082. Принцесса Аликс - Цесаревичу Николаю

Письмо принцессы Гессен-Дармштадтской Аликс Цесаревичу Николаю Александровичу.
На английском и немецком языках с переводом на русский.


№ 36.       Harrogate.
                June 4th 1894.

My own precious Nicky,

A fond kiss and loving thanks for your very dear letter, just received—my no’ 2 to-day, wh. is a great pleasure, and best thanks for your telegram when the little links arrived.

It is pouring cats and dogs, but while Schneiderlein and I were out it was not quite so bad, but damp and unpleasant—if it goes on like this, we can take the wheels off and row about in the bath chairs. Don’t you think it would look sweet? How kind of your Mama to give you a casa for the old owl’s letters – really they are not worth keeping.

I am touched you remember 115th Regiment—shall I tell you more? 115 have read Aufschlage, 116 (Giessen in Oberhessen, Willy at the head) have while, 117 Mainz// Worms (Rheinhessen), blue Aufschlage, and 118 Mainz yellow A: – there, I hope that it will interest you a little bit. – I could say more, only fear to bore you.

So, you only wish one to care a bit for you—is that all? Then you are easier satisfied than I am. – I want more, lots more and in return you have my heart and my life, in your hands, to do with as you please.

I have been reading the Bishop of Ripon’s service through, oh, it is so fine, you must read it when you come, that is to say if you like to—but I am sure you would appreciate all he says, – unluckily, it is not written distinctly.

I read many of your prayers translated into French this morning—how beautiful// some are. But sweet one, I do not need a mediator for my prayers. I tell God everything straight and confess my faults, and know He will forgive me, for His Son Jesus Christ’ s sake who died so as that we might be forgiven and saved. I don’t want my Guardian Angel to ask God for me, straight direct my prayer rises to our Heavenly Father. I don’t want the Virgin to intervene. I could not ask through another, I never have, it would seem terrible if I were forced to know I should think I had committed a great sin and was too wicked to pray straight. It won’t be expected of me, love, will it? Oh, if you were here, I long to ask you such a lot about what I read.// To have the images of the Virgin and Saints I well understand, and that one kisses them. Why does one not also kiss the photographs of those one loves, and who perhaps are no more, and seeing them reminds one of all they did, and one tries to be as good as they were. But now, to pray to them, like those Prayers to the Virgin?

Nicky, why? I can revere, honour and love her as the Lord’s Mother, the purest and best Woman that ever was, but is that a reason to pray to Her? “Thou shall have no other God but Me?” How then is this? Oh, if you were only here, to speak about it all to me, it frightens me, and I want your help.//

I hope I don’t hurt you, the way I speak about this all, but if you only knew what I feel. I want to be a good Chtistian, and yet there are things wh. shock me and which I want you to explain, reading like that can never give one such a clear idea, and you who are such a good, true Christian will help me; and if there are things I can’t do, do you think one allow me to leave them away.

I do hope I am not grieving you, for nothing in the world would I do that.—Forgive me, my own true Darling, and bless me.

I feel sad and low to-night and the monstrous pattering of the rain adds to it.—How ashamed I feel, when I think of how I gave way// the one night. What you must have thought of me, crying like a baby. And you were so unutterably good and kind to me. But I had bottled up all so long, I could not keep it back any longer. It kills one, always having to swallow all down,—I know, men hate tears—don’t think the worse of me for it, will you? But being loved like that touches one also so much!

Im tiefsten Innern,
Ein s;; Erinnern, 
Und einen Gru; 
Zum Tagesschluss
Dass Gottes G;te
Mein Gl;ck beh;te,
Dass seine Treu
Stets mit Dir sei
Dass Dein Seele//
Sich mir verm;hle,
Auf ewiglich,
Das bete ich. –
Auf Ihn z;hl' ich,
Uns beid’ empfehl’ ich
Fromm Seiner Macht.
Nun gute Nacht,
Nun gute Nacht!

Der Mond kommt still gegangen
Mit seinem goldnen Schein,
Da schl;ft im holden Prangen
Die m;de Erde ein.
Im Traum die Wipfel wehen,
Die Quellen rauschen sacht;
Singende Engel durchschweben
Die blaue Sternenmacht.
Und auf den D;ften schwanken
Aus manchem treuen Sinn
Viel tausend liebes Gedanken
Neben die Schl;fer hin.

Wolle keiner mich fragen,
Warum mein Herz so schl;gt,
Ich kann's nicht fassen nicht sagen,//
Was mich bewegt.
Als wie im Traume schwanken,
Trunken die Sinne mir.
Alle mein Gedanken
Sind uns bei dir.
Ich habe die Welt vergessen,
Seit ich dein Auge gesehen;
Ich m;chte Dich an mich pressen
Und still im Kuss vergehen.
Mein Leben m;cht ich lassen
Um ein L;cheln von dir.

Rein wie das feinste Gold,
fest  wie ein Marmorstein, 
Und hell gleich dem Kristall soll
Deine Liebe sein.

;It is Thy Will that I should cast
My every care on Thee:
To Thee refer each rising grief,
Each new perplexity.
That I should trust Thy loving care
And look to Thee alone,
To calm each trouble thought to rest
In Prayer before Thy Throne.;

No, adored one, спокойной ночи! Христосъ с тобой! Many loving kisses and blessings.//

June 5th. Good-morning, my precious darling, and many tender kisses for you sweet letter and good wishes, which coming from you touched me more deeply than I can say.

Yes, deary, I wish you could suddenly turn up here to-morrow—it would be too lovely. Thanks for saying kind things from me to Alexei.

Poor mejdunarodny, I am so grieved to hear that he has not been well, tell him so and give him my love, will you?

What a beautiful sight the launching of that great man of war must have been, and I am glad the weather was fine. Here it poured the whole night and is continuing to do so now steadily—it is maddening this perpetual rain.

Louise has given me a frame into which she want me to put two photos: of you; the size is that of the enclosed paper, do you think you have two that you could spare me; even if they were quite old ones—there are such sweet ones I have seen of you as a tiny little thing with curly hair; they would fit in, with a little snipping off right round.

I hope your hair is not all shaven and shorn, and your heart neither, you old sinner, otherwise you are in danger, of my pulling the rest all out.—do you hear?

Now, прощайте! and Боже тебя храни!

A good tender kisses and fond thanks for dear letter. Why it turned up this morning instead of this afternoon, I cannot understand.

Ever, my own beloved Nicky darling, your deeply loving, devoted and trusting and ever faithful little bride
Alix.

Who longs to press a fervent kiss yr sweet lips!//

I have already torn two envelopes, as first I put a latin l in your name and then after Наследнику А. – I am a fool!—not an unusual phase of mine!


№ 36.       Хэррогейт.
                4 июня 1894.

Мой драгоценный Ники,

Нежно целую и горячо благодарю за твое чудесное письмо; только что получила второе за сегодняшний день, чему чрезвычайно рада. Спасибо и за твою телеграмму, возвестившую прибытие маленьких запонок.

Дождь льет, как из ведра, но мы со Шнайдерляйн все же отправились на прогулку, было не так плохо, но все же сыро и неприятно – если так будет продолжаться дальше, можно снять колеса и грести, сидя в наших колясках. Не думаешь ли ты, что это будет очень мило? Как любезно со стороны твоей  Мамa дать тебе шкатулку для писем старой Совы! На самом деле, они не стоят того, чтобы их хранить.

Я тронута тем, что ты помнишь 115-й полк. Рассказать тебе больше? У 115-го полка есть красные обшлага [нем.], у 116-го (Гессен-Верхнегессенский [нем.], Вилли во главе) белые, у 117-го Майнц//-Вормского (Рейнско-Гессенский) [нем.] – синие, у 118-го Майнцкого [нем.] – желтые о[бшлага]. Вот, надеюсь, тебя это немного заинтересует. Могла бы рассказать тебе еще, но боюсь тебя утомить.

Итак, ты желаешь иметь подле себя кого-то, кто бы немного заботился о тебе – и это все? Тогда ты менее требователен, чем я. Я хочу большего, гораздо большего, и в обмен мое сердце и моя жизнь будут в твоих руках и в твоем полном распоряжении.

Читаю текст проповеди епископа Рипонского, о, он так хорош – ты должен обязательно его прочесть, когда приедешь, я имею в виду, если ты захочешь, но я уверена, что тебе понравится все, что он говорит. К сожалению, написано все неразборчиво.

Этим утром я прочитала много ваших молитв в переводе на французский – как хороши// некоторые из них. Но, милый, мне не нужен посредник в моих молитвах. Я все говорю Богу напрямую и исповедую свои грехи, зная, что Он простит меня ради Сына Своего Иисуса Христа, Который умер ради прощения и спасения нашего. Я не хочу, чтобы за меня просил мой Ангел Хранитель; моя молитва поднимается прямо к Божественному Отцу. Я не желаю, чтобы сюда вступала Пресвятая Дева. Не могу просить через кого-либо, ибо никогда этого не делала. Было бы ужасно, если бы мне суждено было знать, что я совершила слишком большой грех, упав так глубоко, что более не достойна молиться напрямую. От меня это, ведь, не ожидается, правда, любимый? О, если бы ты только был здесь, мне не терпится расспросить тебя о стольких вещах, что я прочитала.// Я хорошо понимаю, что можно прикладываться к образам Пресвятой Девы и святых. Почему же нельзя целовать фотографии тех, кого мы любим, и кто, возможно, от нас уже ушел? Разглядывая снимки, мы вспоминаем, что они сделали, и пытаемся быть такими же хорошими, как и они. Но теперь нам надо молиться им, как и Пресвятой Деве?

Ники, зачем? Я могу уважать, почитать и любить Ее как Богоматерь, чистейшую и Самую лучшую из женщин, но это достаточное основание, чтобы Ей молиться? «Я есмь Господь Бог твой, и нет других богов, кроме Меня?». Как тогда быть с этим? О, если бы ты только был здесь, мы бы смогли поговорить обо всем этом. Мне страшно. Помоги мне.//

Надеюсь, что не обидела тебя тем, как я рассуждаю обо всем, об этом, но если бы ты только знал, что я испытываю. Я желаю быть доброй христианкой, и, однако, есть нечто, что шокирует меня, и что я хочу, чтобы ты разъяснил. Читая вот так, никогда не найдешь ответы на собственные вопросы; а ты, такой хороший, настоящий христианин, поможешь мне. Если там будет что-то, чего я не смогу исполнить, думаешь ли ты, что мне позволят этого не делать?

Очень надеюсь, что не огорчаю тебя – ни за что на свете я бы этого не сделала.
Прости меня, мой любимый и дорогой, и благослови меня.

Мне очень грустно сегодня, и монотонный шум дождя только увеличивает тоску. Как мне становится стыдно, когда думаю, как я сдаюсь// за один вечер. Что ты мог обо мне подумать, когда я ною, как ребенок. И ты был так невыразимо добр со мною. Но я выплеснула все, будучи больше не в состоянии хранить все чувства при себе. Невыносимо все всегда скрывать. Знаю, мужчины терпеть не могут слезы. Ты не будешь думать из-за этого обо мне плохо, правда? Но когда тебя так любят, это безумно трогает!

В потаенной глубине души,
Лелею я воспоминанье,
И, на исходе дня,
прошу я Божьего внимания
К охране счастья своего.
И, верно следуя Господнего пути,
Всегда с тобою
Мы бы вместе шли,
Соединив вовеки наши души.//
Молю об этом я.
На Него полагаюсь,
Для нас двоих принимаю
Благо Его Власти.
Ныне ж доброй ночи,
Ныне же покойной ночи.

Луна явилась тихо
В золотом мерцании,
Пока усталая земля
Уснула в зачарованном блистании.
Ветром дремотно вершины качаются,
Ручейки журчат легко;
Ангел, воспарив, поет хвалу
Звездному блеску небес.
И ароматом навеяны,
Чувством проверены,
Тысячи мыслей взлелеянных
О Спящем.

Не спрашивай меня,
Отчего так сердце бьется,
Не высказать//
Волненья моего.
Разум мой мечтою опьянен.
Все думы о тебе мои.
В глаза твои гляжу,
Весь мир исчезает;
Хочу обнять Тебя
И поцелуем замереть.
Я жизнь бы отдала свою
Всего лишь за улыбку Твою.

Как чистое золото ясна,
Как мрамор тверда,
Как хрусталь светла,
Должно быть,
Любовь твоя.
[Перевод с нем. А.Н. Голякова.]

Твоей я Воле поверяю
Заботы, попеченья;
Один Ты слышишь на Земле
Все горести, сомненья.
Твоей заботе предаюсь,
Лик дивно Твой сияет.
Перед престолом ниц склонюсь
Спокойствие настанет.

Теперь, возлюбленный мой, спокойной ночи. Христос с тобой! Множество нежных поцелуев и благословений.//

5 июня. Доброе утро, мой драгоценный. Нежно целую тебя за твое чудесное письмо и добрые пожелания, которые трогают меня более, чем я могу сказать, потому, что приходят от тебя.

Да, родной, если бы ты мог появиться здесь завтра, это было бы слишком чудесно.
Спасибо, что передал теплые пожелания от меня Алексею.

Бедный «международный», как грустно, что он недомогает, скажи ему это и передай от меня привет, хорошо?

Что за чудесное зрелище должно быть спуск на воду этого великого воина, я рада, что стояла хорошая погода. Здесь всю ночь шел ливень и до сих пор не стих. Этот вечный дождь просто сводит с ума.

Луиза дала мне рамку, в которую хочет, чтобы я вставила две твоих фотографии размера, который здесь прилагается [на обороте нарисован прямоугольник размером 4,2 х 6,2 см]. Как ты думаешь, у тебя есть такие? И можешь ли ты подарить мне две, даже если они не новые? Я видела твои детские фото, где ты еще совсем малыш с кудрявыми волосами. Если их обрезать справа, они бы прекрасно подошли.

Надеюсь, что ты еще не совсем остриг и обрил волосы, да и свое сердце, ты, старый грешник, иначе тебе грозит опасность, что я могу вырвать и то, что осталось, слышишь?

А теперь, прощайте!и Боже тебя храни!

Хорошие нежные поцелуи и горячая благодарность за милое письмо. Почему оно пришло утром, а не после полудня, я ничего не понимаю.

Всегда и вечно мой возлюбленный, дорогой Ники, твоя любящая преданная и доверчивая малышка-невеста
Аликс.

Которая жаждет прижать тебя к сердцу!//

Я уже порвала два конверта, так как сначала я написала латинскую «l» в твоем имени и потом после Наследнику А. Какая я глупая! Для меня это нормально.