Балахта. уручье. неверовы

БАЛАХТА. УРУЧЬЕ. НЕВЕРОВЫ
Рассказы о прошлом нашей семьи
Нам захотелось оставить воспоминания о дорогих нам людях. А про тех, кого любишь, можно вспоминать без конца и каждый раз по-разному.
Какими же были наши предки? Хорошими? Сложными? Добрыми? Раздражительными? Не знаем. Ведь с большинством из них мы знакомы только по письмам и рассказам родителей.
В этих рассказах наши деды-прадеды любили жизнь! Не боялись трудностей и тяжёлой работы. В поисках лучшей доли преодолевали тысячи километров и никогда не сдавались!
Мужчины нашей семьи верно служили Отечеству, участвовали во всех выпавших на их долю войнах и некоторые из них навсегда остались лежать на полях сражений.
Наши предки любили родную землю, много и тяжело работали, создавали семьи и делали всё, чтобы их дети выросли счастливее и образованнее своих родителей.
Среди них были люди весёлые и горячие, предприимчивые и романтичные, склонные к путешествиям, техническим наукам и творческим профессиям.
Вместе со всем народом наши предки пережили тяжелые испытания, которые преподнесла им история нашей страны, смогли сохранить свою честь и достоинство и остались неисправимыми оптимистами!
Ещё наши предки очень дорожили своей роднёй, всегда помогали друг другу, не забывали про тех, кому пришлось уехать далеко от родных мест.
Такими представили нам нашу родню родители. Такими же мы и хотим передать их следующим поколениям  семьи – ведь люди живут, пока их помнят. И мы надеемся, что когда-нибудь наши дети и внуки захотят больше узнать о своих корнях, прочитают эти воспоминания и даже продолжат их уже своими рассказами о времени и о нас.
Оля Неверова (Кухаренко), 02.10.1948г.
Таня Неверова (Залуцкая), 22.08.1952 г.
Ноябрь 2018 г.
г. Минск
 
Неверов Стефан Антониевич
23.03.1868 – 1930
     Неверов Стефан Антониевич родился 23 марта 1868 г. в г. Чита. По национальности – русский, социальное положение – служащий. Больше о его происхождении ничего не известно. Из документов сохранились «Трудовой список» и свидетельство о смерти.
     В «Трудовом списке» подробно отражена богатая трудовая биография Неверова Степана Антоновича – так звали в семье нашего деда.
    Из записей в «Трудовом списке» видно, что Степан был склонен к путешествиям, переменам мест и к технике. В 18 лет он оказался в далеком от Забайкалья городе Перми, где начал трудиться на Уральской железной дороге. С 1886 по 1899 годы перепробовал несколько профессий: работал копировальщиком, монтёром, инструментальщиком, машинистом депо Чусовая, электриком и даже осветителем сцены в театре, закончил Пермское железнодорожное училище по специальности электротехник, о чем имел аттестат №9 от 09.09.1891 г. С 1899 по 1906 годы Степан жил в г. Иркутске. Там он тоже сменил несколько мест работы. Все они были в области электротехники и, видимо, стали ступеньками вверх по служебной лестнице, т.к. с 1904 по 1906 года он уже становиться заведующим электрическим магазином и электростанцией Н.П.Полякова в г. Иркутске.
      В июле 1906г. Степан возвращается на родину в г. Читу и устраивается на строящуюся там электростанцию, а с 1906 по ноябрь 1919 года работает заведующим Читинской электростанцией
     Что делал Степан Неверов в лихие годы Гражданской войны неизвестно. С 1919 по 1925 годы никаких записей в трудовой книжке нет. Точно известно, что он остался беспартийным и с 1925 по 1928 годы работал инженером – электриком на Забайкальской железной дороге, где вступил в профсоюз транспортников.
С 1928 по 1930 г. Неверов Степан Антонович работал в Читинском приисковом Управлении «Союззолото» заведующим отделом технического снабжения.
     Всё вышеизложенное взято из трудовой книжки моего деда и является точными фактами. Все дальнейшее я знаю из рассказов моего отца и его сестер, моих тёток.
     Чита в начале 20 века не была крупным городом, поэтому заведующий новой электростанцией сразу занял видное положение в местном обществе. К тому же Степан был образован, хорош собой и всё ещё оставался холостым. И только лет через пять после приезда в Читу, в 1910 или 1911 г. Неверов женился на молодой красавице Александре Гарлевской.




Гарлевская Александра Алексеевна
1892(93) – 1944
     Предки Александры были дворянского или шляхетского сословия. Жили они то ли в Польше, то ли в Литве, то ли в Беларуси. Национальности их мы не знаем. Известно только, что они участвовали в восстании Костюшко, за что и были сосланы царским правительством в Сибирь.
     У Александры были, как минимум, две сестры – Агния и Елена. Где и когда все трое родились – не знаю. Про Агнию известно только имя. А Елена или тётка Елена (так её звали в нашей семье) в 30-х годах прошлого века жила в с. Балахта Красноярского края. Она и её место жительства сыграли свою роль в рождении семьи моих родителей.
     Вероятно, Александра познакомилась со Степаном Неверовым в Иркутске, где она жила со своими родителями. Свадьба их состоялась лишь через несколько лет в Чите. Ему в ту пору было года 42 или 43, а ей – 18 или 19. Вскоре в семье родилось трое детей:
     Неверова Галина Степановна, 1912 г. рождения,
     Неверова Лидия Степановна, 1914 г. рождения,
     Неверов Георгий Степанович, 26.09.1916 г. рождения – это наш отец.
     Еще в семье постоянно жил их двоюродный брат Мишка. Он был старше лет на пять, считался хулиганом и заводилой всех детских шалостей. Почему он у них появился, когда и куда исчез, не знаю. Но в рассказах отца и тети Лиды о своем детстве Мишка упоминался часто и весело.
     Хоть и грянула в 1917 году в Российской Империи революция, до Читы её кровавые волны добирались достаточно долго. Семья Неверовых по-прежнему жила в собственном деревянном доме в относительном благополучии и на дворянский манер. Мать Александра не работала, занималась хозяйством и воспитанием детей. Девочек Галю и Лиду учили рисованию, игре на фортепиано, которое имелось в доме, рукоделию, литературе. Сына Гошу тоже учили играть на скрипочке, рисовать и читать стихи. Пилить на скрипочке Гоше не очень-то хотелось, и однажды он как-бы случайно разбил скрипку об угол печки. Так с музыкальными занятиями было покончено, но интерес к классической музыке остался и потом передался нам с сестрой. 
     Гоша рос любознательным мальчиком, рано научился читать, играл в шахматы, любил решать ребусы и математические задачки, за что ещё в раннем детстве получил прозвище «Ученый». Наши тети Лида и Галя так и звали своего брата Гошу всегда, аж до самой смерти.
     В семье имелись устоявшиеся и бережно поддерживаемые традиции. На новый год в доме наряжалась настоящая ёлка с конфетами, подарками, маскарадными костюмами, хороводами и стихами. Эта традиция потом свято соблюдалась уже в нашей семье. Не знаю, какие стихи читали Галя, Лида и Гоша в своем далеком детстве. Но одно из них Гоша запомнил навсегда. Оно казалось ему смешным, и папа часто рассказывал его нам, своим дочерям, а потом и своим внукам. Думаю, что известным оно было только на Дальнем Востоке. Вот оно:
     Жили-были три японца: Як, Як-Цидрак, Як-Цидрак-Цидрони,
     Жили- были три японки: Ципи, Ципи-Дрипи, Ципи- Дрипи-Лимпампони,
     Вот женились: Як на Ципе, Як-Цидрак на Ципе-Дрипе,
     Як-Цидрак-Цидрони на Ципе-Дрипе-Лимпампоне.
     В этой незатейливой скороговорке, которую 100 лет назад выучил со своей мамой маленький Гоша, с нами до сих пор живет частичка папиного детства.
     Под руководством хулигана Мишки дети часто шалили. Однажды их шалость чуть не закончилась бедой: зимой Гоша, Мишка и Лида выбивали на снегу ковер. Маленького роста Лида случайно упала на него. Мальчишкам стало весело, со смехом они закатали Лиду в большущий ковер, взвалили на плечи и понесли в дом. А она в этой трубе чуть не задохнулась. К счастью, в доме её сразу развернули, и всё закончилось хорошо.
     В те годы в Чите жило много китайцев. Не знаю, были в семье Неверовых свои домашние животные и огород или нет. Но китайцы уже тогда завалили свежей зеленью весь Дальний Восток. От папы мы узнали слово «зеленщик» - это китаец, торгующий по утрам свежей зеленью и овощами. Он был одет с синие штаны и рубаху, на голове носил плоскую соломенную шляпу и свой товар разносили на коромыслах, к которым были приделаны плетеные корзины. И если у местных жителей часто бывали засухи и не урожаи, то с соседними китайскими огородами этого не случалось никогда! Необычайное трудолюбие китайцев – это тоже одно из впечатлений папиного детства, о котором он нам рассказывал.
     В семье Неверовых детей учили быть честными, порядочными, великодушными, оберегали от житейских невзгод и суровой реальности окружающей жизни. Все трое были романтичны, сентиментальны, имели совестливое мировоззрение. Такими они остались до конца жизни. К борьбе за кусок хлеба Лида, Галя и Гоша были не очень приспособлены.
     И вдруг случилась беда. В 1930 году после тяжелой болезни умер Неверов Степан Антонович. Семья осталась без средств к существованию. Александра профессии не имела и никогда не работала, Галя с Лидой тоже. Вот так единственным кормильцем и опорой семьи стал Георгий. Было ему в ту пору 14 лет. Он заканчивал семилетнюю школу, хотел учиться дальше, поступить в университет и стать математиком. Но эту мечту пришлось отложить. С учебой на время было покончено. Друзья отца не оставили семью в беде и устроили Георгия столяром в механические мастерские Забайкальской железной дороги. К сожалению, Георгий не был рукастым человеком, столярные навыки осваивал с трудом, но других вариантов кормить семью, состоящую из трех растерявшихся женщин, у него не было.
     Жили очень бедно. Два года Георгий содержал семью один, пока его сестры смогли вписаться в нелегкую для всей страны жизнь начала 30-х годов. Примерно в 1932-33 году Александра второй раз вышла замуж и уехала куда-то очень далеко – в Монголию или Китай. В этом замужестве вышла какая-то темная история: то ли этот муж оказался шпионом, то ли саму Александру склоняли к разведывательной деятельности. Про это рассказывала тетя Лида, но я по малолетству не сильно интересовалась, о чем сейчас жалею.
     Долго Александра замужем не пробыла и вернулась. В 1935 году вся семья перебралась в Томск. Почему? Не знаю. В Томске Георгий устроился инструктором столярного дела в учебно-производственный комбинат глухонемых. Работал он там всего год, но вспоминал об этом всю жизнь: такое сильное впечатление произвело на него общение с
В 1936 году Александра, Лидия и Георгий переезжают на Волгу в город Саратов. Галина к этому времени вышла замуж и осталась в Томске.

Неверова Галина Степановна
1912 – 200?
     Какое образование было у Галины, мне не известно. Знаю только, что всю жизнь она занималась художественно-оформительской деятельностью. Там-то в «богемных кругах» Томска она и познакомилась с актёром местного театра Михаилом Шадриным, который был лет на 10 старше неё.
 У них родилось два сына, но семейная жизнь не задалась по причине пьянства Михаила. Поэтому даже фамилии у сыновей
оказались разными: Неверов Юрий – старший и Шадрин Владимир – младший.
Регистрировать детей Галина и Михаил ходили порознь, и каждый дал ребенку свою фамилию. Через какое-то время Галина с Михаилом разошлась, но в Саратов к родне  не поехала. Решив, что прокормиться в деревне ей будет легче, Галина с детьми прибыла к своей тетке Елене в село Балахта Красноярского края. Устроилась работать она в местную школу учителем рисования. Началась Великая Отечественная Война. Жить стало совсем трудно. Все отдавалось фронту. Сибиряки жили голодно и холодно. В 1942 году в школу пришла новая учительница русского языка Марина Костыря.
Женщины подружились, не подозревая о том, что в будущем им предстоит породниться. В военные годы балахтинские учительницы были обязаны работать еще и в колхозе, заменив, ушедших на фронт, мужиков. Марина помогала Гале освоить нелегкий крестьянский труд. Вместе они косили сено, работали в коровнике, вязали шерстяные носки для фронта. Мать Марины, Анна Никитична Костыря, как могла, подкармливала вечно голодных Галиных мальчишек. Тогда она и подумать не могла, что эти Юрка и Вовка станут двоюродными братьями ее будущим внучкам. Потом наша бабушка рассказывала, что обычно в дом приходил более бойкий Вовка и, если Анна давала ему кусочек хлеба, он никогда его сразу не ел, прятал этот кусочек за пазуху, чтобы дома поделиться с братом.
     Не знаю, где в войну был муж Галины Михаил. Контакты с семьей он поддерживал. В начале 50-х годов Галина уже с взрослыми детьми вернулась в Томск и прожила с Михаилом до его смерти. Думаю, что на решение о переезде повлияло еще и то, что в Томске был и до сих пор существует один из старейших ВУЗов Сибири – Томский университет. Туда на математический факультет и поступил старший сын Галины – Юрий Неверов.
     Тётя Галя один раз побывала в Минске, причем сюрпризом, не предупредив нас о приезде. Было это летом 1963-1965 года. Наша бабушка Анна отправилась в очередной вояж по Сибири. В в/г Уручье входную дверь в квартиру мы днём не закрывали на замок. Я была дома одна и что-то делала на кухне. Услышав странные звуки, я вышла в коридор и увидела маленькую незнакомую женщину с чемоданом, которая со словами «Здравствуйте, я ваша тётя!», бросилась меня обнимать. Конечно, я сразу поверила, хоть никогда не видела даже её фото, пустила в квартиру и до прихода родителей с работы мы с ней подружились. Тетя Галя оказалась веселой оптимисткой с румяными щеками, которую не согнули семейные невзгоды. Разговорам на кухне не было конца. Галя с Гошей вспоминали родителей, своё детство. С Мариной обсуждали балахтинские новости и общих знакомых. Мама любила Галю, с которой они вместе пережили трудные годы войны. И она решила сделать ей по тем временам щедрый подарок. Она купила отрез красивой материи малахитового цвета и сшила нарядное платье. Платье вышло замечательное, оно очень шло краснощекой фигуристой Гале. Но когда мама его отглаживала, то сбоку сожгла утюгом: образовалось небольшое темное пятно. Нашему всеобщему горю не было предела. Все, как могли, утешали маму, особенно Галина. Конечно, платье поехало в Томск, и тётя Галя долго его носила. Но картину маминого огорчения, всеобщих уговоров, цвет, фасон платья и это злосчастное пятно от утюга я помню до сих пор. Неверовой Галины Степановны не стало в начале 2000-х годов.

Неверов Юрий Михайлович
1936 – 1986?
   Учился он отлично и после окончания университета остался работать на кафедре преподавателем. Параллельно он занимался научной работой, писал статьи, печатал их в журналах, которые присылал нашему папе (своему дяде Гоше) для обсуждения.
     Но со здоровьем у Юрия были проблемы: случались нервные срывы, которые участились в зрелом возрасте. Думаю, что разгульная жизнь его отца Михаила так жестоко напомнила о себе. Семьи у Юрия не было. Он всегда жил с матерью Галиной и умер в возрасте примерно 50-ти лет.

Шадрин Владимир Михайлович
1938- 
     Какое у него образование мне не известно. На жизнь он зарабатывал рисованием. Владимир занимался художественным оформлением города Томска. Это были витрины магазинов, плакаты и транспаранты к праздникам, Доски Почета, т.е. все то, что украшало улицы советских городов. Там же работала его мать Галина. В какой организации это делалось, не знаю, но много денег им не платили. По этой причине, но думаю, что больше для души, Владимир рисовал картины. Центр Томска является памятником древнего зодчества Сибири. Про его деревянные кружева, ажурные балконы, заснеженные парки выпущены открытки, фотоальбомы и даже снят телевизионный фильм, который мне посчастливилось посмотреть. Эти городские пейзажи и окружающую Томск природу Владимир рисовал и продавал.
     Наша общая тетя Лида, когда характеризовала человека, всегда употребляла слово «натура». Цитируя ее, скажу, что Владимир – тонкая, ранимая и романтическая «натура», которой трудно пробиться в жизни. Женился он на Алле, из рабочей среды. Ни о какой утонченности там не было и речи, что не очень нравилось моим обеим теткам. В их письмах к нам ей часто доставалось за прямоту и грубость. Но Алла крепко держала семью в руках, уберегла мужа от главного порока многих творческих людей – пьянства, родила и воспитала двоих детей: Ольгу и Андрея. Они давно уже выросли, завели свои семьи, но где и как живут, не знаю.
     Когда состарились Лида и Галя, сильно заболел Юра, Алла помогала им, как могла. Она и сообщила нам о смерти последней из наших тетушек.
     Владимир однажды приезжал в Минск. Я его запомнила симпатичным, русым, интеллигентным и скромным человеком.

Неверов Георгий Степанович
26.10.1916 – 14.12.1994
     Сохранилась трудовая книжка, Военный билет красноармейца, справки о ранениях, дипломы об ученых званиях и т.д., откуда и взяты главные вехи трудовой биографии Неверова Георгия Степановича.
В 1936 году Георгий с матерью и сестрой Лидией приезжает в Саратов и устраивается на завод №180 столяром. Желание стать математиком не покидает его и вечерами он учится на рабфаке, готовясь к поступлению в ВУЗ. Завод №180 не хотел терять способного молодого человека и дал Георгию направление в Политехнический институт на специальность своего профиля. Но Георгий не сдавался. Он как-то исхитрился одновременно подать заявления в два ВУЗа: в Политех и в Саратовский университет на механико-математический факультет. И надо же было такому случиться, что экзамены в Политех он завалил, а в Университет все сдал на «отлично» и 1938 году стал студентом мехмата! Казалось, вот она, мечта рядом. Но наступил 1941 год. 18 июля 1941 года Неверов Георгий Степанович был призван в Красную Армию рядовым.
Существует следующий рассказ о его призыве на фронт. Студентов мехмата Саратовского университета в начале войны мобилизовали и повезли куда-то под Москву в секретное КБ разрабатывать оружие. В их числе должен был ехать и Георгий. Об отъезде объявили неожиданно, родным сообщать ничего не разрешили, но Георгий всё-таки сбежал попрощаться с матерью и сестрой – могло быть, что и навсегда. Пока бегал туда-сюда, поезд ушел. Георгий не стал его догонять, прямо с вокзала пошел в военкомат, записался добровольцем и провоевал на передовой с 1941 по 1945 год. Имеет два ранения (одно сквозное через брюшную полость) и боевые награды, причем одна медаль «За отвагу» нашла его спустя много лет после Победы. А на базе того КБ, где в войну трудились папины однокурсники, был создан так называемый ЦУП, который занимался разработкой космической техники. Двое из одногруппников Георгия, Доступов и Тархов, в 1965-1970 годах приезжали в Минск. Доступов стал доктором наук, работал в Москве в Академии и приезжал к Георгию на защиту диссертации. Кем стал Тархов, не знаю. Но жил и работал он в Звездном городке и даже был соседом по лестничной клетке с тем летчиком, который погиб вместе с Гагариным. Тархов не раз приезжал к нам в гости с женой. Папа тоже заезжал к нему в Звёздный городок. Но для этого надо было выжить на войне.
После призыва Георгия направили на краткосрочные курсы в артиллерийское училище и с ноября 1941 г. он – командир орудия на Ленинградском фронте. О войне отец рассказывал мало, но кое-что я запомнила.
Начинал воевать Георгий командиром пехотной пушки 45-го калибра. Она палила по врагам, помогая идущей вперед пехоте. Потери на батареях была огромные. В начале войны пушки и снаряды к ним перевозили на лошадях, которые часто гибли и тонули в ленинградских болотах. Поэтому бойцы впрягались и тащили всё на себе. От холода, грязи и сырости тела бойцов покрывались нарывами, адски болевшими под ящиками со снарядами, которые бойцы несли на спинах. И ещё голод, страшный голод днем и ночью, забиравший у людей последние силы. От огромных тяжестей и усилий у Георгия получилось опущение всех внутренних органов, особенно желудка, который его мучал болями всю жизнь. Я помню, как временами отцу приходилось носить поддерживающий бандаж. Но это потом. А пока все силы отдавались будущей победе.
В августе 1942 года на ленинградском фронте Георгий вступил в ряды ВКП(б). Большинство людей его поколения не имели ничего общего с ленинскими революционерами – ниспровергателями, замышлявшими мировую революцию. Как обычные русские люди, Георгий связывал коммунистические идеалы с желанием созидать на родной земле, быть верными семье и Отечеству, трудиться не за страх, а за совесть. Он гордился, что вступил в партию на фронте, в самые трудные годы войны и в перестройку не отказался от партбилета.
В звании старшего сержанта Георгий провоевал на ленинградском фронте год, был ранен. С 8 сентября по 3 ноября 1942 года лечился в г. Рыбинске. Потом опять был фронт и второе ранение, после которого его посылают в Горьковское училище зенитной артиллерии. Подучившись там с июля по сентябрь 1943 года и, получив офицерское звание, Георгий вновь отправляется на фронт, где командует зенитками, которые охраняли дорогу жизни через Ладогу.
Когда война пошла на запад, его зенитки защищали переправы через реки, которых было много на пути нашей армии. Переправы постоянно бомбили и зенитчики часто погибали.
За свою землю немцы бились отчаянно. Особенно страшно было на Дунае при их контрнаступлении у озера Балатон. В 70-е годы была популярна песня «Венок Дуная», там были слова «Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок…», так вот, когда отец впервые услышал эту песню, у него на глазах выступили слезы, и он рассказал нам, что видел эту реку, красную от крови и полную плывущих по ней человеческих тел. В том бою от его батареи в живых осталось мало бойцов. Много лет спустя, в 70-е годы однополчане каким-то образом нашли отца, и с фронтовичкой Ольгой, после войны жившей с семьей в Кронштадте, он был в переписке.
Закончил войну Неверов Георгий Степанович в звании лейтенанта в городе Будапеште. Ему сказочно повезло: провоевав на передовой с 1941 по 1945 год, получив два ранения, Георгий остался жив и даже не стал инвалидом. Но фронтовые тяготы сказывались на его здоровье всю жизнь. А День Победы был и остается главным праздником в нашей семье.
Будапешт поразил Георгия своей красотой, и он часто нам об этом рассказывал. Там он сделал себе фотографию, которую мы с сестрой очень любим и бережём, «16-07-45 г.,  Будапешт» – написано на обороте. После Победы Георгия оставили служить в Венгрии. Но связывать жизнь с армией он не хотел и мечтал вернуться в мир формул и уравнений. Демобилизоваться ему почему-то долго не удавалось. Помог товарищ, служивший в штабе части. В марте 1946 года Неверов Г.С. отбыл из Будапешта в Саратов, где в войну жили его мать Александра и сестра Лидия. Как они жили все эти годы, тётя Лида никогда не рассказывала. Думаю, что это было страшно.
Неверова Александра умерла в 1944 году от голода в городе Саратове. Её единственный сохранившийся документ – это свидетельство о смерти, где так и написано: причина смерти – дистрофия. Так что в Саратове Георгия ждала только сестра Лидия. Георгий сразу восстановился в Универе и продолжил учебу. Но получить диплом опять не удалось. После войны в Саратове по-прежнему свирепствовал голод. От недоедания у Георгия обострились раны и болячки, полученные на фронте, стали выпадать зубы, от которых к 45 годам не осталось ни одного. Он уже голодал во время блокады на ленинградском фронте, поэтому врачи сказали, что его организм такого не выдержит и посоветовали перебраться в деревню, где прокормиться легче.
Уцелев на такой страшной войне, умирать совсем не хотелось. Георгий вспомнил о тетке Елене, жившей в селе Балахта Красноярского края. Он не испугался холодной Сибири, тут же перевелся на заочное отделение Красноярского пединститута, приехал в Балахту и с 23. 04.1947г. устроился работать учителем математики в Балахтинскую среднюю школу. Там и встретились Неверов Георгий Степанович и учительница русского языка Костыря Марина Сергеевна – наши будущие мама и папа. Ему был 31 год, ей 28 лет. 2 октября 1948 года родилась я – их первая дочь. Родители мечтали о девочке и даже имя придумали заранее – Ольга. 
Папина тетка Елена еще до моего рождения приготовила нарядную пеленку с вышитыми «ришелье» инициалами О.Н. В ней-то меня и забрали из Балахтинского роддома. Мама часто вспоминала, как в роддом пришел заляпанный с головы до ног октябрьской грязью, но абсолютно счастливый папа и принес самый дорогой в её жизни подарок – целую буханку свежего хлеба. В 1948 году люди не ели досыта, поэтому вкус и запах этого хлеба она запомнила навсегда.
Много лет спустя, в сытые годы, мама не уставала повторять, что самая вкусная еда – это хлеб, пересказывала эту историю и на глазах у неё выступали слёзы. А пелёнку и платье с анютиными глазками, которое вышивала для меня её подруга Валя, мама сберегла, и оно до сих пор у нас храниться.
Учителем Георгий проработал всего два года и 15.05.1949г. был переведен на должность заведующего Балахтинским РОНО. Жизнь стала налаживаться, в семье ожидали второго ребенка. Но империалисты не дремали, международная обстановка накалялась. В государстве решили увеличить численность армии, и Георгий попал в этот призыв. Офицеры, не уволившиеся после войны в запас, за прошедшие годы успели стать майорами и подполковниками. Он же начинал новый этап военной службы в звании лейтенанта.
Оставив беременную жену и малолетнюю дочь, 12 апреля 1952 года Неверов Георгий Степанович отбыл в город Комсомольск-на-Амуре служить в артиллерийском полку.
22 августа 1952 года родилась вторая дочь Татьяна. Отец узнал об этом через несколько недель из писем. Другой связи с частью, где служил Георгий, не было, и это сильно затрудняло обсуждение планов родителей на дальнейшую жизнь.
Думаю, что 1952-1953 годы были непростыми для нашей семьи. Марине и её матери Анне предстояло решиться на переезд и навсегда оставить родные места, многочисленных родственников, могилу маминого отца Сергея, которого обе очень любили, оставить подруг, работу, с трудом нажитое имущество, жильё и пускаться в неизвестность. Но куда? Ведь Георгий с судьбой не смирился и без конца строчил рапорты с просьбой об увольнении. Посылал их далеко, чуть ли не в Москву, но ответов не получал. Примерно через год, в апреле или мае 1953 года Георгию дали отпуск. Он приехал в Балахту и впервые увидел свою вторую дочь Татьяну, которой был уже почти годик. После окончания отпуска родители решили всем табором отбыть к месту службы Георгия в Комсомольск-на Амуре. Стали потихоньку собирать вещи. Когда до отъезда оставалось несколько дней, отцу пришла телеграмма из Москвы, чуть ли не от самого Калинина (но я в это не верю). В ней говорилось, что из армии его не уволят, но предоставляют работу по специальности. В Белорусском городе Гомеле открывалось военное училище, Неверов Г.С. направлялся туда преподавателем математики. Думаю, что радости его не было предела. Наш общий отъезд пришлось отложить. Отец поехал в Гомель устроиться и снять квартиру. Через пару месяцев, примерно в июле 1953 года, наша семья вместо дальневосточного Комсомольска-на-Амуре прибыла в белорусский городок Новобелицу, где тогда находилось училище – будущее МВИРТУ.
Переезжать помогал мамин брат Иван. Страна все ещё пребывала в послевоенной разрухе. Поезд тащился медленно, удобств не было никаких. Постель, посуду, подушки, одеяла пассажиры использовали свои. Воду набирали в чайники, стоя на станциях в очереди к титанам. Однажды, пока бабушка наливала кипяток, я чуть не потерялась, о чем мне назидательно припоминали многие годы. В набитом до отказа людьми плацкартном вагоне было душно и грязно, а моей маленькой сестренке приспичило учиться ходить. Если её не спускали на пол, Таня громко кричала, присоединяя свой голос к шумящему вагону. Уложить спать, вымыть и накормить в дороге годовалого ребёнка было очень сложно, ведь про влажные салфетки, подгузники и детское питание в баночках никто даже не слышал! Так и тряслись мы по рельсам, преодолевая тысячи километров огромной страны. Наконец дней через 7 или 8 прибыли в Новобелицу.
 На станции поезд стоял 3 минуты, и за это время надо было успеть выгрузить вещи, самим спуститься и нас с Таней не забыть. Мне в ту пору исполнилось 4 года и 10 месяцев, и я отчетливо помню, как стою у выхода из вагона, поезд замедляет ход и вдоль него бежит мужчина, которому дядя Ваня сбрасывает узлы и чемоданы, а потом и нас с сестрой. Это был наш папа! Вот как мы прибыли в Беларусь, и, как оказалось, навсегда!
А потом мама с бабушкой часто вспоминали наш переезд, особенно, как я потерялась на станции Ужур, как Таня сделала в вагоне свои первые шаги, как добывали на станциях воду и пищу, ночевали в зале ожидания во время пересадки в Москве, как выкидывали детей папе на руки в Новобелице. Через год военное училище перевели в Минск, и оно стало называться МВИРТУ. В училище Неверов Г.С. смог реализовать свои самые смелые профессиональные мечты. Много лет он работал на кафедре высшей математики: читал лекции, вёл практические занятия, писал пособия, статьи, методички, был председателем приемной комиссии по математике на вступительных экзаменах.
Неверов Г.С. защитил диссертацию, стал кандидатом технических наук, доцентом, профессором. Техника развивалась стремительно, появились первые вычислительные машины – ЭВМ. Они состояли из нескольких металлических шкафов, сверху донизу набитых приборами, выполненными на электронных лампах. Приборы и шкафы соединялись между собой многочисленными толстыми и тяжелыми кабелями. Конструкция была громоздкая и капризная: при малейшей тряске и перегреве техника выходила из строя. Но всё равно это было чудо. Георгию очень хотелось научиться использовать возможности ЭВМ, и он перешел с кафедры во вновь созданную лабораторию. Отец часто приносил домой бобины из бумажной ленты с дырочками – так называемые перфоленты - и вечерами перематывал их, отыскивая ошибки. Так что молодые пользователи айфонов даже близко не представляют, с чего начинались современные гаджеты каких-то 40 лет назад.
Новые области математики отец осваивал с интересом и Неверова Георгия Степановича можно смело назвать одним из первых программистов в Белоруссии, хотя такого слова ещё в обиходе не было.
На новом поприще Георгий быстро добился заметных успехов, ему присвоили ученое звание «старший научный сотрудник», которое в те времена присваивалось и утверждалось в Москве. Его программа компьютерного составления расписания занятий была признана лучшей и рекомендована Министерством Обороны для внедрения во всей военных ВУЗах страны. Поэтому в 70-е годы Георгий много ездил в командировки. Тогда-то он и навестил своих однополчан в Кронштадте и Звёздном городке, погостил у сестры Гали в Томске, посетил Красноярск и много других городов. Он всегда привозил из командировок подарки, обычно это были конфеты. Однажды из Красноярска вместо ожидаемых конфет он привез большую коробку с настольной игрой «Футбол». Мы с сестрой с кислыми минами открыли коробку, а там оказались 11 шоколадных шаров диаметром сантиметров 10 с разными начинками внутри. Этот подарок я помню до сих пор, ведь таких огромных конфет я не видела больше никогда. А ещё в командировках с папой случались всякие курьёзные истории и мы всей семьёй ждали, что же смешного случилось с ним в этот раз.
      Годы летят быстро, всё когда-нибудь заканчивается. Потихоньку закончилась и папина активная научная деятельность. В 1992 году отец решил уйти на пенсию. Трудовой стаж Неверова Г. С. составлял 64 года! Но не работать он не мог. Дома он написал пособие для решения задач по матанализу и послал его на конкурс в издательство «Вышэйшая школа». Где-то месяц спустя после смерти Неверова Г.С. нам сообщили, что принято решение издать его пособие, но сотрудничать с издательством было уже некому. Так закончилась его трудовая жизнь.
Неверов Георгий Степанович умер 14 декабря 1994 года в военном госпитале от инсульта. Училище, в котором отец прослужил с 1953 по 1992 год, похоронило его со всеми почестями, которые только возможно было оказать ветерану Великой Отечественной Войны, своему старейшему сотруднику и просто доброму и хорошему человеку. Из троих детей Степана и Александры Неверовых Георгий прожил самую счастливую жизнь. Он занимался любимым делом и достиг в нём определенных успехов. Он создал крепкую семью, был счастлив с женой, тещу считал своей мамой. Он подружился с братом жены Иваном, сестёр Лидию и Галину поддерживал материально. Он просто обожал своих дочерей, зятьев и внуков. И мы все платили ему тем же!
 Совсем иначе сложилась судьба его второй сестры Лидии.

Неверова Лидия Степановна
1914-199?
После отъезда брата Георгия в Балахту Лидия осталась в Саратове одна. Своей семьи у неё не было и, к сожалению, она у Лиды не появилась никогда. Зато имелась двоюродная сестра Люба, по профессии врач. Она была замужем за военным, который после войны служил в городе Львове. У них росла дочка Ира. Детских садиков на Западной Украине тогда ещё не было, а Любе хотелось работать. Тут-то она и вспомнила об одинокой Лиде. Через ту же балахтинскую тётку Елену нашла её адрес и написала письмо, в котором пригласила Лиду к себе жить, а заодно и помочь подрастить дочку. Уставшая от одиночества и постоянной борьбы за выживание Лида согласилась. Любина семья жила в центре Львова в коммунальной квартире. Они занимали две комнаты. Их соседкой была женщина еврейской национальности по имени Полина, которая одна воспитывала сына Серёжу. Они занимали третью комнату этой квартиры. Работала Полина проводницей на железной дороге. Вот сюда и приехала жить Лида в начале 50-х годов.
Старинный европейский город с великолепной архитектурой, знаменитым Оперным театром и комфортным климатом, город, поразивший продуктовым изобилием по сравнению с голодным Саратовом, очень понравился романтичной Лидии.
Первые несколько лет жизни во Львове она занималась Любиным хозяйством и воспитанием племянницы Ирочки, а заодно и соседского Серёжки, когда его мама Полина ездила на поезде проводницей. Лида полюбила детей и часто писала о них в письмах. Когда дети подросли, она устроилась на работу.
В первые годы жизни во Львове Лида совершила одну из главных ошибок: она не стала в очередь на квартиру. В СССР в каждом городе были такие очереди. Люди собирали документы о том, что они нуждаются в жилплощади, подавали их в горисполком или по месту работы и ждали получения заветных метров. На ожидание уходили годы, а чаще целые десятилетия. Пусть через 20 лет, но очередник получал государственную жилплощадь. Метраж и качество жилья, так же как и право постановки на очередь, регламентировались определенными правилами. Другого законного пути получения жилья в стране не было. Так вот, наша тётя Лида не стала в очередь на получение жилплощади в городе Львове. Почему? Не понятно. Может быть, она надеялась, что всё само по себе как-нибудь устроиться, а может быть думала всегда жить с Любиной семьёй. Но Люба так не думала. Лет через 5 после приезда Лиды Любиного мужа переводят служить куда-то в Центральную Россию. Их дочь выросла, Лида стала не нужна, и Люба не пригласила её с собой. Служебную жилплощадь Любина семья освободила, и Лидия оказалась на улице в прямом смысле этого слова. Добрая душа соседки Полины не выдержала, и она пригласила её жить в комнату, которую они занимали вдвоем с сыном Серёжей. Мало того, когда Полина, наконец, дождалась и получила отдельную однокомнатную квартиру, она не смогла выкинуть Лиду на улицу и взяла её жить к себе.
Лидия всегда поддерживала связь с братом. Когда семья Георгия перебралась ближе ко Львову, она приехала в Минск, познакомилась с новой родней и стала у нас частой гостьей.
Работала Лидия во Львовском Доме малютки художником-оформителем. Дом малютки – это место, где оставленные в роддомах дети, жили с рождения и до 3-4 лет. За это время они успевали привыкнуть к нянечкам и воспитателям, и когда малышей распределяли по детским домам, их горю и плачу не было предела. Помню, я с ужасом слушала душераздирающие тётины рассказы о бедных малютках, абсолютно не могла поверить, что есть мамы, которые бросают своих деток, и ещё больше любила родную семью, где нам с сестрой было так тепло и уютно.
Обычно тётя Лида копила отпуск за 3 года и приезжала в Минск на 3 месяца. Для нашей семьи это было всегда важным событием. Папа ехал на вокзал и привозил домой чемодан с вещами, сумку с подарками, уставшую за дорогу Лиду, и обязательно аккордеон в футляре и папку с нотами. Нас с Таней интересовала сумка с подарками. Обычно оттуда появлялись конфеты, игрушки, книжки, красивые одёжки. Во Львове было больше всего заграничного, поэтому Лида могла нас с Таней порадовать шикарными нарядами. И это ей удавалось! Я до сих помню красно-белый свитер с орнаментом. Летом в прохладную погоду я надевала его на платье в клетку. На ноги обувала белые кеды с белыми капроновыми носками и, абсолютно неотразимая, выходила во двор играть в настольный теннис или в волейбол. Было мне тогда лет 12-14, я очень нравилась себе в этом наряде и мечтала привлечь внимание дворовых мальчишек.
 Во время своего визита тётя Лида располагалась на моем месте в комнате с бабушкой и Таней, а я перебиралась в комнату к маме и папе на раскладушку, что может быть и не совсем устраивало ещё не старых родителей. Но об этом никто не догадывался. Лиде всегда оказывался максимальный уход, почет и уважение.
На вид тётя Лида была маленькой худенькой женщиной, носившей всегда одинаковую прическу. Считалось, что у неё была мигрень и плохой аппетит. Обычно она спала до 11 часов утра, укрывшись с головой одеялом. Наша бабушка, Анна Никитична, готовила ей сытный завтрак: что-нибудь такое что и нам с Таней не всегда перепадало. Лида ела медленно, мало, давилась, не съедала до конца. Когда она уходила с кухни, бабушка говорила: «Тьфу! Дворянка!» и смачно плевала на пол. Это было страшнее ругательства. Но бабушка так жалела одинокую, слабую, не имеющую своего угла Лиду, что тут же замешивала для неё так называемую «поправку»: мёд, шоколад, сливочное масло, грецкие орехи и что-то ещё варилось в кастрюльке, и Лида ела это месиво по чайной ложечке для возбуждения аппетита. Из-за дороговизны и дефицитности продуктов «поправка» предназначалась только для Лиды, но я её обожала и наворачивала за обе щеки большими ложками, когда никто не видел. Бабушка и мама все время советовали Лиде стать в очередь на квартиру. «Очередь всё равно когда-нибудь придет. Тогда ты сможешь поменять квартиру на Минск и жить рядом с нами» - говорили они. Лида соглашалась, но до горисполкома так и не дошла.
Думаю, что Лида отдыхала у нас и телом и душой. Вечерами и по выходным вся семья собиралась за круглым столом, который свободно помещался в нашей 9-ти метровой кухне. Покончив с едой и быстро убрав посуду, взрослые сидели и разговаривали. Папа с тётей Лидой вспоминали жизнь в Чите вместе с родителями, свои детские шалости, вспоминали Балахту с многочисленными родственниками, войну с её горем и тяготами, вспоминали знакомство мамы с папой и наше путешествие через всю страну из Сибири в Беларусь. Мы с Таней любили эти разговоры и с интересом слушали. Тогда-то мы и узнали вышеизложенные сведения и много чего другого, о чём напишу ниже.
Лида часто рассказывала о жизни во Львове, особенно о знаменитом Оперном театре, где пересмотрела все спектакли. Помню, как я мечтала тоже увидеть и услышать эти оперы и балеты! А ещё она рассказывала о бандеровцах, которые почему-то не любили нашу бедную Лиду, хотели выжить её из Львова и даже иногда больно щипались. Я долго думала, что Бандеры – это новые Лидины соседи по коммунальной квартире, которые вселились вместо уехавшей Любы. А Лида любила всех! Она научилась намного говорить по-украински и восхищалась яркой украинской одеждой, которую можно было купить во львовских магазинах. И Лида купила!  В один из её приездов в нашем ГДО выступали «Песняры». Будучи «Лявонами», они служили в дивизии в Уручье и, став знаменитыми, приехали с концертом для однополчан. В зал Дома офицеров втиснулось всё население городка. Туда-то торжественно и вступила Лида в «вышиванке» и яркой клетчатой юбке с фартучком. Я шла вместе с ней и до сих пор помню ошарашенные взгляды знакомой и незнакомой публики, смотревшей то на Лиду в «вышиванке» то на одетых в такие же «вышиванки» «Песняров».
А ещё она каждый день подолгу играла на аккордеоне. Подозреваю, что этим она сильно доставала нашу бабушку. Остальные члены семьи разбегались в школу и на работу, а ей приходилось присутствовать на всех Лидиных репетициях. Склонив голову и изо всех сил растягивая большущий аккордеон, Лида по многу раз повторяла одну и ту же пьесу, добиваясь совершенства. Бывало и так, что только Лида заканчивала свои упражнения, как прибегала из школы я и начинала громко тренькать на пианино свои пьесы, а потом то же делала и Татьяна! Бедная наша бабушка Анна Никитична! Но все молчали, понимая, что Лида может музицировать только у нас в Минске, т.к. во Львове она живет, по выражению той же бабушки, «на птичьих правах». Живя у нас, Лида много читала. Вообще в семье много читали все. Собственная библиотека у нас была небольшая, поэтому книги и журналы брали у друзей, соседей, из библиотек школы, МВИЗРУ и ГДО. Обязательно выписывались «Роман-газета», «Юность», «Наука и жизнь», «Вокруг света». И всё это читалось! Помню, как тётя Лида перечитывала «Войну и мир» Толстого и переживала первую любовь Наташи Ростовой, как свою собственную. А «Сага о Форсайтах»?! Чтобы лучше разобраться в хитросплетениях родственных связей этой семейки, Лида даже завела специальную тетрадку, куду записывала имена и степень родства книжных героев. Вторым культурным центром нашей семьи была радиоточка. Внешний вид радио и место, где оно висело, я помню до сих пор. Ведь именно оттуда я услышала так много прекрасной музыки, поразившей меня до глубины души! Сидя в комнате на диване рядом с папой и тётей Лидой, я слушала по радио концерты по заявкам передачи «Театр у микрофона» и большие праздничные концерты. Их я особенно любила: ведь половина такого концерта всегда состояла из классических произведений в исполнении наших самых прославленных артистов. Помню, как я мечтала, чтобы в доме появился телевизор, и я, наконец-то, смогла бы увидеть всевозможных лебедей и загадочные па-де-де. Я очень благодарна папе и, особенно тёте Лиде, за то, что именно они познакомили меня с прекрасным миром классической музыки, которую я обожаю до сих пор. Лида часто приезжала к нам зимой, чтобы участвовать в подготовке к Новому Году. В этом деле ей не было равных! В изготовлении самодельных игрушек участвовали мы с сестрой и наши подружки. Закупались разнообразная цветная бумага, вата, краски, кисти. Из крахмала варился клейстер. Детская компания во главе с тётей Лидой садилась за круглый стол – начиналось наше творчество! Я до сих пор помню, как сделать бумажные розы и китайские фонарики, как нанизывать на нитки разноцветные флажки и ватные снежинки и даже как украсить стеклянными бусинами корону дл готовили новогодний концерт и показывали его рассевшийся на табуретах публике – нашим родителям. И это тоже затея тёти Лиды! Подруги тех лет до сих пор вспоминают её добрым словом.
В один из приездов тётя Лида сделала нам с сестрой маскарадные костюмы. Трудилась над ними долго – месяца полтора. У Тани был костюм эскимоски: голубое платье с капюшоном, богато украшенное разноцветным орнаментом.
 А из меня был сделан Кот в сапогах! Шикарная шляпа с причудливо изогнутыми полями клеилась из газет и сверху покрывалась красной краской. Страусиные перья были проволочно-бумажно-ватные с наклеенной мелко порезанной папиросной бумагой. Они высоко с красивым изгибом торчали над головой. К костюму прилагалась мушкетерская накидка, шпага и пояс – всё тоже самодельное. На бабушкины сапоги натягивались покрашенные в красный цвет чулки, а на них ещё и нарядные ботфорты-отвороты. Не забыла тётя Лида и о маске кота. Даже мышку смастерила, очень похожую на настоящую, и подвесила её мне на пояс. Вот в таком виде я пошла на школьный новогодний праздник. Было это в классе шестом или седьмом. Наивная тётя Лида думала, что все дети придут в новогодних костюмах и очень старалась, чтобы любимая племянница заняла первое место. Но нас, маскарадных, было не так уж много. Я тоже хотела быть как все, в школьной форме, чтобы не выделяться из толпы и даже немного стеснялась своего экзотического вида, но тётя Лида никогда об этом не узнала.
      Первое место я, конечно, заняла, о чём с великой радостью сообщила дожидавшейся меня с ёлки Лиде. А шляпа и мышка были настолько хороши, что мы долго не могли их выбросить, несмотря на тесноту, мы хранили их в кладовке и расстались с ними только при переезде в новую квартиру в 1988 году. Во Львове Лидия прожила до конца 70-х годов. За это время Полинин сын Сергей вырос, завёл себе невесту, и дальше злоупотреблять Полининой добротой стало совершенно невозможно. Полина её не выгоняла, но Лидия сама понимала, что надо съезжать. Но куда? В нашей семье жалели Лиду и даже обсуждали вариант её переезда в Минск. Первый – к нам. У нас в одной комнате жили мама с папой, во второй – двадцатилетние мы с сестрой и бабушка, которая уже сильно болела. А возможности получить большую жилплощадь пока не предвиделось. Второй вариант – снять квартиру. Но это было слишком дорого и сложно, т.к. народ жил очень тесно и пустого жилья для сдачи квартирантам почти не было. Лида всё это понимала и никогда не заводила разговор о переезде. Как она теперь жалела, что не имела во Львове своего угла, чтобы обменять его на Минск и жить рядом с нами. Но делать нечего – поезд ушёл! Оставалась сестра Галина. Ехать в вечно холодную и голодную Сибирь Лиде совсем не хотелось. К тому же ещё был жив ненавистный муж Галины Михаил, которого Лидия обвиняла во всех несчастьях своей сестры. Но Михаил был много старше них и как-то вовремя умер. Тогда-то Лидия и решилась отправиться в дальний путь. Галинина квартира располагалась в центре Томска в старом деревянном двухэтажном доме с печным отоплением и состояла из кухни и трёх малюсеньких комнаток. В одной комнате жила Галя, вторую занимал её сын Юрий, уже ставший инвалидом и нигде не работавший, а третья комната досталась приехавшей навсегда Лиде. Ванной дома не было, ходили в баню. Лиде было в ту пору лет 65, но она смогла устроиться художником-оформителем в детский садик и проработала там больше десяти лет.
Сёстры по-отдельности писали нам письма. Письма были длинными и обстоятельными, причем тётя Лида всегда писала остро отточенным карандашом. Моего мужа, которого никогда не видела, она называла на украинский манер Микола и посылала ему отдельные приветы. В письмах сообщались семейные новости, успехи Галиных внуков, обсуждались новые кинофильмы, прочитанные книги, обязательно затрагивалась международная политика, порассуждать о которой они обе любили, сообщалась сибирская погода и городские новости Томска. Никогда в них не было нытья и жалоб на судьбу и здоровье и никогда сёстры не жаловались друг на друга, хотя притереться к совместной жизни было не просто. Мои тётки были неисправимыми оптимистками! И лишь однажды Лидия написала, что бабушка Анна Никитична была права, говоря о необходимости иметь свой угол, и попросила отнести на её могилу цветы.
Но наши родители и так понимали, что живётся сёстрам несладко, и помогали им, как могли. Георгий, хоть и был самым младшим, с 14 лет чувствовал ответственность за своих сестёр. И мама поддерживала его в этом. Знаю, что родители переводили существенные суммы денег на замену печного отопления, на покупку новых диванов, цветного телевизора, да и просто на питание. Когда в конце 80-х годов в сибирских магазинах окончательно исчезло всё, мама посылала им полотенца, ткани для постельного белья, нижний трикотаж и чулки. Посылала наши с сестрой вещи, которые мы забраковали и не носили. Тётя Лида была большая рукодельница. Она с удовольствием всё это перешивала, украшала и потом в письмах сообщала, какая вышла красота, и какие они с Галей ходят нарядные и довольные.
Сёстрам тоже хотелось порадовать минских родственников, и они посылали ответные посылки. Как я их ждала! Обычно посылка приходила поздней осенью. Папа приносил её с почты домой и вскрывал на кухонном круглом столе, вокруг которого толпилась вся наша семья. Внутри фанерного ящика лежал сшитый тётей Лидой мешок с кедровыми орехами, и обязательно были вложены целые кедровые шишки. По квартире сразу распространялся вкусный запах смолы и сибирской тайги. Мама брала шишку, долго нюхала и улыбалась, ведь это был запах её родины. Разгрызть кедровый орешек так, чтобы ядрышко осталось целым – это искусство. Как и все сибиряки, мы с сестрой добились в этом деле совершенства. За несколько месяцев наша семья полностью уничтожала тётины гостинцы. И это было так вкусно!
Когда мы с сестрой повыходили замуж, у нас родились дети, увеличилась жилплощадь, тётя Лида уже жила в Сибири. Ей очень хотелось нас увидеть, но такая дальняя дорога стала ей не по силам. Мама подробно описывала в письмах все радостные семейные события и обязательно посылала фотографии. На праздники и дни рождения наших мальчишек тётя Лида присылала открытки. Сколько доброты, нерастраченной любви и заботы в них было.
И как я теперь жалею, что сохранилась лишь одна открытка.
 Однажды на день рождения моего сына Серёжи Лида прислала посылку. В ней лежала азбука, которую она сама нарисовала, чтобы Серёжа учился читать. Азбука на сына не произвела никакого впечатления. К этому времени он уже отлично читал и очень любил это дело. Ещё в посылке прибыла детская книга про Ленина, изданная к его 100-летнему юбилею. Книга была шикарная: большого формата, на отличной бумаге, со стихами советских поэтов о Вожде и революции, с репродукциями картин, фотографиями маленького Володи Ульянова и его героической биографией. Вот её-то и прислала Лида на 5-летний юбилей Серёжи как самый дорогой подарок. За книгу Серёжа ухватился сразу, прочел её не один раз, подолгу рассматривал картинки. В книге мой 5-летний сын прочитал, как Ленин бегал в валенках с кудрявой головой, как влезал на непонятный броневик, кричал и махал руками, указывая путь то направо, то налево, потом зачем-то скрылся в дремучем лесу и долго жил в шалаше на берегу страшного озера, а пищу ему приносили товарищи. Серёжа подолгу рассматривал ленинский броневик, больше похожий на бабы-ёжкину избушку, чем на знакомый автомобиль, и пытался понять значение слова Бонч-Бруевич. Хорошенько всё обдумав, он решил, что это Змей Горыныч и сказочная история про Соловья-Разбойника и его компанию. Но фраза «Ленин и теперь живее всех живых» не давала ему покоя. Он долго размышлял над этим, но как это – быть «живее всех живых», живее бабушки, мамы и его самого – так и осталось для Серёжи загадкой. Ох и посмеялись мы, когда 20-летний сын сам рассказал нам эту историю, ведь тогда, много лет назад, нам было невдомёк, что он себе нафантазировал. Когда Серёже было лет 10-12, он уже знал, что Ленин не сказочный герой. Дома мы играли в самодельную игру «Что? Где? Когда?» и Серёжа любил ошарашивать семью вопросами из ленинской биографии. Подозреваю, что материал он брал из Лидиной книги. Вот так и получилось, что именно тётя Лида познакомила Сергея с Вождем мирового пролетариата. Думаю, что она ожидала немного другой реакции от своего 5-летнего внука. Но время мчится вперёд, оставляя позади одних героев, а им на смену выдвигая других. А ещё она прислала подарок на свадьбу Тани и Володи: набор туесков из бересты и кухонный набор, куда входили две расписные разделочные доски, валик для раскатывания теста, пестик для превращения вареной картошки в пюре и ещё мешалка для варки варения. Всё это деревянное. За валик для раскатывания теста Таня боролась с её сыном Алёшей. Когда он женился и стал жить отдельно, то захотел забрать этот валик себе, а Таня хотела оставить его себе. Но Оля Бородина (Алёшина крёстная) мудро разрешила их спор, подарив Алёше другой валик. Туесками Таня до сих пользуется, она там хранит запас кружев и тесьмы.
В декабре 1994 года не стало нашего папы – Неверова Георгия Степановича. Мы отправили в Томск телеграмму, а чуть позже мама написала сёстрам письмо, где подробно описала, какое огромное количество народа, почётом и уважением проводило в последний путь их любимого брата Гошу, их Учёного.
 Тёткам было уже за 80. Возраст и болячки всё сильнее напоминали о себе. У тёти Гали стало быстро портиться зрение. Но она не сдавалась и по-прежнему писала нам письма, которые мы с сестрой и мамой подолгу разбирали, чтобы потом написать ответ. Помню, когда наступал 2000-й год, она на примере линейки нам рассказывала, почему 2000-й год является окончанием XX века, а не началом XXI. А потом однажды письмом сообщила нам о смерти тёти Лиды. Через пару лет пришло последнее письмо из Томска. В нём сообщалось, что и тёти Гали больше нет с нами.
Семья Ивашиных
Моя бабушка по материнской линии Ивашина Анна Никитична происходила из крестьянской семьи. Жизнь крепостного крестьянина во все времена была бесправным существованием, наполненным тяжким трудом и постоянным страхом за свою жизнь и за жизнь своих близких. Об этом много и подробно писали все русские писатели. А увидеть, как жили, во что одевались мои далёкие предки можно на полотнах великих русских живописцев – Рокотова, Васнецова, Маковского, Перова и многих, многих других художников, которые посвятили своё творчество бытоописанию крепостных крестьян. Поэтому можно сказать, что о жизни Ивашиных известно всё, а, с другой стороны, конкретных фактов мы знаем совсем немного.
Ивашин Макар (1841 – 1914) – самый старший из известных мне предков. Отец Макара был крепостным крестьянином в Орловской губернии. По рекрутскому набору его призвали на солдатскую службу, которая длилась тогда 25 лет! Вдоволь навоевавшись и, отслужив положенное, в возрасте 40-45 лет он вернулся на родину и женился на такой же крепостной крестьянке. В семье родились дети, в числе которых был и мой прапрадед Макар. По семейному преданию мать Макара кормила грудным молоком не только своих детей, а ещё и щенков помещика. Семьи в ту пору были большими.
 Считалось, что детей должно быть, сколько бог пошлёт. Такая семья появилась и у Макара Ивашина. Жили они в хатке-полуземлянке, зимой ходили в лаптях, испытали все тяготы крестьянской жизни в царской России и мечтали когда-нибудь работать на собственной земле во благо своей семьи. В надеждах на лучшее будущее в 1904 году семья Ивашиных в поисках счастливой доли решила двинуться в далёкую и незнакомую Сибирь. В 1904 году cтолыпинские реформы ещё не начались. Переселенцам льгот или подъёмных на новом месте не давали. Это было самовольное переселение. Крестьяне шли на свой страх и риск, не зная, что их ждёт впереди.
Для переселения семье Ивашиных был выдан документ, составленный в ноябре 1904 года. И он сохранился!
Документ называется «Посемейный список» Дудинского сельского общества Волконской волости Дмитровского уезда Орловской губернии. Это место рождения моей бабушки Анны Никитичны. У И.С.Тургенева есть произведение, которое называется «Охотничьи рассказы». В нём он пишет как раз о тех местах, о природе, о встречах и беседах с местными крестьянами. Быть может, среди собеседников великого писателя были и мои далёкие предки.
В те времена семейные связи не обрывались. Переезжали всей огромной роднёй, никого не оставляя жить в одиночестве. Как и кто принимал такие сложные и судьбоносные решения, не известно, но все остальные подчинялись. В это время Макару Ивашину исполнилось уже 63 года, и вряд ли он был инициатором переезда. Скорее ими стали его взрослые сыновья.
В Списке, выданном на имя Макара Ивашина, перечислены его сыновья Никита и Фёдор с жёнами и детьми и незамужняя дочь Макара Матрёна. Младший сын Макара Григорий тридцати двух лет находился на действительной военной службе с 1894 года, т.е. отслужил уже 10 лет! К моменту призыва он был женат. Жена его Марфа, так же как и ещё служивший Григорий, была записана в этом Списке и вместе со всеми покатила в Сибирь дожидаться из армии мужа. И дождалась.
Всего в Сибирь выехало 17 человек: 7 взрослых и 10 детей, старшему из которых было 13 лет, а младшей – 1 годик. Не значиться в Списке жена Макара. Видимо к этому времени она уже умерла.
Вряд ли Ивашины представляли, насколько долог и труден будет их путь за Урал. «Столыпинских вагонов», пригодных для перевозки людей и домашнего скота, в 1904 году ещё не придумали. Думаю, что ехали на подводах со всем своим нехитрым скарбом. Может быть, где-то удавалось проплыть на плотах или баржах. Отсутствие дорог, непривычный и суровый климат, непростые отношения с местным населением – всё это пережили мои предки. Дорога длилась не один месяц, а может быть даже год. Как они выбирали место, где остановиться, тоже неизвестно. Старожилы и местное население, осевшие на хороших местах, не хотели их терять и не всегда радовались вновь прибывшим. Поэтому переселенцы вынуждены были двигаться всё дальше, преодолевая бесконечные просторы Сибири.
Семья Ивашиных осела в Енисейской губернии, в её лесостепной части, вплотную прилегающей к бескрайней тайге. Сейчас это называется Красноярский край.
Ивашиным очень повезло: в пути никто не умер и все 17 человек прибыли на новое место обживать Сибирь! Это дело тоже было непростое. Каждый мечтал захватить земли столько, сколько мог обработать. Но для начала её надо было позаимствовать у туземного населения – чалдонов, или отвоевать у тайги. Ивашины пошли по второму пути и осели в таёжной деревеньке. До ближайшего большого села Балахта было километров 50 – совсем близко по сибирским меркам.
Трудную и небезопасную дорогу люди преодолевали большими группами, а потому и селились вместе, образуя общину. Такой общиной Макар Ивашин вместе со своими сыновьями стал обустраиваться на новом месте. Расчистить землю для постройки жилища было трудно. Мужики рубили деревья и из брёвен всем миром строили дом. Женщины мхом, который брали из тайги рядом, конопатили щели. Оставшиеся пни потом выжигали и на освободившейся земле разводили огороды. Деревню огораживали высоким частоколом (так наша бабушка называла заборы), таким образом защищая домашний скот от прожорливых таёжных соседей.
Труд этот был очень тяжелый и его, как и длинную дорогу, выдерживали не все. Часть крестьян возвращалась назад, в Европейскую часть России. Может быть, и моя родня с тоской вспоминала свою Орловскую губернию с её бескрайними полями, без тайги, со всех сторон наступающей на их огороды, без визитов диких зверей, без летней мошки и гнуса, без бесконечной снежной зимы с трескучими морозами? Кто теперь знает? Но они всё преодолевали и постепенно становились сибиряками. Они приобрели черты, порождённые сложностями жизни в этом суровом краю, который вырабатывал у них несгибаемый сибирский характер. Я уважаю своих предков и очень ими горжусь!

Ивашина Анна Никитична
1901 – 1977
Моя бабушка Анна Никитична родилась в семье Никиты Макаровича (1867-1914) и Настасьи Гавриловны (1867-1951) Ивашиных. У Анны было много братьев и сестёр:
Сергей (1891-1942)
Андрей (1895-1975)
Иван (1897-1944) погиб на фронте
Михаил (1902-?)
Анна (1901-1977)
Мария (1904-?)
Матрёна – родилась в Сибири
Во время переезда Анне было лет 5 или 6. Про дорогу в Сибирь она нам ничего не рассказывала, наверно не помнила. А про жизнь в таёжной деревне она говорила много и с удовольствием. Мы с сестрой любили её слушать. Дальнейшие сведения взяты из этих рассказов.
Прожили Ивашины на новом месте года три, и вдруг в деревню повадились медведи. Мужики их пугали, но они всё равно преодолевали забор, отгораживающий деревню от тайги, портили огороды, задирали собак и домашних животных. Медведи так обнаглели, что даже днём люди боялись выходить на улицу. Мужики посоветовались и решили всей общиной перебраться в Живоначиху. Эта таёжная деревня, основанная переселенцами разных национальностей, была значительно больше, и жизнь в ней протекала гораздо веселее. Ивашины опять всем миром расчистили себе кусок тайги, понастроили деревянных изб и надолго поселились в Живоначихе. А от их прежнего места жительства через пару лет не осталось и следа – всё поглотила тайга.
Братья Ивашины были людьми работящими, быстро завели себе крепкие хозяйства, в семьях появились новые дети, в том числе и младшая сестра Анны Матрёна. Жизнь стала потихоньку налаживаться.
Но тут подкрался 1914 год с Первой Мировой Войной и всеми последующими катастрофами.
В 1914 году не стало главы семейства – Макара Ивашина. Сыновьям Макара было уже под пятьдесят лет, и они не призывались в армию по возрасту. А старших братьев Анны Сергея и Андрея призвали повоевать за Царя и Отечество и отправили на германский фронт. Они оба вернулись домой через несколько лет, уже после Революции.
Несмотря на мобилизацию, в Живоначихе по-прежнему было много народу, и жизнь продолжалась. Бабушка Анна рассказывала, как они ездили в тайгу заготавливать кедровые орехи. Главными были 2-3 взрослых мужика, которых по каким-то причинам в армию не взяли, остальные – допризывная молодёжь. До места добирались лошадьми и разбивали лагерь, в котором жили несколько дней. Ночевали на сене в телегах или на земле, еду готовили на костре. Варили кулеш – это густая похлёбка из картошки и пшена, заправленная шкварками и луком. Много лет спустя бабушка Анна готовила нам такой таёжный супчик. Она добавляла туда мелко нарезанной варёной колбасы, вливала струйкой взбитое сырое яйцо и называла это варево – «суп Ш» - шикарный! Это было так вкусно! Я до сих пор варю иногда бабушкин «суп Ш».
Орехи заготавливались так. Парни половчее на приспособлениях, называемых «кошки», забирались высоко на кедры и палками сбивали шишки. Остальная молодёжь собирала их, складывала в мешки и доставляла в лагерь. Там шишки тонким слоем раскладывали на мешковины и катали по ним деревянными валиками, таким образом освобождая орешки. Потом весь этот состав просеивали через специальные сита, мусор выбрасывали, а орехами наполняли мешки. Вечерами разжигали большие костры, которые поддерживали и ночью, чтобы отпугивать таёжных гостей. Бывало, лошади, учуяв зверя, начинали ржать, подходили совсем близко к огню, «жались к людям» - так говорила моя бабушка Анна Никитична. Она каждую осень ездила в тайгу за орехами с братом Михаилом и сёстрами Марией и Матрёной и вспоминала эти поездки с удовольствием.
Совсем с другими эмоциями рассказывала она о начале таёжного лета. После долгой холодной зимы народ мечтал погреться на солнышке, да не тут-то было! На людей нападал гнус или мошка – так в Сибири называют кровососов. Бабушка рассказывала, что их было так много, «что света белого не видно». Мошка забивала рот и нос, мешая дышать. Места укусов нестерпимо чесались, опухали глаза и лицо. Люди мало выходили на улицу, боялись напустить мошку в избы. Так же сильно страдали и животные. Химических средств защиты тогда не было, и люди спасались, как могли. Длился кошмар дней 10, потом мошки становилось меньше, но она всё равно покусывала людей до самых морозов. Бабушка так страшно рассказывала нам про этот злой и таинственный гнус, что мы с сестрой даже побаивались его прибытия из Сибири к нам в Беларусь.
Люди в деревнях жили по особым традициям, соблюдая религиозные и моральные нормы. Быт, особенности житейского уклада создавались сотнями лет и передавались от родителей к детям. По таким традициям жили и в Живоначихе.
Бабушка рассказывала, что зимой собирались вместе в самой большой избе. Помещение освещалось лучинами, реже керосиновыми лампами. Мужики рассуждали об урожае, о деревенских новостях. Самыми важными событиями были письма с «германского фронта», которые месяцами доходили до родственников в Сибири. Женщины и девки пряли, вышивали, вязали.
С тех давних пор Анна сохранила деревянное веретено и даже привезла его с собой в Минск. И оно пригодилось! Сибирские родственники присылали нам в посылках так называемые кудели овечьей шерсти. Зимними вечерами, сидя в Уручье в нашей тёплой кухне, бабушка цепляла краешек кудели к веретену и как-то ловко, пальцами одной руки это веретено вертела, постепенно превращая комок шерсти в ровную тонкую нитку. Мы с сестрой сидели рядом с бабушкой, слушали её рассказы о житьё-бытьё в Сибири и по очереди сматывали эту нитку в клубок. Потом нитки опять перематывали, красили в разные цвета, сушили и снова мотали в клубки и только после этого вязали для всех тёплые шерстяные носки и кофты.
Мне тоже хотелось так же ловко, как бабушка, сделать из кудели нитку. Но сколько я не пыталась крутить веретено – всё было напрасно. Эту науку я так и не смогла освоить.
На зимних посиделках девушки готовили себе приданое. Анна тоже связала крючком скатерть, которая потом долгие сто лет украшала все наши жилища. Полежала она и на моём столе в квартире, где я сейчас живу. Потом скатерть стала потихоньку рваться, и я её спрятала. Не скажу, что она уж очень красивая, но её связала моя бабушка и скатерть я не выкину никогда.
Бабушка рассказывала, что молодёжи в Живоначихе было много и жили они весело. На посиделках не только работали, но и пели, танцевали, играли в какие-то игры. На святках обязательно гадали. Молодые люди присматривались друг к другу, выбирая себе пару. На мой вопрос: «Самогонку пили?» - она ответила: «Нет».
Анна и её сёстры были настоящими красавицами. У Анны очень скоро появился кандидат в женихи, за которого семья хотела выдать её замуж. Но Анна к тому времени уже влюбилась в парня из этой же деревни – Костыря Сергея Ивановича.
Он был на три года старше. И эта любовь была взаимной! Потом бабушка нам рассказывала, что увидела его во сне, когда на святки гадала на женихов. Она поставила на ночь возле своей кровати миску с водой, положила на неё лучину, сказала: «Суженый, ряженый, переведи меня через быструю речку» и заснула. Приснился ей Сергей, который на руках и перенёс её через речку. Конечно, к этому времени Анна его знала и выделяла среди других деревенских парней. Но всё равно, она так поверила в это гаданье, что, когда мы с сестрой были уже «девушки на выданье», бабушка не забывала на святки каждой из нас поставить возле кровати по табуретке, на них поставить по миске с водой, на миски, за неимением лучин, она клала логарифмическую линейку, которую разбирала на две части: узкую серединку одной внучке, остальное – другой. Такие линейки были у каждого школьника. На них мы учились делать множество математических действий, которые сейчас делают компьютеры.
Потом бабушка выключала свет, ложилась на свою кровать и ждала, когда же мы с сестрой вернёмся с прогулки и придём спать. Мы с Таней тихонько крались в темноте, чтобы не разбудить бабушку, а она вдруг говорила: «Девочки! Повторяйте за мной: Суженый-ряженый, переведи через быструю речку». После этих слов надо было обязательно молчать, чтобы «Прынц» приснился. Но нам с Таней сразу становилось весело, мы громко смеялись, обсуждая и загадывая женихов, и бабушка смеялась вместе с нами. Потом всё не раз повторялось по новой, пока мы все не засыпали.
Бабушка была счастлива в браке и очень желала того же нам с сестрой. К сожалению, она умерла, так и не увидев наших женихов. Мы с Таней всегда приходим на её могилу вчетвером - вместе с нашими мужьями. Надеюсь, что она смотрит на нас сверху и видит, что не обманулась в своих ожиданиях счастья для своих любимых внучек. Но это всё в далёком будущем. А пока Анне ещё 17 лет и она влюблена в Сергея Костыря.








Костыря Иван Кузьмич
Мой прадед по материнской линии Иван Кузьмич Костыря был крестьянином. По национальности украинец. Жил в деревне то ли Лосевка, то ли Ахтырка Харьковской губернии. Служил кучером у богатого помещика, поэтому занимал довольно высокое положение среди остальных помещичьих крестьян. У Ивана Костыря и у его жены Настасьи росли два сына – Сергей и Трофим. Семья считалась зажиточной.В 1906 году в России объявили земельные реформы. Льготные переселения на восток с выделением денежных средств на дорогу и обустройство на новом месте началось именно с Полтавской и Харьковской губерний. Семья Костырей решила воспользоваться выгодным моментом. Что заставило их оставить украинский чернозём и мягкий климат, мне не известно. Может быть, это было незнание реалий жизни в суровой Сибири и умелая пропаганда СМИ тех лет. Может быть, эта была жажда приключений, стремление к свободной и счастливой жизни. Скорее всего, всё это вместе и двинуло относительно благополучную семью Костырей с насиженного места в неизвестную Сибирь.Такого, как у Ивашиных, Посемейного списка переселенцев, у Костырей не сохранилось, поэтому большинство имён своих предков – Костырей мы не знаем. Но точно известно, что кроме Ивана Кузьмича Костыря с женой и детьми, до Сибири доехали его родители, братья с семьями и даже его бабушка (прабабушка моей мамы – Анфиса Денисовна), всего человек двадцать. Погрузив нажитое имущество на подводы, семья двинулась в путь, который длился около года. Мой прадед Иван Кузьмич был человек предприимчивый. В начале пути часть добра он продал. На вырученные деньги купил молотилку, которая работала на конной тяге. В передвигающемся хозяйстве Ивана Кузьмича коней хватало. По дороге он за деньги сдавал коней и молотилку в аренду и даже сумел сколотить небольшой капиталец, который помог им обустроиться в Сибири. Осели они в таёжной деревне Живоначиха, расположенной недалеко от большого села Балахта Енисейской губернии.
Отвоевав у тайги землицы, Костыри поставили себе бревенчатые избы, завели домашний скот, огороды и стали обживаться в Сибири.
Ивана Кузьмича опять выручала молотилка: платой за её использование была часть урожая. Сыновья Ивана, Сергей и Трофим, уже подросли и хорошо помогали отцу по хозяйству.
Семья Ивана Кузьмича вскоре и здесь стала считаться зажиточной. Поэтому, когда Сергей решил жениться на недостаточно богатой Анне Ивашиной, отец воспротивился и даже называл нежелательную родню «голыдьбой» - (так рассказывала нам бабушка Анна).
Иван Костыря славился в деревне крутым характером, и порядки в его семье были строгими. В те времена молодая жена обычно шла жить в семью мужа и должна была соблюдать правила, установленные в доме её свёкра. Если же случалось наоборот, про жениха говорили: «пошёл в примаки». Быть «примаком» считалось унизительным.
Родители Анны Ивашиной тоже не хотели отдавать дочку в дом заносчивому и крутому на расправу Ивану Кузьмичу и присмотрели ей другого жениха. Но молодые оба проявляли характеры и стояли на своём. Бабушка потом нам рассказывала, что из-за несогласия родителей вышла какая-то история с её подвенечным платьем, что покупала ткань и шила его не та сторона, что положено по обычаям. Подробности я не запомнила.
Как бы то ни было, свадьба состоялась и Анна стала называться Костыря Анна Никитична. Было ей в ту пору 17 лет, её мужу Сергею Ивановичу - 20.

Костыря Сергей Иванович
1898 – 1944
В марте 1919 года у Анны и Сергея Костыря родилась дочь. Случилось это в деревне Живоначиха. Имена детям давали по церковным книгам и молодые родители выбирали между Мариной и Христиньей. Назвали Маринкой. Моря – так звали её в семье. Мама не очень любила своё имя, но при этом всегда радовалась, что она не стала Христиньей или Христей – так бы звали её в детстве.
Живоначиха была деревней многонациональной. Со всех концов России в Сибирь ехали русские, украинцы, немцы, татары. Селившись вместе, они всё равно сохраняли свою культуру, быт, обычаи, родной язык. Семья Сергея была украинской. Поэтому свои первые слова Маринка сказала по-украински. Этот язык она помнила всю жизнь. В рассказы о своём раннем детстве она всегда вставляла украинские слова и поговорки. Когда нашей маме было уже 90 лет, она частенько вдруг заявляла: «Няхай я хохол, няхай я мазница, но який же я квач?!». При этом она загадочно улыбалась, и мы рассуждали, что бы это значило? А хлёсткое слово «Гэть!» мы с сестрой узнали лет за пятьдесят до Кучмы и Майдана.
До1913 года в Российскую армию призывали мужчин в возрасте 20 лет и выше. Но с началом Первой Мировой войны стали брать и 19-летних юношей. В их число попал Сергей Костыря. В боевых действиях на фронтах мировой войны Сергей вряд ли успел поучаствовать. Но гражданская не обошла его стороной. Каким образом братоубийственные разборки происходили в таёжной Живоначихе мы не знаем. Из разговоров мамы с бабушкой я даже не совсем поняла, на чьей стороне Сергей и его брат Трофим «начали воевать с Колчаком» - так говорили у нас в семье. Но закончили войну братья Костыри в рядах Красной Армии.
Сергей был храбрым и умным человеком, закончил сельскую школу. Новая власть Сергея заметила и решила отправить учиться в интендантское военное училище прямо в саму Москву! Но Сергей, видно, уже что-то понял «про Советы». Он отказался от военной карьеры, сославшись на тяжелое ранение, которое у него было.Воевал Сергей в Сибири, где-то далеко от Живоначихи. Но к 1923 году он уже был дома, т.к.16.01.1924 года в семье Сергея и Анны родился второй ребёнок – сыночек Ванечка – так всегда его звала наша бабушка Анна.
В Живоначихе больницы не было, женщины рожали дома. Вторые роды у Анны оказались сложными, мать и ребёнок выжили чудом. Анна потом долго лечилась и даже не раз лежала в больнице в районном центре.
Молодая семья по-прежнему жила в доме у Ивана Кузьмича. Детей Сергея все очень любили. Особенно Марина запомнила свою старенькую прабабушку Анфису Денисовну, которая была долгожительницей - прожила 103 года! Она играла с внучкой, рассказывала ей сказки, подкармливала чем-нибудь вкусненьким, брала с собой с лес за ягодами. Мама вспоминала, как однажды в малиннике они наткнулись на спящего после вкусной трапезы медведя. Бабушка с внучкой не испугались и собирали малину до тех пор, пока медведь не зашевелился. Мы с сестрой не раз с замиранием сердца слушали эту историю.
Где-то примерно в это время в семье Костырей произошёл страшный случай. Иван Кузьмич был крут и горяч. Однажды, когда он работал всё на той же молотилке, к нему с сарай зашла жена и стала что-то требовать. Он рассвирепел, закричал, схватил металлические цепы и ударил её несколько раз. Она упала. Конь, который крутил молотилку, испугался, дёрнулся и что-то свалил на лежавшую на земле женщину. Её сильно придавило. Иван опомнился, подхватил жену на руки, принёс домой, уложил на кровать. Три дня она пролежала без сознания. Иван дни и ночи стоял рядом на коленях, плакал и молился. Приходили местные лекари, но ничего не помогло. Она умерла. Марине в ту пору было лет шесть. Она всё это видела, запомнила и впоследствии мама с бабушкой вспоминали эту печальную историю.
Мой прадед был красивым и крепким мужчиной. Несмотря на возраст и имеющихся внуков, через какое-то время он женился на местной красотке Анастасии. В Живоначихе о её весёлом и свободном нраве ходила недобрая слава. Но Ивана это не остановило. Вскоре у них родился сын Алексей – Лёнька -  так звали его в семье. У Марины появился дядя, который был лет на 7 её младше. Через много–много лет мы с сестрой с ним познакомились и вместе провели незабываемый день в славном городе Сочи, о чём я собираюсь написать позже.В конце 20-х годов Костыри переехали из Живоначихи в село Балахта – районный центр большого куска Красноярского края.
Наша малая родина Балахта
(краткая историческая справка)
Посёлок городского типа Балахта расположен в Красноярском крае на реке Чулым (приток Оби) в 180 км от города Красноярска. Ближайшая железнодорожная станция, Ужур, находиться на расстоянии 124 км, река Енисей протекает в 27 км восточнее. Климат резко континентальный.
Многочисленные курганы, обнаруженные на территории Балахтинского района, свидетельствуют о том, что люди здесь начали селиться ещё во времена палеолита. При раскопках курганов были обнаружены жилища из бивней мамонтов, предметы охоты, быта, музыкальные инструменты.
Название «Балахта» произошло от древнетюркского слова «Балыкты». Слово «Балыкты» состоит из  корня «балык», что со всех тюркских языков переводиться как «рыба», а словообразующий суффикс «ты» означает изобилие чего-либо.
В 1735 г. Г.Ф. Миллер, путешествующий по Сибири, писал, что «речка Балыкта никогда не замерзает и позволяет ловить рыбу даже зимой». Это и послужило причиной возникновения здесь улусных поселений и позволило татарским народам иметь комфортное и удобное место для жизни.
Русские стали осваивать эту территорию с начала XVII века, после ухода части енисейских кыргызов на территории современных Киргизии и Казахстана. На южных землях Восточной Сибири стали обживаться казаки, которые до 1760-х годов играли ведущую роль в формировании постоянного населения Сибири.
Русские пришли на берега Балыкты не на пустое место, они пришли в хорошо обжитую аборигенами местность.
По существующим тогда в Российской империи правилам русским не разрешалось занимать угодья ясашных людей в целях обеспечения сбора ясака, (ясак – натуральная подать пушниной, взымаемая с нерусского населения). Поэтому русские селились, причём с согласия ясошных людей, невдалеке от них по реке Июсу – так тогда называлась река Чулым.
Русские достаточно долго жили по Июсу, не нарушая договорённостей не селиться по речке Балыкта. Этому способствовала преимущественная занятость русского населения землепашеством, для чего в окрестностях Балахты были и остаются прекрасные условия.
Так что «первый колышек» был забит русскими переселенцами в отдалении от тех мест, где сегодня  раскинулся современный посёлок Балахта, который сейчас расположен ровно в том месте, где давным-давно располагались жилища аборигенных нерусских жителей.
К сожалению, точной даты возникновения русской деревни история не сохранила. Первое документальное подтверждение о существовании посёлка Балахта датируется 1735 годом. Получается, что в 2015 году балахтинцы отмечали своё 280-летие.
К началу XIX века река Балыкта превратилась в Балахтинку. Население села увеличивалось быстрыми темпами. В 1859 году в Балахте проживало уже 1469 человек и она становилась центральным селом в округе.
В хозяйстве преобладало землепашество. В Балахте с 1830 года действовала Никольская ярмарка, несколько маслобоен и сыроварен. Была построена церковь.
В Балахтинском районе жила семья библиофила Г.В.Юдина. В 1881 г. он построил винокуренный завод и на средства, вырученные от предпринимательства, он построил в Балахте начальную школу и народную библиотеку, заложил знаменитый теперь Юдинский бор.
В годы Первой Русской революции по сёлам Балахтинской волости прокатилась волна крестьянских выступлений, а столыпинские реформы ещё больше обострили противоречия в деревне, т.к. сибирские крестьяне видели в увеличившемся потоке переселенцев угрозу своим земельным интересам.
После Февральской революции балахтинские крестьяне, не дожидаясь решения властей, стали распределять землю. Уже к осени 1917 года в сёлах стали возникать советы, превратившиеся вскоре в полновластные органы.
В годы гражданской войны население Балахтинского района, как и по всей России, поделилось на красных и белых. Красные развернули партизанское движение, а белогвардейские части колчаковцев совершали налёты на сёла, расправлялись с активистами.
После окончания гражданской войны, в 1924 году был образован Балахтинский район, и село Балахта официально стало районным центром.
В годы Великой Отечественной Войны из Балахтинского района ушли на фронт 8100 балахтинцев. Не вернулось 3900 человек.
В 2017 году в Балахте проживало 6490 человек. Балахта имеет статус посёлка городского типа и является центром Балахтинского района, который богат природными ресурсами. Здесь добывают рассыпное золото, глины и суглинки, строительные пески и камни.
Добываемый на Большесырском месторождении бурый уголь по своим качествам является лучшим среди известных бурых углей.
На месторождении целебных минеральных вод ещё в XIX веке была построена лечебница «Красноярское Загорье», которая со временем стала крупнейшим курортом Восточной Сибири.
Район обладает большими лесными ресурсами. Его территория очень благоприятна для туризма, зимней и летней рыбалки.
В настоящее время в Балахтинском районе сельское хозяйство остаётся основной отраслью. Балахтинцы обеспечивают Красноярский край молоком, маслом и издавна знаменитым сыром, мукомольной продукцией. В Балахте работают детские сады и школы, аграрный техникум, детская музыкальная школа. В 2013 году открыт современный спортивный комплекс «Олимп», работают дом культуры, библиотека, краеведческий музей.

В Балахте Костыри расселились и стали жить отдельно: Иван Кузьмич с молодой женой и младшим сыном Алексеем; Сергей Иванович с Анной и детьми Мариной и Иваном; Трофим Иванович с женой Марией и детьми Дмитрием, Иваном и Ульяной.
На гражданской войне Сергея Костыря ранили в правую руку. К сожалению, была задета кость. Через несколько лет «рука стала сохнуть» - так нам говорила наша бабушка Анна, и он носил руку на повязке.
Сергей был честным, авторитетным и образованным для тех мест человеком.
Очень скоро он стал занимать руководящие должности в Балахтинской артели инвалидов, но при этом остался беспартийным. У нас до сих пор храниться его трудовая книжка, где всё это подробно записано.
Костыря Сергей Иванович был заведующим колбасного цеха, заведующим транспортного отдела, председателем артели инвалидов, заведующим столовой и даже заведующим Балахтинским райздравом!
Награждался Грамотами Ударника, костюмом, деньгами в размере 350 руб., благодарностями. Однажды ему выделили путёвку в южный санаторий подлечить раненую руку. У нас сохранилась открытка, которую он оттуда прислал жене Анне и фотография деда Сергея на берегу Чёрного моря.
В Балахте семья Сергея Костыря жила в маленьком служебном доме. Анна часто «пилила» мужа и мечтала построить свою избу, попросторнее. Но дед оказался прозорливым и новой власти не очень верил. «Сейчас лучше ничего своего не иметь. Хорошие дома отберут, а на нашу избёнку никто не позарится» - говорил он. Так и вышло, когда по Балахте прокатилась волна раскулачивания. Семья Костырей этой участи избежала и прожила в том доме до отъезда в Беларусь. Успели в нём пожить и мы с сестрой.
А жертва Сталинских репрессий в семье всё-таки имеется. Ею оказалась моя бабушка Анна – жена Сергея. Она рассказывала эту историю так.
В Живоначихе у Костырей остались родственники и знакомые. Приезжая в Балахту по делам, они останавливались у Сергея. Однажды осенью кто-то собрал на колхозном поле оставшиеся после уборки урожая колоски, привёз в дом Сергея и поставил мешок с колосками в сенях, ничего не сказав хозяевам. Другой человек это заметил и донёс властям, что в доме стоит мешок с колхозным урожаем. Пришла милиция, обвинила ничего не подозревающую Анну в воровстве, арестовала её и увезла в тюрьму в Красноярск. Детей, Марину и Ивана, забрали родственники. Сергей, который был в отъезде по делам, вернулся в пустой дом. Он сразу поехал в Красноярск выручать жену. Анну оправдали, суда не было. Но на разбирательство ушло полгода, которые она провела в тюрьме и о которых бабушка не любила вспоминать. Боязнь оговоров и доносов, страх перед властями сохранился у Анны на всю жизнь.

Костыря Марина Сергеевна
1919 – 2014
Быт у людей оставался тяжёлый, особенно в Сибири с её бесконечно длинной зимой. Физическую работу, которой в деревне много до сих пор, у Костырей делать было некому. У Сергея не работала рука, здоровье Анны тоже оставляло желать лучшего. Так и вышло, что мужские заботы по хозяйству Сергей делил с дочкой. Марина оказалась ловким и трудолюбивым человеком, и вскоре она уже могла заточить и отремонтировать рабочие инструменты, запрячь лошадь, «залудить кастрюли, отбить косу» - так она нам говорила. Марина косила траву, ездила с мужиками в тайгу заготавливать дрова, которых нужно было на зиму несметное количество.
Колодцев во дворах у людей не было, поэтому за водой круглый год ездили на речку Балахтинку на конях и наполняли ею бочки и вёдра, стоящие в телеге. Там же на речке и бельё полоскали. Это делалось даже в лютые сибирские морозы! За ночь проруби наглухо замерзали, поэтому утром кто-нибудь обязательно прорубал их топором, очищая их ото льда и обледеневших конских какашек, которые скатывались в прорубь и плавали там, как мячики, мешая людям набирать воду. Мама рассказывала, что без ежедневной чистки прорубь могла промерзнуть до дна и люди остались бы без воды.
Сергей был добрым и заботливым отцом. Он жалел свою дочку, которой пришлось так рано повзрослеть. Совместный труд очень сблизил их с Мариной. Между ними установилось необыкновенное доверие, душевная близость, уважение, восхищение друг другом и любовь. Эти чувства к отцу Марина хранила в сердце всю свою длинную жизнь.
Конечно, дети Сергея и Анны не только работали. Дочь и сын хорошо учились в школе, играли и развлекались с друзьями. Зимой все катались по реке на коньках. Счастливчики имели металлические коньки, выкованные в местной кузнице, остальным выпиливали деревянные. Их привязывали к валенкам, становились на лёд и неслись по реке, аж дух захватывало! В Балахте часто дул ветер, освобождая замёрзшую реку от снега. Получался гладкий бесконечный каток. Если ещё и ветер дул в спину, то можно было пролететь по реке несколько километров. Мама так красочно про это рассказывала, что мне иногда казалось, что это не она, а я лечу вперёд по сибирской реке.
В окрестностях Балахты много гор, поэтому такие зимние забавы, как катание на санях или самодельных лыжах тоже были. Это считалось опасным занятием из-за крутизны склонов, на которых регулярно случались несчастья и детей туда не пускали. Но Марина с Иваном всё равно бегали кататься на горы тайком от родителей.
Река Чулым глубокая, широкая, быстрая и вода в ней даже летом ледяная.  Балахтинка – река поменьше, но тоже с характером. Мама с бабушкой рассказывали, что люди ждали весны с тревогой, прислушивались, трещит ли лёд, извещая о скором ледоходе. Мощные льдины постоянно сносили деревянный мост через Балахтинку, который потом долго и трудно восстанавливали.
Зато лето было хоть и коротким, но жарким. Дети бегали босиком, успевали загореть до черноты, рыбачили, пробовали купаться, но вскоре пулей вылетали из воды – глубокая и быстрая река не успевала прогреться на солнце.
 Однажды летом на берегу Балахнинки с Мариной произошёл, наверное, самый загадочный случай в жизни. С её слов дело обстояло так.
Исполнилось Маринке в ту пору лет 14 или 15. Вместе с подружкой Наташей они пришли на речку, быстро окунулись, стали греться на солнышке и вдруг заметили сидящего рядом на коряге незнакомого старика с длинной седой бородой, одетого в белые холщовые штаны и рубаху. Как он оказался рядом – они не заметили. Старик побеседовал с девчонками и перед уходом подошёл к Наташе, положил ей ладонь на голову и сказал: «Жалко мне тебя, девка. Умрёшь ты, не прожив и 22 годочков». Потом посмотрел на Марину и сказал: «А тебе предстоит жизнь долгая, умрёшь ты в 96 лет, очень далеко отсюда» и пошёл вдоль берега. Больше они не видели этого деда никогда. Девчонки были молодые, здоровые, очень быстро забыли деда и его слова. Они об этом и никогда бы и не вспомнили, если бы не беда, которая случилась с Наташей. Она заболела туберкулёзом и умерла в возрасте 21 года. Тут-то Марина и вспомнила загадочного незнакомца со своими пророчествами. Забыть его она уже не смогла и время от времени рассказывала нам об этом на протяжении всей жизни. Но самое замечательное в этой таинственной истории то, что и второе предсказание старца сбылось! Марина – наша мама прожила длинную жизнь и умерла в возрасте 95 лет очень далеко от сибирской реки Балахтинки – в Белоруссии. Но это будет не скоро. Пока Марина учиться в школе.
Нелёгкая жизнь людей осложнялась суровым сибирским климатом. Сено, дрова, овощи, картофель для себя и для домашних животных надо было запасать на долгие 8-9 месяцев, причём в свободное от основной работы время. Это и для здорового мужчины трудно, а для человека с одной рабочей рукой, задача почти невыполнимая. Но всё равно в хозяйстве Сергея и Анны были корова, свинка, куры. Сергей, хоть и занимал руководящие должности в артели инвалидов, зарплату получал маленькую для семьи из 4-х человек. Анна работала с длинными перерывами на лечение от женских болезней после трудных родов. Семья Костырей жила бедно даже по тем временам.
Была у них собака Снайпер – всеобщая любимица. Но её пришлось отдать в другой дом, т.к. семья не смогла прокормить ещё и собаку. Со слезами на глазах мама рассказывала нам, как, услышав её звонкий голос, Снайпер со всей ног мчался с дальнего конца деревни поиграть с Мариной и Иваном.
Как-то зимой Сергей отморозил раненую руку и после этого у него развился туберкулёз кости. Рука стала гнить, требовалось лечение антибиотиками, которых тогда мало было в сибирской глубинке. Но Сергей не унывал. Его дом по-прежнему был в центре внимания Балахтинских событий. Сергей был грамотным, авторитетным человеком и у него собирались родня и знакомые, обсуждали местные новости, читали газеты, слушали появившееся в доме радио, где всё чаще речь шла о фашистской Германии. Мужики понимали - надвигается война.
Друзья Сергея уважали Марину за её умелость, ловкость, трудолюбие и она тоже удостаивалась чести участвовать в мужских посиделках. А радиоточку в том доме даже я запомнила: это чёрный круглый репродуктор, висевший на стенке между окнами.
Для понимания дальнейших путешествий Марины по стране надо написать о её дяде Трофиме.

Костыря Трофим Иванович и его семья
Родной брат Сергея Трофим Иванович Костыря был женат на такой же переселенке с Украины Марии. У них было трое детей: Дмитрий, Иван и Ульяна (Юлька). В семье Ульяну звали на украинский лад «доню» (дочь), постепенно превратившееся в «доня». Имя Доня приклеилось к ней на всю жизнь. Семьи Трофима, Сергея и их отца Ивана в Балахте жили по соседству и все дети дружили между собой. Особенно Марина сблизилась с сестрой Юлькой. И потом, во взрослой жизни их многое связывало.
В те годы люди, собираясь за праздничным столом, выпив чарку-другую и вкусно отобедав, обязательно пели. Трофим и Мария вместе с остальной украинской роднёй славились своими голосами. Однажды летом, отметив какой-то праздник, семья грянула песни на всю Балахту, но всех затмевал мощный, красивый бас Трофима, который долетал до самых дальних улиц села. И надо же было такому случиться, что в этот день в Балахту приехали люди, которые искали талантливых певцов для создаваемого хора Новосибирского радио. Услышав великолепный голос, они пошли на звук, нашли Трофима и сразу же пригласили его в Новосибирск петь в хоре. Но, к всеобщему огорчению семьи и продюсеров, Трофим категорически отказался, заявив, что «он из родного села ни ногой». При этом он, мягко говоря, сильно слукавил. Дело в том, что у Трофима была непреодолимая тяга к путешествиям, и к тому времени он уже лелеял мечту двинуться дальше на Восток. Трофим подбивал и Сергея «двинуть дальше», но в путь отправилась только семья Трофима. Было это в конце 30-х годов. Преодолев уже на поезде оставшиеся полстраны, семья к осени добралась до притока Амура – реки Зеи. Их первая зима на новом месте оказалась очень снежной, весна быстрой, что и вызвало небывалое по силе наводнение. Амур и Зея вышли из берегов, сокрушая всё на своем пути, затопив леса, поля, огороды, дома. Вода уносила за собой заборы, постройки, домашних птиц, животных, людей, не успевших забраться на крыши. Дом и хозяйство Трофима тоже попало в водоворот. Трофим потом писал брату, что хоть и видел он разлив Чулыма и Балахтинки, но такого ужаса не испытывал никогда. Их дом на холме устоял. Голодная и мокрая семья несколько дней прожила на чердаке, пока вода не начала спадать. В 2012 году на Амуре и Зее было наводнение, борьбу с которым мы наблюдали по телевизору. Тогда и сказали, что последний раз такой сильный паводок был в конце 30-х годов. Его-то и пережил мой дед Трофим со своей семьёй. В 2012 году людей спасали МЧС и армия со множеством техники. А в 30-е годы люди были один на один со стихией: осушать и ремонтировать дома, снабжать сухой одеждой и одеялами государство не спешило. Помёрзнув в мокром доме, Трофим понял, что за короткое лето жильё не просохнет, хозяйство не восстановиться и решил двинуть в обратном направлении, но уже не в холодную Сибирь, экзотики которой ему хватило с лихвой, а куда-нибудь, где потеплее. Благо, что Россия страна огромная, разнообразия полно! Трофим остановил свой выбор на благодатном Краснодарском крае. Где сразу они обосновались, я не знаю, но война застала семью Трофима в Чечне, в городе Грозном.






Костыря Марина Сергеевна
(продолжение)
Учёба Марине и Ивану давалась легко, особенно способным к наукам оказался Иван.
Марина заканчивала школу, и пора было задуматься о будущей профессии. В те годы страна уже начала готовиться к войне. Молодёжь призывали идти в авиацию, девушки садились на тракторы. Вряд ли молодые люди сильно задумывались о грядущих испытаниях, но романтика первых пятилеток захватила многих. Не устояла и Марина. Она была ловкая, решительная, изобретательная, ответственная, мужской работы и техники не боялась. И зародилась у неё мечта стать лётчицей! Она даже татуировку самолётика сделала себе на ноге чуть выше колена, которой потом стеснялась и пыталась её свести. Но не тут-то было: самолётик навсегда приземлился на её коленке. Родители Марины были категорически против затеи с полётами. Да и сестра Юлька, с которой они были ровесницы и переписывались, звала её приехать в тёплый Краснодарский край. Марина прислушалась к уговорам родителей, круто сменила профориентацию и поехала поступать вместе с Юлькой в Краснодарский институт виноградарства и виноделия. Вступительные экзамены девчонки сдали хорошо, но виноделами желали многие и нужных баллов для поступления они не набрали. Зато в Новороссийском педагогическом институте случился недобор и туда приглашали учиться из других ВУЗов с уже набранными баллами. Разъезжаться по домам сёстрам Костыря не хотелось. Они подали заявления на филфак. Стать педагогами тоже стремились многие. Сёстры волновались о своей дальнейшей судьбе, но всё равно решили сфотографироваться.
Надпись на обороте:
«Дело шло на убыль.  По нашим соображениям провалили в институте. Ну, раз так, то решили оставить мордашки на память. Как посмотрим, так и вспомним, как мы страдали.
28.8.1939г.»
Но страдали девчонки напрасно, т.к. обе поступили, и впереди замаячила весёлая студенческая жизнь. Вот такой у Марины вышел кульбит: из лётчиков в виноделы, из виноделов в учителя.
В последствие про авиацию мама вспоминала с сожалением. Когда по телевизору показывали фильмы про Раскову, Гризодубову и других военных лётчиц, мама говорила, что она тоже хотела быть среди них, но не смогла огорчить отца, которого горячо любила.
Летом 1939 года двоюродные сёстры Костыря оказались в черноморском городе Новороссийске. Жили в общежитии на стипендию и с нетерпением ожидали редкие денежные переводы от Юлькиных родителей, которые вместе потом проедали. Родители Марины помочь дочери деньгами не могли. Чтобы хорошо учиться на филфаке, надо очень много читать, что девчонки и делали: «Проглатывали горы книг» - так говорила нам мама.
Сёстры с удовольствием окунулись в студенческую жизнь, бегали на танцы, знакомились с моряками, которых было полно в приморском городе, плавали с ними на лодках, купались в море. Обе девчонки были симпатичные, особенно кудрявая блондинка Юля. Вскоре у обеих появились парни-ухажёры – так называла их мама. В те годы было принято дарить фотографии надписями типа: «Люби меня, как я тебя». Причём дарили не только юноши девушкам, но и девчонки друг другу. Огромное количество таких снимков сохранилось у нашей мамы.


Надпись на обороте: «Оставим память двух сестёр, двух путешественников, двух страдальщиков жизни. Не везло! Фу! Важность какая. Если не везло, то повезёт. Поедем на Дальний Восток. Ох, там…повезёт.
Юлька Костыря. 19.12.1939г.»
Такое послание Юля оставила двоюродной сестре Марине.
Один снимок Марина отправила родителям в Балахту к Новому Году: «Примите мою рожицу на память г. Новороссийск. Вспомнивши взгляни, а взглянувши, вспомяни. Моря. С Новым Годом»
Фотографии дарили друг другу и люди на фронтах отечественной войны. У нашего отца такие снимки тоже имеются.
Почти все лица на старых снимках мне незнакомы, но и выбросить я их не могу: ведь эти люди составляли частичку жизни наших родителей. Изредка я их перебираю, читаю трогательные надписи и, мне кажется, что в те годы простые люди были чище, честнее и наивнее нас, были доверчивыми и откровенными, больше дорожили родными и друзьями. И ещё я вижу, как сильно это отличается от выкладываемых фото в интернете: на старых родительских снимках надписи посвящены человеку, которому фотографию дарят, а интернете всё больше о себе, любимом. Но это так, грустное отступление.
Выйдя на пенсию, мама оформила несколько фотоальбомов. В нём нашлось место и её ухажёрам. Время от времени она вместе с нами рассматривала их, рассказывала какие-то истории и тяжело вздыхала, т.к. большинство парней погибло в страшной войне, «Остались в земле сырой» - говорила она. Но эти люди продолжали жить в её памяти.
В мае 1941 года Марина и Юля, закончив 2 курса института, сдавали летнюю сессию и мечтали провести летние каникулы у моря. Однажды, гуляя по набережной Новороссийска, они встретили знакомого из Балахты, которого недавно призвали в армию. Он-то и рассказал им, что вся страна пришла в движение, идёт мобилизация, эшелоны с военными движутся на запад днём и ночью. Он сказал, что война неизбежна, она вот-вот начнется и посоветовал им как можно скорее уезжать домой, т.к. вместе с семьёй будет легче пережить все беды.
Девчонки и сами чувствовали тревогу, но в плохое верить не хотелось, и они оттягивали отъезд до окончания сессии. Однако после разговора с земляком на следующий же день, забрав из института документы, они разъехались по домам: Юля к родителям в Грозный, а Марина в Балахту. Как видно из сохранившихся документов, было это 2 июня 1941 года. Марина пришла в Новороссийске на железнодорожный вокзал и ужасом увидела огромную массу желающих уехать. Море людей колыхалось у входа, стараясь попасть к заветным кассам. Люди молча толкались, пытаясь выдавить друг друга из очереди. Марина присоединилась к толпе. Вскоре она стала приходить в отчаяние от своего бессилия и вдруг из разговоров толкавшихся рядом взрослых мужчин, она поняла, что они тоже едут до сибирской станции Ужур. Осмелев, Марина сказала им об этом. Сильные мужики взяли под опеку молоденькую землячку и поставили Марину между собой, не позволив толпе выдавить её из очереди. Через несколько часов отчаяния и давки Марина держала в руках заветный билет!
Билет был даже не в общий вагон, а в так называемую теплушку: перед войной вагоны для перевозки скота наскоро приспосабливали для людей. Теплушки были без полок, без воды и света, но люди радовались и такому. Эти же мужики помогли Марине забраться в вагон, занять место получше и потом на станциях помогали добывать еду и воду. Поезд тянулся медленно, останавливался на всей полустанках, пропуская военные эшелоны, спешившие на запад. Через 10 долгих и тревожных дней они добрались до Ужура, где Марина распрощалась со своими спасителями.
Сколько раз мама рассказывала нам эту историю про сибирских мужиков, которые увезли её от войны!
Без их помощи она не смогла бы выбраться из Новороссийска, который очень скоро оказался в зоне боевых действий.
Не имея родных и друзей, не зная города и его окрестностей, не имея работы и крыши над головой, ей очень трудно было бы выжить в той кровавой бойне, которую потом назовут «Малая земля».
В середине июня 1941 года к великой радости семьи Марина прибыла домой. Через несколько дней началась война. Ещё через несколько дней в Балахте развернулись военкоматы: сибиряков призывали на фронт воевать с фашистами. Мужчины семей Ивашиных и Костыря тоже пополнили ряды защитников Отечества.
Старшие братья моей бабушки Ивашин Сергей Никитич (1891 – 1942) и Ивашин Андрей Никитич (1895 – 1975), отвоевав на фронте в Первую Мировую войну, вернулись в свою деревню Живоначиху. На вторую «войну с германцами» они не попали по возрасту.
Два младших брата Ивашиных пошли воевать.
Ивашин Иван Никитич (1897 – 1944) погиб на фронте, где и как, к сожалению, не знаю.
Ивашин Михаил Никитич (1902 - ?) попал на фронт в начале войны, в 1944 году был тяжело ранен, ему ампутировали левую руку выше локтя и после госпиталя он вернулся к семье в Живоначиху.
Костыря Сергей Иванович(1898 – 1944) в 1941 году был уже совсем больным человеком и не призывался по инвалидности.
Костыря Иван Сергеевич (1924 – 2001) призван на фронт в 1943 году. Победу встретил в Вене, но этом его война не закончилась. Из Австрии их авиационную часть перебросили на Сахалин воевать с японцами. О своём дяде Ване я напишу дальше.
Костыря Трофим Иванович(18… - 19…) участвовал в боевых действиях на Северном Кавказе, был ранен, потерял ногу выше колена, являлся инвалидом ВОВ.
Его сыновья сражались на фронтах.
Костыря Иван Трофимович погиб, сгорел в танке. Наша мама (его двоюродная сестра) вспоминала о нём, как о самом жизнерадостном человеке в её жизни. Она говорила, что как только он где-либо появлялся, сразу начинались шутки, веселье, смех. Она очень его любила и горевала о гибели Ивана всю жизнь.
Костыря Дмитрий Трофимович на фронте тоже был танкистом. Но ему удалось выжить, он вернулся к родителям в Грозный и потом со своей семьёй жил в Краснодаре.
Мой отец Неверов Георгий Степанович был призван в Красную Армию 7 июля 1941 года, воевать начал с сентября 1941 года на Ленинградском фронте, закончил войну в 1945 г. в Будапеште. Дважды ранен.
Такие сведения об участии наших родственников в ВОВ я знаю. Все они имеют боевые награды.
Ещё в нашей семье хранится серебряный Георгиевский крест за №106432. Такие награды давали за храбрость и доблесть в бою рядовым солдатом. Судя по номеру, им наградили человека в 1854 – 1856 г.г. скорее всего за участие в Крымской войне. Думаем, что это был отец Ивана Кузьмича Костыря – наш прадед. Но уточнить предположения пока не удаётся.
В далёкой от фронта Сибири в начале войны жизнь менялась медленно. ВУЗы и школы работали по-прежнему. Ивану Костыря исполнилось 17 лет и готовился идти в 10 класс. Его родители Сергей и Анна, как и огромное множество советских людей, надеялись, что «война закончиться, не успев начаться». И всё это будет раньше, чем их «родной сыночек Ванечка» достигнет призывного возраста. Марина собралась идти работать в колхоз, но её отец Сергей и тут проявил прозорливость. Он посоветовал дочери ехать доучиваться в Красноярский учительский институт, что она и сделала.
В связи с войной учителей стали готовить по ускоренной программе. Поэтому ранней весной 1942 года, получив Диплом о высшем образовании, Марина распределилась в Дубенскую среднюю школу. К этому времени её отец Костыря С.И. почти совсем слёг, и Марина всей душой рвалась домой, чтобы помочь матери и провести с отцом последние месяцы его жизни. Сохранилась фотография Дубенска с надписью на обороте, полной тоски и отчаяния перед надвигающейся бедой. Хоть и не очень быстро, но Марина добилась перевода в Балахтинскую среднюю школу. Наконец-то семья Костырей на короткое время собралась вместе. Как оказалась в последний раз.
Шли самые тяжелые месяцы войны. Люди в тылу и на фронте напрягались из последних сил и верили в Победу! Балахтинские учительницы после уроков обязательно работали в колхозе, заменяя ушедших на фронт мужчин. После этого надо было ещё потрудиться для себя: носить воду с реки, пилить и колоть дрова, заготавливать сено, делать много другой работы полегче. А Марине приходилось ещё проверять тетради учеников, выискивая ошибки в упражнениях и диктантах.
Мама рассказывала, что это было очень голодное время.
Большую часть молока от своей коровы, всех родившихся телят и поросят люди обязаны были сдавать государству. Колхозные урожаи и надои шли туда же. Хлеба, муки, крупы в продаже почти не было. О мясе вообще никто не вспоминал, ели сало, растягивая его запасы на возможно долгий срок. Основной пищей служили овощи, которые вызревали на огородах за короткое сибирское лето. Их надо было вырастить и сохранить морозной зимой для себя и домашних животных. Главной ценностью в хозяйстве считалась корова. Луга, на которых разрешалось косить траву для личного скота, выделяли чуть ли не за 10 километров от Балахты. Лошадей в колхозе было мало, в начале войны их тоже отправили на фронт. Доставка сена домой превращалась в неразрешимую проблему. От безысходности люди впрягали в телегу ту же спасительницу корову. Говорят, что не каждому мужчине по силам приспособить конскую упряжь под бодающуюся, лягающуюся и мычащую корову. Но наша мама Костыря Марина Сергеевна это смогла! Они с бабушкой Анной рассказывали нам об этом так.
Очень трудно было раздобыть хомут. И они решили украсть его на колхозной конюшне. Хомут был старый, давно висел без дела. Но всё равно, чтобы его не узнал колхозный сторож, Анна обшила хомут чёрной тряпкой. Сторож с подозрением рассматривал его при встречах, но ничего и не сказал.
Марина в очередной раз проявила ловкость и настойчивость, корова смирилась с неизбежностью хомута и телеги, и женщины Костыря смогли заготовить на зиму столь необходимое сено.
Осенью 1942 года Ивана Костыря призвали в армию, и отправили на учёбу в военное училище в г. Иркутск. Семья осталась втроём. Здоровье Сергея быстро ухудшалось. Гниющую руку нечем было перевязывать. В воюющей стране мазей, лекарств, перевязочных материалов достать было невозможно. Анна и Марина порвали на бинты всё своё немногочисленное постельное и нижнее бельё и потом без конца их стирали и сушили. Мама с бабушкой вспоминали, как сильно они мёрзли холодной зимой без «нательной рубахи».
На Рождество, 7 января 1944 года умер Костыря Сергей Иванович – наш дед. Ему было 46 лет.
Семья так бедно жила, что надеть на тело Сергея для его погребения было нечего, и односельчане помогли им, чем смогли.
Особенно мама вспоминала, что кто-то принёс огромную ценность: новые вязанные шерстяные носки и кусок белой хлопчатобумажной ткани, и всегда при этом плакала. Мало кого в жизни Марина любила так сильно, как своего отца. Его смерть стала для неё невосполнимой утратой.
Марина говорила о нём почти каждый день на протяжении всей своей длинной жизни.
Обычно это начиналось так: «Какой хороший человек был мой папа!» И дальше следовал рассказ об их житье-бытье в Балахте и Живоначихе. Воспоминания получались светлыми, доставляли ей удовольствие и радость, потому что в них были любовь и забота отца, который сделал их с братом детство счастливым.
На судьбу и тяжёлую жизнь мама и бабушка не жаловались никогда!
Костыря Анна Никитична осталась вдовой в 43 года. Была она красавицей с трудным характером. Несмотря на это, у неё появилось несколько кавалеров. Один из них настойчиво звал Анну замуж. И это после войны, когда у немногих уцелевших в боях сибирских мужиков был огромный выбор невест разного вида и возраста!
Замуж Анна больше не выходила, осталась верной своему Сергею.
Война продолжалась. Балахтинские учительницы вместе оплакивали похоронки, учили детей, работали в колхозе. Но даже на этом фоне всеобщегонапряжения Марина выделялась усердием  самоотдачей. Поэтому её единственную в Балахтинском РОНО представили к награждению медалью «За доблестный труд в Великую Отечественную Войну». Историю про войну мама рассказывала так: Когда ей стало известно о представлении к награде, она стала отказываться, считая, что вокруг много более достойных людей, не хотела идти её получать, да и вообще, зачем ей какая-то медаль. Но председатель сельсовета был мужик мудрый, он ей сказал: «Не глупи, девка. Жизнь длинная, не известно, что ждёт впереди, возможно, когда-нибудь эта медаль тебе пригодиться».
Так потом и случилось. В 70-е годы, когда живых участников боёв на фронте стало значительно меньше, «в верхах» вспомнили о тружениках тыла и на тех из них, кто был награждён в годы войны медалью за труд, распространились часть льгот и весь почёт ветеранов ВОВ.
Маме это было приятно. Обычно она заранее закупала гору конфет и в День Победы ждала учеников из 184 школы. Они приносили ей гвоздики и открытки, а мама одаривала детей сладостями, и это доставляло ей удовольствие.
Об окончании войны Марина узнала на работе. Она рассказывала нам, что в учительской вместо веселья начался жуткий рёв: учительницы оплакивали погибших и покалеченных родных, оставшихся в «земле сырой» женихов, пропавшую из-за войны молодость. Уроки отменили, вся школа высыпала на улицу, где население Балахты радостно кричало «Победа!».
Послевоенная жизнь оставалась трудной, но более спокойной: перестали приходить похоронки, и это было счастьем.

Марине исполнилось 26 лет. Как и все, она мечтала о любви, о семье и детях. Но в Сибирь вернулось мало мужчин. Все Маринины довоенные ухажеры остались на полях сражений. Виды на счастливую личную жизнь были призрачными.
И вдруг весной 1947 года в Балахтинской школе появился новый математик фронтовик Неверов Георгий Степанович – её судьба! Но Марина это поняла не сразу. Впоследствии мама с папой любили вспоминать свою романтическую историю, при этом всегда подшучивали друг над другом.
Мама рассказывала, что Георгий с первых дней сразу стал объектом пристального внимания всего женского коллектива. Марина считала, что в школе работает много женщин симпатичнее неё и не очень рассчитывала, что новый учитель её заметит.
Мама говорила, что Георгий ей сразу не приглянулся, был застенчивым, к деревенской жизни не приспособленным. Марина долго не понимала, что он уделяет ей особое внимание. Но постепенно стала замечать, что Георгий слишком часто ходит мимо её дома. Тут-то Марина поняла, что он за ней ухаживает и это ей нравиться. Наступила пора сенокоса и Георгий вызвался помочь Марине и её матери заготовить сено. До этого он, городской житель, косу в руках не держал, но очень старался быть полезным и не сломать косу, но всё равно постоянно вгонял её в землю. Конечно, его усердие не осталось незамеченным, да и косить он вскоре научился.
Как-то раз Марина и Георгий стояли на деревянном мосту через Балахтинку и смотрели на водоворот вокруг его опор. «Смотри, какая турбулентность!» - сказал Георгий. Это мудрёное слово поразило Марину до глубины души. «Какой ученый! Профессором будет» - подумала она и окончательно решила: «Надо брать!». Папа в ответ рассказывал, что Марина ему понравилась своей красотой, необыкновенной ловкостью в любой работе, а главное – замечательным характером.
Однажды, проходя мимо её дома, Георгий увидел, как Марина, сидя на крыльце, плетёт рыболовную сеть. Восхищение Мариной сразу возросло многократно. Он понял, что попался в эту сеть навсегда. А приспособление для плетения рыболовных сетей мы привезли из Сибири в Минск. Оно долго валялось в шуфлятке кухонного стола, несмотря на то, что ни реки в Уручье, ни рыболова в семье у нас не было.За лето молодые люди разобрались в своих чувствах и Георгий перебрался к Марине в небольшую избу, где она жила со своей матерью Анной. Свадьбы не делали, просто расписались в сельсовете. Вот так осенью 1947 года образовалась наша семья. Марина стала называться Неверова Марина Сергеевна. Маме было 28 лет, папе – 31 год.
Жизнь потихоньку стала налаживаться. 2 октября 1948 года родилась я – их первая дочь Неверова Ольга Георгиевна. В то время декретный отпуск был всего лишь 56 дней. По истечении этого срока Марина вышла на работу в школу, а с дочкой в это время оставалась её мать Анна.
Весной 1952 года, когда семья ждала второго ребёнка, Георгия вдруг опять призвали в армию. К этому времени он работал заведующим Балахтинским РОНО и не видел себя военным. Через районное начальство он как-то пытался избежать призыва, но сделать ничего не удалось. Георгию пришлось оставить беременную жену с малолетней дочерью и ехать на новое место службы в Комсомольск-на-Амуре.
22 августа в семье родилась вторая дочь. Георгий в это время был далеко,
поэтому Свидетельство о рождении мы ходили выписывать вдвоём с мамой.
Марина хотела назвать дочку Аллочкой. Но я заупрямилась и всю дорогу до сельсовета хныкала: «Хочу Таню, хочу Таню!» Подозреваю, что это из-за стишка: «Наша Таня громко плачет…», которое я только что выучила. Мама уступила и у меня появилась лучшая в мире сестричка Танечка, которую я очень люблю.
Когда Марина лежала в роддоме, произошло тяжёлое событие: умерла роженица, за ребенком никто не пришёл, и Марина надумала его усыновить. Но для этого требовалось письменное согласие мужа, которое быстро получить из в/ч на Дальнем Востоке было невозможно. Да и всю нашу семью впереди ждала неопределенность из-за предстоящего отъезда. Поэтому в усыновлении Марине отказали, а настаивать она не решилась.В течение жизни мама время от времени вспоминала об этом мальчике, тяжело вздыхала и говорила: «Усыновил его кто-нибудь или в детдоме вырос?».
Сейчас, зная какую щедрую жизнь прожили наши родители, скольких людей согрели душевной теплотой, помогли и словом и делом, мы с сестрой уверены, что если бы папа в это время был в Балахте, они с мамой обязательно взяли бы этого ребёнка в нашу семью.
В мае 1953 года Георгий приехал в отпуск в Балахту. Возвращаться в Комсомольск-на-Амуре он собирался вместе с семьёй. Но судьба распорядилась иначе. Прямо перед отъездом из части пришла телеграмма о том, что Георгия переводят преподавать математику в военное училище, расположенное в белорусском городе Гомеле. К новому месту службы Георгий поехал один, а месяца через полтора наступил и наш черёд уезжать из Сибири.
Анна не размышляла, ехать ей с семьёй дочери или остаться в Балахте. Конечно, ехать! Она так любила своих внучек, дочь и зятя, что жизнь вдали от них не представляла.
Иван Костыря в это время учился в Казани и планировал остаться там навсегда, что позволяло видеться Анне с сыном чаще.
И всё равно было пролито море слёз. Анна и Марина тяжело переживала расставание с Балахтой, где так много всего было пережито, где оставались близкие люди, многочисленная родня, дорогая сердцу могила Сергея. Ухаживать за ней обещали Маринины подруги и родственники. Слово своё они сдержали, в чём впоследствии убеждалась Анна, когда приезжала из Минска в Балахту с визитами.
До ближайшей железнодорожной станции добирались на грузовике.
Стоял жаркий летний день. Провожать Анну и Марину пришло пол Балахты.
Учительница Мария Григорьевна Бендаржевская подарила Марине на память серебряную ложку с гравировкой МГБ, которая так и осталась единственным изделием из драгоценного металла у Марины. Она лет 30 занимала почётное место в нашей сахарнице, поэтому я её так хорошо запомнила. Ложка существует до сих пор. А покупать для себя золотые или серебряные украшения нашей маме в голову не приходило даже тогда, когда в семье появились деньги.
Распрощавшись с Балахтой, семья Неверовых двинулась в неизвестность. Через неделю трудного пути мы прибыли в Новобелицу, где тогда было военное училище. К приезду семьи Георгий снял комнату в частном доме, вокруг которого был разбит сад, росли цветы на клумбах и кусты сирени. Фруктово-цветочное изобилие так восхищало Анну и Марину, привыкших к аскетизму сибирских огородов, обусловленных суровым климатом, что нас с сестрой даже сфотографировали в зарослях сирени. Хозяйка оказалась доброй одинокой женщиной. Я помню, как она читала нам сказки и разрешала есть ягоды в саду.
Марина устроилась работать учительницей, у неё появились подруги. Жизнь опять стала налаживаться и вдруг новый переезд: так часто бывает у военных. Летом 1954 года училище перевели в в/г городок Уручье, который располагался в 8 км от Минска. В то время жилой фонд сос«тоял из восьми 4-х этажных домов – ДОСов,нескольких бараков, десятка так называемых в каждом из которых жили несколько офицерских семей. Для стоявшей в Уручье Рогачёвской дивизии жилья и так катастрофически не хватало, а тут ещё училище на голову свалилось.
Офицеры ютились в коммунальных квартирах – по семье в каждой комнате. Многие снимали жильё в соседних деревнях Озерище, Сухорукие, Копище. Мы сняли комнату в деревне Уручье. Домик стоял близко к Московскому шоссе, на том месте, где сейчас выход из метро и магазин «Баден». В нём мы прожили меньше полугода. Дело в том, что училище, которое стало называться МВИРТУ, строило для своих преподавателей новый кирпичный дом – ДОС 9, да ещё и с продовольственным магазином внизу. И тут нам сказочно повезло: на четвёртом этаже этого чудесного дома отцу выделили квартиру №43!
Она состояла из двух комнат с балконами, выходящими на разные стороны квартиры. 9-ти метровой кухни с кирпичной плитой для готовки пищи, кладовки, коридоров. В квартире было центральное отопление, туалет и ванная с титаном для нагрева воды. Титан и кухонную плиту нужно было топить дровами, для хранения которых в подвале дома был предусмотрен сарай.
В 1954 году для большинства советских семей такая квартира на многие годы вперёд оставалась несбыточной мечтой. А для нас мечта сбылась, и это было огромное счастье: ведь так шикарно, со всеми удобствами члены нашей семьи не жили никогда! Жилая площадь квартиры была 30,5 кв. м. Вот эти-то 0,5 кв. м. и сыграли злую шутку: из-за них по существовавшим тогда законам нас не ставили в очередь на расширение. А жить не по законам родители не умели и не хотели. Но это будет ещё очень не скоро.
Пока же семья Неверовых наслаждалась жизнью в новой квартире.
Георгий в звании старшего лейтенанта служил простым преподавателем математики. Прожить семье из 5-ти человек на одну его зарплату было сложно. Но с трудоустройством женщин в военном городке были большие проблемы. Дело в том, что жители Уручья имели сельскую прописку, поэтому на работу в Минске их не принимали, а в городке гражданских рабочих мест было мало. Ещё меньше было мест в гарнизонном детском садике. Поэтому большинство офицерских жён растили детей и занимались домашним хозяйством, что по тем временам было делом совсем не лёгким.
В семье Неверовых проблема детского садика не стояла, потому что с нами всегда жила бабушка Анна. И Марина сразу пошла в РОНО устраиваться на работу. Но в Уручской средней школе свободного места учителя русского языка не оказалось и ей предложили места ЗАВУЧа в школе деревни Королёв Стан. В 1954 году транспортное сообщение военного городка даже с Минском было очень плохое, а до Королёв Стана доехать было вообще не на чем. Поэтому хоть и нравилось Марине работать с детьми и это у неё хорошо получалось, от школы в Королёв Стане ей пришлось отказаться. Больше учителем Марина не работала никогда.
И всё-таки диплом филолога, полученный в Красноярском учительском институте, ей помог с трудоустройством. В начале 1955 года Марину приняли корректором в типографию МВИРТУ. Примерно через год она перешла в секретную библиотеку училища, где и проработала в должности старшего библиотекаря до выхода на пенсию в 1975 году.