Печалься, брат

Андрею Козловскому


Выходной. Ты просыпаешься по привычке в половине шестого. Еще лет десять назад ты этому был бы рад. Не тому, понятное дело, что ни свет, ни заря открыл глаза. Тому, что глаза открыл, а вставать не надо: выходной. И можно перевернуться на левый бок, и опять закрыть глаза и представить себе кого-то или что-то…

Но уже лет десять ты открываешь глаза и чертыхаешься от того, что вставать не надо – выходной. Выходной, а это значит, что лежать тебе теперь еще хотя бы часа полтора и все это время пучить глаза, потому, что все равно уже не заснуть. Да и не представить себе ее… или ее…, или даже ее...хотя бы и без ничего... Уже нет куража.

Ты встаешь усталым. Зарядка? С ума сошел… Где-то лежат сигареты… А… вот… на полочке в прихожей. Почему здесь? А почему не здесь? Какая разница, где им лежать, если нет порядка. В том числе и в прихожей. Порядка, зарядка. Нет. Тебе кажется, ты тонешь в пустословии, хотя и не говоришь ни с кем, кроме себя самого. Но и себя самого можно заболтать насмерть.

Молоко прокисло, но кофе без молока – говорят – это стильно. Дерьмо. И ты выливаешь содержимое чашки в раковину. Сил нет помыть, да и зачем? Кроме тебя из нее никто не пьет.

Это подвиг – дотянуть в выходной до восьми. И в восемь ты старательно замедляешь движения, но все равно одеваешься очень быстро и мимо лифта (ждать его еще! С ума сойти!) срываешься по лестнице. Внизу, в тамбуре, у самого выхода из подъезда на улицу жмется в углу котенок. Ты лишь на секунду замедляешь шаги, он поднимает глаза на тебя, но ты выходишь.

Люди, как тараканы, спешат куда-то. Стройка напротив твоего дома работает даже по выходным. Сварка на шестом этаже мерцает. Неизвестно кому, но точно в космос передает сварщик по светотелеграфу свой привет. Он, как партизан: сейчас – тут, через полчаса – там, потом – вон там. Хрен запеленгуешь. Остановись! Как же тебе ответят из далекого созвездия...

Нет, что ни говори, сигарета на улице имеет совсем другой вкус. Уже даже получается улыбнуться. Навстречу идет девушка. Безусловно, прекрасная. Метрах в пятнадцати от тебя она поднимает руки, готовясь обнять тебя. И ты весь раскрываешься ей навстречу… Она просто поправляла капюшон – ветровка дурацкая, китайская или турецкая, сбивается, комкается, вот и разводит девушка руками, пытается утрясти… Она уже почти рядом – совсем некрасивая, усталая женщина… И ты сворачиваешься обратно, в себя, в ракушку и чувствуешь себя именно жителем ракушки – слизняком, тварью, слякотью… И сигарета – дерьмо, и погода – дерьмо. И этот сварщик-сигнальщик: занятся ему больше нечем, что ли…

И ты поворачиваешь назад. Пикает домофонный замок, и ты входишь и сдуваешься сразу и вдруг. Хотя, конечно, никак ни вдруг, а все закономерно, все объяснимо. И падаешь на корточки в грязном тамбуре. Щелкает, закрываясь наружная дверь. И даже заплакать сил нет. Ни на что уже нет сил. И кто-то тычется носом в твою руку и пытается влезть на тебя. Котенок. Такой же грязный и никому не нужный.

И ты чувствуешь, что становишься чуточку сильнее. Вот уже и заплакать есть силы. Если бы еще умел это делать. Значит, все не так уж плохо. Все не так, не так уж плохо, не печалься брат. Если есть на свете кто-нибудь, кто нам с тобой рад...