясностью — и пропагандирует учение своей церкви или секты именно как НЕЗЫБЛЕМУЮ ИСТИНУ, законченную в догматическом учении, могущую ответить на все новейшие и актуальные запросы и вопросы своих адептов и, главное: имеющую истоки в Боге, в ОТКРОВЕНИИ Свыше.

     На деле — это, конечно, всегда миф самих сектантов или церковников, стремящихся, хоть “притянув за уши”, РАЦИОНАЛИЗИРОВАТЬ, оправдать в глазах современных, грамотных, но не очень-то просвещённых, простецов наследие древних, способных преимущественно к МИФОЛОГИЧЕСКОМУ МЫШЛЕНИЮ, творцов языческих культов и авраамических религий. (Конечно, мы включаем сюда и паразитирующую на преданиях о Христе и извращённом ею же его учении историческую Церковь.)

     Как мы показали уже в первой главе данной книги, христианское учение, в ряде значимых элементов возвращённое миру Толстым, не признавало такого мифа. Оно всё было – именно ОТКРОВЕНИЕ Бога, ломавшее прежние системы представлений человека о мире и о себе.

     По новому откровению, человек (каждый и всякий) – сын Бога единосущный, коему, усовершенствовавшись, проэволюционировав в знаниях, умениях и навыках, в разумности и добре, предстоит, соединившись в Истине с другими людьми и с Богом, стать для тварных миров тем же, что и Бог.

      Теперь НАШЕМУ малочисленному, но умнейшему читателю должны сделаться понятны значения наших пространных подступов в Главе Первой к теме «розового христианства». По сути своей, «розовое», печно-лоскутно-одеяльное, христианство – это БЕГСТВО от Бога, от Откровения: сперва рассудка людей, а затем и их самих в их образе жизни. Это подмена Знания Свыше – ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕМ, опирающимся на знания прежние, устарелые или вовсе мнимые (богословие, эзотерика древнего жречества или современных нам мистических культов), главное же – РУКОТВОРНЫЕ, как лоскутное одеяльце, СЛИШКОМ человечьи.

     Другой вопрос – может ли человечество в реальном процессе совершенствования и познании мира и самого себя, в едином нравственном законе Бога, реально ИЗБЕЖАТЬ творения печворков? К счастью ли, к несчастью – НЕТ. Их необходимость можно уподобить, как делал Толстой, строительным лесам (а “стройка”, конечно – храм Царства Божия на Земле). А можно – временным линиям на бумаге рисующего карандашом живописца, становящихся ненужными, стираемых, по мере “рождения” на бумажном листе ТВОРЕНИЕМ ЕГО РУК зарисовываемого образа.

     Не только пэтч-, но и СКЕТЧворк – вот чт; такое религии человечества. Постепенная детализация единого образа Бога, торжествующего в мире, в Царстве Своём.

      На разных планетах, в разных Божьих мирах – разное В ДЕТАЛЯХ. Бог не церковник. Он не накладывает на разумного, единосущного Ему сына (на Земле – человека) ярма догмы или чего-то законченного: пусть даже это совершенный мир. Он – предлагает разделить с Ним, начав с «колыбели человечества», планеты Земля, радость СОТВОРЧЕСТВА, уча ЧТО и КАК. В истинном христианстве – это, выражаясь образно, и ПРОРИСОВКА образа мира и человечества, и все последующие этапы – вплоть до завершения уже грядущим (по отношению к нам), космическим человечеством акта Творения во вверенном ему мире… в ПЕРВОМ для человечества из таких миров.

      Так что слово благодарности Л.Н. Толстого (в книге «В чём моя вера?») древней Церкви, восприявшей, КАК СУМЕЛА, в преданиях о Христе главное: Откровение Бога, и пронёсшей его, НЕ БЕЗ ПОТЕРЬ, через века истории – не пустые слова, не “косточка” цензорам, как иногда думают. Тем более, что контекст этой похвалы – ВЕСЬМА нецензурен для «духовных» цензоров даже и современной нам России. Вчитаемся:

      «…Как  было  со  всеми  учениями:  браминизмом,  иудаизмом,  буддизмом,  так  было  и с  учением Христа.  Люди отступают  от учения  о  жизни,  и  из  числа  людей  являются  такие,  которые  берутся  оправдать  это  отступление.  Люди эти,  садящиеся,  по выражению Христа, на седалище Моисея, разъясняют  метафизическую  сторону  учения  так,  что  этические  требования учения становятся необязательными и  заменяются  внешним  богопочитанием — обрядами.  Это  явление  обще  всем  религиям,  но никогда,  мне  кажется,  это  явление  не  выразилось  с  такою  резкостью,  как  в  христианстве.  Оно  выразилось  особенно  резко потому,  что  учение  Христа  есть  самое  высшее  учение;  а  самое
высшее  оно  потому,  что  метафизика  и  этика  учения  Христа до  такой  степени  неразрывно  связаны  и  определяются  одна другою,  что  отделить  одну  от  другой  нельзя,  не  лишив  всё учение  его  смысла,  и  ещё  потому,  что  Христово  учение  есть уже  само  по  себе  протестантизм,  т.  е.  отрицание  не  только обрядных  постановлений  иудаизма,  но  и  всякого  внешнего богопочитания.  И  потому  в  христианстве  разрыв  этот  должен был  уже  совершенно  извратить  учение  и  лишить  его  всякого смысла. 

     Так  оно  и  было. Разрыв  между  учением  о  жизни  и объяснением  жизни  начался  с  проповеди  Павла,  не  знавшего этического  учения, выраженного  в  Евангелии Матфея, и проповедовавшего  чуждую  Христу  метафизическо-каббалистическую теорию,  и совершился  этот  разрыв окончательно  во  время  Константина,  когда найдено  было  возможным весь языческий строй жизни,  не изменяя его,  облечь в христианские одежды и потому признать  христианским. […]

     Христианская  церковь  со  времён  Константина  не потребовала  никаких поступков  от  своих  членов.  Она  даже  не заявляла  никаких  требований  воздержания  от  чего  бы  то  ни было.  Христианская  церковь  признала  и  освятила  всё  то,  что было  в  языческом  мире.  Она  признала  и  освятила  и  развод, и  рабство,  и  суды,  и  все  те  власти,  которые  были,  и  войны,  и казни, и требовала при крещении только словесного, и то только сначала,  отречения  от  зла;  но  потом,  при  крещении  младенцев, перестали  требовать  даже  и  этого.

     Церковь,  на  словах  признавая  учение  Христа,  в  жизни прямо  отрицала  его. […] Церковь раз  уступила  миру,  а  раз  уступив  миру,  она  пошла  за  ним. Мир  делал всё,  что  хотел,  предоставляя церкви,  как она умеет, поспевать  за  ним  в  своих  объяснениях  смысла  жизни.  Мир учреждал  свою,  во  всём  противную  учению  Христа  жизнь, а церковь придумывала иносказания <идеологические предтечи орехановского «богословия культуры». – Р. А.>, по которым бы выходило, что  люди,  живя  противно  закону  Христа,  живут  согласно с ним. И  кончилось  тем,  что <лжехристианский> мир  стал  жить  жизнью,  которая стала хуже языческой жизни…

      Но  пришло  время  и  свет  истинного  учения  Христа,  которое было в Евангелиях, […] через  так  называемых  сектантов,  даже  через  вольнодумцев  мира  проник  в  народ,  и неверность  учения  церкви  стала  очевидна  людям…

       Так, сами  люди  помимо  церкви уничтожили  рабство, оправдываемое  церковью,  уничтожили  сословия,  уничтожили  оправдываемые  церковью  религиозные  казни,  уничтожили  освящённую  церковью  власть  императоров,  пап  и  теперь  начали  стоящее на очереди уничтожение собственности и государств.  И церковь  ничего  не  отстаивала  и  теперь  не  может отстаивать,  потому что уничтожение этих неправд жизни происходило и происходит на основании того самого  христианского учения,  которое проповедовала  и  проповедует  церковь,  хотя  и  стараясь  извратить  его.

     Учение  о  жизни  людей  эмансипировалось  от  церкви  и  установилось  независимо  от  неё.

     У  церкви  остались  объяснения,  но  объяснения  ЧЕГО?  Метафизическое  объяснение  учения  имеет  значение,  когда  есть то учение жизни,  которое оно объясняет.  Но  у церкви не  осталось никакого  учения  о  жизни. У ней было только объяснение той жизни,  которую  она  когда-то  учреждала  и  которой  уже  нет. […] И  у  церкви  ничего  не  осталось,  кроме  храмов,  икон,  парчи и  слов.

     Церковь  пронесла  свет  христианского  учения  о  жизни  через 18  веков  и,  желая  скрыть  его  в  своих  одеждах,  сама  сожглась на этом свете.  Мир с своим устройством,  освящённым церковью, отбросил  церковь  во  имя  тех  самых  основ  христианства,  которые  нехотя  пронесла  церковь,  и  живёт  без  неё.  Факт  этот  совершился, — и  скрывать  его  уже  невозможно.  Всё,  что  точно живёт,  а  не  уныло  злобится,  не  живя,  а  только  мешая  жить другим, всё живое в нашем европейском мире отпало  от церкви и всяких церквей и живёт своей жизнью независимо от церкви.

     И  пусть  не  говорят,  что  это — так  в  гнилой Западной  Европе; наша  Россия  своими  миллионами  рационалистов-христиан, образованных и  необразованных,  отбросивших  церковное  учение, бесспорно  доказывает,  что  она,  в  смысле  отпадения  от
церкви,  слава  Богу,  гораздо  гнилее  Европы.

     Всё  живое  независимо  от  церкви.

      […] Учение  церкви  с  её  догматами,  соборами,  иерархией,  несомненно,  связано  с  учением  Христа.  Связь  эта  столь  же  очевидна,  как  и  связь  новорождённого  плода  с  утробой  матери. Но  как  пуповина  и  место  делаются  после  рождения  ненужными  кусками  мяса,  которые,  из  уважения  к  тому,  что  хранилось  в  них,  надо  бережно  зарыть  в  землю,  так  и  церковь  сделалась ненужным,  отжившим  органом,  который  только  из уважения  к  тому,  чем  она  была  прежде,  надо  спрятать  куда-нибудь подальше.  Как  только  установилось  дыхание  и  кровообращение,  — связь,  бывшая  прежде  источником  питания, стала  помехою.  И  безумны усилия удержать  эту  связь и  заставить  вышедшего  на  свет  ребёнка  питаться  через  пуповину, а  не  через  рот  и  легкие» (23, 437 – 441, 448).

     Художник-прорисовщик оказался при том хреновым пачкуном и халтурщиком; он испортил эскиз (этюд? чертёж?), заданный Свыше… набросок Мира и Человека, заданный Творением и Эволюцией (до того этапа её, когда продолжить её должно было само человечество как Со-Творец). Истинный образ пришлось РАСЧИЩАТЬ из-под ветхой шелухи дурно смешанных, пастозно уложенных красок — ложных ценностей и смыслов церковного идолопоклонничества.  Толстой — сумел узреть, ЧТО ТАМ. Хотя, безусловно — не спас ВСЕГО первоначального учения…

     Здесь кстати очень вспоминается уподобление Толстым церковных химер ДЕРЬМУ НА СКОРЛУПЕ,  которое только душит зародышу в яйце – истинной жизни человечества в духе и разумении.

     Уже в конце 1930-х гг. собирательница фольклора Тульского края С. Жислина записала со слов И.О. Шураева, рабочего в Туле, вот такую историю:

     «Один поп, миссионером он, что ли, назывался (поповских чинов я не знаю), только он большой шишкой на ровном месте был при церкви Спаса в Туле, и часто наезжал в Ясную. Он всё ездил ко Льву Николаевичу для беседы, уговаривал его вернуться к православию. Льву Николаевичу он очень надоел. Однажды, когда поп опять наехал, он, чтобы отвязаться спросил:

     — А если вы действительно являетесь вождями, то что от вас толку народу?

     — Да помилуйте, Лев Николаевич! Народ так тёмен, так невежествен — он, как цыплёнок, может задохнуться в скорлупе.

     — Да, вот именно! А вы, попы — то говно на скорлупе, которое заставляет цыплёнка задохнуться!
Повернулся — и пошёл себе в Чепыж» (Жислина С. (сост.) Рассказы о Толстом. Тула, 1941. С. 107).

      Эта история не выдумана народом, а, напротив, из-за позора попа – ушла в народ. 4 января 1908 г. Толстого навестил (и, действительно, уже не в первый раз), прот. Д.Е. Троицкий, священник Тульской Спасо-Преображенской церкви, исполнявший богослужения также и в городской тюрьме. Ездил он не по личной инициативе, а по тайному поручению Тульского епископа Питирима — склонить Толстого к “примирению” с Православной церковью. Разумеется, автору романа «Воскресение» такой гость, именно в статусе попа, не казался желанным… И вот тот самый разговор, ушедший со смехом в народ, в записи домашнего врача, секретаря и друга Льва Николаевича, Д. П. Маковицкого:

      «Священник в разговоре с Л. Н. употребил сравнение, что обряды — скорлупа яйца; она, когда духовная жизнь (цыплёнок) созреет, отпадает. Но пока она нужна. Л. Н. ответил ему, что скорлупа — тело, цыплёнок — духовная жизнь, а обряды — дерьмо на скорлупе» (Маковицкий Д.П. У Толстого. Яснополянские записки // Лит. Наследство. Т. 90. Кн. 3. С. 8).

     Всё верно, история церковного лжехристианства бездарно малёвана где не кровью – там уж, почти наверняка, дерьмом…

     Но Ореханов – скорее откажется от гонорария за очередную публичную лекцию или книжку (всегда – с затаённой хитро враждой к Толстому и его христианскому слову), нежели признает, что милое его сердцу православие – только неудачный и давно отживший своё ПЕЧВОРК. Как и на многих других страницах своей книги 2016 г., на страницах, развивающих концепцию печворка, он прибегает (отчасти “между строк”, с недосказаниями – то есть манипулятивно…) к излюбленному шарлатанами в науке приёму ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЯ: на этот раз «боговдохновенной» церковной религии – «рукотворной» религии Толстого. Приём вдвойне беспроигрышный, потому что, как мы только что и показали, религиозная мысль человечества В ЦЕЛОМ развивается каким-либо «-ВОРКОМ»: трудом “отсечения” (как в скульптуре) или “стирания” (в рисунке) лишних, временных или ошибочных, линий – ориентируясь на религиозный идеал, образ мира и человека в нём, заданный Свыше, от Откровения. Посмотрим, ЧЕМ, по-своему, он аргументирует свои утверждения для массового читателя (по книге «Лев Толстой. Пророк без чссти»).

     Прежде всего, конечно, он «вырывает» Толстого из духовно-эволюционной истории человечества, помещая в сомнительный кружок богоискателей-«индивидуалистов».

     На теоретическом уровне, знакомя читателя с научным понятием КОНЦЕПТА («то, что не просто мыслится, но также переживается, является предметом и генератором эмоций, симпатий и антипатий»), он как бы «выводит» сразу из-под действия данного понятия СВОЮ ЦЕРКОВЬ – у которой, ясный пень, не «концепты», а СВЯТЫЕ ИСТИНЫ догматического учения. «Концепт духовности» (? – Р. А.) у Г.Л. Ореханова – понятие, характеризующее эмотивную и рефлективную конституции ИНДИВИДА, «внутреннюю когеренцию», некий «способ слияния духовных волн (?? – Р. А.), воздействующих на ум и сердце человека», сливающихся неким способом, априори «таинственным и единственным для каждого человека» (Орех. – 2016. С. 94, 95).

     Может быть, может всё и так… Хочется спросить только мессира попа: с какого хрена ты, гандон обрюзглый, разожратый на московских профессорских харчах, относишь описанный мистический процесс исключительно к “лоскутным” евро-американским “печворкистам” с их мешаниной в башке? И по какому праву, на основании этой тощей ТЕОРИЙКИ ДЛЯ СКУДОУМНЫХ, ты переносишь французский, американский, МОСКОВСКИЙ печворкизм конца XX – начала XXI столетий на Льва Николаевича Толстого? Делом которого в 1880-1900-е гг. было – не СОЧИНИТЬ «новую религию», «индивидуальный» печворк, а проповедать ЗАБЫТОЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВОМ, замещённое церковной ложью, учение Бога и Христа? К тому, что ты описываешь – неплохо присоединяется, между прочим, БОЖЕСТВЕННАЯ БЛАГОДАТЬ. Хотя бы потому, что, “прикреплённый” младенческим крещением к твоей церкви, и даже молящийся, постящийся и посещающий храмы современный православный россиянин, ватриот, верный путинец и т. д., может жаловаться (и ОЧЕНЬ ЧАСТО жалуется!), что вовсе не испытывает никаких сакральных переживаний. Человек просто-напросто хорошо защищён от той ГИПНОТИЗАЦИИ ОБМАНА, о которой много писал, критикуя православие, Лев Толстой. Но попЫ твоей церкви или другие суеверы наверняка сообщат ему, что его не посетила «благодать» -- или иную подобную чушь.

     Да и те, кого «благодать» посещает, то есть те, кто подчиняет свой рассудок одурению церковью (как учением, так и храмовыми действами) – разве не пребывают в РАЗНОЙ степени подчинённости и не бредят Боженькой, мощами, Христом с богоматушкой – совершенно по-разному?

     «Высказывания данного человека <печворкиста. – Р. А.> о религии плохо или очень плохо соотносятся с нормативными представлениями о ней…» -- пишешь ты (Там же. С. 96).

      Это вы плохо своих попов в прошлые века экзаменовали и проверяли. Не исключая века 19 и даже 20-го… Ту околесную, которой они “просвещали”, как духовные авторитеты, мужиков по деревням… Иначе – трудно объяснить, почему за несколько десятков лет свободы в СССР от их «нормативных» речей переехавшие в город, получившие академическое образование люди великолепно и массово, в большинстве, очистились от восходящих к языческому жизнепониманию суеверий. Ваши же горе-«просветители» не справлялись с этим 1000 (тысячу!) с лишком лет!..

    Какой из двоих детей где-нибудь в 1920-х гг. больше узнает о Боге, об истинном христианстве: деревенский, «атакуемый» попеременно церковными по вере родителями, захожим в дом за подачками «батюшкой» и залётными из близлежащего города пропагандонами атеизма, или — ребёнок из соседствующей с этой деревней Толстовской Общины, обучаемый в свободной общинной школе вшивым-костлявым интеллигентом с намозоленными хлебным трудом руками, горящим взором и трещиной на пенсне?..

     Ах, КАК вы до сих пор тайно благодарите «товарища» по палачеству Сталина, который в одно десятилетие (с 1932 по 1943 гг.) и жестоко, атеизма ради, разогнал общины независимых христиан, и – сдружился в годы войны с вами, ради всё того же: вашей, полезной всякому ПРЕСТУПНОМУ политическому режиму, религиозной ЛЖИ!

     Для Толстого-христианина 1880-1900-х гг. была аксиоматичной невозможность нравственной жизни «по преданиям мира» — без основы в религиозной вере. При этом религиозные учения пресловутых «исторических конфессий» обличили в его глазах свой характер именно МИРСКОГО предания, совмещающегося в практической жизни не только с деланием, но и с ОПРАВДАНИЕМ грехов. Так что жизнь церковного обрядовера – это пролонгированное уже на 2000 лет ГРЕХОПАДЕНИЕ (т.е. предпочтение земных, для животной жизни, первобытных законов – законам Бога для сына Его, разумного существа человека), а по отношению к Христу — пролонгированные надругательства и РАСПЯТИЕ. Ореханов же – представляет необходимым условием и признаком христианской религиозности именно конфессиональность и проистекающую из неё подчинённость человека догме «своей» церкви, посредничеству «своего» духовенства. Вот его откровение, вероятно, из практики «церковно-педагогической» промывки мозгов:

      «…Исходной точкой рассуждений для меня является такое понимание религиозности, при котором человеком признаётся существование Бога или Абсолюта (Высшей Силы), влияющего на его индивидуальную жизнь и на жизнь всего мира.

      При этом, если человек позиционирует себя приверженцем традиционной конфессии, то мы можем говорить о его конфессиональном опыте. Венчает этот перечень христианство как индивидуальный опыт веры в Христа, признание Его роли в деле спасения человека и стремление жить по Его заповедям» (Орех. - 2016. С. 97).

      То есть веры христианской, последования Христу – как таковой, и нет. Есть – еврейские, Моисеевы заповеди, некогда организовывавшие примитивно-патриархальную жизнь в еврейских царствах – в рамках тогдашней еврейской веры, то есть низшего, чем христианское, общественно-государственного жизнепонимания язычников и евреев. Есть – идолопоклонство Иисусу как особому спасающему богу. Есть, наконец — «конфессиональный опыт» мистических переживаний, продуцируемых мозгом обрядовера, поражённым церковной пропагандой и чувственным воздействием храмовых интерьеров и действ.

     И это – всё! Больше ничего нет. Больше – ничего не требуется от РЯДОВОГО поклонника православия!

     Ну, и ЧЕМ это не ПЕЧВОРК – ДРЕВНИЙ, восходящий к первым двум столетиям христианства, когда мозги язычников и евреев НЕ ОСИЛИЛИ постигновения нового, христианского понимания жизни? (А те умнейшие, кто осилили – испугались того, что поняли, ИСПУГАЛИСЬ РАСПРАВЫ ОТ КНЯЗЕЙ МИРА, и предпочли скрыть от себя и от других.)

     Г.Л. Ореханов-теоретик (психолог, прежде всего) выделяет четыре стадии в эволюции религиозности индивида:

      1.БОЛЬШАЯ ТРАНСЦЕНДЕНЦИЯ – сводящаяся для жертвы поповской пропаганды к «ошеломляющему» (!) “открытию” (с навязчивой “помощью” попа или настырной бабки) мистических “смыслов” Благой Вести и Воскресения (Орех. – 2016. С. 98). В более широком смысле это – то, с чего начинается не только первичное религиозное возращение (или оболванивание!) человека, но и ПРЕОБРАЖЕНИЕ, духовный кризис, подобный пережитому Л.Н. Толстым во второй половине 1870-начале 1880-х гг.

     Так что Большая Трансценденция может быть не обязательно замусориванием мозгов детей и простецов давно отжитыми догмами «веры предков», но и тем, чем должна быть и для всякого человека, и для человечества в целом: УГЛУБЛЕНИЕМ познания и понимания Бога, мира и ЕДИНОГО смысла нашей жизни, нашего места в ней – в служении общему нашему Отцу, Богу.

     2. Важнейшая для поповской пропаганды стадия – вторая: ПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ индивидуального религиозного опыта. Для поповских рабов это – «личная встреча с Богом-Личностью и появление опыта личного бессмертия» (Ореханов – 2016. Там же). Далее – распутье: большинство удовлетворяются этим, древним ПЕЧВОРКОМ «матушки-церкви», паразитирующим на витальных (голод) и онтологических (смерть) фобиях индивида и на стайно-животных (вожак, Сильная Личность, “родная” территория…) атавизмах их психики. Меньшинство же, не удовлетворённое догмой – задумывает, как молодой Толстой в 1857-м, «основать» религию сызнова, то есть, по мысли Г. Ореханова: «выстроить свой печворк — индивидуальную, лоскутную, религию» (Там же. С. 99).

       Ореханов — теоретизирующий психолог и богослов — не забывает, как мы видим, ни на мгновение и о практике. Он назойливо “долбит” читательское сознание образом этакого Когтистого-Зубастого Льва (по фамилии Толстого), ДЕРУЩЕГО ЛОСКУТЬЯ из якобы целостного и органичного, даже «боговдохновенного» учения Православной церкви, а так же предпочительные “лоскутья” перетолкованных образов и смыслов — из Евангелий…

      На деле печально известная книга Толстого «Соединение и перевод четырёх Евангелий», разгромленная Орехановым на страницах «Пророка без чести» — здесь малопоказательна. Это трудоёмкая, но по существу скороспелая и ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ работа Толстого 1-й половины 1880-х гг., выразившая отчасти пережиток (но уже только ПЕРЕЖИТОК!) его заблуждений о необходимости «переосновать» христианство. В те же годы, судя по манифестации автора в работе «В чём моя вера?», он уже пришёл к осознанию, что нужно не «основывать», не выдумывать свежий пэтчуорк, а – просто дать разуму и сердцу чистую духовную пищу ЕВАНГЕЛЬСКУЮ. К несчастью, перемешанную в Евангелиях с мусором еврейских и ранне-церковных спекуляций. Всё равно, как на базаре покупатель отбирал бы хороший лук, который подлая торговка смешала с подгнившим, с шелухой, с мусором… А Ореханов – как раз такая торговка, которая  непременно будет лаяться: «Та ты не перебырай! У мяне жа он весь харошой, харошой!..»

     Успех или провал поповской пропаганды на втором этапе создаёт возможности для вариативности и на ТРЕТЬЕМ этапе восхождения человека к Богу (или – уже топтания на месте, в случае, если пропаганда удалась):

     3. Личная ВСТРЕЧА С ХРИСТОМ: «Воскресение Христово, Пасха, победа над смертью и торжество вечной жизни».

      У тех же, кто от попов свои головки хоть отчасти уберёг -- позиция совершенно иная. Ореханов называет её «морально-педагогической», с «нравственно-центрированным» пониманием Евангелия (Орех. – 2016. С. 99). Спасение человека и человечества – в понимании и следовании проповедям Христа, в которых выразилось учение нового, ВСЕМИРНОГО, жизнепонимания, соответственному общему развитию знаний и усложнению жизни людей.
      
    Обратим внимание, что «морально-педагогическая» позиция, как подаёт её в книге Г.Л. Ореханов, не более чем искажённое по сравнению с “чистой” догмой, но ДОПУСТИМОЕ в рамках современных условий, исповедание ПРАВОСЛАВИЯ (и иных исторических конфессий в христианстве). То есть те, кого церковники некогда обозвали «толстовцами», все свободные (духовные) христиане, те, постиг, благодаря Льву Николаевичу, христианство «не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание» – в теории Ореханова третьей стадии духовно-религиозной эволюции не достигают вообще, оставаясь на второй – то есть на стадии исповедания выдуманной личной веры, ПЕЧВОРКА.

     И вот к этим-то отщепенцам, остановившимся в духовном развитии – сметает Ореханов Льва Николаевича и его учеников!

     Наконец, стадия ЧЕТВЁРТАЯ. То понимание Бога, к которому мучительно прорывался Толстой и которое мы воссоздали, как сумели, на страницах нашей книги с первой её главы. То новое понимание, основой которого является осознание человеком не только Христа, но всякого человека сыном Бога – единосущным по духу и разумению, потенцией Личности НЕ ЗЕМНОЙ, Личности Бога – Богом. И – прозрение о человечестве-Творце, соединённом в Боге и жизни вне известных нам условий земных трудов и вне известных нам времени и пространства.

     Для церковного же обрядовера предстоит лишь – высший модус всё той же, ВТОРОЙ, стадии конфессионального обрядоверия и идолопоклонства (ХРИСТОпоклонства):

     «…Признание Христа не только великим Учителем жизни, но воплотившимся Богом, моим Спасителем» плюс «высшая форма соединения с Богом» в храмовой действе т.н. евхаристии (Ореханов – 2016. Там же).

      Как мы видим, приводимая Г. Ооехановым схема религиозного «восхождения» человека  достаточно ВЕРОЯТНА и может быть нами условно принята. Не принимаем мы – ТРАКТОВОК, которые Георгий Леонидович, профессиональный не только богослов, но и психолог-манипулятор, «попутно» включает в свою схему. Как мы показали, из самой теоретической этой модели С РАВНЫМ ВЕРОЯТИЕМ (если исключить ЧСВ и “хотелки” Ореханова и его единоверцев) можно охарактеризовать как ПЕЧВОРК и само православие. Примкнувший к его исповеданию человек так или иначе ИНДИВИДУАЛЬНО осмысливает и в разной степени применяет в жизни то учение «своей» церкви, к которому номинально принадлежит. Потому что само это учение – тоже ПЕЧВОРК, и достаточно древний, малопригодный для современного человека, даже для поклонника церкви. Доверие фантазиям о пасхе, мистическом спасителе или евхаристии – тоже индивидуально, то есть принадлежит ВТОРОЙ стадии духовного опыта, на которой “застревает” православный обрядовер. В реальности на третью и четвёртую выходят — как раз недогматические, духовные христиане, признающие именно УЧИТЕЛЬСТВО Христа и пример его земной жизни главными для себя, а сами эту жизнь и учение не отделяют от ЕДИНОЙ ОСНОВЫ ВСЕХ ВЕЛИКИХ РЕЛИГИЙ МИРА, как и делал Лев Николаевич Толстой.

* * * * *

      Теперь – от теорий к практике. Внушив читателю означенный нами выше «когтистый», хищный образ Толстого-«раздирателя», разрушителя веры, Г. Л. Ореханов из своей научно-социологической статьи 2016 г., на которую мы уже ссылались выше, переносит на стр. 263 – 265 «Пророка без чести» ряд «убедительных» иллюстраций мнимого «совпадения» вероисповедания Л.Н. Толстого с «изысками» современных, молодых прежде всего, печворкистов, обитающих в странах «бездуховной» Европы и в США (Москва златоглавая, в которой г-н автор проживает, отчего-то в его наблюдениях не участвует).

      Приведём несколько общетеоретических положений и иллюстрирующих их “аргументов” Ореханова — по более серьёзному тексту статьи 2016 г. в научном сборнике «Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке», № 4 за 2016 год:

      «…Очень интересное явление духовной жизни Европы последних сорока-пятидесяти лет – так называемая пэчворк-религиозность… Речь идёт о том, что в условиях дальнейшей секуляризации и плюрализации так называемого «религиозного поля» религиозность современного молодого человека, живущего в Европе, строится на основе соединения «лоскутков», на первый взгляд между собой ничем не связанных. […]

      Процесс  формирования  «лоскутных  религий» тесно связан с индивидуализацией жизни, которая и приводит к появлению «индивидуальной правды» и, соответственно, индивидуальной религии. […]

      Речь идёт о том, что в эпоху постмодерна следует говорить о появлении нового формата веры, который оказывает значительное влияние на индивидуальные, социальные и культурные аспекты жизни современного человека и является вызовом для Церкви (!! – Р. А.).

      Сегодня в Европе традиционные церковные сообщества теряют своё влияние, но одновременно с этим социологические опросы фиксируют усиление интереса к маргинальным (альтернативным) формам религиозности. В этой ситуации уже неправильно говорить о секулярном процессе, протекающем линейно, и предпочитают употреблять слово «плюрализм»: религия вовсе не уходит из
пространства современной жизни, но приобретает очень специфические черты.

     Для  современного  европейца  «религиозное» становится  средством  противостоять  хаосу  современного  мира  с  его  драматическими  политическими  поворотами  и  контрастами...  Чем  сложнее  и  непонятней становится мир, тем сильнее в нём тоска по такой духовности,  которая  даёт  направление  и  смысл повседневной жизни. Человек вынужден сам конструировать смысл своего бытия, существует очевидная потребность обрести «новую надёжность» и осознать себя чем-то большим, нежели только случайным продуктом эволюционного процесса…

      Эта жизненная опция имеет важную дополнительную  функцию.  Она  позволяет  индивидууму  выделиться  из  социума,  являясь  своеобразным  протестом  против  доминирования культуры, основанной на рациональности, протестом против мира модерна, в котором не остаётся места тайне, причем церковная и теологическая аранжировка этой тайны современного европейца уже не устраивает. […]

      Человек постмодерна проявляет интерес к дзен-буддизму и фен-шуй потому, что испытывает глубокую потребность «в таких практиках, которые интегрируют дух, душу и тело и не оставляют их наедине и исключительно перед “математически-рациональной” стороной жизни  человека,  детерминированной  естественнонаучной картиной мира.

     Итак, зерном нового понимания религиознсти, её сутью, является стремление иметь «собственного Бога», который может быть непонятен и неубедителен для других, но для самого индивидуума  представляет  собой  абсолютный  жизненный ориентир» (Ореханов Ю. Л. Пэчворк-религия Л.Н. Толстого // Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Сб. ст. 2016. № 4. С. 100 - 101).

      Здесь мы намерены сэкономить время – своё и читательское – и силы, и, не повторяясь, отослать читателя к той части Главы Первой нашей книги, в которой приведён небольшой, но опирающийся на НАУЧНЫЕ данные, экскурс в историю явления в мире исторического христианства. По сути, описание Орехановым религиозного кризиса «эпохи постмодерна» гоже и для характеристики схожего кризиса в ЯЗЫЧЕСКОМ мире – с экзистенциальной неудовлетворённостью, поисками (например, в восточных культах) «новых форм религиозности», отзывчивого, “живого и тёплого”, личного Бога… наконец, с распространением ХРИСТИАНСТВА как поклонения Богу Неведомому, которому служители языческих культов так же отнюдь не обрадовались…

     Ясный пень, Льва Толстого наша аргументация от причастности к печворку не отмажет. Но мы и не ставим в данной части Главы Пятой такой задачи. Повторим: ПЕЧВОРК БЫЛ ВСЕГДА – как форма взаимоотношения несовершенного человеческого разума с неполно и неточно воспринятым Откровением Бога В СОЧЕТАНИИ с фрагментарными много веков знаниями о мире и о себе…

      Чем более совершенно знание наук, дисциплинированней, подчинённей логике разум – тем глубже осмысляется передовыми людьми Откровение. Знание же Божьего научения о доброй и разумной жизни, следование ему – всё больше и больше освобождает время жизни, ресурсы и силы человека на познание и совершенствование мира и самого себя.

      Далее в своей статье Юрий (здесь он Юрий) Леонидович Ореханов стремится дистрактировать (сбить с толку) даже самых относительно умных и скептичных из своих читателей, приводя иллюстрирующие вышеприведённую теорию примеры из публикаций европейских социологов и психологов:

     «Опросы школьников Германии и Австрии показывают, что религиозный вопрос для респондентов сегодня носит предельно приватный («во что я верю, это моё личное дело»), релятивный («что есть правда, не знает никто») и функциональный характер («а что мне лично даст вера?»). Характерной особенностью такой религиозности является последовательно проводимое дистанцирование от каких-либо конкретных исторических религиозных традиций, в том числе и христианских, и каких-либо конкретных, определённых,  жёстких  вероучительных  выводов  и установок.

       Это приводит, в свою очередь, к причудливому сочетанию самых разных религиозных практик. «Моя  религия»  может  быть  выстроена  из  буддистской  медитации,  шаманского  экстатирования, японских и китайских практик с дополнением элементами психотерапевтических приёмов и ревитализацией архаических культов и обычаев.

      …Главным признаком «лоскутной религиозности» является игнорирование любого «предания». Новая религиозность понимает религию и религиозную традицию совсем не так, как  эта  последняя  привыкла  сама  себя  осознавать. […] Именно поэтому сегодня уже никого не может удивить то обстоятельство, что на вопрос «Зачем нужно любить ближнего?», заданный «из христианской традиции», исследователь получит ответ: “Это полезно для моей кармы”»

     Кроме того, излагает Ореханов, «лоскутная религия» “увёртывается” от реальности ужасов, страданий жизни и неизбежного её финала, смерти: она «максимально ориентирована на жизнь “здесь и теперь”». Наконец, «унификация этических представлений различных религий и приписывание им якобы одинакового взгляда на Добро и Зло» -- ещё один, как стремится доказать Ореханов, общий признак равной «печворковости» Льва Толстого и европейских подростков начала XXI века (Там же. С. 102).

     По «законам жанра» доказывает это далее Г. Ореханов – уже цитатами из текстов самого Л.Н. Толстого, и, тоже по «законам жанра», ПРЕДСКАЗУЕМО подбирает Ореханов цитатки не откуда-нибудь, а, по преимуществу, из ЛИЧНОГО ДНЕВНИКА Льва Николаевича и его ЛИЧНЫХ писем, например, другу-единомышленнику В.Г. Черткову. То есть – «в дело» идут источники, в которых Толстой, в отличие от работ, готовившихся специально для публикации, не подбирал точных выражений и сохранял желаемый Ореханову ЛИЧНО-ИНТИМНЫЙ тон дискурса (с самим собой, с Богом или с эпистолярным собеседником). 

       Как по нотам, предсказуем и «научный» вывод автора статьи:

      «Религия и религиозность Л.Н. Толстого была ярким примером лоскутной религии в том смысле, о котором она была охарактеризована в первой части данной статьи. Фактически писатель сконструировал свою религиозную проповедь из отдельных отрывков Евангелия, философских трактатов, изречений мудрецов всех времён и народов.

     Проповедь Л.Н. Толстого строится в негативе на основе  полного  отрицания  и  отвержения  какого-либо предания и конфессиональности, и в этом она очень приближается к тем религиозным построениям, которые имеют место в современной молодёжной среде. В позитиве религия Л. Толстого строится на основе сочетания нескольких базовых концептов, из которых писатель создает два главных интегральных понятия – «инстинкт божества» и «разумная любовь». Писателя сближает с современной религиозной ситуацией ещё один важнейший момент: для него главным критерием подлинности  является  собственный, индивидуальный, неповторимый религиозный опыт» (Там же. С. 105).

      Конечно, многое в этом «выводе» СЛИШКОМ далеко от правды, чтобы не быть нами отмеченным. Например, то, что Толстой всё-таки не «подрал» из евангелий желаемых «лоскутьев», а — СОЕДИНИЛ ТЕКСТЫ В ЛОГИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ, убрав очевидные нелепости и поздние вставки. Он не справился, местами даже и отвратительно накосячил, с ПЕРЕВОДОМ всех евангелий. Но смысл отдельных, значимых для понимания учения Бога и Христа мест — всё-таки ВОССТАНОВИЛ, а не «исказил».

     Влияние на христианское сознание Льва Николаевича «философских трактатов и мудрецов всех времён и народов» не было до конца жизни яснополянца ни диктаторским, ни даже определяющим. Скорее, сам Толстой, выполнив с членами семьи и помощниками переводы на русский язык фрагментов и целых небольших сочинений многих ранее неизвестных или малоизвестных российскому читателю авторов — своеобразно определил их «судьбу» в России. Для Толстого главным было СООТВЕТСТВИЕ УЧЕНИЮ ХРИСТА мысли в реальности даже ОЧЕНЬ далёкого от христианского жизнепонимания автора. Поэтому в том же «Круге чтения» часто не переводит точно, а ПЕРЕСКАЗЫВАЕТ суждения и целые сочинения ни в чём не повинных собратьев по перу писательскому или философскому… Отрывки «из Канта», в обратном переводе на немецкий – вряд ли бы опознал сам Кант… А новеллы «Бедные люди» или «Сила детства» -- настолько филиграннее подлинных текстов В. Гюго, что по сей день многими в России почитаются за сочинения самого Л.Н. Толстого.

     Это как раз Ореханов в проанализированной нами статье (текст которой частично вошёл в розовый талмуд того же 2016 г. – см. стр. 262 - 266) КОНСТРУИРУЕТ мнимую сопричастность Л.Н. Толстого эзотерическим метаниям европейской молодёжи. Толстой же – собирал настоящий христианский КРУГ ЧТЕНИЯ, иллюстрирующий РАСЧИЩЕННОЕ, как древняя икона, РЕСТАВРИРОВАННОЕ им новозаветное Благовестие Христово.

     Что же касается отвержения изжитых собой форм конфессиональности, выстраивания оппонирующих традиционализму «интегральных» и простых концептов, неортодоксального «внутреннего», личного религиозного опыта и пр. – с такого печворка начинала свою ПОДЛИННУЮ историю и возлюбленная Орехановым Церковь исторического (лже-)христианства. Её настоящая история науке известна, и не оставляет никаких шансов для надуманного Г.Л. Орехановым противопоставления «печворку» Л.Н. Толстого и первых христиан — «святых истин» возлюбленного им «боговдохновенного» православия.

* * * * *
      Итак, что в целом мы можем ответить Г. Ореханову на его характеристику «розового печворка» Л.Н. Толстого?

       Очень похоже, во-первых, что поддельная, МАРГАРИННАЯ вера – не с Толстым явилась. Что это – церковное «христианство», а не его критика Толстым и не евангельская проповедь Льва Николаевича. Во всяком случае, «византийские», то есть ИМПЕРСКИЕ, истоки церковной веры – намекают на это. Имперское и христианское жизнепонимания – несовместимы. Империи убивают и воюют. Империя свершила казнь Иисуса Христа. Дабы выжить и быть официально принятым в империях Римской, Византийской, Российской, в Германском Третьем Рейхе… – христианству неизбежно нужно было мутировать, «омаргариниться» -- местами до собственной противоположности.

     На наш взгляд, римский и византийский “маргарин” в мозгах как Леонтьева, так и Ореханова выказывает себя не только греховной жизнью в миру первого из них (о личной жизни Ореханова мы ничего не знаем, хотя упитанная его морда свидетельствует об успехах в чём угодно, кроме жизни духовной…), но и общей неприязнью к персоналиям своих исследований, не только с метафизическим, но и с гео- и даже социально-политическим уклоном, которую выказали оба: Леонтьев, весьма деликатно – преимущественно к Ф.М. Достоевскому, Ореханов же – иногда с плохо скрываемой злобой, раздражением – напротив, почти исключительно к Л.Н. Толстому. Между тем как для истинного христианина – не важен был бы церковный, государственный, геополитический урон от «ереси», исповедуемой заблуждающимися сестрой или братом, а важно было бы состояние его сознания (иначе – «душевное» состояние). Допустим, что «розовость», как настаивает Г. Ореханов – ложное, не христианское, сентиментальное душевное благорасположение заблуждающегося Толстого. В таком случае, оно может быть достойно увещевания (как увещевают ребёнка в его детской наивности) при жизни заблуждающегося, и сожаления – после его кончины. Ореханов – не сожалеет. Скорее – ненавидит Толстого за влиятельность его личности, его устного слова, продолжающуюся и через более чем 100 лет после кончины писателя.

                ______________________________