Шла война. Глава 3. Часть7 Реэвакуация

  Выгодное стратегическое и географическое положение Южного Урала, расположенного в глубоком тылу, наряду с  экономическим потенциалом обусловило превращение региона в период Великой Отечественной войны в важный оборонный центр страны. Сюда перемещались предприятия и жители  прифронтовых районов.
Но наступило то благодатное время, когда по радио тот же неповторимый голос Юрия Левитана с торжествующим подъёмом сообщал об освобождении очередного города и гремели салюты в честь воинов освободителей.
 С лета 1943 года началась организованная реэвакуация населения в освобождённые от фашистов районы. Она производилась под контролем партийных и советских органов. Мамин брат в начале 1944 года реэвакуировался с госпиталем в освобождённый Харьков. Он прислал нам вызов, и, как только закончился мой учебный год, мама подала заявление в райсовет с просьбой включить нас в список подлежащих реэвакуации. Скоро пришло сообщение, что мы должны прибыть в Бугуруслан для ожидания эшелона, формирующегося в Чкалове для следования на Украину. 
 В здании Бугурусланского вокзала было отведено помещение для ожидающих эшелон.
Для нас был открыт пункт питания.  Кормили щами из свежей крапивы, которые  оказались для того времени очень вкусными. Здесь собралась большая группа. Ожидать пришлось долго, почти две недели. От безделья мы, дети ожидающих, бродили по вокзалу, где шла своя, необычная для нас жизнь. Приходили и уходили поезда,  На длинных скамейках в зале ожидания -- меняющийся людской калейдоскоп, но были  и постоянные обитатели, находившие здесь пристанище местные бездомные пьянчуги. Одна из них, немощная старушка, как правило, появлялась к ночи. Устраивалась на жёстком деревянном диване, подложив под голову мешок со всем своим скарбом, тут же засыпала, но скоро под её диванчиком образовывалась пахучая лужица. Она ворочалась, кряхтела и садилась, вся заспанная, в платке, съезжавшем  на  слипшиеся веки, и плачущим, жалким голосом звала:"Бииджюрный! Бииджюрный!". Никто на этот зов не откликался, скоро её смаривал сон. Скрючивалась, поджав ноги, на своём  диванчике. Когда она уходила, не знаю. Утром и днём её не бывало. Я как-то очень жалела её, такая она была старенькая, неприкаянная.


  Однажды мы рано утром вышли с мамой на перрон  подышать свежим воздухом и размяться. В этот час, кроме мамы и меня, по перрону прогуливалась только молодая женщина с мальчиком лет двух. Наше внимание привлекали в этой паре очень элегантный для того сурового военного времени костюм дамы и на малыше красивое клетчатое пальтишко с таким же беретом с пушистым помпоном, из под которого ложилась на плечики вьющаяся волна длинных белокурых локонов.

 Послышался гудок паровоза. К станции, сбавив скорость, подходил пригородный поезд. Женщина с мальчиком подошла к самому краю перрона и, когда паровоз оказался в непосредственной близости, вдруг толкнула ребёнка на рельсы, а сама  побежала к выходу в город. Мальчик упал между рельсами, но машинист увидел и успел затормозить, не доехав буквально двух метров до ребёнка. Машинист соскочил на землю, поднял мальчика, тот испуганно озирался вокруг, не понимая, что произошло, где мама. Он не сильно ушибся, не плакал, благо перрон оказался не высоким. А женщину дежурный милиционер, видевший всё из окна, вёл в здание вокзала. Шёл июль 1944 года, боевые действия нашей армии проходили уже на чужой
 территории. Полный разгром Германии и её союзников приближался, нужно было  избавляться от последствий своих греховных связей. Некоторые дамы выбирали и такой вот способ.
 
  Наконец, пришёл и наш ожидаемый эшелон. Такие же, как и при эвакуации, товарные вагоны, но с установленными нарами. Наш вагон прибыл наполовину заполненным. Все более менее удобные места были заняты. Оставались нары напротив дверей. .  Но самое неприятное, что ожидало нас там, когда мы расположились и осмотрелись, это огромные белые вши, ползавшие вереницами по стоявшей на полу обуви. Утешало то, что мы уже в пути и едем не невесть куда, а обратно на свою освобождённую  землю. Наш эшелон двигался не так уж быстро, как хотелось бы, с продолжительными стоянками на разъездах. Однажды  мы долго стояли на высокой, высокой насыпи. Далеко внизу с одной стороны -- заросшее камышами болото, с другой -- небольшое озерцо.  Некоторые пассажиры, пользуясь представившейся возможностью, на берегу озерца развели костры, пекли картошку или варили в котелках, что у кого было.
 Стоял тихий летний вечер, а от одного из костров слышалась изумительно красивая, такая грустная, душевная и такая гармонирующая с этим вечерним закатом и с этой тишиной песня. Два удивительно слаженных голоса, высокий мужской и низкий женский, выводили:

 А теперь он зовёт её ма-а-мо-чкой,
 Эту девочку с русой косой.
 
На всю жизнь запомнился мне этот вечер и эта песня, которую я ни до, ни после никогда нигде не слыхала.
 Пока мы ехали по территории, где не  прокатилась война, всё было привычно для глаз. Но вот земля, освобождённая  от оккупации, встретила  нас разбитыми домами,  иногда среди поля вместо домов торчали лишь трубы  с уцелевшими печками без стен и крыш. На станциях остовы сброшенных с рельс, обгоревших вагонов. В зданиях вокзалов вместо стёкол в окнах фанера. Унылое зрелище оставила после себя прогремевшая по этим местам война.