Большая песочница Мюнхена

В одном из давних номеров журнала "Октябрь" появилась заметка (что-то вроде репортажа с места события) Валерии Пустовой о Волошинском фестивале. (Леру я читаю, но не скажу, что являюсь сторонником ее способа изложения мыслей; скажу так: Валерия Ефимовна — девушка красивая, и критическое творчество ее всегда претендует на этакую монументальность большого Стиля; не знаю, чего там больше: стремления войти в критический же мейнстрим, этакой маргиналофобии или приобретенных на факультете журналистики МГУ определенных стилистических навыков письменной речи.) Мне понравилось название заметки — "Большая песочница Коктебеля".

И вспомнил я о нем, когда в концовке своей статьи поставил многоточие; показалось, что заголовок "Большая песочница Мюнхена" будет идеальным для эссе, разыгрывающего что называется большие нарративы.

Ведь на дворе — кризис, а на всех уровнях власти — имитаторы, вещающие о восстановлении былого величия, из-за которого ведь и пронесся ураган Наби (с корейского — «бабочка»). Как поется в известной песне времен НЭПа,

Все сметено могучим ураганом,
И нам с тобой осталось кочевать.
Махнем с тобой, мой друг, в шатры, к цыганам, —
Там не умеют долго горевать.

Там бубна звон, гитары стон,
Там пляски воли, воли и полей.
И там в кибитке забудешь пытки
Далеких, призрачных страстей.

Тут, кстати, можно еще одну соответствующую символизацию привести: знаменитый в научных кругах (математическая теория хаоса и синергетика с ее «порядком из хаоса») эффект бабочки, а также рассказ Рэя Брэдбери "И грянул гром".

Кризис — глобальный. Он охватил власть на всех ее уровнях, в том числе и на уровне языка. Ролан Барт (напомню, кто не знает, автор знаменитого эссе 68-го года "Смерть автора") выступил со своей всем известной "Лекцией", как сказано: "при вступлении в должность заведующего кафедрой литературной семиологии в Коллеж де Франс 7 января 1977 года".

Прежде чем приступить к теме, заявленной в названии, я приведу (да простят меня читатели) длинную цитату из "Лекции", цитату, характеризующую, на мой взгляд, работу современного писателя с языком, т.е. не с каким-то мнимым глубинным текстуальным смыслом у писателей-традиционалистов, а именно что с формой (ибо форма важнее содержания!). И больше: художественность вещи определяется отнюдь не сюжетопостроением, но работой (точнее: игрой — как «игра в бисер», только — на современный манер) с формообразующими элементами текста, стилистикой, выразительными средствами, будь то тропы, речевые фигуры, игра аллитераций и прочих плеоназмов (повторы, скрытая тавтология, универсальные слова), — игра (при условии ее мастерского исполнения, иначе все может обернуться банальными стилистическими ошибками), усиливающая экспрессивность текста до уровня его ироничности. Иначе говоря, современный писатель разыгрывает власть собственного дискурса, пародирует стиль, смеется над собой, приносит имя собственное в жертву — на алтарь букв и слов. Сегодня в моде пословица "Стиль — это человек".

Ролан Барт:

"Итак, сегодня я буду говорить о власти, хотя и косвенно, но постоянно возвращаясь к этой теме. Ныне «простодушные» люди рассуждают о власти так, словно она едина и единственна: с одной стороны, существуют те, кто обладают властью, с другой — те, кто ею не обладают; некогда мы полагали, что власть — это сугубо политический феномен; ныне считаем, что это также феномен идеологический, просачивающийся даже туда, где его невозможно распознать с первого взгляда, — в социальные учреждения, учебные заведения и т. п., но в конечном счете мы все-таки уверены, что власть едина. А что, если она множественна, если властей много, как бесов? «Имя мне — Легион», — могла бы сказать о себе власть: повсюду, со всех сторон, нас окружают всевозможные лидеры, громоздкие или крохотные административные аппараты, группы давления и подавления; отовсюду раздаются «ответственные» голоса, берущие на себя ответственность донести до нас самый дискурс власти — дискурс превосходства. И мы начинаем догадываться, что власть гнездится в наитончайших механизмах социального обмена, что ее воплощением является не только Государство, классы и группы, но также и мода, расхожие мнения, зрелища, игры, спорт, средства информации, семейные и частные отношения — власть гнездится везде, даже в недрах того самого порыва к свободе, который жаждет ее искоренения: я называю дискурсом власти любой дискурс, рождающий чувство совершённого проступка и, следовательно, чувство виновности во всех, на кого этот дискурс направлен. Кое-кто ожидает от нас, интеллектуалов, чтобы мы по любому поводу восставали против Власти; однако не на этом поле мы ведем нашу подлинную битву; мы ведем ее против всех разновидностей власти, а это нелегкая битва, ибо, будучи множественной в сфере социального пространства, власть в то же время оказывается вечной в историческом времени: изгнанная, выставленная в дверь, она является к вам в окно; она никогда не гибнет: совершите революцию, истребите власть, и она возродится, вновь расцветет при новом положении вещей. Причина этой живучести и вездесущности в том, что власть есть паразитарный нарост на самом транссоциальном организме, нарост, связанный с целостной историей человечества, а не только с его политической, исторической историей. Объектом, в котором от начала времен гнездится власть, является сама языковая деятельность, или, точнее, ее обязательное выражение — язык."

Несколько лет назад на расположенной в культурном районе Мюнхена - Швабинге - Зайдлвилле, на которой в рамках различных культурных мероприятий зачастую можно увидеть представителей богемной тусовки баварской столицы, прошла международная конференция под названием "Русский толстый литературный журнал в России и зарубежье". О чем и поведали нам по крайней мере двое ее участников: поэт Андрей Грицман, главред базирующегося в Нью-Йорке международного журнала поэзии "Интерпоэзия" на страницах другого издающегося в Нью-Йорке же литературного журнала — "Новый журнал" (заметки Андрея Грицмана называются "Русские литературные журналы: сегодня и завтра") и краевед, историк, писатель Владимир Шубин — собственным фоторепортажем на персональном сайте.

(Бывший петербуржец Владимир Шубин живет в Мюнхене с 97-го, автор довольно известной книги "Поэты пушкинского Петербурга", многочисленных публикаций по истории литературы, в частности, по Тынянову; много лет работал экскурсоводом по Ленинграду.)

Вот теперь-то и обратимся к заметкам Андрея Грицмана по поводу конференции в Мюнхене. Заканчиваются они упоминанием демонстрации на Зайдлвилле всего «блеска и нищеты», ни много ни мало, самой российской современной словесности. «Блеск» мы оставим для песочницы Коктебеля, в песочнице Мюнхена нас будет интересовать, конечно же, «нищета», причем — в литературном же смысле: я попробую перевести один из самых примечательных аспектов дискуссии в плоскость его стилевого розыгрыша. Тогда-то и станет понятна вся надуманность, мнимость тех проблем, о которых пытались высказаться избранные русские писатели и критики, устроившие в культурном центре Швабинга Seidlvilla этакий «круглый стол» по раскладыванию песочных формочек.

Грицман приводит слова очень известного петербургского поэта Александра Кушнера: «настоящая ситуация — выбор между жизнью и смертью. Литературный процесс зашел в тупик, и его надо оживлять».

Что ж, возболело сердце поэта за литературный процесс. Но так ли уж мрачно все в нынешней литературе, как это видится Александру Кушнеру? Это на самом деле долгий отдельный разговор. Я тут вот о чем хочу сказать. Первая половина 19 века. Мюнхен. Зайдлвилла еще не построена, соединение в архитектуре немецкого ренессанса с Югендстилем архитектору Зайдлу еще только предстоит в самом начале 20 века. Но вот в 19-м в Мюнхене появляется некий «простодушный господин Майер». Бидермейер, как принято говорить по-русски. Готлиб Бидермейер. Это псевдоним Людвига Айхродта и Адольфа Куссмауля, публиковавших свои пародии на всем известных в ту пору романтиков в мюнхенских «Летучих листках». Бидермейер постепенно завоевывает свое пространство как стиль не только в литературе, но и в живописи, архитектуре (постампир), самом образе жизни. Распространяется из Германии в другие страны. К примеру, в России это пушкинские времена. (Поэма Пушкина "Домик в Коломне" ведь и написана-то стопроцентно в стиле бидермейер.) Но здесь я бы с удовольствием послушал участника конференции на Зайдлвилле, несомненного специалиста в этом вопросе, жителя Мюнхена Владимира Шубина.

Так вот, спрашивается, а не виделся ли немецким романтикам бидермейер этаким концом литературы на манер нынешних окололитературных видений Александра Кушнера? Бесспорно, что бидермейер первой половины 19 века случился как предвестник реализма, сменившего романтизм. Но тут вот какой разворот темы меня больше всего интересует. Есть знаменитое интервью Сергея Курехина (не последнее ли?), данное им дугинской (во времена увлечения Александра Дугина идеологией национал-большевизма) газете "Элементы" под названием "Если вы романтик, вы — фашист!"

Вот это, на мой взгляд, очень интересно, особенно в связи с разговором о претензиях на власть, господство, превосходство любого серьезного дискурса. Новалис как-то воскликнул: «Мы будем писать новые Библии!», но ведь и роман Геббельса "Михаэль" написан в русле немецкого романтизма. Прав Сергей Курехин, заявляя свою, на первый взгляд, парадоксальную дефиницию. Русский национализм также имеет корни в романтизме, на этот раз русском его варианте — классическом славянофильстве. Именно классическом: Киреевский, Хомяков, Аксаков представили публике своего рода опыт литературного созерцания Руси — на манер все того же созерцания Новалисом средневековой Европы.

Здесь надо непременно учесть, что речь не идет о поздних славянофилах (Константин Леонтьев, Страхов, Данилевский), разрабатывавших на «беспочвенности» славянофилов-классиков конкретную идеологию, получившую позже — в интерпретации Достоевского — название почвенничества.

Александр Семенович Кушнер, выходец из еврейской семьи, конечно же, далек от репрезентации в своей поэзии идеалов немецкого романтизма, нашедших реальное воплощение в реваншизме нацистов после унижения Германии в результате первой мировой войны. Но выделенная Андреем Грицманом фраза из его - Кушнера - выступления на Зайдлвилле в Мюнхене (как известно, родине немецкого фашизма), заставляет теперь по крайней мере усмехнуться и вспомнить слова Бродского о Кушнере: "Александр Кушнер — один из лучших лирических поэтов ХХ века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу всякого, чей родной язык русский"...