Верю

Глаза.
Такие голубые и глубокие, словно горные озера.
Волосы. В легком беспорядке, длинные, отросшие до плеч непослушными небрежными кудрями, светло-рыжие, закатные. Тонкий профиль, изящные черты лица, стройная до хрупкости фигура, но в теле чувствуется сила, ловкость.
Движение легкие, улыбка — солнечный луч среди унылого лондонского неба. Он словно светится изнутри чудесной непостижимой силой, излучает каждой клеточкой своего тела спокойную оптимистичную уверенность. Рядом с ним хочется греться, как возле костра в дождливый день.
Он прекрасен. И он напротив меня.
Бережно берет мою дрожащую руку в большие теплые ладони. Его руки достойны отдельной оды. Изящные, по-мужски жилистые, с длинными пальцами пианиста, в которых живет чуткость скульптора. Его прикосновение рождают внутри меня трепет, и я ощущаю себя свечой, неумолимо умирающей в сладкой неге.
Бледные губы складываются в полуулыбку, в глазах рождается невероятное тепло. Его руки оживают, ласково перебираются к моим локтям и почти неощутимо притягивают.
Я подчиняюсь, подаюсь вперед. Рук моих он уже не удерживает, и они несмело ложатся на отороченные шелком лацканы его сюртука. Мы стоим так близко, что мне приходится запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо — он намного выше меня, макушкой я едва достаю до его плеча.
Нечто огромное рвется из моей груди и замирает одновременно, крадет у меня голос и дыхание. Это похоже на легкое помешательство: весь мир перестает существовать, медленно гаснут все звуки, словно мы стоим в ослепительном сиянии, а все остальное — мрак за гранью светового круга.
И рядом со мной — он — надежный, прекрасный, сильный, безупречный…
Чуть вздрагиваю от нового ощущения — это его чуткая нежная ладонь начала неторопливый путь по моей руке. Пальцы чуть задевают кожу, вызывая сладкую дрожь, ласкают воздушное кружево платья, едва касаются обнаженного плеча и поднимаются выше. Не отпуская моего взгляда, он проводит кончиками пальцев по моей щеке, и я закрываю глаза.
Мое тело словно сгусток обнаженных нервов, словно проводник для света и огня. Всего лишь один человек прикоснулся к другому, а мне кажется, я сейчас лишусь чувств от переполняющих меня эмоций.
Поднимаю пушистые ресницы. Он рассматривает меня. Его взор скользит по длинному оливковому платью с тугой шнуровкой корсета, по кружевной оторочке дорожной накидки из тяжелого зеленого атласа, по затейливому банту, которым перехвачена моя шляпка, и, наконец, неощутимо касается плавного изгиба шеи и плеч. Я читаю в его глазах восхищение! Настоящее неподдельное восхищение моей красотой, и внезапно ощущаю себя выше ростом.
Небывалый подъем в моей душе наполняет меня смелостью. Я поднимаю руки, в одной и которых зажат фиолетовый зонтик от солнца, быстро скидываю светлые шелковые перчатки и ненужный предмет гардероба. Все падает к нашим ногам, в молодую траву, еще успевшую напитаться солнечным теплом и жизнью.
Мои руки взлетают на его плечи, и мы оказываемся еще ближе. Теперь он слегка наклоняется ко мне, так что я чувствую тепло его дыхания на моем лице.
Меня охватывает такое волнение, что я не могу скрыть его, прикусываю губу и опускаю глаза. Через несколько мгновений его пальцы настойчиво поднимают мою голову за подбородок, обрекая наши взгляды встретиться вновь. Он улыбается чуть снисходительно, но все так же восхищенно, а потом целует меня.
Этот почти целомудренный поцелуй заставляет меня податься вперед, обвить его шею руками, зарыться одной из них в его мягкие волосы пальцами. Я будто лечу где-то в небе, а за спиной моей разворачиваются два исполинских крыла.
Поцелуй все длится. Его руки держат меня так крепко и одновременно нежно, потом привлекают еще ближе. Сквозь множество слоев ткани платья я ощущаю тепло его ладоней на моей талии, запрокидываю голову, отчего моя шляпка соскальзывает назад и повисает за спиной на ленте, а волосы рассыпаются темными кудрями. Приникаю к нему.
Мне хочется всю жизнь провести в этом кратком мгновении, как в невероятном золотом сне. Нет на свете места прекраснее, чем в его объятиях.
— Стоп! Снято!
Меня выдергивает из забытья так грубо, словно ударяют наотмашь. Но это просто команда режиссера.
Я все еще в Сашиных объятиях, но уже знаю, что сейчас произойдет.
Он медленно размыкает наши губы, отстраняется, руки его теряют силу и опускаются, скользнув по зеленому атласу.
Меня уже никто не держит.
В грудь бьет смутное сожаление, на краю сознания маячит глупая обида, но мне суждено проглотить её, как и все остальные.
— Спасибо за сцену, — говорит Александр, озорно улыбаясь.
Он легко выходит из роли, даром, что на нем великолепный костюм английского джентльмена. Стоит прозвучать команде режиссера, и он — уже не Вильям Нильсон, знатный лорд. Он — Александр Милановский, народный артист России. А я — его партнерша, исполнительница главной роли, Алиса Измайлова. Не леди Де’Верд.
Могу только слабо улыбнуться и смотреть, как он отходит в сторону. На съемочной площадке объявили пятиминутный перерыв.
Саша, облаченный в черный облегающий сюртук, строгую застегнутую жилетку, зауженные брюки по последней моде Англии девятнадцатого века, выглядит ослепительно. Из-за шейного платка цвета переходящего в ночь вечернего неба его глаза кажутся еще более яркими и выразительными.
Словно онемев, стою посреди декорации. Вокруг кипит жизнь съемочного дня, галдит массовка, операторы перетаскивают массивные камеры с места на место. Микрофоны на высоких шестах, напоминающие гигантские кочерги, угрожающе нависают надо мной. Снуют гримеры с пудрой и кисточками. Одна из них уже успела порхнуть к Саше, коснуться его лица мягкими движениями, скрывая блеск, и убежать. Он сказал ей что-то забавное, потому что девушка улыбается, а сам Милановский смеется.
— Ты просто умница!
Ко мне подходит помощник режиссера, моя подруга, которая и привела меня на эту роль. Она окидывает меня гордым взглядом, будто то, что я хорошо справляюсь на съемочной площадке — целиком и полностью её заслуга.
— Особенно хороши романтические сцены. Как тебе удается? Станиславский сказал бы тебе: «Верю!». Он провопил бы это из зрительного зала, если бы вы с Милановским играли спектакль. Будь уверена.
И она, поправив бант на моей шее, с довольным видом уходит.
Я возвращаю свой взгляд на Сашу, и в моей груди что-то болезненно сжимается.
Грань между актерским ремеслом и настоящими чувствами порой бывает так тонка, что невозможно догадаться, где игра, а где правда.
И нужно ли играть?