Дети Декабря, часть III

Глава VI


Суббота и воскресенье давно перестали означать для Анны выходные. Уик-энд приносил заработок в ресторанном джаз-бэнде, сопоставимый с остальными будними днями. Репертуар был выигрышно узок и почти не менялся с годами: несколько ритмичных пьес с навязчиво-запоминающейся мелодией, чуть реже – классика в джазовой интерпретации, а под занавес – пара-тройка сентиментальных баллад. Импровизаций не случалось: как гласит известная истина, у плохого музыканта три штампа, у хорошего – триста. Но миф о «спонтанном музицировании» джаз-бэнда был нужен для поддержания имиджа и репутации престижной ресторации в центре Парижа.

Посреди недели, после музыкального репетиторства на дому, Анна иногда встречалась с ровесницей-парижанкой, красоткой и модницей, мадам Милен Жаке, за чьими хрупкими плечами было два расторгнутых брака, солидное состояние от одного из экс-мужей и несколько десятков разбитых мужских сердец; скальпы экс-любовников можно было вывешивать в зале амурной славы, но подруга Анны относилась к счастливо-беспечной категории людей, коих никак не занимало и абсолютно не трогало любое прошлое.

Эти встречи напоминали появление двух совсем непохожих планет в одной орбите. «Орбитой» становилась то квартира Анны, то кафе близ её дома. Но при всей несхожести судеб, характеров и восприятия, Анечке было легко и комфортно общаться с мадам Жаке, женщиной неглупой и образованной в главном – жизненном опыте; это чувство не исчезало в любые дни её жизни, начиная с момента ресторанного знакомства несколько лет назад. Быть может, оттого они, внешне странно, интуитивно потянулись друг к другу.

Милен привычно-бойко позвонила в дверь и впорхнула в жилище Анны, дружески обнявшись с хозяйкой и без церемоний пройдя в знакомую комнату. Она с врождённым кокетством вытянула стройные ноги и неторопливо зажгла тонкую дамскую сигару.

– Вижу, ты сегодня в прекрасном расположении духа, подруга – улыбнулась Анна и присела напротив. – Чай, кофе?

– Да ладно, не утруждай себя ничем. Просто, зашла поболтать на часок. Сегодня вечером – в ресторан. Очень важное свидание – прыснула Милен.

– Кристоф – понимающе кивнула Анна.

– Он самый. Мой прекрасный любовник, в меру щедрый и нескучный… по мужским меркам. Но ты же знаешь, что мужчины – сущие дети. По его приглашению и пафосу я через пару секунд поняла, что он собирается сделать предложение.

– А ты? (Анна, совершенно неожиданно, услышала собственное учащённое сердцебиение, хотя Кристофа она знала только со слов подруги).

– Аню, но ты же меня знаешь… В третий раз в одну реку, хоть и в разные воды, но это ничего не меняет. И, потом, я не знаю, как твои русские, но французы – болваны. Кто из наших писателей выдумал теорию о том, что для современной женщины, тем не менее, нет ничего важнее брака? Не этот пошлый Блезак в своих романчиках?

– Даже не знаю, о ком ты – не читаю любовную беллетристику из дешёвых книжных лавок и дамских журналов.

– И не трать время – кивнула Милен. – Я тут совсем недавно от души посмеялась…

Анна улыбнулась, предчувствуя новую интересную мысль. Что ни говори, а мадам Жаке, при всём её защитном цинизме, была умницей.

– Так вот, этот Блезак в самохвалебном интервью об очередной своей однодневке изрёк, что более всего на свете женщины любят… красивых мужчин-пустышек. Потому как эту пустоту они могут заполнять в силу величины своих личных фантазий о несуществующих достоинствах кавалера. Как Ларина с Онегиным, например…

– Онегин – не пустышка, Милен – резко вскинула голову Анна.

– Это неважно, ты ведь меня поняла, да? – примирительно улыбнулась Милен. – Так рождается феминизм, подруга. Этот Блезак всех нас держит за дурочек. Всех, поголовно. Как и мой Кристоф, который искренне предполагает, что осчастливит меня через пару часов новым кольцом – вновь прыснула мадам Жаке. – А я не нуждаюсь во всех этих «доказательствах верности».

– Твой ответ – Нет – не вопросительно, а устало-утвердительно произнесла Анна.

– Разумеется. Нет, конечно. Так что, мой милый любовник Кристоф, когда наши желания взаимно совпадают, мои стройные ножки встретят утро в твоей спальне. Под настроение, я даже сготовлю тебе завтрак. Но не требуй от меня большего и не думай, что ты способен сделать меня счастливой. Или – катись ко всем чертям! – звонко рассмеялась Милен.

Анна как-то грустно приумолкла и поймала себя на ощущении, что привычная лёгкость в дружеском трёпе с подругой куда-то испарилась. Милен поняла без слов.

– Ладно, Аню, ты у нас сентиментальная русская, прости. Жалко его? Вот это напрасно, поверь.

– Нет, не его. Мы с ним совсем не знакомы. Тебя – тихо, но твёрдо произнесла она. – Знаешь, что бы там ни случилось в прошлом, нельзя же так…

Милен зажгла новую сигаретку и лишь едва заметная неловкость привычного действия выдавала её лёгкую нервозность от слов подруги.

– Прости, но насмотрелась на тебя. В том числе. Как этот ловелас Джо отравил твои лучшие годы. И мой негласный девиз в отношениях – Easy, Easy! – как говорят англичане. Не надо Анны Карениной и прочих драм русских классиков. Сыта по горло в свои 37. Как и ты.

С минуту обе помолчали. Это не было взаимной женской обидой – скорее, новым диалогом без слов. Но с пониманием. Анна вспомнила, что в день знакомства с Милен с ней рядом присутствовал кавалер. Который «тонко» и предполагая, что никто не заметит, бросал похотливые взгляды на «русскую француженку», позабыв о собственной пассии. Милен и вида не подала. Но день спустя без сожалений выставила любовника за дверь и произнесла «Спасибо, подруга. Нужен – забирай себе, но я не посоветую». Они рассмеялись и превратились в закадычных приятельниц, объединённых общим разочарованием.

Анна тихонько приобняла подругу, прервав паузу:

– Я заварю наш любимый чай и расскажу тебе кое-что.

– Конечно. Только, не переживай, хорошо?

Она ощутила вновь вернувшуюся лёгкость общения. Милен любила доверительно поболтать, но умела и выслушать. Обычно, это вещи несочетаемые, даже у женщин.

Через несколько минут Анна выложила всё о Мишеле. Как с первого взгляда поняла, что он русский, как подсознательно, не признаваясь самой себе, надеялась на новую встречу, как искренне корила себя за излишне холодный тон в том коротком диалоге в кафе. А ещё – за то, что упустила естественный повод договориться о новой встрече, чтобы вернуть рукопись. Которую, впрочем, пока даже не начала читать из-за занятости в минувшие выходные.

Милен вновь закурила и поразмышляла секунд 30.

– Русский. Журналист, несостоявшийся писатель… Сколько ему лет?

– Знаешь, на вид он лет на 7-8 помладше меня. И полагает, наверное, что мне, как и ему, под 30. Мне же никто не даёт мой истинный возраст – выложила Анна свой главный комплекс.

– О, да для тебя это серьёзно, как я вижу, – сочувственно произнесла Милен.

– Сама себя не узнаю последние пару дней – вырвалось у Анны, хотя ещё секунду назад она собиралась всё отрицать даже лучшей и единственной подруге.

– Хочешь знать моё мнение? Охотник за юбками или банальный нарцисс, уже успевший окружить тебя иллюзорными фантазиями. Но… (Милен, при всей доверительности их общения, тем не менее, слегка замялась).

– Скажи, я не обижусь. Делить нам некого и нечего.

– Быть может, тебе и стоит на время пуститься в эту интрижку-авантюру, но не ныряй слишком глубоко. Не доверяй и не доверяйся сверх разумной меры. Как… сама знаешь – кому, в своё время. Прости. Но уверена, попади ты сейчас в Нью-Йорк, кинешься разыскивать его повсюду. И до сих пор ждёшь письмо или телеграмму. Так что, развейся. Если пожелаешь.

Милен с удовольствием допила чай под молчание Анны. Потом засмеялась:

– Ну, что ещё ты ожидала от меня услышать? А вообще, не бери в голову. Мне пора к своему болвану-Ромео. Дня через три тебе телефонирую, хорошо?

Они крепко обнялись, опровергая неумно-обобщающие теории об отсутствии настоящей женской дружбы. Уже в дверях Анна, словно разговаривая сама с собой, тихонько произнесла – «если он ещё появится».

Милен услышала.

– Появится. Или, я совсем ничего не смыслю – ни в мужчинах, ни в жизни – улыбнулась она.


Странно, но ещё с месяц Анна так и не удосужилась хотя бы открыть рукопись Мишеля. Помимо музицирования в ресторации и частных уроков на дому, она естественным образом находила занятия и в свободное от заработка время, от новых посиделок с Милен, предсказуемо расставшейся с Кристофом, до мелких домашних дел, вроде вышивания кофточки. Сам Лафрен, словно смущаясь возможной «рецензии» Анны, ни разу не появился в кафе близ Елисейских полей в те дни, что там посиживала она.

Жизнь в Париже, как и прежде, потекла неспешно и малособытийно, особенно по меркам европейской столицы, не говоря уж об Америке. Даже всё более тревожные политические новости и небольшой, но стабильный рост цен шли мимо сознания Анечки. Настоящее – до поры-до времени – пылилось на её книжной полке, аккурат между любимыми лет с 17-ти Гюго и Моруа.   




Глава VII


Издатель Жинол, заказав кофе, улыбался и перечитывал письмо, только что доставленное из Америки. Старый циник! – думал он про себя – жаль, чёрт подери, что сегодня нельзя выпить с тобой, как прежде. Шантор, добравшись до Бостона к старшей сестре Жюльен, ещё 30 лет назад вышедшей замуж за американца, с привычной деловой хваткой осваивался в реалиях Нового Света.


– Приветствую, дружище! Я здесь всего-то с неделю, но Америка быстро упраздняет европейский этикет. Бостон, куда я попал, не лучшее место на Земле, но сегодня – одно из самых безопасных. Правда, тут проживают сплошь консерваторы, которые гордятся, что их предки в ста поколениях истребляли индейцев и хлебали ковбойское пойло в деревянных барах. Цвет нации и культуры, так сказать (Жинол буквально ощущал, как Шантор цинично хохочет над этими строками).

– Но, пускай я и чужак из «отсталой» Европы, я эмигрировал к родной сестре и с солидным капиталом. Есть money – no problem. Это они уважают, мои набожные бизнес-соседи. Ведь Бог, по их светлому разумению, любит тех, кому даёт деньги. И наоборот.

Ладно, это всё лирика Нового Света, Жинол. Я тут времени даром не теряю. Помимо иных бизнес-проектов, думаю прощупать издательства – но не из частичной благотворительности, как в старушенции-Франции, а только ради прибыли. Новый Марк Твен не отыщется, но он и не нужен! На американском Юге могут пойти в большой тираж какие-нибудь сопливые истории о благородных ковбоях, воздыхающих посреди кактусов о длинноногих белокурых девицах, каждая из которых, как и наш рыцарь с кольтом, само воплощение красоты и целомудрия. Это даже перспективнее историй писаки-Блезака о горячих южных любовниках для француженок-итальянок.

Посему, старина Жинол, если надумаете покинуть Францию, я попробую посодействовать, едва получу гражданство и переберусь, как и планировал, в Нью-Йорк. Это лишь вопрос времени.

Пускай, его и немного для Европы, по моим прогнозам. Помните наш последний разговор? Так вот, Америка, храни её Господь и сам чёрт, в географически выигрышном положении. Если усатый неврастеник подомнёт всю Европу и завоюет СССР, с ним придётся договариваться о новом переделе Мира. Если ему дадут прикурить русские и англичане, можно присоединиться к ним, когда исход кампании станет очевиден.

Жму руку, старина! Привет Парижу, но передайте ему, что я не соскучился – пошутил напоследок Шантор, в коем всегда, непостижимым для Жинола образом, естественно сочетались цинизм, меценатство, бизнес-хватка и жизнелюбие.


Жинол допил кофе и заказал ещё чашечку. Он живо вспомнил позавчерашние дебаты с главредом Le Petit Parisien месье Дени о Гитлере и будущем Европы. Высказал мысль о том, что после окончания Первой Мировой Старый Свет напрасно превратил Германию в нерукопожатого изгоя, тем самым заложив фундамент для реваншизма. На что циничный Дени спокойно парировал, что в большой политике не место сантиментам, гуманизму и милосердию. Он считает, что Европа своей ложной благотворительностью могла, напротив, оказать медвежью услугу Германии – а вот теперь возрождённая своими силами страна c «правильными ценностями» способна стать «новым локомотивом» всей Европы в борьбе с большевизмом, невзирая на отдельные «грешки и издержки роста», как он выразился, вроде преследования евреев и недостаточной терпимости к инакомыслию. 

Жинол, как человек с дипломатическими способностями, быстро осознал, что острый спор с Дени лишён практического смысла. Но он изумлялся, насколько искренне матёрый обозреватель верил в Гитлера и его мнимую панацею для всей Европы. Так что, юморной цинизм Шантора – на контрасте – оказался для него лекарством и отдушиной.

До конца своих дней умудрённый сединой издатель так и не нашёл внятных объяснений, отчего вовсе неглупые люди со знанием Истории подчас настолько склонны к вождизму, а то и слепой вере в фанатичных авантюристов всех мастей…



Глава VIII


«Всемирная отзывчивость русского человека. Кто первым её подметил? Чехов? Тургенев? Достоевский? Или, ещё Александр Сергеевич? Стыдно признаться, но я запамятовал. Но эта «душевная нить» осязаема, в той или иной степени, в каждом произведении русской литературы. Даже у советских писателей-идеологов «Нового Мира» – к примеру, Толстого или Островского.

Русские души, безотносительно внешних взглядов, бытовых и финансовых обстоятельств, возраста, пола, географии и прочих превратностей искажённого мироздания, как-то благодатно-интуитивно находят друг друга, переходя на понятный только им язык. Они могут являться даже антагонистами, но внутренне-духовно это ничего не меняет. Так Достоевский и Тургенев, перенеся свой конфликт мировоззрений по шкале «почвенник – западник» в публичную плоскость, тем не менее, негласно оглядывались друг на друга, ища одобрения творческих порывов – пускай и не признаваясь в этом даже самим себе. Не говоря уж о притяжении по-настоящему родственных душ…».


«Французские коллеги по редакции частенько вопрошают меня о «загадочных» русских женщинах. Секретах их понимания и тайнах души. И я, русский более по духу, нежели по обрывочным детским воспоминаниям, произношу в ответ одно: Не судите их по тому, кем и даже какими они стали, будь то внешне взбалмошная Настасья Филипповна, обезличенная чеховская Душечка, изничтоженная средой Сонечка Мармеладова, сломленные бытом и обычаями Татьяна Ларина и Марья Троекурова, или даже злобная старуха из пьесы Островского. Попытайтесь разглядеть едва различимую, внешне сокрытую, но тонкую и подлинную красоту, которая способна расцвести и окрылить мужчину при иных обстоятельствах, вне ежедневной толкотни за выживание. Но даже в этой животной суете самые сильные из них, подобно жёнам декабристов, сияют красотой замысла о женщине и её подлинном предназначении – не равном, но равновеликом мужскому началу.

Автора этих строк так легко обвинить в предвзятости, свойственной слепой любви националистов. Итальянец скажет, что женщины его страны – самые страстные, чувственные и откровенные в выражении всей гаммы человеческих эмоций, как и подобает горячим южанкам. Латиноамериканец – что красавицы с его континента прекрасные домохозяйки и роскошные любовницы в одном лице, а формы их бёдер словно созданы для чадородия. А северянин, будь он швед или датчанин, отметит интеллект светловолосых созданий холодного края, их точное немногословие и верность спутнику. Не говоря уж об утончённых француженках всех времён, ставших объектом лир художественной литературы.

Русские женщины близки мне тем, что по-настоящему любят совсем немногих, но если любят – глубоко и без оглядки, уже не в силах позабыть навсегда. Быть может, оттого, что благодатно способны разглядеть сокрытые от всего мира таланты и достоинства любимого. Угадать, прочувствовать, узреть втоптанное в землю и не распустившееся, попытаться помочь расцвести – вот одно из свойств апостольской любви.

Я, космополит, чья родина – Россия, а земной дом – Франция, тем не менее, душевно-интуитивно ощущаю эту красоту русских, пускай и не в силах до конца объяснить её – ни своим галльским друзьям, ни, даже, самому себе...».


Анна отложила рукопись Лафрена, которую без перерыва читала уже третий час кряду. Она, впервые за минувшие 10 лет, ощутила столь часто вымаливаемое ей самой Освобождение. Явись сейчас Джо, с пробором красавца, в белоснежном плаще и с нежными голубыми глазами к порогу её квартиры, выставила бы его за дверь без малейших сожалений и ёкающего сердца. Он – умер, безотносительно реальных местонахождения и участи. Но что ощущалось ещё острее – впервые после смерти мамы она почувствовала себя неодинокой. Что не всегда случалось даже в самых доверительных беседах с Милен Жаке.

Анна действовала быстро, интуитивно и вне любых рефлексий. Она прекрасно знала Париж – как спальную часть города, где проживала сама, так и его исторический центр, где музицировала на пиано в ресторане. От её излюбленной кафешки идти быстрым шагом 15 минут (именно это время указал наверняка привычный к подобному маршруту Мишель) только до редакции Le Petit Parisien. Ошибки быть не могло: он журналист именно этого издания, пускай даже она его не читала, так как совсем не интересовалась политикой. Время близилось к вечеру, и несмотря на весьма прохладную октябрьскую погоду, она надела летнее платьице, любимую белоснежную шляпку, тоненькие перчатки, пренебрегла зонтиком, невзирая на вероятный дождь, и уже через несколько минут вскочила в городской автобус.

Повода для встречи не было ни единого. Более того, Анна и не подумала взять рукопись, дабы вернуть автору – ей захотелось оставить её у себя как можно дольше. И о первых словах при спонтанном свидании она вовсе не размышляла, думая об одном: успеть бы и застать его в редакции.

Лафрен уже давно сдал статью в завтрашний номер, поболтал в курилке с финансовым обозревателем, слегка полноватым и добродушным месье Лекруа, и потихоньку собирался домой, когда наткнулся в коридоре на Дени. На лице главреда было написано язвительное настроение.

– Мишель, там тебя спрашивает какая-то женщина. Хорошенькая, на вид – под 30. На коренную француженку не очень-то похожа, но язык почти безупречный. Видимо, она решила, что ты главный во всей газете и явилась ко мне – прыснул Дени. – Но если ты понял, о ком я, и эта встреча для тебя нежелательна, секретарша напоит её чаем и вежливо выпроводит.

Лафрен уже не слушал. Он буквально рванул – до конца коридора и направо, где восседал Дени. Анна, не желая обременять молчаливым присутствием любопытствующую секретаршу мадам Фанёф, переминалась с ноги на ногу в коридоре перед полуоткрытой дверью приёмной.

– Аня… – услышал Мишель свой охрипший голос на русском – Господи, как ты меня нашла?

– Это было нетрудно – улыбнулась она. – Решила нарушить этикет, как и ты тогда, в кафе. Скажи, ты сильно занят сегодня?

– К счастью, уже нет – выдохнул он. – По правде говоря, очень хочу тебя пригласить сегодня вечером, но пока не соображу – куда.

– Пойдём – рассмеялась Анна – в плане парижских заведений можешь довериться мне полностью.

Как-то очень легко и совершенно естественно, она взяла его за руку, и они быстро двинулись к ближайшему выходу из здания редакции. Дени, повторивший недавний марш-бросок Лафрена по коридору неспешно-размеренным шагом с лёгкой одышкой, уже никого не застал.

– Раньше я видела такое только в фильмах – доверительно произнесла ему мадам Фанёф, ловившая каждое слово их недавнего короткого диалога и мигом осознавшая суть по взглядам и интонации вне понимания русской речи. 

Дени подошёл к окну, чтобы посмотреть на удаляющиеся в сумерках фигуру Незнакомки под руку с Мишелем. Потом присел в кресло, неторопливо зажёг сигару и, наконец, изрёк: Вот и ты, старина Лафрен, вот и ты… Прощай, Мишель (он язвительно улыбнулся).

У Дени, четверть века состоящего в браке отца троих детей, подобный холостяцкий юмор был в большом почёте. Он, образцовый парижский глава семейства, более всего тайно мечтал о тех днях, когда, будучи ровесником Лафрена и лучшим молодым журналистом Франции, периодически встречал утро в своей спальне в обнимку с новой очаровательной парижской модницей-красоткой. Невзирая на все его нынешние правильные слова о «семейных ценностях» и благодати консервативных привычек социума.

Он извлёк из бара любимое Бургундское и дружески позвал полноватую мадам Фанёф:

– Выпейте со мной в конце рабочего дня, я не задержу вас надолго.

Она улыбнулась.

–  Вижу, месье Дени, на вас тоже произвела впечатление эта история. Как там сказано у Моруа… (она силилась, но не могла вспомнить цитату). И было ясно, что у мадам Фанёф появилась главная тема для обсуждения на неделю вперёд.

Дени аккуратно разлил вино и вдруг вспомнил:

– Вот чёрт, я даже не успел сказать ему про Германию. Ладно, сделаю это наутро после выходного…


(продолжение следует)