***

Начиналось всё весьма просто. Обыкновенная семья: папа, мама, маленькая дочка. И всё с виду было хорошо - любовь, объятия, совместные прогулки, завтраки и ужины. Со стороны посмотреть, так и не было счастливее семьи. Так было. Было ровно до того момента, как дочке исполнилось три. Тогда впервые папа как-то между строк обронил, что, мол, скучно ему, уйдёт он. Вся многочисленная родня лишь посмеялась тогда. А зря. Ведь тот январский вечер стал началом конца.

- Мы тогда не понимали, что всё начало рушиться ещё раньше. Задолго до того рокового дня. Мы до последнего цеплялись за то эфемерное незримое счастье, которое придумали себе сами. Вот чисто по-бабски, взяли и придумали. Так бывает, когда смотришь на мир через призму великой глупости. Тупой и беспощадный эгоизм, не дающий ни малейшего повода задуматься. Да, возможно, мы были такими. Возможно, мы просто не понимали, насколько хрупко на самом деле то, что казалось нам незыблемым. И, возможно, поэтому мы так знатно охренели, когда всё это рухнуло навеки.
Мы всегда думали, что он обязательно вернётся. Что уж точно больше никуда не денется, ведь его дома ждёт семья. А какая там была семья, никто при этом даже не задумывался. Эх, семья... Была ли она вообще? Было ли это тем самым для него? Для того человека, который стоял явно выше нас всех? Очень сомнительно. И вот вряд ли же он не осознавал своей ответственности. Да нет, просто хотел сбежать. Удалось. И куда убежал...

Девочке три. Она ездит у папы на шее. Папа дарит ей первую книжку с картинками и игрушечный телефон. Детской радости нету предела, ведь что еще надо для счастья? Папина крепкая шея и забавный розовый телефон. Тепло и приятно. Девочке кажется, что так будет всегда. Должно быть, просто обязано. Девочка еще не знает, не понимает и отказывается понимать, что рано или поздно это закончится. Лишь несколькими годами позже девочка поймёт, что человек смертен. И что самое ужасное, иногда он внезапно смертен. Ну а пока девочке три, и она счастлива на папиной шее.
Девочке шесть. Папы нет рядом уже давно. Девочка даже не помнит, сколь именно давно. Она пока не понимает, что время работает априори против. Но она неизменно скучает по большим тёплым ладоням и такому родному запаху. И всё так же выводит на клетчатом листке крохотную ладошку: как символ вечного сопричастия. Жаль только, что она пока не знает - это уже давно никому не нужно. Девочке шесть, и она видит папу впервые за долгое время. Только вот папа какой-то совсем не радостный и даже ни разу не обнял. Папа уходит и закрывает за собой двери той комнаты, из которой позже доносятся крики. Девочке шесть, и она пока не может понять, почему всегда любящие родители вдруг начали так громко кричать. Девочке всего шесть, и она не может понять, почему папа так груб с их такой красивой и замечательной мамой. Ей только лишь шесть, и потом она узнает, как называлось то, что видела она той ужасной ночью. Странное и поначалу непонятное слово - насилие. Девочка смотрит, но не видит. Ей всё это кажется просто дурным сном. Но, к сожалению, сон и не думает заканчиваться. Чуть позднее она вспомнит значение слова "больница", а так же узнает новые слова: "швы", "сострясение мозга", "потеря крови". Девочке шесть, и она не может больше говорить.

- Той ночью я отчётливо поняла: он больше никогда не вернётся. Я ещё не знала последствий, но уже ощущала, что ничего больше не будет как прежде. Мои идеалы ощутимо пошатнулись, вера как-то надломилась. Я впервые чётко поняла: если нет его, то нет и нашей семьи. Какими же пророческими оказались эти мысли...

Девочке восемь. И с той самой ночи она больше не видела папу. Как говорила бабушка, он был где-то далеко. Она просила верить в лучшее и ждать его. Ведь не должно быть так, чтоб дети оставались без пап. И девочка тоже так думала. Пока одним промозглым осенним днём бабушка не вошла к ней в комнату. С лицом, полным какой-то неясной скорби и непролитыми слезами в глазах. Пока она не сказала девочке, что папы больше нет. Что его вот совсем уже нет. Совсем-совсем? Увы. Девочке восемь, и она громко кричит на бабушку. Так, что ей самой закладывает уши. Так, будто бы в этом крике сейчас сосредоточена вся маленькая жизнь. Девочке восемь, и она отказывается понимать это страшное слово из шести букв. Она стоит на каком-то странном капище, полным крестов и памятников, и не понимает, почему все вокруг говорят, что её папа лежит в этом странном деревянном ящике, который вот уже опускается в свежую яму. Девочке восемь, и она впервые узнаёт ещё несколько пугающих слов: "убийство", "гроб", "похороны", "могила". И всё же ей не удаётся связать все эти слова с папой, таким ярким и полным жизни. Девочке восемь, и теперь она трещит не затыкаясь.

- А потом навалилось осознание. Я даже помню, как именно это случилось. Я вошла в пустую родительскую спальню, и взгляд мой невольно упал на диван. Он был всё так же разобран, как и всегда, но только теперь мама лежала на нём одна. Мне, наверное, никогда не забыть этот нечеловеческий плач, полный отчаяния и неподдельного горя. Будто бы плакал умирающий зверь, столько безысходности было в этом почти беззвучном рыдании. Когда я обняла маму за плечи, я поняла чётко: это конец. Жаль только, что тогда я не догадывалась, что это конец всему.

Девочке пятнадцать. Она давно уже поняла значение того слова из шести букв, она давно уже осознала, что  именно случилось тем промозглым осенним днём. И она уже ничему не удивляется. Девочке пришлось быстро вырасти, пришлось стать сильной за всех. Девочка давно научилась носить маски и врать о ненависти к родному отцу. Девочка-девушка с накрашенными глазами и кривой улыбкой уже давно осознала, что вместе с её отцом в ту могилу легла и материнская любовь. А ведь она просто хочет счастья для всех и чтоб никто не ушёл обиженным. Девочка-девушка умеет теперь прощать и терпеть, она умеет любить за двоих. За себя и того, кто теперь уже далеко. Ей кажется, что так правильно, что именно на ней лежит эта обязанность - любить. Иправлять ошибки, подчищать хвосты, давать то, что когда-то дать не успели. Девочка-девушка покорно научилась сносить оскорбления и смешки, она просто уже не в силах обращать на это внимание. Её теперь боятся дети и избегают сверстники. А взрослые говорят, что у неё очень тяжёлый взгляд. Девочка-девушка больше не ищет материнской поддержки, заботы и любви. Она приняла за данность, что ей теперь в этом отказано. Ей пятнадцать, и она впервые надолго уходит из дома.

-Признаюсь, я как-то пропустила этот момент. И не успела понять, когда же именно родная мать стала так далека. Превратилась в икону: смотреть можно, трогать нельзя. Да, я понимала её. Слишком уж отчётливо всё ещё стояли передо мной кровавые сцены прошлого. Более того, я мечтала лишь о её благополучии. Мечтала о хорошем мужчине для неё, который смог бы подарить ей утешение и счастье. Такой мужчина, слава богу, нашёлся. И смог дать всё, в чём она нуждалась. Только вот я не думала, что жертвой этого счастья стану именно я. А когда я это наконец поняла, было уже слишком поздно. Но я ни о чём не жалела. Не жалею я и теперь.
Просто поймите, я хотела лишь чтобы моя мама была любима и счастлива. И ради этого я готова была на всё.

Девушке семнадцать. Ей всё чаще становится больно где-то в районе сердца. Она всё чаще и чаще видит во сне только кошмары. А однажды утром, после одного особо яркого кошмара, видит в своей шевелюре серебряные волоски. И она этому совершенно не удивляется. Просто идёт и покупает краску для волос.
И всё чаще она уходит из дома куда-то туда, куда не стоит ходить. Туда, где однажды появляются сигареты и алкоголь. И с каждой новой затяжкой девушке кажется, что боль, бушующая внутри,  постепенно успокаивается. Это только иллюзия, но девушка пока этого не признаёт. Она ещё слишком молода и уже слишком устала. Устала принимать всё так, как есть. Она уже не хочет видеть мир, и поэтому постепенно перестаёт. Перед почти слепыми глазами теперь постоянно стоит белёсая пелена, и это абсолютно нормально. Девушка всё чаще просыпается где-то в разных местах, она почти забывает уют родного дома. Ей теперь физически больно там находится, ибо нет больше спасения от серо-голубого укоряющего взора материнских глаз. Разочарование, льющееся из этих глаз, почти можно потрогать руками. Девушка не может видеть, как к нему постепенно примешивается ненависть. Та, давняя ненависть и та обида, адресованная давно мёртвому человеку. Тому самому, чьими глазами девушка смотрит на мир. А однажды тревожным набатом в ушах срывающимся материнским голосом звучат несколько слов, которые окончательно уничтожают изнутри. И девушка вновь покидает родной дом под покровом ночи.

Девушке двадцать, и она вот уже три года живёт одна. Нет ни мамы, ни папы. Только лишь пустые холодные стены некогда любимой квартиры.
Мать звонит раз в месяц, а то и вообще не звонит. Одиночество и тоска разлиты в воздухе и подмешаны в утренний кофе и вечерний чай. А по ночам неизменно приходят кошмары. Обои в спальне расчерчены кровавыми линиями, а у девушки под корень сломаны ногти. Иногда она до утра сидит на прокуренной кухне, боясь уснуть. Иногда это продолжается несколько ночей подряд. И тогда ночные кошмары приходят наяву. Мертвецы выползают из тёмных углов, движутся, тянут сгнившие руки. И когда кажется, что они вот-вот схватят, девушка приходит в себя. Закрывает окна и принимает снотворное. Усиленно прогоняя мысли о том, что одной таблетки явно слишком мало.

А через год она перестаёт гнать эти мысли. И однажды сдаётся.
Пустые пачки и коробочки из-под таблеток заполняют собой весь рабочий стол. Аптечка в этом доме всегда была весьма обширна. Весь запас бесследно исчезает всего за несколько минут. И теперь каждая минута кажется вечностью. Девушка с воспалёнными усталыми глазами сидит на полу своей квартиры и умоляет время идти быстрее. Лишь для того, чтобы больше не было больно.

-Я никогда не понимала суицидников. Ну, просто мне было это странно. Столько раз я отговаривала других людей от этого, убеждала, старалась вселить уверенность в себе и в будущем. Но я них*я об этом не знала. Не знала, до какой крайности должен дойти человек, чтоб суметь отключить в себе самый основной инстинкт - выживания. Чтобы вот так просто взять и причинить себе самому боль, добровольно пойти на такое....Них*я я не знала, а вот в тот момент я всё поняла. И как-то разом. Когда почувствовала, что из меня начинает потихоньку утекать жизнь. Когда ты летишь с моста, у тебя только одна проблема - ты уже летишь с моста.