Над кручей Глава 11

11
(Апрель-май 1918 года)

Счастлива ли она? Катя боялась задать себе этот вопрос. Каким-то краденым, неправедным представлялось ей нежданно обретённое счастье. Раны, совсем свежие раны, ещё не зажили, а душа так и просится запеть. Посмотри, как прекрасен мир, как чудно цветут яблони над яром, как манит тебя солнечный простор, какой милый человек оберегает и лелеет твой покой! И тут же вдруг наползёт чёрный морок недавних смертей, слёзного горя, дохнёт ледяным гробовым дыханием. Сразу обомлеешь – что же я делаю, окаянная? Мыслимо ли быть счастливой, едва засыпав могильной землёй дорогих тебе людей? Но ведь так сложилось, нельзя было поступить иначе, оставить Диму наедине с его бедой. Он бог знает на что мог отчаяться. А теперь спокоен, заметно возмужал, нет в нём прежней юношеской застенчивости. Держится уверенно, деловито обсуждает хозяйственные вопросы с хмурым Егором Шеховцовым, шутит с Никиткой. С ней умеет находить такой верный тон, что никогда не почувствуешь щекотливости своего положения. То, что их связывает незаконная в глазах посторонних людей любовная связь, его как будто совсем не волнует. Конечно, Дима не позволяет себе открыто афишировать их отношения, внешне ведёт себя как вхожий в дом старый друг, как семейный врач. В станицу с Катей выезжает только по её просьбе, понимает Катины чувства. А она чувствует себя то героиней, то преступницей.
Уже во время первого совместного визита к Сакмарским, на который уговорил Дима – надо поведать об Оленьке – за всеми ахами и охами нельзя было не заметить некоторую настороженность Насти. У сестры глаз зоркий: то, что неуловимо для мужского взгляда Константина, Настя тут же вычислила. И Катя сидела у Сакмарских, как на иголках. Разумеется, при Диме старшая сестра оставалась в рамках дипломатии, но уже на другой день, забежав по явно выдуманному поводу, приступила к прямому допросу: «Катя, что у тебя с Димой?»
Катя не стала отпираться, рассказала старшей сестре всё, как есть. Что толку прятать голову в песок, когда скоро об этом заговорит вся станица? Пускай Настя узнает из первых рук, нежели ей нашепчут злые языки. Да и выговориться хочется.
Анастасия долго качала головой.
– Всё у тебя, Катя, не как у людей. Спешишь, торопишься, и вечно попадаешь в неловкое положение. Я тебя не осуждаю, я всегда была за Дмитрия, но посуди сама – кем ты сейчас выглядишь?
– Ну, и кем, по-твоему? – вспыхнула Катя.
– Не знаю, – сказала Настя и спохватилась. – Поверь, я сочувствую тебе, но надо было немного подождать, вести себя осмотрительнее.
– Тебе легко говорить, Настя. У тебя – муж, дети, крепкая семья. А я осталась одна-одинёшенька, опереться не на кого. Страшно.
– Мы с Константином не бросали тебя в беде.
– Настя, ведь это совсем не то. Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
Закончился разговор сестёр слезами, объятиями, обещаниями поддерживать друг друга. Но ушла Настя, и Кате стало ещё горше на душе. В самом деле – почему ей так не везёт? Только вступила в жизнь, а под ногами одни пропасти разверзаются.
Дима осторожно намекнул: может, переберёмся в мой дом, заживём по-человечески? Если сильно смущает неофициальная сторона взаимоотношений, он готов их упорядочить любым законным способом. Что казалось Диме простым и естественным, Катю ужасало. Как – прошло всего два месяца, а новоиспечённая вдова опять спешит под венец? Нет, Дима, рано затевать свадьбы и переезды, пусть пока всё будет по-прежнему. И так люди на меня косятся, как на беззаконницу, сосед Шеховцов отводит глаза, сестра Надежды Петровны, зайдя проведать, чуть в обморок не упала, увидев на вешалке твой китель. Больше не заходит. Да, дом Кибирёвых просторней и благоустроенней, стоит в центре станицы, тебе до больницы два квартала, от меня две версты, но иначе я поступить не могу, пойми. Дима понял, и разговоров о бракосочетании не заводил.
Новая, то ли беда, то ли радость – в противоречивом положении Кати все нормы человеческих чувств поворачивались к ней оборотной стороной – не заставила себя ждать, пришла оттуда, откуда обязательно должна была прийти, но Катя об этом забыла. Уже в апреле поступил первый тревожный сигнал, в мае не осталось никаких сомнений: месячные прекратились. Не было для Кати и сомнений, кто заронил в неё искру новой жизни. И от этого знания в голове закружил тёмный вихрь страхов, заглушая неизведанную, но такую желанную радость материнства. Желанную для замужней женщины, позорную для одинокой вдовы. Что делать?
От растерянности не нашла ничего умнее, как бежать к сестре Насте. Та – опытная, мать двоих детей, авось, что-нибудь подскажет.
Старшая сестра ничуть не удивилась, выслушав сбивчивый лепет младшей.
– Что и следовало ожидать, Катенька, – наставительно выговаривала Анастасия. – Громоздишь одну оплошность на другую. Что я тебе могу посоветовать, когда всё уже свершилось? Ты в Диме уверена? Значит, советуйся с ним. Кстати, он – врач. Но не думаю, что он посоветует прервать беременность. Дима у тебя правильный.
Легко сказать – советуйся с Димой. Неделю Катя не решалась раскрыть рот, пока Дима не обратил внимания на её нервную замкнутость.
– Что с тобой?
Слова полились вперемешку со слезами. Дима обнял, расцеловал.
– Господи, какая ты у меня глупенькая! Чего плачешь? Это же праздник!
– Какой праздник, Дима! Родить незаконнорожденного?
Дима нахмурился:
– А я тебе что предлагал? И сейчас не поздно. В суматохе нынешней жизни никто не считает дни и месяцы. Время летит кувырком. Завтра же венчаемся.
Сопротивляться Катя уже не смогла. Коль понёс тебя поток, пускай несёт! Беспечные годы твоей свободной воли остались в прекрасном прошлом, теперь от тебя мало что зависит. Ты ответственна не только перед Димой, но и перед тем, кого носишь под сердцем. Про родительское благословление лучше не вспоминать. Дима один на свете, как перст. О екатеринодарском дяде, не смогшем уберечь Оленьку, Дима слышать не хочет. Катины отец с матерью подали о себе последнюю весточку чуть не полгода назад из глуши приазовских лиманов. Отец нигде больше года не задерживается, носит его по кубанским степям, как перекати-поле. Почта перестала действовать.
Теперь старшие родственники – это Анастасия с Константином. Дима потащил Катю к ним, торжественно объявил об их решении обвенчаться. Анастасия привычно поджала губы: вы люди самостоятельные, кто вам запретит. Зять горячо одобрил: в эту лихую годину мы должны крепче держаться друг за друга, а вам самой судьбой было предназначено соединиться. После какого-никакого благословения у Кати камень с души свалился. Снова она станет на равной ноге с Настей, будет выходить за калитку, не сгорая от стыда.
Не завтра, конечно, но через неделю в казачьей церкви совершили над ними обряд венчания. И тревожная жизнь станицы, и собственное виноватое настроение заставили отказаться даже от мысли о полноценной свадьбе. Шафер – Константин, дружка – Анастасия, ни фаты, ни флёрдоранжа. Обязательные слова, обмен кольцами, каменное лицо священника. В глубине души Катя до последнего момента трепетала – вдруг её прогонят от алтаря, оскорбят. Нет, всё прошло гладко. Как всё изменилось, как всё стало легковесно и зыбко! Вместо высокого священнодействия бюрократическая формальность. И ты не чувствуешь себя настоящей невестой, будущей женой. Катя догадывалась, что Дима наверняка имел предварительные и не самые бескорыстные переговоры с попом. Священники сейчас запуганы, их слово ничего не стоит.
У дома Сакмарских отпустили Никитку, дабы скромно отметить рождение новой семьи бутылкой удельного и чаепитием. Разговор, как ни удивительно, завязался оживлённый, жгучие темы так и просились на язык. Главным оратором выступил, как всегда, красноречивый филолог. Его навязчивая идея переселиться в Хвалынск приобретала конкретные очертания.
– Скоро вакации, – деловито рассуждал Константин Леонидович. – Железнодорожное сообщение через Царицын и Саратов, слава богу, пока действует, пусть и под властью большевиков. В первых числах июня отправлюсь в родные палестины. Один. Дабы подготовить жильё, решить вопросы с трудоустройством, а затем вернусь за семьёй.
– От перестановки мест слагаемых… Дальше ты знаешь, Костя, – подал скептическую реплику Дима. – И здесь большевики, и там большевики. Чем Кубань хуже Поволжья?
– Речь не о сравнительных природных достоинствах наших замечательных областей, уважаемый Дмитрий Иванович, – вежливо, но напористо оппонировал филолог, – речь о гражданской ситуации. Вражда между казаками и иногородними на Кубани ещё далеко не достигла апогея. Скоро, уверяю вас, она выльется в такую резню, что чертям будет тошно, извините за грубое выражение. А у нас в Хвалынске тишина, народу там нечего делить, каждый при своём поле и саде, мирно трудятся. Дом у моих родителей большой, дед и бабушка давно скучают по внукам. А какие у нас сады! – Голос хвалынского патриота возвысился до верхнего «до». – Весной город утопает в яблоневом цвету. Волга, острова – это же сказка! И я хочу, чтобы мои сыновья видели перед собой великую русскую реку, а не реки крови.
Леонид и Борис гоняли вокруг стола на игрушечных лошадках, изображая конную схватку изрядно потрёпанных сарбазанов. Один персидский богатырь был уже без усов. У Кати защемило сердце, вспомнилось, как Георгий вручал племянникам персидские подарки – полгода не прошло, а всё изменилось до неузнаваемости. Одни декорации остались.
– Мечтатель ты, Костя, – вздохнула Катя, – романтик. А ты, Настя, – обратилась она к сестре, – готова вот так легко расстаться с родиной?
Анастасия выразительно возвела очи горе – мол, я же мужняя жена, о чём ты спрашиваешь? Мой долг следовать за мужем, как нитка за иголкой. Старшая сестра с детства отличалась домостроевскими наклонностями и постоянно воевала с непокорной Катей.
– Ubi bene, ibi patria, – щегольнул латынью Константин.
– Вольному воля, – отозвался русской поговоркой Дмитрий. – Только сильно сомневаюсь, что где-то в России найдётся уголок, не охваченный смутой. Да, у нас на Кубани режут по-живому, – спохватился, покосился на Катю. – Но так будет везде, нигде не спрячешься. От себя ведь не убежишь. Или принимай чью-либо сторону, или стой на нейтральной полосе под огнём с обеих сторон.
– И ты уже сделал выбор? – живо спросил Константин.
– Пока нет. Пока бог хранит. Хотя недавно еле отвертелся. Станичный ревком надумал отправить с отрядом, уходящим на границу с Доном – вы же знаете, что донские казаки восстали против красной власти – санитарную летучку с врачом. Хорошо, что недавно к нам в больницу поступили на службу ещё два врача, военные, с Кавказского фронта, оба холостяки. – Тут Дима смущённо потупился. – И один из них согласился. Впрочем, подозреваю, лишь затем, чтобы удобней было перебежать через линию фронта, он – ростовчанин.
– Он что, не может поехать домой прямиком? – изумилась Катя.
– Не может. Красные не пропустят. Не поверят, что едет домой, а не для того, чтобы вступить в Белую армию. Там, на границе, ужасные дела творятся. И много демобилизованных с Кавказского фронта застревают на Кубани. Сообщение с Ростовом по железной дороге прервано, не всем с руки ехать через Царицын.
Константин вздрогнул и быстро заговорил:
– Ну, я-то, думаю, не вызову подозрений у большевистского контроля. Человек сугубо штатский, моё гуманитарное образование аршинными буквами на лбу написано.
Дмитрий покачал головой.
– Не скажи. За один буржуазный вид ссаживают с поездов, арестовывают, допрашивают. А тех, кто не внушает доверия – без церемоний расстреливают. Классовая чистка.
Анастасия ахнула:
– Костя, может, не следует тебе пускаться в такое опасное путешествие? Не лучше ли переждать? Не так уж невыносимо в Рубежной.
Но филолог уже закусил удила. Отказаться от взлелеянной идеи, да ещё показаться трусом в глазах жены и ближних родственников – никогда!
– Не так страшен чёрт, как его малюют. Хоть и противно, попробую заручиться мандатом от товарища Семёновой – ныне она заведует народным просвещением станицы. Возьму грех на душу, пообещаю доставить из центра самоновейшую учебную программу и тому подобное, но всё равно поеду. Могу и перевоплотиться в сермяжного народного учителя – невеликий актёрский труд. Запущу бороду, перестану умываться.
Неуместная игривость свояка, вкупе со слепым геройством, Диме решительно не нравились, и он выложил последний козырь.
– В красных, большевистских газетах, – намекнул он на неиссякаемый источник новостей Константина, – об этом не пишут, но со слов красного командира, местного иногороднего, что прибыл на излечение в нашу больницу после ранения под Сосыкой, я понял, что Добровольческая армия, окрепнув и пополнившись на Дону, вот-вот вновь ринется на Кубань. Не надо быть стратегом, чтобы догадаться, что в первую очередь она постарается перерезать железнодорожную ветку на Царицын, откуда поступает красным всё снабжение. И ты, Константин, рискуешь попасть между молотом и наковальней. Подумай.
– Прорвусь, – гордо заявил филолог.
– А на кого же вы бросите ваш великолепный дом? – задала практический вопрос Катя.
Константин сделал иронически-почтительный жест в сторону супруги: она – домовладелица, ей решать. Анастасия нахмурилась, но рассудительность ей не изменила.
– Пока вы будете присматривать. Может, отец с мамой на пепелище вернутся или Александр. Павел из коротких штанишек уже вырос, Ксюша с Гликерией, не успеешь оглянуться, станут девицами на выданье. Наследников хватает. Да и неизвестно, как всё сложится.
Посудачили о непоседливом характере отца, который за двадцать неполных лет умудрился послужить в десятке кубанских станиц, а в промежутке ещё забирался аж в Уральский переселенческий округ.
– Зато, благодаря вашей цыганской жизни, мы с тобой встретились в Саратове, – Константин погладил Анастасию по плечу. – Нет худа без добра.
– Младшенькие под родительским крылом не пропадут, – пригорюнилась Катя, – а вот где Александр и тётя Агния? Душа за них болит.
Как ни пытались соткать из перечня родных имён уютный семейный кокон, чтобы согреться в его тепле – ничего не получалось. Зияют страшные прорехи, тянет из них холодным сквозняком. Судьбы Саши и тёти покрыты мраком, Георгия и Оленьку никто не осмелился упомянуть, но слишком красноречивым было это умолчание. Поневоле думалось – кто следующий?
Засиделись у Сакмарских до позднего вечера. Улицы станицы поражали непривычным безлюдьем. Детвору уже загнали по домам, на скамейках у калиток, где в погожую погоду всегда сидят соседи, щёлкают семечки, обсуждают новости – никого. Народ забился по норам, боится лишний раз напомнить о себе, боится неосторожного слова, настороженного взгляда. Это в иногородних слободках сейчас гомон и песни, а казачья половина Рубежной затаилась, чего-то ждёт.
Идти в душные комнаты, под тусклый свет керосиновой лампы не хотелось. Такая чудесная ночь над станицей – теплынь, тишина, звёзд в небе высыпало – не счесть, белые звёзды жасмина светят поверх плетней, снежные валы сирени дышат пьянящим запахом – присядем, Дима? Присели на скамейке у Катиного двора. В голове – блаженная пустота. Столько всего свершилось и разрешилось сегодня – можно и помолчать. От слов устаёшь. Лучше прижаться к надёжному плечу Димы и любоваться ночью. Разве это не счастье? Конечно, счастье. Только зачем, откуда впивается острыми коготками в сердце непонятная грусть? И не прогонишь подлую. Незаметно для себя начала напевать:

Ах, ночь, голубая ночь,
Сколько на небе звёзд.
Сколько в начале мая
Ты мне приносишь слёз.

– Не слёз, а грёз, Катя, – поправил Дима.
Нет, Дима, сердце не ошибается.