Подтвердить существование мира

(сборник)

волна или свет
ритм или пульс
ткань или текст
всё это любовь
даже когда ее нет
потому что она
есть


Утро
Однажды Динозаяц проснулся не дома, а где-то в другом месте.
Плохо соображая, где же он, выпил кофе, поднялся на крышу и посмотрел вокруг.
Прохладный ветер обещал стать теплым.
Горы возвышались, пальмы торчали, море блестело.
Дома были странными, но подлежали привыканию.
Да и всё остальное с певучим именем Эйлат – тоже.
– Пора выходить изнутри, – подумал Динозаяц, во время путешествия как ушедший в себя, так до сих пор там и сидевший.
И еще он подумал, что если он проснулся все-таки дома, то надо постепенно наводить порядок.
И в доме, и в себе.


О случайностях
Набережная Эйлата шумела, смеялась, искрилась огнями, шаркала ногами и велосипедными шинами, разговаривала на всех языках. Парень и девушка танцевали под ритмичную музыку прямо посреди променада. Они грациозно извивались и со смехом вовлекали прохожих в танец. Музыка пульсировала, море пульсировало и даже небо, кажется, тоже.
Возле пролива для яхт рядком стояли пальмы. Одна из них терпела-терпела, потом не выдержала и начала пританцовывать. Стараясь при этом грациозно изогнуться.
– Прекрати, – сказали ей соседние пальмы. – Ты нас позоришь!
– Да ладно, девчонки, что вы такие каменные? Пурим же!
– Нас поставили тут рядком, так давай будем стоять смирно. И не выходить из строя!
Ритм танца кружил голову, его невозможно было выдержать. Туристы разной комплекции и возраста тоже пытались делать вот эдак бедрами и плавно поводить руками.
– А может, никто нас не ставил? – спросила танцующая пальма. – Может, мы так выросли совершенно случайно?
Теплая темнота сгущалась. Ярко сияли огни сотен заведений, куда некоторому человеку совершенно не нужно было заходить.
Он перестал слушать разговоры пальм и подошел к морю.


Я сочиняю место
Шаг за шагом, слово за словом. Мы оба сопротивляемся. Мы не знаем друг друга, мы совсем чужие. Но нас почему-то притягивает – шаг за шагом, слово за словом.
Шаги и слова мои, а город только смотрит. Да и то, стоит на него взглянуть в ответ – сразу прячет глаза. Дескать, кто ты такой, мне некогда. И мчится автомобилями, шелестит пальмами, вскрикивает людьми и птицами, блестит морем.
С местом всегда так. Подбираешь слова, как к песне или женщине. Осторожно. Я сочиняю Эйлат в своем воображении. А он не верит, что это возможно, но постепенно станет моим, то есть описанным словами. Некоторые слова надо положить на музыку, с этим городом без музыки нельзя.
Постепенно. Как будто во сне. Как бы не стараясь. Но ты чувствуешь город на своей коже, он врастает в нее. И ты медленно поворачиваешь его в нужную сторону вместе со всеми мощеными плиткой улицами, кольцевыми развязками, пестрой набережной и спокойной морской водой.
Это еще только попытка, которая повторится много раз.
Вечный танец двоих, человека и его места.


Сказано
– Что это там такое? – спросила Ривка у Ани.
– Ухватка.
– Зачем? – удивилась и хихикнула девочка.
– Ну... Когда берешь что-то горячее...
Ривка отошла от нее и подошла к Валере, который перебирал сумки и раскладывал вещи.
– Что это там такое?
– Ухватка!
– Зачем?
– Значит, надо, – лаконично ответил он.
В это время на балкон нашего эйлатского местопребывания вышел я. Ривка тут же метнулась ко мне.
– Что это там такое?
– Ухв...
– Знаю, ухватка! Зачем?
Я задумался. Обычное объяснение тут явно не годилось. И сразу появились инопланетяне. Они подлетели к балкону, когда какой-то человек брал ухваткой что-то горячее. Он увидел пришельцев и понял, что ухватку, самую главную ценность человечества, надо срочно спасать. И бросил ее в эту вентиляционную отдушину.
– Неправда! – Ривка подпрыгивала и хихикала. – Инопланетян не бывает!
– А единороги? У тебя в игрушках есть единорог.
– Бывают!
Инопланетяне срочно превратились в единорогов. Они красиво летели по небу, выставив вперед свои единые рога. Рог. Тем не менее, спасать ухватку было необходимо.
– Так много единорогов не бывает! – подпрыгивала Ривка.
– Тогда дракончики. Среди твоих игрушек их штук пять.
Девочка задумалась, как бы мне еще возразить, но не могла. Не по-детски честная, она вынуждена была подтвердить, что драконы в больших количествах встречаются. Итак, со всех сторон на наш балкон устремились драконы. Они с удивлением смотрели друг на друга, не понимая, зачем летят на этот заставленный всякой всячиной балкон, но если уж мною сказано – значит, сказано. Ухватка увидела опасность и срочно юркнула в вентиляционную нишу. Как чистоплотная особа, она не могла прятаться в пыли, и поэтому аккуратно подложила себе тарелочку.
Ривка решила, что сказка закончилась, махнула рукой и ускакала вниз по лестнице, играть в холле. Драконы пожали крылами и разлетелись. Ухватка продолжала чутко спать. А я задумался, отчего она одна, ведь ухватки всегда парны? Мне стало грустно.
– Так, отставить грустить. Грусть превратить в веселую историю! – повелел я. – А также: драконам – отдыхать, солнцу – светить, морю – плескаться.
Я был, видимо, в ударе, потому что всё именно так и произошло.
Пора было выпить чашечку кофе.


Падать
Он всегда боялся боли, но скрывал это, заслоняясь пренебрежительно-гордым: боль унижает мое человеческое достоинство. Так говорят неумные люди. В нашем калейдоскопе ничего нельзя бояться, уж во всяком случае – говорить об этом. Потому что именно оно тебя и возьмет при следующем повороте, когда осколки цветных стеклышек переместятся. И вот тогда, в те дни, когда умные люди наслаждались летними отпусками и пляжами, он весь превратился в боль. Впрочем, потом они поладили. Он молился и просил, хотя довольно невнятно: то ли темноты, то ли света. Пришло скучное выздоровление, пыльные проселочные шаги и наблюдение за птицами от нечего делать. Вдруг ему показалось, что он понимает язык птиц. Неужели калейдоскоп опять провернулся и все изменилось, подумал он, оглянулся и увидел женщину. Она звала его, но со странным лицом, будто и хотела, и не хотела. Тут у меня должна была закружиться голова, решил он, и она послушно закружилась, и женщина кружилась, и все цветные стеклышки калейдоскопа вихрем кружили их, как никого и никогда раньше. Кто мы, никак не мог понять он, для чего мы, как меня зовут в этом сне? Но это была ошибка – думать и понимать. А она все манила и отталкивала его, и ее имя выстроилось у него перед глазами очень четко. На секунду мелькнула догадка, что он получил совсем не то, что просил, а то, что хотел, и... Вихрь унес женщину на мгновение раньше, чем он попытался всё остановить. Ведь ни остановить вращение цветных стеклышек, ни отнять у них ничего нельзя. Можно только перепрыгивать, как со льдины на льдину, удерживая равновесие. И все равно не удержишь.


Сова совести
Сегодня у меня проснулась совесть. В этот момент я как раз шагал по кромке прибоя, прислушиваясь к температуре волны. Волна всхлипывала «Ах оставьте» и просила лучше прислушаться к ее солености. Слова «ласка» и «нежность» не произносились, люди же кругом. И вот тут я невольно подумал: а как же мой связной? Вдруг он таки выбрался ко мне в Яготин? А меня там нет, я тут шагаю по прозрачным волнам Красного моря. А он там заблудился в снегах. Да, неловко получилось. Был, был мне послан сигнал, с раскаянием вспоминал я. Не опознал я его, упустил связного. Мы, разведчики, осторожный народ. Даже слишком. Годы среди чужих, не шутка.
Я осторожно огляделся, взглядом отсекая лишнее. Лишнего было очень много, оно было кричащим и нагло лезущим в глаза. Оно призывало меня только пить, есть, покупать и ничем больше не заниматься. Но я все равно отсекал. Нас этому в школе разведчиков научили. Отсеченная от духа потребительства красота побережья впечатляла. Самолеты садились в маленький местный аэропорт как птицы в гнездо, пальмы встряхивали гривами, и я очень медленно, мелкими шагами вернулся в дом.
Совесть чутко дремала, как сова. Если связной захочет – прилетит.
Я не прячусь.


Не однажды
– Надоело, – сказал Динозаяц.
– Что именно? – поинтересовался я.
– Что все твои байки про меня начинаются со слова «Однажды».
– Но не эта.
Динозаяц задумался. Если у него так хорошо получается руководить процессом, надо продолжать.
– Свет приглушить, – распорядился он, – сделать желтоватым.
Свет послушался и стал таким, как велено.
– Теперь волны.
– Мы?
– Вы, вы! Накатывайтесь и с размаху бейтесь о камни.
– Готово, шеф!
Ручейки людей и велосипедов потекли по заданным направлениям. Большой неповоротливый автобус отдувался и фыркал, не успевая. Динозаяц его подтолкнул, но попросил забрать людей с остановки. На берегу он рассадил молодых парней и девушек. Брызги моря долетали до них, они громко смеялись.
– Ну вот, теперь инсталляция под названием «Эйлат вечерний» готова.
Я подумал, что не хватает заключительного аккорда. Какой-то посторонней, странной, но завершающей фразы.
– А у молодой пальмы сегодня родился пальмёныш, – произнес я необходимый финал.
Ох уж эти писатели, подумал Динозаяц.


Иллюзия вечности
Эйлат вымощен плиткой. И проезжая часть, и прошаговая. Плитки ровные, некоторые отличаются от соседних оттенком. Мало кто знает, что если наступать не вот на этот, а вон на тот оттенок, то появляются тени забытых предков туристов. Мне они не особо мешают, тем более что любопытно увидеть самого себя семилетней давности. Вот я сворачиваю с улицы Эйлот и протискиваюсь в щель между домиками, поспешая за хозяином. Парень с непростой фамилией Бродский легко несет мой двадцатикилограммовый чемодан и ничуть не удивляется тому, что в нем велосипед. Завтра снова пойду по Эйлот, и снова его увижу, и себя, и чемодан. Нет, совсем не мешают тени прошлого, ведь ничего не изменилось. Те же горы, те же улицы, те же запахи, цветы, огни и шелестящие_вскрикивающие_гулятельные звуки. Чтобы ничего не менялось, за этим строго следит море, для того оно и поставлено, то есть налито. Потоки людей, любвей, солнц и ночей вздымаются и опадают. В общем победно гудящем ритме, который поддерживает иллюзию вечности, незаметно мелкое мельтешение разлук. Любое расставание может стать встречей. Любое последнее слово может стать предпоследним. Так говорит море, и мы, местные, ему верим. Потому что отнять у нас можно всё, кроме моря.


Не жди
Горы, море, пейзажи, закаты и восходы. Это красота. Она у тебя есть, и без всяких условий. Да, она молчит, не звонит тебе и не пишет, но ты же не впадаешь в отчаяние. Не вздрагиваешь от звука каждого упавшего в джимейл письма: вдруг это море, наконец, написало. Помучило-помучило и сжалилось. Нет. От молчания ты не разочаровываешься, и красоты у тебя не становится меньше. Тогда дыши спокойно, человек, не жди обратной связи, любуйся ею так, будто она горы, море, пейзажи, закаты и восходы.


Пограничное
А всё дело в том, что я нарушил границу. Каждый человек, знайте это, состоит из сна и яви. Поначалу с любопытством, а потом для хитрости я проникал из яви в сон, из сна в явь. Черпал там и там удивление для текстов. Чтобы сплетать тексты, нужны ведь не нити шерсти, а удивление. Петля за петлей, слово за словом, молчание за молчанием. Выходило складно, я совсем забыл об осторожности. И граница сделалась проницаемой. Теперь нет у меня ни сна, ни яви, только петли, изнаночные и лицевые. Прилягу минут на двадцать, и все, нет сна. И действительности нет. Вот только не пойму, в каком из этих состояний мне хочется чаю с лимоном, а в каком – мыла во всём мыле, и пусть никто не уйдет обиженным. Говорят, если ночью выйти, сорвать желтый лепесток и, не открывая глаз, пустить его по морской волне – всё вернется. И сон будет, и бдение, и главное – отдельно. Граница на замке. Кто это такое говорит, спрашивается? Да я же и говорю. Само сплетается.


О невидимых законах
Каждый беспокойный человек со временем ощущает в себе странный островок безмятежности. Хотя на самом деле это не островок, а наоборот, озеро. Оно так и называется: озеро покоя. Казалось бы, нелогично, однако это один из невидимых законов природы. Есть у нее такие: законы-ниндзя. Так вот, чем больше тревожишься, мечешься, мучишься и маешься, тем полнее становятся воды этого озера. Только ты об этом не знаешь, тебе не сказали. И думаешь, что боишься всего на свете, и никакой радости уже не будет. Но появится некто, и ты вместо безумия, немоты и бегства станешь спокоен. Озеро разольется, затопит тебя безмятежностью. И все станет так, как должно быть, потому что не бывает иначе.


Воображение
Здесь, в Эйлате, у моего воображения выросли крылья. Подчеркиваю: не у меня, а у него. Со мной ему по-прежнему трудно, хоть я уже и быстрее перемещаюсь благодаря велосипеду. Но воображение успевает раньше.
– Вот, смотри, ну смотри же!
– Что?
– Вон там!
И оно мне показывает что-то за углом вдалеке, куда я доберусь еще не скоро.
– Большие крылья ты себе отрастило, – говорю я с некоторой грустью.
Кстати. Я не грущу, не надо сочувствовать. Просто некоторые вещи думаю с некоторой грустью, ничего такого. Она всегда присутствует в одном из слоев моего внутреннего моря. Грусть глубоководная и постоянная рыба, она не мешает ничему радостному, что плещется на поверхности.
Воображение не отвечает на мои слова, оно занято, оно чувствует и видит одновременно всё вокруг. Вот я сейчас сижу в комнате и набираю эти слова на клавиатуре, а воображение видит море, слышит его плеск, чувствует его соль, смотрит на горы и щурится на солнце. Гуляет по каменным и деревянным поверхностям того, что можно назвать набережной, смотрит на людей и ощущает их беззаботность, деловитость, жажду и голод. Мужчины со спортивным выражением на лицах бросают металлические шары. Проносятся на электровелосипедах парни с грузом и без. Несколько бегунов переговариваются на ходу. Отдельно бежит девушка, в ее руке телефон и в ушах наушники, она сама по себе и бежит по другой планете. Возле самого моря лежат крупные камни, из-за одного виден черный подергивающийся хвост. Это кот. Увидев меня, он громко орет «мяу». Но не встает, продолжает валяться. Стоит отойти – звук выключается. Проходят три женщины, они непрерывно говорят по-русски, кот снова включает сирену, но женщин ему не перекричать – они обмениваются вчерашними впечатлениями, они спешат к морю.
– А помнишь, – говорит воображение, и хочет показать мне одну женщину, которую мы с ним вчера увидели возле фармацевтического магазина. Это совершенно чужая женщина с очень знакомым (здесь было другое слово) лицом.
– Прекрати, – говорю я воображению. – Ты заигралось.
– Уж и пошутить нельзя.
Оно показывает мне утренний Подол, я не возражаю, а сам думаю: вот я сижу в комнате, и зачем мне стремиться сейчас к морю, если у меня под рукой такое услужливое воображение?


Динозаяц и движения души
Однажды Динозаяц обнаружил, что у него имеются разнообразные движения души.
– Ну а где движение, там и распорядок, – подумал он.
И составил расписание движения. Но не тут-то было.
Душа не желала соблюдать график, а двигалась как попало и когда угодно. Иногда вообще ночью.
– Душа обязана трудиться, – укорял ее Динозаяц, призывая на помощь классиков.
– А ты трудовой договор со мной заключил? Ставку назначил? – отвечала душа.
Шутила, конечно.
Чтобы как-то синхронизироваться с ней, Динозаяц подумал: ладно, пусть совершает свои движения без расписания. Ведь главное что? Попасть из точки начала движения в точку окончания.
Где есть другая душа.


Человек и его сердца
Утром на набережной было всего шестнадцать градусов. Люди все равно ходили и бегали, но им чего-то не хватало.
– Надо хотя бы до двадцати шести дотянуть, – озаботились эти шестнадцать. – Где еще десяток?
– Дрыхнут, не вышли на работу.
– А мы что, за них отдувайся теперь?
Однако к полудню все градусы по одному, зевая и потягиваясь, явились на службу. И набережная сразу стала тесной. Но все равно веселой. Дети бегали по ней зигзагами, велосипедисты притормаживали и улыбались. Родители этих детей разговаривали, не беспокоясь ни о чем: они набережной доверяли.
Один человек тоже неторопливо шел в потоке, но не замечал его, потому что думал. Когда любишь, думал он, в человеке просыпаются дополнительные сердца. Наверное, потому что одно не справляется. И стучат новые сердца где хотят. Вопрос этот исследовали ученые и йоги, но так и не обнаружили никаких закономерностей. К тому же влюбленные не поддавались исследованиям, а когда на них соглашались, они уже не были влюбленными. Такой вот феномен. «Лучше бы вы исследовали не вопрос, а ответ», –подумал человек, понимая впрочем, что и это бы не помогло.
Этой ночью в нем проснулось сразу семь сердец, но усилием воли или чего-то еще, что работает при ее отсутствии, ему удалось уменьшить их количество до пяти.
***
– Зря ты это пишешь, – сказал соавтор, – тебя не поймут.
– Кому надо поймет.
– Тем более зря.
(молчание)
***
А потом, с помощью специальных упражнений, человек уменьшил количество сердец до одного основного. Упражнения несложны, надо просто стучать пальцами по клавиатуре. Но это годится далеко не каждому.
***
– Опять ты о своем, сколько можно.
– Ты же мне не помог, теперь буду писать что хочу.
– Разве не помог? Я сделал намного лучше. И потом, сюжет ты сам сочиняешь, так что сам и отвечай.
(молчание)
***
Человек шел и думал уже не о любви, что о ней думать, она или есть или нет, и к ней совсем не прилагается слово «думать». А размышлял он о том, что город у моря – это просто город у моря, и не надо делать из него что-то особенное. Не надо никого возвышать и никому поклоняться.
Но все же человек поклонился: пришлось остановиться и выловить из-под ног малыша с самокатом. Малыш улыбался, и человек улыбнулся.
«Батарея разряжена, подключите зарядное устройство», – сказал человеку организм. Да, его никакими рассуждениями с толку не собьешь.
И человек отправился домой.
Обедать.


Всепланетный помощник
Волны легко, почти бесшумно накатывались и перелистывались, как страницы книги. Человек шагал по берегу, хрустя мелкими ракушками. Волны интересовались его шагами, норовили лизнуть их. Он не давал.
Десять шагов, двадцать шагов, сто шагов, световые дорожки на воде.
Человек не давал волнам прикоснуться к себе, так как подозревал: море узнает о нем такое, в чем он никому не хочет признаваться. В его крови бушевало сильное чувство. А море, как известно, соленое, как кровь, и в нем тоже есть информация, очень много разных сведений о разных людях. Замечали ли люди (думал человек), что после отдыха у моря они как бы обновляются? Это потому, что морская вода исправляет ошибки в человеческих телах. Проникает в кровь и исправляет. Напоминает это очистку диска и дефрагментацию. Но попутно море считывает всё, что мы носим в себе. Скачивает и потом раздаёт.
Двести шагов, триста шагов, пятьсот шагов, танец лунной дорожки.
Вот почему на море и после него многие люди словно переполнены чем-то, часто меняют образ жизни, принимая не свои обновления за свои. Им снятся отрывочные, таинственные сны.
Но что, если так и надо, подумал вдруг человек. Если так всё специально устроено. Я держусь за свое чувство, прячу его ото всех, и мне тяжело. Ничего не случится, если море возьмет немного. Остальные купальщики не поймут, что вот это, безумное – моё. К тому же, пройдя через морской фильтр, оно вовсе не покажется им чем-то странным. Каждый что-то в себе хранит.
Тысяча шагов. Тысяча первый.
В конце концов, я просто человек, подумал человек. Только слишком много чувствую. Он разулся и пошел по кромке прибоя босиком. Вода вначале была прохладной, потом стала теплой. Море, как всепланетный компьютер, записало состав крови человека, вобрало в себя его желания. Невидимые пологие волны улетели за много километров.
В далёком городе далёкий близкий человек почувствовал себя хорошо.


Берём за этот уголок
Супруги Кошкины вечером пришли домой, но квартиру свою узнали не сразу. Прихожая и гостиная были покрыты слоем резаной бумаги.
– Паша! – немедленно воскликнула мать семейства. – Что ты опять вытворяешь?!
Под столом зашуршало, и на семейную сцену выполз восьмиклассник Паша Кошкин. С его уха свисала бумажная лента, глаза горели азартом, а лицо имело странное выражение.
– Сейчас уберу, – сказал он.
Папа весело хмыкнул и отправился загружать продукты в холодильник. Но мать не сдавалась.
– Вот скажи, зачем ты превращаешь мои ковры в мусорник? Тебе приятно меня доставать, да? Ты нарочно?
Паша загребал руками шуршащую бумагу. Посреди комнаты образовалась внушительная куча.
– При чем тут ты, мам, – ответил рассудительный Кошкин. – Я прочитал про ленту Мёбиуса и решил поэкспериментировать. Слушай, это так интересно, знаешь, у многих фантастов она упоминается. И ее таинственные свойства до сих пор не...
Мать унеслась в кухню.
– Кошкин! – послышался ее голос. – Это всё ты! Ты мне ребенка своей фантастикой испортил.
– Кого книги могут испортить? По-моему, наоборот. Успокойся, – невозмутимо ответил папа, шурша пакетами.
Родители продолжали разговаривать на повышенных тонах. Но вскоре их повышенность понизилась до нормы. Необходимость ужина кого хочешь помирит, подумал Паша. Ему ужинать не хотелось. Он был взбудоражен своим экспериментом и, может быть, даже открытием. Если только ему не показалось. Рассказать или нет? Пожалуй, папе можно.
Он улучил момент, когда мама наслаждалась своим любимым телесериалом, и поманил Кошкина-старшего в свою комнату. Тот удивленно задрал брови, покосился на жену и отправился за сыном.
– Па, помнишь, мы с тобой разговаривали про нуль-транспортировку?
Папа пожал плечами. Ну да, у многих фантастов она работает естественно, как само собой. Так заманчиво попасть отсюда, где ты стоишь, сразу в нужное место! Сказочки...
– Выдумки все это, – вздохнув, пробурчал папа. – Телепортация, нуль-транспортировка... Где они? Хотя очень бы хотелось.
Он не любил проводить много времени в дороге. Добираться сутки, чтобы насладиться морем неделю? Потом опять: сидеть час в автобусе, ждать три часа посадки в самолет, четыре часа лететь, ждать багажа и печати в паспорте, час в автобусе по пути домой... «Не капризничай! – командовала Кошкина. – В дороге все нормальные люди спят». Но папа Кошкин был, наверное, ненормальный – он не мог сидя спать. Только лежа. И то не всегда, а чтобы было тихо, прохладно.
– Помнишь, ты говорил, что нуль-т давно существует?
– Я? – удивился папа.
– Ну да. Ты сказал, что во всем виноваты туроператоры и авиакомпании. Мгновенное перемещение в пространстве давно есть, но они его зажимают. Я спросил почему, а ты ответил: чтобы им не разориться, потому что так устроен мир.
Папа рассмеялся.
– Да я просто пошутил. Мама тогда сердилась, у нее колготы порвались, третья пара. И она кричала, что в двадцать первом веке давно можно изготовить нервущиеся колготы, но производители этого нарочно не делают – чтобы доходы не терять. Ну, я и сказал.
Лицо Паши сияло загадочным восторгом.
– Погоди. А в чем дело?
– Ты только не волнуйся, па.
– Тааак, – сразу же заволновался Кошкин.
– Я тут подумал. Передавать на расстояние атомы человеческого тела – глупость какая, и главное, опасно. Вдруг они потом не соберутся вместе? Или соберутся, но не так, как были? Помнишь, у Лема это смешно описывалось... Гораздо легче свернуть пространство.
– Свернуть пространство?!
Папа онемел.
– Ну не всё пространство, а некоторые его углы. Да что ты нервничаешь, ты же так любишь своё море! Хочешь туда?
Парнишка лихорадочно перебирал валявшееся на полу бумажные карты мира, безжалостно нарезанные на куски.
– Паша, прекрати меня дразнить. Это уже не смешно.
– Я серьезно. А что такого, па, это намного проще, чем нуль-транспортировка в твоей любимой фантастике. Если лента Мёбиуса может... Ну, в общем, я и сам не понимаю, но с ее помощью, кажется, можно складывать пространство. Как одеяло, один уголок подтаскивать к другому.
Паша сел на пол, подвинул к себе несколько склеенных причудливым образом лент, соединил сложным образом определенные отрезки карт. Папа ощутил легкий толчок в груди и медленную волну. Но ничего не изменилось.
– Вот сейчас точно не волнуйся, хорошо? Иди сюда.
Сын подтащил его к окну. За углом дома, где на первом этаже пиццерия, не было больше скверика, а было нечто туманное с тусклыми огоньками. Папа присмотрелся и ахнул. Вдалеке виднелись горы, под ними моргали далекие окна домов, и все это отражалось в тяжелом металле спокойного моря.
– Идем, посмотрим? – подпрыгивал от нетерпения Паша. – Я и сам не поверил, что получилось. Ждал тебя, чтобы убедиться. Пошли?
Кошкин-старший хотел ответить, что так нельзя, там же люди, что они скажут, а вдруг это кому-то повредит или уже повредило... Но губы не слушались. Ноги тоже не очень. Однако надо идти смотреть, что там, не отпускать же сына одного!
Они прокрались мимо матери и осторожно, едва щелкнув замком, вышли наружу. За углом пиццерии и правда был другой мир.
– Ты уверен, что это настоящее? – спросил папа, придерживая рукой колотящееся в груди сердце. Его охватил ужас, постепенно вытесняемый восторгом.
Вместо ответа Паша подошел к морю, отец нетвердыми шагами отправился за ним. Там сразу поднялся теплый ветер, обнаружились гуляющие люди, пальмы, музыка. У самого берега сидела компания подростков, они что-то пели на гортанном кашляющем языке и смеялись. Моря почти не было видно в темноте, но оно оказалось настоящим: теплым и мокрым. Паша лизнул руку: и еще очень солёным.
Папа снял куртку, вытер лоб. Жарко. Что теперь делать, было совершенно непонятно.
– Ага... Ну понятно... Пошли назад? – попросил он.
Ему хотелось срочно бежать домой и растащить листы бумаги, вернуть всё, как было. И в то же время нестерпимо хотелось раздеться, бултыхнуться в воду. Море уже схватило его и не хотело отпускать.
– Мы не останемся?
– А как же мама?
– Да, мама...
Они бегом вернулись домой. На набережной их вторжения никто не заметил, только большой лабрадор, который выгуливал тонкую девушку, с любопытством посмотрел им вслед. Здесь же, в холодном городе, несколько прохожих придержали было шаг, удивляясь странному явлению, но махнули рукой и ушли. Мало ли. Показалось, да и своих дел полно. А через минуту, когда Паша добрался до своей комнаты, всё исчезло, вернулось в границы.
Мама не поверила.
– Кончайте меня дурить, – заявила она. – Пашка ладно, он ребенок. Но ты, Кошкин! Хотя ты никогда и не был взрослым.
– Идем с нами, ма! Мы тебе все докажем.
– Это фокус. Нет, не верю. Оставьте меня в покое!
Старший Кошкин хотел что-то сказать, посмотрел на жену и махнул рукой.
– Мам, так нельзя, – тихо и вдруг серьезно сказал сын. – Нельзя не верить, или хотя бы попробовать убедиться. Когда ты говоришь, что не веришь в чудеса, это значит, что ты их просто боишься. Ты не веришь в себя.
Наступило изумленное молчание. Как неожиданно дети взрослеют, подумал папа. После прошлогоднего айкидо он стал самостоятельным, перестал всего бояться. А сейчас какой-то новый этап?
– Пойдем, – сказал Паша и взял маму за руку.
Мама всхлипнула, но покорно встала. В голове у нее была не просто каша, а булькающее нечто в кастрюле на сильном огне. Она закрыла глаза и дала себя повести. Кошкин-младший снова быстро что-то там пододвинул, закрыл дверь комнаты, чтобы сквозняком не растащило.
Теплый воздух, наполненный запахом йода, дунул маме в лицо. Море ждало. Всё было правдой.
– Но как же так, – прошептала она.
Нужно же взять сто разных вещей. Купальники, полотенца, крем до загара, крем после, косметический набор, коллекцию футболок и шорт для мужчин, а для себя... О, для себя – это вообще! Поймите, это ведь ритуал, он готовит тебя к удовольствиям, как можно обойтись без него?! Вот так, сразу – плюх, что ли? И да, деньги же взять!!
Ее подвели под руки к прибою. Она высвободилась и сама взяла под локти своих мужчин.
– Ладно, отлично, – сказала она. – Кошкин, пошли домой, составим список. И завтра с утра сюда с чемоданом, понял? Вон там, левее, кажется, неплохое место на пляже.
Паша улыбался в темноте. Всё, родители теперь его с потрохами. И можно, значит, подумать о других планетах. Только тихо, тссс...


Постигатель
Если кто-то мог предположить, что я не пойду сегодня к морю, то он ошибся. Ещё как пошёл. Ведь оно говорит, что если приехал, так давай уже приходи, что ли.
Я постигаю его сущности, которых обнаружил множество. Тёплая влага скрывает в себе соль смысла. Пологие волны дробятся, делятся на маленькие, потом на мелкие и мельчайшие. Их танец завораживает. Вдобавок ветер рисует на коже моря узоры – тонкой рябью на поверхности, и у волн появляются отпечатки пальцев.
При этом никуда не девается сущность мелких камушков. Они лежат на дне, позволяют волнам себя обтачивать. Казалось бы, что хорошего: тебя обточат, изотрут до песчинки, и ты исчезнешь. Но нет, ты все равно останешься в море, с морем, и видимо, оно того стоит.
Я брожу по щиколотку в воде, пытаясь смотреть на людей, но море мягко поворачивает моё внимание на себя – давай постигай, постигатель. И выдаёт сущность цвета. Подсвеченный на мелководье дном нежно-палевый переходит в ещё более нежно изумрудный. Чем дальше постигаешь от берега вдаль, тем больше изумрудность усиливается, словно кто-то поворачивает колёсико настроек. И дальше, к горизонту, совсем уже густой сине-зелёный кобальт с вкраплениями серебра. Откуда тут серебро? Не иначе как от рыбьей чешуи.
Сущность ритмичного плеска, плеска-ритма понятна без слов, это единственное, для чего слова не нужны. И оказывается, ты слегка пританцовываешь – там, глубоко в себе, где-то во внутреннем солёном море.
Придёт день, когда я нырну в эти сущности, мы оба это знаем и не торопимся. Полное погружение уже как будто состоялось, оно каждый день почти происходит и мало что добавит к нашему диалогу.


Кто кому
Море вздыхает, ворочается с боку на бок, потом не выдерживает:
– Ты не даёшь мне спать. Сколько можно? Хватит глазеть!
Я притворяюсь, что только сейчас его увидел.
– Какие проблемы? – спрашиваю. – Кто кому не даёт спать, это ещё вопрос.
Оно продолжает ворчать и бухтеть своими бухтами.
– Ночь на дворе, а он уставился. Мне отдыхать надо, завтра рабочий день. И корабли жалуются, что волнуюсь.
Я падаю обратно на подушку.
– Ладно. Всё. Не смотрю на тебя. Спи.
Море затихает.
Ночь затихает.
Правда, я всё равно вижу море на внутреннем экране век, слышу в раковинах ушей.
Ну а как иначе. Оно же теперь всё время со мной.


за стеной
люди за стеной говорят смеются шепчут
спорят мужскими и женскими голосами
хнычут детскими кричат детскими голосами
стучат пятками по полу
скрипят кроватями
люди за стеной живут как умеют
ты тоже живешь
ты тоже за стеной как умеешь
но когда-то же надо выйти
посмотреть что там за стеной
выходишь к людям спускаешься вниз по ступеням
как много тут людей мужчин и женщин
но все они за стеной
по-прежнему за стеной


Траектория движения
– Пятница шестнадцатое, пост сдала.
– Суббота семнадцатое, пост приняла... Погоди. А кто это у тебя неуспокоенный?
– Да он всегда сидит, мечтает. Не обращай внимания.
– Э, нет, мы так не договаривались. Ты его таким у четверга получила?
Четверг проснулся, зевнул:
– Звали?
Разговор затихал, затихал и превратился в шум листьев.
Однажды камень взвесили на ладони, размахнулись и швырнули вдаль.
– Хорошо лечу, – думал камень. – Надо стремиться вверх!
– Тоже неплохо, – рассуждал он позже. – Траектория снижается. Ближе надо быть к людям.
– Плюх, – сказало море.
Камень. Петрос по-древнегречески.
– Из камней строят жилища, – догадался Петрос.
И постановил, что он сам себе свой дом.
Значит, там, где он – хорошо.
– А генеральную уборку можно и в воскресенье.


Сплетённые нити дня
Суббота. Акватория Красного моря близ пляжей Эйлата переполнена весело снующими плавсредствами. Это лодки и лодочки, катера и катерки, яхты и яхточки. Они носятся туда-сюда, как собаки на площадке для выгула, я так и вижу их высунутые языки и бешено виляющие хвосты. А парусники движутся медленно и грациозно, как модели на подиуме.
Вдоль берега совершает челночные рейсы молодой человек. Он стоит на чем-то плоском в форме лодки и широко загребает веслом, не забывая при этом красиво напрягать бицепсы, трехглавые плеча, широчайшие спины, само собой кубики пресса – в общем, всё то, что рисовальщики так любят изучать по книге «Пластическая анатомия человека и животных».
Сквозь шелестящий вокруг меня иврит тонким ростком пробивается русская речь. Женщина сидит, лежит и снова сидит в тени, разговаривая по телефону. Когда я уходил оттуда через два часа, она всё ещё разговаривала.
Приятно взять в руку несколько нагретых камушков и перебирать их в ладони. Все так делают. Они почти живые и цокают друг о друга с таким специальным звуком, как птенцы.
На обратном пути меня остановила музыка. Три девушки в одинаковых длинных платьях играли на скрипках под громкое сопровождение из колонок. Это была какая-то обработанная классика, что-то быстрое, ритмичное, экспрессивное и знакомое. Вся набережная замерла, слушая их. Я тоже постоял, но минут через десять вынужден был сбежать. Музыка легко срывает все защитные экраны, прорывает плотины, сдирает навёрнутые слои и развеивает иллюзии. Выдержать это невозможно.
По возвращении домой получил от Ривки подарок, собственноручно изготовленного ею хомячка. Сзади у него нарисован хвостик.


Финальные тигры
Ну хватит. Море у него, видите ли, разговаривает. И горы, и что там ещё. Детский сад какой-то!
– Для этого есть свои причины, – сказал голос.
– Вы кто? – удивился я.
– Мы причины.
Тааак.
– Мы для всего есть, – пояснили причины. – Только нас не видно. И поэтому вы все тут так удивляетесь.
А я только-только решил взяться за ум. Вот, из магазина иду с полной торбой еды. И тут опять.
– Не надо за меня браться, – сказал ум. – Пробовал уже. Ничего хорошего не вышло.
Да они меня вообще окружили! А за что тогда браться, вопрос?
Окружающие помалкивали. Аморфность пространства давила, бессюжетность запутывала. Ладно. Вы со мной так? Ну погодите.
Завязка: кофе. Нужно его заварить. Кофе этого хочет, я тоже хочу. Конфликт: как именно заваривать? Что к нему брать, бутер с хумусом или круассан? Или ничего? С сахаром или без? Все волнуются, ждут. Развязка: пришёл чай с лимоном и одержал лёгкую победу.
Финальные тигры.
И это не опечатка.


Встретились два счастья
Встретились два счастья.
– Ты куда?
– Да вот, к человеку иду.
– Зачем?
– Ну как же. Он же сам кузнец своего меня. А я – его.
– Ты с ума сошло!
– Почему это?
– Потому! Ты хоть врубаешься в смысл фразы о том, что каждый человек сам кузнец своего счастья? Её придумали те, у кого вместо сердца пламенный мотор! Кузнец! Скажут же такое!
– А что?
– Так ты не знаешь, что делает кузнец своим молотом на наковальне? Я тебе сейчас расскажу.
И рассказало. Одно из счастий явно обладало жизненным опытом. Второе нет.
– Только не надо в обморок падать.
– Боже мой!.. Но тогда каждый человек сам кто своего счастья?
– Вот пусть он и думает, как со счастьем обращаться. Додумается – позвонит.


О чём, о ком
На проволочном ограждении, на самом его верху, клювом в сторону моря сидела ворона. И задумчиво смотрела вдаль.
Пробегали бегуны.
Проезжали велосипедисты.
Проносились автомобили и автобусы.
Проплывали, в конце концов, корабли. Потому что поблизости расположился морской порт.
А ворона всё сидела и смотрела перед собой, не поворачивая головы.
Она была совершенно одна. Никакие вороны рядом с ней замечены не были.
Раньше-то они, конечно, прилетали.
– Чего смотришь? – спрашивали ее. – Что ты там увидела?
– Там Иордания, – отвечали за нее другие вороны. – Морской залив, а с той стороны чужие горы.
Вороны тоже всматривались вдаль, но ничего интересного, полезного и съедобного не видели.
– Я просто думаю, – тихо отвечала ворона.
– О чём?
– О ком. О тех, кто остался.
– Тю! Так пусть оставшиеся к тебе приедут! Подумаешь, проблема. Хотя бы в отпуск.
Ворона ничего не отвечала. Это раздражало остальных.
– Или сама давай возвращайся, – каркали они. – Ты свободная птица или нет? Шо за дела! Не порть нам настроение.
Ворона молчала и смотрела перед собой.
Тогда к ней перестали прилетать. Вороны облюбовали себе местечко на набережной и тусили там в превосходном настроении.
А ворона всё сидела. Бывают в жизни такие моменты, когда если ты уж чего начал делать – то сиди до упора.
Однажды рано утром мимо пронёсся велосипедист. Он увидел ворону, удивился и остановился. Даже сделал несколько шагов в её сторону. Но ворона не повернула головы, что для этих пугливых птиц вообще нехарактерно.
Велосипедист отправился домой, сел и записал всю эту историю.
Это был человек, который понимал язык пальм и волн, ветра и неба. Он понимал птиц и рыб, кошек и собак, явления и обстоятельства, звуки и краски.
Только, увы, не людей. И не самого себя.


Эйлат
Эйлат стремится вниз
шуршанием велосипедных покрышек
шарканьем разноцветных ног
волнами улиц
вниз к морю
где он ложится
устраивается поудобнее
сворачивается
и спит


Набережная
Если идти по набережной Эйлата медленно и поближе к магазинам-бутикам, то из каждого тебя обдувает мощная волна холодного воздуха. Несколько шагов в тепле до следующего проёма с обувью-шортами-шляпками – и снова кондиционированная волна. Кроме температурных волн, тебя гуляющего окатывают звуковые. Справа бойкая попса, слева сидит на камне гитарист с усилителями, потом аккордеонист, потом два юных барабанщика, а справа уже другая попса. За ними вообще громкоголосое что-то неопределимое, но конечно, с усилителями, от которых трясутся пальмы. При этом вопят и бегают дети, я нескольких мелких и одного покрупнее выловил прямо из-под ног, а детям издалека что-то кричат родители. Сверкая в темноте огнями, почти над самой головой, чуть ли не касаясь яхтовых мачт пролетел на посадку самолёт. Он хотел приземлиться с залихватским рёвом, распугивая ворон. Но в звуках набережной оказался безголос, сам себя не услышал и робко, смущённо присел на полосу. Там он со вздохом выпустил в город новую порцию приезжих, представил себе, как все они идут на набережную, сказал: ой – и уснул.


Море и небо
В семь вечера море медленно и лениво плескалось. Вдоль линии буйков кто-то медленно и лениво плавал туда-сюда. Видно было еле-еле.
– Если бы не мы, – сказали буйки, – не наша путеводная линия, человек мог бы потеряться в море и в небе! Ведь линии горизонта не видно.
– У меня рабочий день закончился, – откуда-то издалека ответила линия горизонта и зевнула. – Мне тоже надо отдыхать.
В темнеющем пространстве моря-неба я с трудом различал, как пловец то приближался к берегу, то снова отдалялся к буйкам.
– Он не может с нами расстаться, – радовались буйки.
Через полчаса он вышел на берег – молодой парень в гидрокостюме, ну или в чем-то похожем, закрывающем торс, руки и ноги. Прямо в этой одежде он встал под душ и стоял там так долго, будто вся соль Красного моря впиталась в него.
Совсем стемнело, уснули и буйки. Только огни города вышли на ночное дежурство. У них оно веселое – танцуй себе на воде, дрожи, вот и вся работа.


Кто для чего создан
Из двух десятков человек один обязательно будет мечтатель и романтик. А если это пальмы?
– Я хочу летать! – всё время повторяла одна пальма. – Хочу взмахивать крыльями и мчаться по небу!
Соседняя пальма крутила пальцем у виска. Неважно, что ни пальцев, ни висков у нее не было: она всё равно это делала.
– С ума сошла, подруга, – отвечала она. – Ты только посмотри в небо! Никакого порядка, сплошной хаос. Или пустота. А мы прочно стоим на земле, как и положено земным существам. И потом, кто тебе сказал, что ты сможешь летать? Это всё вредные и опасные иллюзии.
– Почему бы мне не полететь? Смотри, у вороны всего два крыла, и она ещё как летает. А у меня таких крыльев вон сколько! – Пальма растопыривала свои листья-крылья, размахивала ими со свистом. – Я чувствую, что создана для полёта!
Соседние пальмы тоже начинали крутить пальцами у висков. Понятно же, что они созданы для украшения бульвара славного города Эйлата. Украшать собой что-либо – это вам не по небу носиться, между прочим.
Проносящаяся мимо ворона каркнула:
– Конкуррренция? Не допущу!..
Конечно, не допустит, подумал я. Вороны серьезные создания.
И все-таки не удивлюсь, если когда-нибудь пальма воспарит. Хотя бы в духовном смысле.
Потому что мечта меняет человека.
Даже если он пальма.


Необходимость применения
Чем брать с плиты горячее? Полотенцем неудобно, да и не таскать же его с собой на первый кухонный этаж и потом обратно на третий. Ухваток нет. Тут я вспомнил, что у меня в карманах куртки есть зимние перчатки.
Начал сумку расковыривать, удивился, сколько у меня зимних вещей. Слово «зима» скукожилось, побледнело, сделалось бесплотным символом далёкого чего-то.
– О, как тут у вас тёпленько, – прищурились перчатки.
Синяя куртка испуганно помалкивала.
Заодно в карманах отыскались два дополнительных баффа, зимний и летний. И почему-то пачка белых салфеток. Они пахли киевским воздухом.
– Как же мы тут будем, зачем? – нервничала куртка.
– Не боись, – покровительственно отвечали перчатки. – Мы вот уже работаем. Значит, проживём как-нибудь.
– Это же Эйлат! Тут жарко и зимы не бывает! Кому я нужна?!
Перчатки поняли, что с курткой надо провести сеанс психотерапии.
– Ты хочешь об этом поговорить?
Куртка замялась.
– Мы в интернете смотрели, холодно ещё будет, потерпи. Сядем на велосипед, помчимся. Нельзя ныть, надо надеяться.
– На что?
– На свет в конце тоннеля.
– А если окажется, что его там нет?!
– Тогда включим фонарик.


Где живет лето
Каждый вечер здесь даётся особенное представление. Люди заранее ждут, постепенно собираются в партере, отдыхают, плавают и посматривают в сторону гор.
– Мы тоже ждем, – молча говорят горы.
Горы неподвижны и терпеливы. Этот спектакль они наблюдают тысячи лет. И никому из его участников он не надоел, хотя сюжет не меняется и действующие лица всё те же. Меняются только зрители.
И небо ждёт, и море молчит, спокойно выплескиваясь на берег. Ждёт город, ждут дома. Все свои роли знают наизусть.
Наконец над вершинами гор появляется солнце и начинает медленно, артистично закатываться. Тут вступают остальные актёры. Меняется цвет моря, гор, неба, мелькают оттенки, зажигаются городские огни, свет в зале постепенно гаснет, гаснет... Некоторые парочки тут же принимаются целоваться, будто только этого и ждали. Остальные не отвлекаются, смотрят.
Я тоже сижу и смотрю. Конечно, в разных театральных уголках мира дают подобные спектакли. Но именно здесь, в Эйлате его играют безупречно.
У меня особенное отношение к этому месту. Раньше, далеко отсюда мне приходилось долгие месяцы ждать, пока лето придёт ко мне погостить. Оно приходило, но торопилось уйти. Догнать его я не мог и мечтал когда-нибудь это сделать.
Сделал.
Теперь я живу в Эйлате – там, где живёт лето.


Непрошеная гостья
Не знаю, как попала в теплый эйлатский дом холодная волна. Может, я принёс её в кармане, когда вернулся после дождя, весь облепленный ледяной рубахой? А может, она пряталась под кепкой? Холодные волны очень коварны, особенно в жарком климате: им негде здесь жить, и они вынуждены подкарауливать свою добычу – наивных людей вроде меня. Я ничего не знал о поведении холодных воздушных волн. Просто мне на голову обрушился ливень, а дальше всё получилось само собой.
Волна скользнула в шкаф, потом под кровать. Я чувствовал босыми ступнями её дуновение. А затем, едва я открыл холодильник – она прыгнула в него.
– Наконец-то уютное местечко! – прошептал этот сгусток холодного воздуха, устраиваясь поудобнее.
Я закрыл холодильник в уверенности, что холодная волна попала в ловушку и больше не станет сводить мне руки. Волна спряталась на полке в уверенности, что наконец-то обрела климатическое убежище и покой.
Ладно, думаю, пусть хранит продукты. Но в следующий раз, если угораздит попасть под такой ливень, я уже буду внимательно смотреть, кого приношу в дом.


Художнику. Рисовальная сказка
– Кем мы сегодня будем? – промурлыкали невидимые пока ещё мазки.
– Не знаю, – ответила кисть. – Не от меня зависит.
– А от кого? – изгибались акварельные, гуашевые и акриловые мурлыки.
Бумага молча ждала. Она знала: чтобы появились рисунки – краскам и кистям, бумагам и мазкам нужен человек.
– Будь человеком! Рисуй!
Взмах руки, ещё взмах. Штрих, ещё штрих. Рои штрихов слетелись на поверхность рисунка, как стрекозы. Вот сюда? Нет? Ах, сюда! И ещё здесь немного вот так, луч лимонно-жёлтого солнца. Рукав ветра, потаённый закоулок, птичий щебет, запах сирени, взгляд издалека, шёпот тумана – всё ложится на бумагу, на холст, на картон. Впитывается и оживает.
Не дышать, потом опять дышать. Мазок, штрих, мазок. В самом конце присмотреться. Прислушаться... Да.
– Так вот кто мы сегодня! – прошелестели рисунки.
И подтвердили существование мира.


В любой непонятной ситуации нужно проснуться
Однажды ананасу приснился сон, что он пальма. И главное, рядом с ним стояла ещё одна пальма.
– Доброе утро, дорогой, – сказала пальма.
– А? Что? Где я? – растерялся ананас.
– Там же, где и всегда. Ты что, не узнаёшь меня?
Пальма посмотрела на него пристально и тревожно. Он понял, что надо хитрить.
– Э... Узнаю, конечно. Ты моя дорогая.
Пальма расслабилась.
– Ты просто не выспался, – сказала она. – У тебя это бывает.
– Да? – рассеянно ответил ананас.
Он в этот момент обдумывал, как ему поступать в этой непонятной ситуации.
– Да. Ты иногда спросонок бормочешь, что ты – это не ты, а какой-то ананас.
– Мало ли что человеку приснится, – осторожно заметил дорогой. – Какие у нас планы на сегодня?
– Как всегда. Украшать собой микрорайон, шелестеть листьями.
– Очень хорошо.
Он сразу принялся шелестеть и вскоре так привык, что уже начал забывать о своём ананасовом происхождении. И вдруг опять проснулся ананасом.
– Ура! – обрадовался он. – Главное – это быть самим собой!
Каждое утро он оглядывался вокруг и убеждался, что по-прежнему ананас. Только теперь ему чего-то не хватало.
– Чего ты такой кислый? – спрашивали его заглянувшие в гости друзья-ананасы.
– Да так...
«Чего же мне хочется? – иногда думал ананас. – Украшать-шелестеть или ананаситься?»
И всё оставшееся время думал про пальму.


Линия гор
Меня завораживает линия гор. Открою утром глаза – и сразу наружу, завораживаться.
Линия гор сознаёт своё величие. С чувством собственного достоинства она позволяет собой любоваться.
– А я? А мной? – вмешивается солнце. – Если б не я, ты бы не мог рассмотреть эту линию!
– Ты везде есть, а такая линия – только в Эйлате.
Солнце делает вид, что обижается и хочет спрятаться за пальму. Я продолжаю любоваться линией.
– Твоё счастье, что я на работе, – сдаётся солнце и продолжает своё движение.
Я подумал: линия гор так высока и туманна, что можно легко вообразить, будто это не горы, а облака. А может, вовсе не я так подумал, а горы? Или хотя бы их линия.


Городские автобусы
В Тель-Авиве много автобусов. Они очень любят людей и прямо-таки дерутся за то, чтобы сделать их своими пассажирами.
– Я первый подъехал!
– Нет, я!
– Тогда отъезжай уже, сколько можно стоять?
– Я 31-й, мне еще пять минут до расписания. А ты 60-й, тебе надо – ты и езжай.
Идешь вдоль шумного проспекта в поисках остановки – ура, нашёл. Жёлтая такая табличка на стойке у самого края тротуара, и возле нее ожидает несколько человек... Секундочку, а вот впереди такая же? И еще дальше, и еще? На десятой табличке махнёшь рукой: надоело считать. Десять остановок, и на каждой несколько номеров, от нуля до двести какого-то.
Автобусы подъезжают, ловко лавируя в транспортном потоке, словно киты. Быстренько забирают своих и гудят дальше. Внутри прохладно, просторно, сидишь развалившись, следишь за остановками в телефоне. Спешить некуда, все равно автобусы еле двигаются в пробках, дыша в спины один другому.
В конце концов остаюсь один в салоне. Вот и моя остановка, аэропорт Сдэ Дов.
– Прилетай ещё! – гудит автобус и уносится.
Он занят, у него рейс.
У меня тоже рейс. Иду в маленький, как ларёк, аэропорт и думаю: не прилечу, а приеду.
Автобусом.


О форме деревьев
Четыре пальмы-подружки регулярно посещали спортзал, чтобы форму не терять. Старались, не отлынивали и сделались стройными. Красовались друг перед дружкой.
– Хехе, ну и длинные же вы, – подшучивал над ними один дерев, росший на другой стороне Тель-Авивской улицы. – Особенно вот эта, гляди, до седьмого этажа уже доросла!
– На себя посмотри, качок! – огрызались пальмы. – Перекачался! Не ствол, а сплошные узлы мышц. Фу. Нам, девочкам, такое не нравится.
– А нам, мальчикам, не нравятся ды...
Но тут появлялся ветер, пальмы шелестели, и ничего больше не было слышно.
Проходя мимо, я подумал: врут они всё.


Всё это надо хранить
Посвящается А.
Рано утром все существа спят. Кроме тех, кто давно с морем не виделся. Не съезжал со своего верха к его низу на бешеной скорости – просто потому, что вначале некогда было, а потом настали слишком жаркие дни. Значит, ранним утром.
Оказалось, что в это время и море спит. Прибоя совсем нет, волны во сне еле-еле ворочаются, зевают. Спит и хранитель пляжа.
– Я не сплю, – сказал хранитель, не открывая глаз. – Я бдю.
Сказал даже рта не открывая, между прочим.
– Чего тут бдеть, – пожал я плечами.
И прислонил велосипед к забору домика спасателей, которые тоже спали. Только не здесь, а в своих квартирах. Здесь у них работа ещё не скоро начнётся.
– Ну как же, – удивился хранитель моей непонятливости. – А линия горизонта? Чтобы не завалена была, а то всякий норовит её завалить. Ты тоже, кстати.
Я не сообразил, что ему ответить, и молча навесил одежду на велосипед. Велосипед у меня работает, кроме транспортного средства, ещё и вешалкой для одежды – такие у него обязанности прописаны в трудовом договоре.
– Ещё волны, – назидательно продолжил хранитель. – Чтобы одна за другой перелистывались, по очереди, а не кучей. Крики птиц, шелест волн, линию гор – чтобы свою волнистость соблюдала.
Я подошёл к воде. Мелкие камушки впивались в мои босые подошвы и приятно их массировали.
– Солнце, облака, пловцов, – продолжал собеседник голосом терпеливого преподавателя, – пальмы, набережную. Всё это надо хранить.
Вода охладила разгорячённое тело существа, в котором я уже давненько обосновался, и подтолкнула: плыви, нечего стоять. Поплыл вправо, потом поплыл влево. Хорошо. Вышел, смысл с себя соль под пресным душем.
Солнце проснулось и начало свою ежедневную деятельность, от которой скоро тут будет жарко.
– Что же ты, хранитель, бдишь с закрытыми глазами? – спросил я, собираясь в обратный путь.
– А чё я тут не видел.
Надоело ему, значит. А вот мне нет. Я постоял, поозирался, посмотрел вокруг. И ты, читатель, тоже посмотри. Потом прошёлся вдоль моря, наблюдая, как кромка воды шевелится, начинает просыпаться.
Дома сел к ноутбуку записать эту историю. Вдруг в усах и бровях у меня зашевелился ветер: оказывается, он запутался в них, когда мы с велосипедом неслись к морю. Я открыл окно и выпустил его наружу.
– Все мы иногда запутываемся, – сказал я ему вслед. – Но в конце концов нас всех отпускают.

март-апрель-май 2018