Возвращение пана Твардовского. Часть III

Якуб Новыкив-Кшеминьский

Тетралогия «Возвращение пана Твардовского»
Часть III

ЛИЧНОЕ НЕБО               

               

Jak;e los nasz pi;kny, wznios;y!
Gdzie idziemy — same g;ogi,
Gdzie;my przeszli — r;;e wzros;y;
Wi;c, nie schod;my z naszej drogi!

Seweryn Goszczy;ski


Он сидел в кабинете Гжегожа Сойчиньского уже второй час. А их разговор не был даже  на своей середине.

В приемную ввалился финансовый гений пан Владислав, и затрубил, как боевой слон Ганнибала, невзирая на отчаянные жесты секретарши, кроткой девушки с тоненькой косичкой, тонированной под "красное деревo":

-  Видала, Каська?! Вымахал с колокольню, а в голове чёрт свистит!..

Давясь от смеха, Гжегож не удержался от торжественных слов:

С повторным посвящением.

1.

Городок прячется в лесу.

Лес хранит его от случающихся в этом регионе бурь и придает вид дремучести. Это сводит к минимуму число лишних жителей. Лишним нужны мегаполисы, куда их сгоняют совсем лишние.

Так им проще друг друга контролировать .

А этот малюсенький городишко контролируют зайцы, серны и кабаны, выходя на обходы из своих лесных резиденций. Белки наблюдают из дупел.

Сидишь, вот, на скамеечке, отдыхаешь. А из-под неё заяц выпрыгнет, разнообразие.

Или олень ревет средь ночной тиши, как под окном прямо. Корову оленью подай ему, бычку дурному. При звуках таких холерных серенад некоторые местные жительницы вспоминают всю красоту польского языка, и даже готовы заменить собой шифрующуюся в чаще коровку, - только бы заткнулся и дал уже заснуть.

Впрочем, такие маленькие неудобства не променяют на сотовый рай мегаполиса никакие некоторые.

Нет там, в мегаполисе, такого выхода на озеро длиною в девять километров.

Нет грибного ковра в паре шагов от дома.

Нет хвойных запахов, сочной зелени травки, полевых цветов, розового восхода и бордового заката.

Нет юрких белок, морзянки дятлов, треска кустов под копытами диких кабанов, нежного свиста известных только знатокам неведомых птиц из лесной чащи и заурядных соек с деревца у самого дома, тысяч иных звуков, сопровождавших наших предков и готовых услаждать наших потомков.

И елочку на маленьком участочке у террасы там тоже не посадишь. И не посидишь под той елочкой. Какая елочка на глухой брусчатке или, тем более, на душащем землю затвердевшем гудроне асфальта.

А тут - пожалуйста, сколько угодно.

Одна такая елочка и стоит у террасы, на маленьком участочке с островком брусчатки среди зеленой низенькой травки возле отреставрированной и перестроенной под уютный, двухэтажный с мансардами, жилой дом бывшей вермахтовской казармы.

В свое время польский городок был немецким селом под многозначительным названием Gross Born.

2.

Причинно-следственный парадокс: Финны работают по-фински.

И строят тоже по-фински.

Это оказалось еще то зрелище для хорошо помнящих, как строят и работают по-русски. Поэтому происходящее на балтийском побережье между Сигулдой и Юрмалой очень быстро превратилось в некое шоу.

Честно говоря, и посмотреть было на что.

Первые два котлована для фундаментов были вырыты за какие-то пару-тройку суток желтыми экскаваторами с синими крестами на белом фоне, выгруженными с парома в рижском порту. Земля вывозилась так же быстро огромными самосвалами Volvo. На вбивание свай ушло несколько дней, и стройплощадка была готова.

В порт прибыли краны такой же желтой окраски, с теми же финскими флагами, бетономешалки и прочие нужные в деле машины и механизмы. Вместе с ними на берег вышли парни, переодевшиеся на месте в желтые робы с синими логотипами фирмы на больших нагрудных карманах для инструментов, и надевшие белые каски. Они быстро заняли позиции на не менее быстро нарисовавшейся стройплощадке, в котлованах, в кранах, бетономешалках и самосвалах.

Вот эти хлопцы и были гвоздем программы в невиданном строительном шоу.

Первое, что впечатляло, тишина и чистота на площадке.

Привычных криков вроде "вира-майна" и так далее не было близко. У каждого Финна выглядывала из-под каски, загибаясь за ухом, белая спиралька, заканчивающаяся загнутым ко рту белым пластиковым микрофоном. Стропальщик безмолвно крепил тросы, негромко говорил в микрофон, слышал в наушничек ответ крановщика, имевшего несколько компьютеров в своей обтекаемой хайтечной кабинке. Груз поднимался с легким жужжанием лебедки и так же тихо опускался куда нужно.

Вся площадка была устлана каким-то черным наземным покрытием, а там, где въезжали и выезжали бетономешалки, панелевозы и самосвалы, были проложены широкие дорожки из временного бетона, легко разбивавшегося отбойными молотками при дальнейшей ненадобности. Бетон точно сливался в предназначенные емкости, земля молниеносно вывозилась самосвалами, необильный строительный мусор ждала та же участь после тщательного собирания. Плюс прохождение синтетическими широкими метлами покрытия и бетонных дорожек. В результате по площадке и в её окрестностях могла бы ходить даже Золушка после достопамятного бала, не рискуя испачкать даже край подола платья, подаренного доброй феей, и утопить в грязи тестовые хрустальные туфельки. Впрочем, Золушка не спешила посетить финское стройшоу, зато местные дамы после дефиле на шпильках любой высоты, проникались большой симпатией к столь же малому, как латышский, трудолюбивому и изобретательному финскому народу.

Финны жили в серебристо-синих металлических павильончиках, установленных с платформ, приехавших из того же рижского порта. Внутри павильончики были чистенькие, уютные и светлые, благодаря большим окнам и вечернему светодиодному освещению. Кроме удобных складных коечек с цветными постельными комплектами, в каждом павильоне была раковина с подведенным временным водопроводом, биотуалет и уголок с микроволновкой, кофеваркой (без горячего кофе Финн не Финн), холодильничком и столиком.

Общая кухня и столовая размещались в отдельном павильончике, издававшем аппетитные запахи стараниями финского повара, занимавшегося исключительно своим гастрономическим ремеслом. И исправно занимавшегося, судя по довольным физиономиям рабочих, выходивших из павильончика после трёхразового на день приема родной скандинавской пищи.

К вящему удивлению аборигенов, среди финских варягов царил драконовский сухой закон. Употребление огненной воды в рабочем процессе каралось немедленным увольнением. Но сыны Суоми не собирались ронять выстраданный брэнд "Финский залив". Этот самый залив происходил перед отъездом в Отчизну каждой вахты, в ресторане недалеко от замка Turaida Pils в Сигулде. Дым шел полновесным финским коромыслом, однако особого беспокойства другим посетителям ресторана не причинял.

И это притом, что нагрузившиеся Финны шумно гоготали, гомонили, компенсируя тишину на стройплощадке и несносный сухой закон, в корне противоречащий финским обычаям. А также хором пели, что вызывало вовсе не протест, а немалый интерес их местных соседей по досугу. Ибо пели довольно стройно и почти не фальшивили, несмотря на широкий залив.

В хоровом репертуаре не последнее место занимала Aunuksen Ania, Аня из Олонца, очень старая, но доныне популярная в Финляндии песенка времен Talvisota, Зимней войны. Она повествует об очень красивой девушке Ане, жившей в Олонце, по-фински Aunuksen. В Олонец пришли русские. Не откладывая в долгий ящик, они начали наперебой предлагать красавице руку и сердце, в первую очередь политруки и комиссары, на что получали решительный и неизменный отказ. Все это весьма нервировало как Аню, так и комиссаров с политруками. Пахнущую керосином ситуацию резко изменило появление смелых северных парней, которые прогнали непрошенных претендентов на Аню, а заодно и на всю Финляндию. Один же из спасителей повел олонецкую красавицу в ближайшую церковь с целью венчания с ним лично. О протестах Ани на сей раз песня умалчивает, - скорей всего, за их полным отсутствием.

- ...Ania! Ania!
Sua kosiskeli Vasili a Vania!
Politrukkit, komissaarit,
E mutta rukkaset ne sulta sai! -

- горланили смелые северные парни, волей-неволей вспоминая о цене за чистоту на стройплощадке.

3.

Не иначе, как на этих девонширских болотах злоумышленник Стэплтон, он же несостоявшийся лорд Баскервиль, прятал свою визажированную фосфором собачку.

Имелось здесь также и внушительное поместье с древним замком. Правда, назывался он не Баскервиль-холл, а Мэнихэн-холл. Не так уж большая разница.

Своим внутренним видом родовой замок лордов Мэнихэнов, насчитывавший со всеми перестройками около семисот лет, упорно напоминал знаменитое описание сэра Артура. Мрачное каменное нутро, стены немногим тоньше крепостных, гулкие залы, эхо в которых не гасили даже обшитые ценным деревом почти крепостные стены, ибо оно, эхо, успешно носилось в полусферах сводчатых потолков, казавшихся низкими, несмотря на пятиметровую высоту. Могучие лестницы давно мореного дуба. Почти во всех залах огромные камины разнообразной облицовки, большинство из которых не топилось даже зимой за имением современного газового и электрического отопления. Большущие котлы и генератор скрывались в глубоких подвалах. Часть из подвалов, однако, продолжали выполнять первоначальную прямую функцию винных и пивных. Там же стояли холодильники и морозильные камеры. Впрочем, к столу подавались исключительно свежие продукты, за доставку которых с рынков города за 50 километров отвечал лично управляющий, также не Бэрримор, всего-навсего мистер Перкинс. Если шла речь об экзотике вроде омаров и прочих даров теплых морей и стран, доставка занимала немногим более времени стараниями того же мистера Перкинса. Дичь также часто гостила на столах Мэнихэн-холла, несмотря на практически нулевую склонность к охоте сэра Малкольма. В этом он был явным отщепенцем среди всех лордов Мэнихэнов. Но что делать, если его страстью было как раз морское дело, особенно его гордость, яхта Lion. Доблестным Royal Navy сэр Малкольм отдал пол-жизни, дослужившись до контр-адмирала.

О наступивших временах напоминала также система Smart House, позволявшая мистеру Перкинсу управлять хозяйством на любом расстоянии с помощью простого смартфона. Громадные панели плазменных телевизоров, кондиционеры, электроника, сменившая на сводчатой кухне вертела и котлы над пылающим очагом, также стали очередными вехами на трассе марафона эпох.

Кабинет семнадцатого лорда Мэнихэна, сэра Малкольма, также претерпел некоторые знаменательные изменения, продиктованные исторической эволюцией, периодически подгоняемой революционными кнутами. Конечно, средневековые балки и облицовка стен тяжелыми деревянными панелями вишневого цвета никуда не делись. Как и монументальный с резными деталями темного дерева письменный стол его прадеда сэра Джейсона, строгий потемневший паркет тех же времен, множество моделей кораблей от каравелл и бригантин до ракетных фрегатов и корветов, а также компаса на массивной деревянной подставке. Все морское было привнесено в кабинет уже им, сэром Малкольмом. Компас был с противолодочного крейсера George VI, где он начинал сопливым кадетом. Корабль юности давно распилен в глухом доке и переплавлен, но компас неукоснительно указывал курс, будучи верным морскому долгу.

Новое тысячелетие отметилось в кабинете сэра Малкольма моноблоком Apple с диагональю 21 дюйм на отдельном столе, плазменной панелью над камином, переделанном при королеве Виктории, планшетом ipad air2 на широком подлокотнике парного кресла черной кожи времен того же Георга Шестого,  а также черными с зигзагообразным рисунком колонками hi end Zingali на фоне вишневого дерева.

Сейчас хозяин Мэнихэн-холла сидел перед надкаминной плазменной панелью Grundig с вэб-камерой. На разделенном надвое большом экране слева красовалась бритая голова закадычного друга сэра Дункана, а справа розовое лицо с вислыми прокуренными фламандскими усами профессора Раахсхагена. Видеоконференция на Skype объединила Антверпен, североморское побережье Шотландии и графство Девоншир. Доносимые спутниковым интернетом голоса собеседников лорда Малкольма безупречно звучали в колонках hi end.

...Послушайте-ка парни! А что мы будем делать, если шельмы из Федеральной Резервной Системы выполнят все-таки пресловутое указание представителей дома Ротшильдов? И заблокируют счета проекта? Или наложат секвестр?

Лица на плазменном экране протестующе замахали руками на панический вопрос девонширского собеседника и начали дуэтом стыдить маловерного Фому:

Типун тебе на язык, сэр Малкольм! Ротшильды ему! А МакГрегор на что? А наши в ФРС?

Сэру Дункану согласно вторил из Антверпена Йенс Раахсхаген:

 Сэр Малкольм! Без паники. Дом этот самый еще может наделать дел, но возможности уж не те. Ой, не те! Ну, кризис там заварить, как в восьмом году. Ну, войну замутить, как в Грузии, или сейчас в Украине. Но у нас с ними уже почти равные шансы. Когда такое было?

Было непохоже, что хозяина кабинета в родовом замке впечатлили почти равные шансы, даже с самим домом Ротшильдов.

Да? Равные? А почему же мы в таком случае до сих пор не в состоянии поднять зады наших чертовых правительств на отправку оружия в Украину? А? Что скажете, джентльмены?

Йенс Раахсхаген трубно расхохотался по своему обычаю и полез за трубкой, стоявшей на подставочке около ноутбука.

Ну, вы хватили, сэр Малкольм! Да вы хоть атомных бомб сто штук туда вышлите к Пасхе! И что толку? Вы забыли, что там за, извините, президент? Что за, прости Господи, правительство? А генералы? Утром придет оружие, а днем оно будет - где?

На риторический вопрос профессора моментально ответил сэр Дункан.

- Где, где! В московском филиале тех же Ротшильдов!

Очевидная правота собеседников, впрочем, не снизила градус протестных настроений семнадцатого лорда:

-  Ну, кто бы усомнился! Только вот почему-то нам никак не удалось помешать Ротшильдам и их филиалам посадить там именно этих недоносков. При ПОЧТИ равных шансах, заметьте, джентльмены!

Йенс сделал две глубокие затяжки черной трубкой с прямым мундштуком и хмыкнул.

-  А как же вы думали, дорогой сэр? Это теперь наши командуют хотя бы в Конгрессе США! А тогда? Да и вот что скажу вам: на веревочке в рай не тянут, скорее в противоположное место. Не предлагаете же вы перейти на систему милейшего Йорама Загави?

Сэр Дункан, услышав знакомое имя, еще более оживился.

-  Джентльмены! Судя по всему, последнее китайское предупреждение МакГрегора наш друг Йорам имеет, извините, в заду. Позавчера Сойчиньский и Уиллоуби снова оказались под колпаком, а от самого колпака несет русским самогоном и веет длинными пейсами! А следует из этого одно: мы теряем нашего старого приятеля мистера Йорама. И я бы очень хотел, чтобы мы его потеряли раньше, чем Стенли и Гжегожа.

Девонширский лорд заметил:

-  Это не наша компетенция, сэр Дункан. Наше дело финансы, транши, банки, знаешь ли, дружище. И я очень боюсь, чтобы они не спели нам романсы. Слежка за нашими, это все не к добру, поверьте.

Профессор Раахсхаген фыркнул с трубкой в зубах. Вынул её изо рта и выпалил:

- Сойчиньский и Уиллоуби не скажут ни слова против! О, да, повторное взятие их под колпак головорезами Мемфис Мицраим не сулит им ровно ничего доброго! Как и нам!

Сэр Малкольм покачал головой.

- Нет, Йенс. Под "не к добру" я имел в виду как раз атаку Ротшильдов и их ФРС на наши счета. Мне не нравятся ужимки правления банка Lloyds. Они опять извинялись за двухчасовое опоздание при переводе польского транша. Два часа! Хороша банковская тайна... Я очень боюсь, парни, что ОНИ уже знают номера счетов.

Сэр Дункан воскликнул:

- Так в чем же дело! Или Красавчик напрасно ест хлеб?! Свяжись с ним срочно, сэр Малкольм! Неужели такой несусветный хакер со своей фэбээровской капеллой не в состоянии понять, не паслись ли эти два часа кошерные барашки в локальной сети банка Lloyd's?

Лорд Мэнихэн кивнул седой крепкой шевелюрой.

- Да, джентльмены. Именно это я и сделал два часа назад. Где-то сейчас Красавчик должен со мной связаться.

Йенс начал выколачивать пепел из погасшей трубкой, чтобы почистить её и набить новой порцией табака с вишневым дымком. Орудуя щеточками, он заметил:

- Ну, вот и не будем пороть горячку. Как лечить без диагноза?

Сэр Дункан расхохотался.

- А я-то думал, что вы профессор политэкономии, Йенс! Что ж вы скрывали от нас, что уже давно подвизаетесь помощником смерти?

Хохот профессора перекрыл все гигабайты бедного спутникового интернета.

- Где это я скрывал? Запомните, друзья мои, лорды: политэкономия помощница не просто смерти...

Внезапно профессор Раахсхаген помрачнел.

- Политэкономия. Сиротка, удочеренная в однополом браке политики с экономикой. Двух самых опасных и подлых на свете баб-извращенок. Целой орде коновалов не приснится то число трупов, когда не выходит удержать эту сиротку на ошейнике с шипами. Спросите мистера Сороса! Или хоть Бальцеровича! Вы думаете, "шоковая терапия" их патронов из той же Мемфис Мицраим yпала с Венеры и Бетельгейзе?! Нет, джентльмены! Подмена деньгами товара! - кто, кроме политэкономистов, мог бы до такого додуматься?!

Сэр Малкольм вытащил из длинного, светлого граба, долбленого футляра свою любимую Rosa Varadero и принялся аккуратно откусывать кончики сигары щипчиками в виде кусающегося леопарда.

- Ну, так ведь и вы политэкономист, Йенс. Сколько же трупов на вашем счету? Сколько стран вы обанкротили? Сколько экономик обрушили?

Йенс затряс толстыми розовыми щеками и прокуренными усами фламандского инсургента, собирающегося задать трепку испанскому деспоту Филиппу Второму.

-  Я? Политэкономист? Бога побойтесь, высокочтимые лорды! Я ротвейлер! Доберман! Стаффордширский терьер, черт меня подери! Я сторожевая и бойцовая собака, которая изо всех своих собачьих сил сжимает челюстями поводок от заматерелой шейки бывшей сиротки, которая берет все самое паскудное от обеих своих лесбийских чертовок-мамочек!..

На компьютерном столе зазвонила курантами Биг Бена мобильная трубка Vertu. Сэр Малкольм извинился, встал с черного кожаного парного кресла времен George'a VI, взял трубку и нажал клавишу.

- Добрый вечер. Слушаю вас, Красавчик.

После краткого ответа крупное продолговатое лицо сэра Малкольма стало неузнаваемо жестким и суровым. Никогда в родных пенатах контр - адмирал лорд Мэнихэн не имел такой вырезанной острой ложбины между сдвинутыми бровями. А серые глаза никогда в пределах Девоншира не западали так глубоко в глазницы, ставшие похожими на бойницы Тауэра.

Таким он был только на командирском мостике. Или при боевых операциях военно-морских коммандос Её Величества.

Не выпуская телефона из рук, сэр Малкольм вновь сел перед камерой.

Его далекие визави молчали.

Они ничего не слышали.

Но всё поняли.

4.

Из всех живущих на земле она одна называла его вторым именем.

У него было двойное имя, так бывает у Поляков. Его тоже назвали, по обычаю семьи: первое имя из Святого Писания, второе славянское, польское. В честь тех из родных, кто носил эти имена и ушел. Одни от болезней, других убили враги. В давние периоды истории врагов было навалом. Но времена сильно изменились, поэтому осталось только два врага. Один - самозванный "русский". Другой - также самозванный, в раз пять старший, а оттого многоликий и всегда стоящий за спиной первого.

Они говорили на подобные темы. Мудрено спрятаться от действительности.

На самом же деле, с того момента, когда они узнали о существовании друг друга, эта тематика отошла не на второй, а на двухсотый план.

По-настоящему их стало интересовать совсем другое.

Бытие вместе.

Секс.

Любовь.

Их дом.

Камин в их доме.

Они у камина.

Коты у камина.

Вид с террасы.

И вообще все красивое.

Начиная с них самих.

......

Прошло больше месяца со дня, когда на его майл упало письмо с предложением этого камина. Это не был спам, не интернет-мошенничество, не скотский розыгрыш сетевого быдла.
 
Что и подтвердил звонок от старого товарища, Гжеся, через день после получения майла.

Он и Гжесь жили в разных городах, поэтому не виделись очень давно. Но бывает так, что расстояние и занятость оставляют место для памяти.

А вспомнить было что.

Хотя, как он, так и Гжесь, жили не столько прошлым, сколько настоящим и будущим.

А если прошлым, то очень давним.

Когда они, сидя в гжесевском кабинете, ржали над безбашенной оценкой его наружного и внутреннего содержания, которую ничтоже сумняшеся огласил в приемной король склоки пан Владислав Горыневич, хозяин посреди веселья внезапно посерьезнел. Закурили Captain Black из никелированного с кожей портсигара на столе. Гжесь сказал:

- Вот так. Прямо как у Мицкевича: "wielkie s;dy Bo;e" (велики суды Божьи).

Он аппетитно затянулся ароматной коричневой сигареткой и дал другу понять, что первый из трех польских поэтов - пророков не чужд и ему:

- "W rewolucjach bardzo potrzebni dziwaki" (В революциях очень нужны чудаки).

Смех возобновился.

5.

Стоя на этой улице, подверженный стереотипам никогда не скажет, что он в Нью-Йорке.

А Нью-Йорк, это ведь не только небоскребы и каменные джунгли. Не только социальные свечки Бруклина, ужасающие трущобы Бронкса, закоулки Квинса, азиатчина Чайна-Таунса, номерные улицы с приставкой Ист- и Вест-, аэропорт JFK, или там La Guardia.

Эта вот уютная зеленая улочка с одинаковыми коттеджиками по одну сторону, с клумбочками, кустами вереска и сирени, с желтыми почтовыми ящиками перед каждым коттеджиком - тоже Нью-Йорк.

И довольно престижный.

К каждому коттеджику вела однотипная белая лесенка с деревянными перильцами, покоящимися на ажурной основе из причудливо загнутых железных прутьев. Однотипность не нарушала впечатление спокойствия и уюта, а также скромной респектабельности.

На начавшей зеленеть лужайке за одним из коттеджиков стоял стол из белого полимера, возле него такие же кресла. Два из них заняли, соответственно, двое одинаково лысых дядек в casual, джинсики, поло, кроссовки. Они тянули светлое пиво Miller из высоких  бокалов простого стекла с миллеровским же логотипом, грызя индийские орешки кишью и соленый арахис. Вполне благодушная картина, если не считать выражений лиц обоих дядек. Как и тематики разговора при пиве и соленых орешках.

...Нет, нет, Билл. И не подумаю прятаться. Пора с ними кончать.

Лысый дядька в сиреневом поло подкрепил свои слова хлопком ладонью по пластиковой крышке стола. Стол отозвался глухим стуком. Лысый же дядька в черном поло помотал головой и сделал изрядный глоток из бокала Miller.

Эх... Сказать по правде, Стэн, это здорово облегчило бы нам работу. Когда эти гиены видят наживку, у них срывает крышу. Начинают делать ошибки, уже делают, к тому же окончательно сбрендили от полной безнаказанности. Их еще не брали как следует за зады! Да что там, вовсе не брали. Только вот не хочу я, чтобы наживкой был именно ты. Не хочу, черт побери! А Сьюзи? Вон она, на кухне сидит. Бьюсь о любой заклад, знает, зачем я здесь. Проклятье!!

Дядька в черном поло стукнул дном стакана об стол с особым ожесточением. Его визави усмехнулся.

Стол не виноват, Билли. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Тем более, что вы решили прихлопнуть всю крысиную капеллу одним ударом. Поляки и прочие тоже готовы, говоришь?..

Черный лысый Билли хмыкнул, кладя на белый стол белую пачку Marlboro Lights из нагрудного карманчика поло.

Да все готовы. И всё. Старина МакГрегор дал общую команду "фас". Все подразделения, дружище. Везде. И киберподразделение их накрыло, Красавчик, он и есть красавчик. Оказывается, в сети Lloyds'a лазили не сами пейсатые... Филиал копался.

Стэн удивленно поднял белесые бровки.

Филиал? Уж не русский ли?

Билли хмыкнул еще раз и прикурил белую сигарету от турбо-зажигалки в виде драконьей головы.

Точно, дружище, как в воду смотришь. Московская вошь, парни отследили аж до миллиметра, IP раскололи, как не пыжился. Все бы хорошо... Так сам же знаешь... В нашем деле гарантий нет.

Стэн отпил светлое пиво из бокала, аккуратно поставил его на стол и сказал, глядя в темно-карие глаза Билла:

Вспомни Гренаду. Когда мы давили это русское гнездо с благословения Ронни Рейгана, кто погибал первый? Трусы, друг Билли. Храбрый имеет шанс, трус - никогда. Semper fidelis, чей это девиз?

Билли согласно кивнул лысой головой.

Да, но мы уже не в корпусе морской пехоты. А ты будешь приманкой, а не охотником. Я... черт, я боюсь за тебя, Стэн. Что я скажу Сьюзи, если... ? Или с ней что случится?! Такое ведь может быть!

Стэн сказал:

Угости меня сигаретой.

Эта просьба подкинула зад Билла с пластикового кресла.

Срань Господня!! С каких пор ты куришь?!

Стэн сделал успокаивающий жест ладонью.

Я не курю. Выкурю твою сейчас, и о'кей. Давай.

Билл молча подал белую пачку, а Стэн вытащил из нее сигарету, прикурив от драконьей головы. Затянулся весьма глубоко для некурящего.

- Вот что, Билли. Все в руке... -

- и указал большим пальцем на небо.

...а вот если эти ублюдки опять вылезут сухими из воды, тогда и нам со Сьюзи конец. Не говоря о прочих. А серебряного петушка они съедят под белым соусом и не подавятся. Валяйте, парни. Да поможет нам Бог.

...Когда Билли распрощался и уехал в своем сером Chevrolet, из дома через дверь на лужайку пружинисто выпрыгнула яркая натуральная брюнетка в джинсовом костюмчике, явно не тянущая на паспортные за пятьдесят. Она подошла к задумчиво стоящему у стола Стэнли и спросила:

Вот скажи мне, старый дурак? почему я не послала тебя ко всем чертям тридцать лет назад в гребаном универе штата Техас? И не вышла за этого чертова Дирка с его двадцатью четырьмя скважинами? И ведь красивее он тебя в сто раз, и сейчас не с лысой башкой, как яйцо! И каталась бы, как сыр в масле! А не тряслась, как овечий хвост, всякий раз при виде незнакомой машины или непонятной морды под домом! И при каждом приезде твоего сраного морпеховского дружка из ФБР!! Бравый отставной сержант Стенли Уиллоуби, твою мать, semper fidelis!!!

Бравый отставной сержант корпуса морской пехоты США, а ныне президент фонда Silver Drop, Серебряный Петух, американская секция, Стэнли Уиллоуби блаженно улыбнулся.

Наверное, потому, Сьюзен, крошка, что мой отставной морпеховский член перевесил для моей киски все скважины мира! Разве плохих двух парней и девчонку мы произвели на свет с Божьей помощью и его участием?

Крошка Сьюзен, бывшая на деле отнюдь не крошкой, а довольно крепенько сбитой киской, прыгнула пантерой на обладателя перевешивающего все мировые запасы нефти детородного органа, и принялась бешено колотить его увесистыми кулачками в сиреневое поло. Стэн и не пытался защищаться, на его действительно неказистом лице продолжала цвести мазохистская улыбка блаженства.

Когда крошка выбилась из сил, перезрелая парочка слилась в таком объятии и поцелуе, которые не по зубам топорным голливудским сценаристам, не говоря о бесталанных актеришках.

Тучка прикрыла солнце на ясном нью-йоркском небе, а через пару секунд ветерок подвинул её легким дуновением.

Могло показаться, что солнце подмигивает.

6.

Лёша возвращался в свою блочную цвета морской волны шестнадцатиэтажку на Онежской улице, купив блок поддельного Chesterfield российского производства и пять бутылок не менее поддельного, того же производства, якобы чешского пива Velkopopovicky  Kozel. Пройдя через холл мимо ворчащей престарелой консьержки под фикусом, за видавшим еще советские виды столом, Лёша прошел в пассажирский лифт и поднялся на восьмой этаж. Переложив пакет с логотипом сети Магнит в левую руку, открыл сейфовым ключом двойную дверь, бросил пакет на пуфик в прихожей, замкнул железную дверь, а потом деревянную, на добротные немецкие замки, по два на каждой.

Лёша пребывал в прекрасном настроении, оставалось только перекинуть на указанные компы номера искомых счетов в банке Lloyd's и прочих, а потом получить за это сумму, достаточную для покупки большей квартиры, чем нынешняя однокомнатная. По идее, должно остаться еще на давнюю мечту, Harley Davidson. Уже и модель присмотрел.

Сел к моноблоку Apple, который на время выхода в магазин не выключал. Двинул беспроводной мышкой - и увидел на засветившемся после спящего режима экране желтую на синем фоне надпись по-русски:

"Погляди, что у тебя в ванной".

Что-то заставило Лёшу подскочить с китайского серого кожаного кресла оператора, подлететь к двери ванной и рывком открыть её. Прямо перед ним на зеркальном подвесном шкафу над раковиной лежал перетянутый скотчем приличного размера сверток черного мягкого пластика, из которого весело подмигивал красный светодиодный глазок.

"Отчего так в России березы шумят?", - пропитым голосом вопросил iphon6 в кармане джинс. Лёша выхватил трубку и начал лихорадочно мазать пальцем по экрану, упорно не попадая в иконку. Наконец попал, и услышал в динамик:

-  Хочешь проверить, может муляж, а? Не вопрос. Нам твоя жизнь до лампочки. Пять кило в эквиваленте, еще и соседям-чекистам перепадет.

Лёша завизжал в айфон:

-  Вы кто такой?!!

Голос на чистом русском, но с непонятным иностранным акцентом, охотно ответил.

-  Привет от банка Lloyd's.

Лёша был не только заядлый и результативный хакер, но и довольно хитрый москальско-монгольский экземпляр. На минутку ему захотелось поиграть с неизвестным абонентом до приезда опергруппы с Лубянки. Но что-то упорно подсказывало, что Лубянка далеко, а гораздо ближе реальный шанс ответить без лишних проволочек на мучающий многих вопрос: есть ли загробная жизнь. Вот ведь не было его дома какие-то полчаса с хвостиком, а поди ж ты... Мысли об играх и Лубянках начали улетучиваться, страх смерти переполз из подсознания в тоненький слой коры головного мозга.

- Что вам надо?!!! -

-  истошно завопил Леша в ожидании пиротехнических чудес. Заботливый вражеский голос немедленно отозвался:

Все из карманов на стол, возле компа. Все. Понял?

Лёша вернулся в комнату и выложил на стол ключи и всякую мелочь. Лежавшую в кармане флешку на 32 гига оставил, где была. Голос в айфоне закончил мысль:

Телефон тоже на стол. И вали отсюда, придурок.

Короткие гудки возвестили окончание душеспасительной беседы. На всякий, в прямом смысле пожарный случай, Лёша таки рванул из квартиры, оставив врагам их вражеские айфон и моноблок, съехал на лифте, пробежал крутящих пальцем у виска бабушек возле стола консьержки. Вылетел за стеклянные с железными ручками двери подъезда свечки, где жили небольшие чины организации с девичьей фамилией КГБ. Полет прервала подставленная нога в черной бутсе, через которую Лёша перекувырнулся зайчиком, после чего на область шеи кто-то основательно уселся и начал обшаривать карманы, все пространства за одеждой, и даже - о ужас - залез в трусы. Вытащив из кармана серых нарочито вытертых и смятых в гармошку джинсов флешку, неизвестный извращенец отвесил Лёше хорошего леща, присовокупив словесно:

 Скажи спасибо, что приказа нет, москальская вошь. Лежишь, тварь, считаешь до ста. Встанешь раньше, шею свернем.

Серьезность намерений неизвестных, но предполагаемых врагов подтвердил зверский удар на восьмом этаже. Лёша не видел, как из ставших в секунду безглазыми трех оконных проемов его квартиры повалил дым с огнем, а на месте лоджии зазияло черное огнедышащее пространство. В двух соседних квартирах тоже затрещало и заполыхало, может быть, и в других тоже.

Все это время бедолага Лёша послушно считал до ста, лежа мордой в безобразный, весь в ямах асфальт. Встал на четвереньки, потом на корточки, и, пройдя все стадии эволюции в индивидуальном порядке, побежал уже как rectus, то бишь прямоходящий. Очнулся только у метро Речной вокзал.

Серое небо над входом в метро и городом в целом недовольно хмурилось, солнце злостно скрывалось за многослойной ширмой туч и облаков. Тучам и облакам быстро надоедала такая постыдная роль, и тогда услужливый ветер выдувал их в сторону Смоленской области, и дальше на запад.

Лёша неизменно видел в гробу и белых тапках все небесные дела. В нынешнем же своем положении - как никогда. Он подковылял к какому-то помятому дядьке в совковых очках, уныло топтавшемуся у павильона метро, и слезно попросил:

Пожар у меня, дайте мобильник, мужчина, позвонить срочно, пожалуйста!..

Милосердный, ибо помятый, дядька дал собрату по коллективному несчастью свой затерханный кнопочный Samsung, Лёша набрал трясущимися руками номер. Заорал:

Саня!!!

Начал было про свое. И услышал в ответ:

-  Меня нет в Москве. Выпутывайся сам. И не вздумай набрать Йорама.

7.

Серебристая Skoda Octavia пана Кшиштофа Ковнацкого была уже близко от бывшего немецкого села Gross Born, а ныне польского городка Borne Sulinowo в Западнопоморском воеводстве. Рядом с паном Кшиштофом был пристегнут ремнем безопасности на переднем пассажирском сиденье обладатель тонкого античного профиля. Как будто вырезанный ножницами уличным профильщиком облик истого Аполлона несколько смазывали пшеничные пышные усы и наголо обритые виски с затылком, что напоминало не об античных, а, скорее, шляхетских и козацких периодах исторического бытия планеты.

Шляхетско-козацкий аполлон назывался мистер Юджин Лешницки, и предпочитал обращение "Пан Эугениуш", а лучше "пан Генек", а еще лучше вообще без всяких панов. Пан Генек имел два гражданства, американское от рождения и польское не так давно приобретенное. На очереди было гражданство Украины, конституция коей, однако, не предусматривала такой коллекции паспортов. Но пана Юджина, он же мистер Генек, не очень удручало упрямство украинской конституции. Он верил не столько в чудотворную силу доллара США, сколько в fatum по римской версии, то есть, в простую судьбу.

Одного из дальних предков Юджина-Эугениуша-Генека, пана Ксаверия Лешницкого, в Украине помнили аж до сих пор, - поминая при этом не самым добрым словом. И вполне естественно, поскольку был сей весьма буен, гневен, и, к тому же, не пылал симпатиями к украинскому народу, что во времена драчливого предка диковинкой среди польской шляхты отнюдь не являлось. При всем при том, был и оставался Эугениуш Лешницкий потомком очень старого шляхетского рода с Подолии, о чем никогда не забывал, получив в своей семье соответствующую закваску на фоне Большой Американской Мечты.

Нельзя сказать, чтобы эта самая Мечта лишала сна, покоя и аппетита дедушек и бабушек Генека. Говоря точнее, имели они эту Большую в большой заднице. Но первое, а затем семнадцатое сентября 1939 года заставили мирно копавшихся в немалых гектарах собственной волынской и галицкой земельки бабушек и дедушек в корне поменять приоритеты. Они бежали во Францию, а когда через менее, чем год, трусливое "миротворчество" чертовых жабоядов логически закончилось оккупацией их Жабоядии, отбыли на последние деньги в Штаты, пароходом из Марселя. После лет нищеты и бедствий все-таки встали на ноги, и даже обзавелись некоей недвижимостью в Чикаго, города американских супергангстеров Аль Капоне, Лаки Лучиано, а также американской Polonii, польской диаспоры.

Когда третьим по счету, после старшего брата и сестры, родился Генек, семья уже прочно стояла на ногах, а среди чикагских Поляков была в немалом почете. Отца Генека, мистера (пана) Ника (Миколая), не очень мощное, и не очень дружное, но упорное польское лобби  протолкнуло в мэрию Чикаго, где мистер пан верховодил не в чем-то там, а в самом Департаменте финансов, на это позволял диплом магистра экономики Иллинойсского университета. Мама Генека и его старших единокровных, миссис Мэри, а в просторечии пани Мария, закончила тот же университет, только факультет филологии, подавала большие надежды как исследователь фонетических свойств языков скандинавской группы, и даже получила грант на три года от некоего мецената шведского происхождения. Но, к огромному и всеобщему возмущению, постановила проводить свои исследования не в университетских стенах, а в домашних пенатах. Это был серьезный демарш перед священными американскими традициями, согласно которым женщина в интересах карьеры и независимости должна быть на работе, а дети, соответственно, черт знает где, чтобы поздно вечером услышать от "дадди" и "мами" спецпослание I love you. Пани Марию а также пана Миколая Лешницких такая педагогическая идиллия почему-то не устраивала. Поэтому пани Мария поставила условие шведу-меценату (сенсация по определению), которое он с ворчанием выполнил. В результате дети, включая пана Генека, вместо задушевного вечернего I love you слышали польское Kochanie в течение всего дня. Не обходилось, впрочем, и без других наименований, как je;op, zasraniec и так далее. Но сказанных так, что подразумевалось Kochanie. В конце концов, пани Мария стала PhD, доктором философии. А дети приличными людьми, американцами с крепенько привитыми веточками с родового подольского дерева.

В частности, пан Генек, успешно закончив факультет международных отношений аж в Йельском университете, после недолгих мытарств нашел работу в частной юридической фирме Нью-Йорка. Братом владельца, проникшегося большой симпатией к трудолюбивому и обязательному Leshnitzki jun., оказался весьма влиятельный перец из Госдепартамента. В результате jun. перелез туда на работу через неполные два года, пройдя без единой заусеницы все мудреные тесты и нехилый конкурс.

Излишне говорить, что английский и польский (плюс французский с итальянским) знал Генек в одинаковом совершенстве, говорил на обоих языках без малейшего акцента, а писал практически без ошибок, весьма изысканным слогом. Любимые авторы: Мицкевич, Словацкий и Лонгфелло. Когда коллеги или друзья пробовали, по обычаю славного племени Полезных Идиотов, хвалить Достоевского, в Генеке восставал во всей красе давний предок пан Ксаверий:

Эпилепсия заразна. Он проиграл состояние жены, а вы - мозги.

И добавлял для убедительности:

- Найдется кошка и на вашего Мышкина.

Сидя на переднем пассажирском сиденье Шкоды рядом с паном Кшиштофом, Генек размышлял о поклонниках Достоевского среди его сослуживцев в US State Department, а также в Белом Доме. Странные люди. Или просто кроты.

За этими неприятными размышлениями он не заметил, как машина въехала мимо лесного массива на улочку, по бокам которой обильная растительность перемежалась хорошенькими двухэтажками с широкими лоджиями и мезонинными третьими этажами под яркенькой вишневой и синей черепицей.

Пан Кшиштоф улыбнулся из аккуратно подстриженной черной с проседью бородки.

-  Borne, Генек.   

8.

Плюйте прямо в скотскую морду каждого, кто малюет материальную или любую другую выгоду оккупации.

Не только потому, что она всегда приносит выгоду только оккупанту, и никогда - жертве оккупации. Выгода для оккупанта также временна.

Ибо оккупант калечит землю людей и души людей. А собственную душу убивает. Как и собственную страну.

Особенно русский оккупант.

Ни одного дня в своей истории он не был хозяином на своей собственной земле. Ни одного часа.

Поэтому следы пребывания русского оккупанта на чужой земле особенно ужасающие.

...............

То же самое можно было сказать о полосе балтийского побережья между Сигулдой и Юрмалой.

Но стоило только снести уродливые остатки русской военной базы, вывезти обломки бетона и железа после бульдозерной атаки - и эту землю уже не узнавали даже те, кто жил здесь поколениями.

При том, что еще ничего не было построено.

Преобразилась сама земля.

Ожил её дух, втоптанный в песчаную почву сапогом оккупанта, приживалки и раба на "своей" земле.

Когда последний самосвал вывез обломки старого русского хлама, все увидели дивный ландшафт.

Оказалось, что может очаровать глаз не только полосочка чудом уцелевшего песчаного пляжа с мягенькими дужками дюн, заканчивавшихся остренькими гребешками. Песчаная пaнорама, освобожденная от бетонного и кирпичного уродства, развернулась в глубину прибрежной территории. Дюны становились ниже, и гребешки теряли свою остроту, пока не сглаживались совсем. И, в конце концов, продолжались просто в песчаную почву, поднимались сплошным пологим холмом, обрастая травкой с верхнего тонкого слоя древнего гумуса.

База оккупанта отрубала песчаную полосу в двух уровнях от коричнево-тёмнозеленой широкой линии соснового бора. Оккупанты убрались, и преградой между органическими частями сотворенного ландшафта служили безглазые коробки и ржавый бетон бывших ангаров танкового парка. Когда все это смели бульдозеры, и вывезли мусор самосвалы, все увидели первозданную симфонию моря, изменчивого балтийского неба, песка и сосен. И даже услышали. Запахи хвои и морской волны слились в неповторимый букет Балтии. Звуки морского прибоя, дополняемые резкими чаячьими и бакланьими криками, слились с глухим шумом бора.

В нем, бору, также начались впечатляющие пертурбации. Гуляющие там вначале перепугались при виде шныряющих верениц кабанов, вылезших вдруг из соседнего смешанного леса. Кто-то узрел на границе сосен и кустарников рыжий лисий хвост, а если уж он появился, по логике следовало предполагать неплохой приплод зайцев, мышей-полевок и прочих объектов лисьего промысла. Что и подтвердилось, когда к серебристым павильончикам начали выпрыгивать длинноухие гости, к вящей радости финских обитателей павильончиков, пугавших косых криками "пу-пух!!" и делавших вид, что держат в руках двуствольный Sauer. Вначале зайцы панически утекали в родной лес, но пообвыкнувшись, плюнули на ничем не подкрепленное "пу-пух", и не заканчивали экскурсию без обскока в виде круга почета всей стройплощадки. Волки с медведями ожидались со дня на день, в связи с чем Финны поставили вопрос перед своим начальством о настоящем "пу-пух". Начальство уклончиво ответило в переводе с финского "поживем, увидим".

Зверей мог отпугивать шум на стройплощадке, но Финны строили тихо, а потому быстро. Вид же мало шумных, ибо сверхсовременных финских машин и механизмов был настолько безобиден, что смущал лесных наглецов не больше, чем возгласы блефа "пу-пух".

Оставалось самое интересное: не увянет ли природное ликование с появлением первых строений в непосредственном соседстве.

Судя по темпам, которыми руководствовались горячие финские парни, ответ на сей вопрос был уже не за горами.

И не за дюнами, которые объезжали далеко стороной тяжелые и почти бесшумные желтые машины с синими крестами на белом прямоугольном фоне.

9.

Дежурство агента Уинклера началось вполне заурядно. Заранее переодевшись в синий комбинезон, он залез в фургон GMC, нафаршированный новейшей аппаратурой наблюдения, сел в удобное кресло с подголовником и приступил к прослушиванию комнаты на четвертом этаже фешенебельного офисного здания на одной из улиц Ист-Сайда. Здание находилось на параллелльной улице, но аппаратура позволяла прослушивать все, что говорит и мяукает, хоть на Вест-Сайде, а хоть и на самом Манхэттэне.

В офисе некий израильтянин отдавал последние распоряжения кучке евреев и каких-то непонятных черных на предмет засовывания в багажник какого-то Стэнли Уиллоуби после обездвиживания пулькой с курареподобной начинкой. Израильтянина окрестили "oбъект Лось". Майк Уинклер закончил академию ФБР только полгода назад и не был детально посвящен в таинства операции. Наблюдать и выполнять команды, вот и все. Поэтому Майк налил себе черного подслащеного сахарином кофе и прихлебывал из разового плотного стаканчика с логотипом фастфудовской фирмы. Невзрачный, ничем не запоминающийся, серенький вид агента как нельзя более подходил для службы наружного наблюдения, куда он был сразу зачислен по прибытию в нью-йоркское управление.

Он знал только, что Йорам Загави, он же "объект Лось", повторно и незаконно въехал на территорию Соединенных Штатов для разных террористических гадостей. О том, что "Лось" имеет в кармане также американский паспорт, начальство не сочло нужным проинформировать таких зеленых новичков.

После третьего стаканчика уинклеровского растворимого Nestle с сахарином обитатели оффиса, судя по разговорам, готовились разъехаться для выполнений проникнутых гуманизмом приказов "Лося". Майк подумывал о четвертом стаканчике, но в наушнике прошелестело одинокое слово "Smart". Поэтому агент подскочил на кресле, схватил за стеганую ручку лежавший рядом длиннющий синтетический с поролоном черный футляр на толстой блестящей молнии, кивнул напарнику и выпрыгнул из фургона. Вбежал в подъезд трумэновских времен восьмиэтажки напротив и понесся по лестничным пролетам на самый верх, инструкция запрещала пользование лифтами в таких случаях. Добежав до чердачного люка на конечном пролете восьмого этажа, Майк вскарабкался по металлической лесенке, откинул люк и вылез на крышу.

Наверху некто в черной робе и черной же спущенной балаклаве жестом показал агенту Винклеру на свое место за уступом плоской крыши, а сам побежал к люку. Мнимый рабочий в синем комбинезоне бегом занял указанное место, мигом расстегнул толстую никелированную молнию, вытянул из футляра новейшую крупнокалиберную THOR M408, расправил щелчком станину, высунул ствол с глушителем за уступ крыши, загнал патрон в патронник механическим затвором и уставился в прицел после доклада:

На позиции.

В ответ наушник прошелестел:

Серый Mercedes Gelendwagen, регистрация .......... Айова, возле дома номер 54, водитель, летально, по команде.

Майк посмотрел через оптику в указанном направлении. Сразу увидел искомый серый "кубик", явно с бронированной подкладкой, для верности посмотрел на номера. Верно, Айова, и цифры те же. Рассчитал девиацию пули, глядя на деления в окуляре с мягкой каучуковой гармошкой для глаза. Слава Богу, ветра не было вообще, везение явное.

Через затемненное стекло мерседесовского "кубика" в окуляр прицела хорошо просматривался профиль водителя. Майк принял удобную стойку, попробовал расстановку ног, стал дышать ровно, не нарушая неподвижности картинки в прицеле. Правой кистью обнял толстую удобную рукоятку, палец мягко лег на как влитый в него клювовидный крючок, который нежно приводился в действие совершенной конструкцией спускового механизма.

Не прошло и десяти минут, как из двустворчатых автоматических дверей оффисного здания начали выходить люди. Уинклер узнал своих недавних клиентов по прослушке. От них отделился "Лось", сухощавый, атлетически сложенный дядя с черной, как будто крашеной, явно жесткой шевелюрой, в темных очках Ray Ban avia, одетый в черный кожаный пиджак на белой сорочке.

Он направился к серому Gelendwagen'y.

Зашел с пассажирской стороны, открыл переднюю дверь бронированного "кубика", резко вскочил в кожаный салон и откинулся на спинку эргономичного кресла.

В майковском наушнике прошелестело:

Огонь.

Не сбивая ровный ритм дыхания Майк взял на одно микроделение вправо картинку профиля водителя и плавно нажал на доведенный до совершенства спуск винтовки, среди спецов считавшейся лучшей в мире. Ствол с глушителем тявкнул, прислоненный без давления к правому плечу металлический приклад с толстой каучуковой прокладкой мягко толкнул. В прицел Майк увидел беззвучный треск пробитого бронестекла, отверстие с самый большой грецкий орех и отшвырнутый бронебойным ударом прямо на лосиные колени профиль водителя. Увидел, как мощно толкнул бронированную дверцу и выпрыгнул из подстреленного "кубика" "Лось".

Из всех соседних подъездов и мирно стоящих на обочинах фургонов с безобидными надписями вынеслись здоровенные парни в черных глухих шлемах с затемненными забралами, со штурмовыми автоматами Desert Tech MDR в руках, с надписями FBI на спинах черных бронежилетов, с кучей накладных карманов и карманчиков на черных робах и с щитками-накладками на локтях и коленях. Они набросились на спутников "Лося" так молниеносно, заученно и остервенело, что через минуту все вышедшие из раздвижных дверей офисного здания лежали вниз мордами на брусчатке со стянутыми гибким пластиком руками и с черными бутсами коммандос ФБР на затылках и спинах.

Но не "Лось".

Обманным движением вбок он провел парней с надписями FBI на спинах, выстрелив в двух ближайших. Один из парней упал на спину от бешеного толчка пули, застрявшей в керамическом жилете четвертой степени защиты. Другой схватился за толстый защитный воротник, скрючился и тоже осел на землю. Из боковых подъездов выскочили агенты в штатском, группками по три-четыре с пистолетами и помповыми ружьями. Дома стояли сплошной стеной, без промежутков и подворотен, юркнуть было некуда. "Лось" несся вдоль улицы резкими зигзагообразными прыжками, стреляя из двух пистолетов Glok, с двух рук, как в тупом боевике. Пули агентов и коммандос мазали, как по заговоренному.

В наушнике агента Винклера прошуршало:

- "Лось", летально, огонь.

Майку не пришлось долго целиться, все это время он не выпускал затылок "Лося" из паутины делений телескопического прицела. Размеренное дыхание, плавное нажатие спускового крючка. Тявкающий выброс из ствола с глушителем, мягкий толчок в плечо.

Новичок Майк Уинклер, конечно, не знал, что то же самое, как и у него, прошуршало еще в трех наушниках.

Поэтому искренне удивился произведенному эффекту.

Если бы новичок Майк случайно взглянул на небо, он не узрел бы ни малейших изменений.

Солнце светило, несмотря на все земные непорядки.

10.

Варшавский парк Шопена поздним вечером напоминает любой другой парк чарующей тишиной.

Великий Фредерик белеет в подсвечиваемой фонарями темноте, сидя на своем абстрактно обозначенном кресле или диване, и вслушивается в тишину, из которой его опусы звучат ему одному, не считая единичных посвященных.

Среди гуляющих в этот час по парку таких также немного. Хотя бы потому, что это, как правило, самые старые и самые молодые. Чаще всего парами.

Старые пары слушают тишину вместе с гениальным соотечественником, но менее нервно, чем он. Творчество проявляется неодинаково.

Молодым тишина служит лишь фоном для поцелуев, прикосновений и разговоров полушепотом. Их творчество еще в самом начале.

Когда к просветительской функции фонарей присоединяется луна, все, как по команде, поднимают взор вверх, на небо, не имеющее начала и конца. Даже сидящий Шопен из белого камня.

Симфония покоя бесконечности.

В этот вечер её не нарушало ничто, как и всегда.

Даже то, что два часа назад здесь, на безлюдной аллее парка Шопена, при задержании агентами польской контрразведки ABW гражданин России Залеткин Александр Владимирович 39 лет и гражданин Германии Шальке Берндт Манфред 56 лет оказали вооруженное сопротивление. Они оказались здесь в час влюбленных вовсе не для вслушивания в тишину, и явно не намеревались созерцать бесконечное небо. Созидание тоже было явно не при чем, планировали, скорее, разрушение - нескольких человеческих жизней. Поэтому они вынудили оперативников ABW, имевших задачу им в этом помешать, к применению штатного оружия.

Гуляющие по этой аллее даже не подозревали, что творилось здесь совсем недавно.

На всех пистолетах были глушители. Трех подстреленных оперативников также без лишнего шума отвезли в военный госпиталь, прооперировали, вынули пули, зашили раны, вывели дренажи и перевязали.

Следы смешавшейся в очередной раз на польской земле русско-немецкой крови были немедленно и бесследно смыты. Традиционные союзники, а ныне подельники заняли места на соседних цинковых столах судебно-медицинского морга.

А небо хранило покой.

11.

Вид с её балкона-террасы был частью неё.

Вроде бы, ничего особенного.

Но для них обоих этот вид был нечто большее, чем болотце, проточная речка, старые деревья и хутор.

Для него это был утерянный рай, которого он был лишен всю свою жизнь. Собой самим и обстоятельствами.

А для нее - просто её жизнь.

Под балконом-террасой его любимой протекала подлинная жизнь. А не иллюзии, суррогаты жизни, которые сбивают с толку жителя мегаполиса или многоквартирного "фаланстера".

Каждое время года отмечалось в происходящем под её балконом. Даже сплошной снег рисовал белой холодной кистью спокойную красоту.

Теперь же была весна. Впрочем, снег не оставлял эту землю на этот раз даже в апреле. Но они знали, что снег неминуемо растает.

И тогда...

...Деревья наденут свои зеленые плащики, которые укроют не всегда приятную картину хутора. Но главное, это будет недвусмысленный сигнал для птиц, среди которых были и знаменитые соловьи. А также его любимые аисты. И еще много кто.

...Никогда не замерзающая проточная речка заискрится под щедрым в тех сторонах солнцем, изгибаясь под его лаской, как водяная кошка.

...Оживет болотце по обеим бережкам речки. По краям ярче обозначится камышовая каемочка, в которой зашныряют ужики, соскальзывая в островки воды, извиваясь в них гибкими плавучими стрелками. А в самом болотце завозятся жабы, готовясь к своим вечерним, совершенно бесплатным концертам. Яко посуху начнут бегать водяные курочки, а дикие утки прилетят из теплых краев для воссоединения с собратьями, оставшимися зимовать на незамерзающей речке. Возможен и прилет лебедя, его также здесь видели.

...Все это будет дразнить коршуна, переждавшего зимний холод в неведомом теплом схроне. Высматривая положенное Богом пропитание, он примется парить в небе, мелькать молнией, пикируя на болотце, к вящей панике всех, за исключением жаб. Их гроза - белое оперение с черными метинками, красные лапы и клюв мирного для всех, кроме них, аиста.

Обе птицы, хищная и условно хищная, начнут мерить взмахами крыльев небо.

Это небо очень хитрое в силу своей бесконечности. Ведь оно всегда бесконечно, в любую погоду, в любое время года и суток. Поэтому оно расширяет и без того достаточно обширное личное пространство частного владения.

Если не до бесконечности, то до речки и болотца. А это уже немало.

Личное пространство с врастанием в природу, так жили их предки. Правда, они возвращались из не всегда приветливых лесов и полей к теплу каминов в своих домах и даже дворцах.

Для идеала им обоим не хватало только камина.

Они светили друг другу согревающим светом. Камин должен был закрепить этот смысл.

Впрочем, сам этот камин в последнее время начал переходить из разряда мечты в достаточно близкую реальность. Дело было не только в его материальном предложении. Главное заключалось в ином.

Камин должен был стать таким же их личным пространством, как речка, болотце, деревья,

Бесконечным пространством.

Как и временем.


12.

;koda Octavia затормозила у ратуши. Еще на подъезде, сразу после русского танка Т34 на дурацком утюге-постаменте, пан Кшиштоф и Генек увидели внушительную толпу перед входом в ратушу. Они перемигнулись, будучи виновниками торжества.

Само торжество встретило их сразу по высаживанию из Шкоды не вполне дружелюбными возгласами.

-  А! Варшавские номера!

-  Вот они, проходимцы!

-  Полковника пинками в дупу прогнали, а этим штаны снимем, и крапивой!

-  Свалку нам тут хотят учинить, аферисты!

-  Не таких видали! Запомнят Борне, пся мать их!

-  Жулики!

-  Дармоеды!

-  Большевики!

Последнее приветствие особенно не понравилось пану Генеку. В нем сразу же восстал из летаргии давний подолянский предок пан Ксаверий. Поднявшись на низкие ступеньки ратуши, Генек горделиво поднял голову, сверкнул глазами в знак фирменного гнева Лешницких и рявкнул:

Тише, до ясной холеры!..

В нынешнем Западнопоморском воеводстве, в отличие от давней Подолии, не знали, чем чреват гнев представителей дома Лешницких, одному из которых, пану Ксаверию, земляки присваивали нежные прозвища "Зверюга", "Клыкастый", и просто "Чума Господня". Вместе с тем, что-то в гневном голосе его дальнего потомка пана Генека заставило присутствующих на пару секунд остановить неиссякающий поток изъявлений горячей симпатии и приязни. В связи с этим Генек добавил уже не по-лешницкому:

...прошу панства.

Вежливое дополнение вызвало обратный эффект, красноречиво доказывая вечную неизменность в этом мире поклонения силе. "Аферисты" и "большевики" посыпались на головы гостей удвоенным камнепадом. Перед лицом этого Генек с нескрываемой семейной яростью рыкнул:

Опять за своё?! Кацапские времена вспомнили?! Позор вам!!!

На этот раз промежуток тишины оказался заметно продолжительнее. Пользуясь этим, Генек, не теряя сабельного лязга в голосе, коротко заявил:

 Петиция!

Уточнил при виде замешательства встречающих:

 Подать мне её! Кто делегированные от панства?

В своем большинстве толпа состояла из людей как минимум среднего возраста. Как максимум, родившихся во времена, когда чекист и его местный пособник ходили по польской земле, чуя за спиной стволы Конспиративного Войска Польского или штык-ножи Cichociemnych, разведчиков-коммандос патриотического подполья. Из толпы вышли четверо пожилых мужчин и одна старшая пани с завязанными пестрым шарфиком седенькими волосами. Она молча подала Генеку петицию. Его шляхетский пыл резко пошел на убыль. Но он старался не подавать виду, во избежание новой порции осанны.

- Так! Хорошо! Если эти панство и есть делегированные от общины города, прошу с нами на совещание.

Делегированные, однако, снова забузили.

- Мы все хотим присутствовать на совещании! Мы старые люди, опять останемся с носом!

Генек и тут не растерялся, не замечая, как хихикает в кулак пан Кшиштоф.

Тогда так! Делегированные с нами! Но совещания пока не будет. Устроим его в помещении, которое вместит всех.

Кто-то из толпы громко спросил, обескураженный старопольской суровостью и ультрасовременным демократизмом Генека:

-  Так вы и правда из Варшавы?..

С видом Ричарда Львиное Сердце, объявившегося с крестового похода заждавшимся подданным, Генек заявил:

 Из Варшавы пан Кшиштоф Ковнацки, президент польской секции фонда. А я из Вашингтона! Юджин Лешницки, шеф-директор Центрально-европейского отдела Госдепартамента Соединенных Штатов!

Вынул из японской барсетки Athleta и протянул "депутованым" ламинированную карточку со своей польской усатой физиономией под хищно пригнувшимся американским орлом.

Шиллер и Мицкевич на том свете кусали локти, что не дожили до немой сцены, возникшей под борненской ратушей. Чистейший польский, пышные шляхетские усы, не говоря о  "ясной холере", и, тем более, "кацапах" никак не возникали в головах при мысли о сотруднике пресловутого Госдепа. Удостоверение же свидетельствовало, что ненормальные янки набрали в свое дипломатическое ведомство до сих пор невиданных сотрудников. Явно смущало и хозяйское поведение яснохолерного шеф-директора.

Откуда было знать пламенным патриотам Борного Сулинова, что мистера пана Юджина весь родной Госдепартамент одной рукой склонял и спрягал, а другой поощрял и повышал. Особенно с тех пор, когда главный сиделец Белого Дома из черного короля превратился в черную пешку, а заправлял всем уже белый король Дик Чейни и республиканская братия в Конгрессе. Сам старик МакГрегор, услышав на заседании сенатской комиссии от молодого шеф-директора тезис о "недопустимости лизания русских задов", подошел в перерыве, чтобы пожать руку, потрепать по плечу и сказать с ужасающим техасским акцентом "ешче Польска не сгинела".

Живописная группа с "делегированными" скрылась за дверями ратуши, а пока суд да дело, собравшаяся община Борного Сулинова занялась обмыванием костей Генека. После недолгого, но бурного обсуждения старший пан солидного вида с благообразной лысиной вынес резолюцию, долженствующую стать всеобщей:

-  Если уж выбирать между чумой и холерой, так пусть лучше янкесы командуют, чем кацапы, Боже сохрани и спаси!

И добавил:

-  Хоть Поляка прислали какого-никакого, а не черт знает кого.

К счастью, "какого-никакого Поляка" не слышал пан Юджин.

Он вышел из дверей ратуши несколько позже, вместе со всей живописной группой, усиленной женщиной-мэром, двумя советниками ратуши и несколькими представителями воеводского самоуправления, прибывшими специально по этому случаю из Гданьска. И сразу же объявил:

-  Прошу на совещание, пани и панове!

Пани и панове послушно двинулись гурьбой за головной группой по направлению зала на той же улице Независимости. По дороге продолжали полушепотом мыть кости, на этот раз всем подряд.

В зал попали за какие-то пять минут, приезжие и женщина-мэр сели за стол президиума, а пани и панове заняли мягкие кресла с откидными сиденьями в самом зале. Мистер Юджин передал бразды правления женщине-мэру и пану Кшиштофу. Без долгих проволочек совещание началось.

В течение более двух часов все узнали много интересного о предстоящем, в том числе, главное: речь идет не о свалке, а о безотходном, полностью роботизированном производстве, которое, к тому же, сулит немало рабочих мест в воеводстве, занимающем почетное первое место по безработице в стране. Капремонт в "подземном городе" и оставшихся после немецкой оккупации наземных сооружений также давал вожделенные рабочие места. Слайды уже имеющегося в далекой Японии подобного производства микрочипов на цветных и редкоземельных металлах, и пространные пояснения к ним в значительной степени снизили градус опасений. Добавило мирного настроя еще и постановление о наблюдательном совете из жителей городка на постоянной основе и с правом решающего голоса, который был тут же и выбран. Председательница совета пани Рома Кшевска была выбрана единогласно за многие необходимые для сей миссии качества, первым из которых был чисто уланский напор в сочетании с обаянием и лирическим отношением к проходимцам и прочим недоброжелателям страны и города.

После совещания местные активисты разошлись по домашним делам. Кости уже не мылись, все обсуждения касались увиденного и услышанного, слышались обещания "следить день и ночь". При слове "ночь" члены новоизбранного наблюдательного совета морщились, но не возражали.

Генек же и пан Кшиштоф захотели перед отъездом в Варшаву побывать на озере Пиле, про которое им прожужжали уши, последнее жужжание исходило от женщины-мэра. Она собиралась даже сесть в свой зеленый "жучок", чтобы показать дорогу. Но пан Кшиштоф попросил не беспокоиться, сославшись на наличие в его Шкоде GPS-навигатора.

Они тепло попрощались с женщиной-мэром, советниками и гостями из Гданьска, сели в Шкоду и через четверть часа уже стояли на начавшем зеленеть деревцами берегу озера.

Озеро и вправду впечатляло размерами, особенно казавшимся бескрайним длинником. Извилистый край берега омывался спокойной, но не стоячей водой, начавшей приобретать  летний сине-зеленоватый оттенок. Терпкий и ровный запах озерной воды мешался с хвоей окаймляющего озеро бора. Оттуда доносились птичьи голоса, обязательные вестники весеннего пробуждения. Начало смеркаться, и в озере завозилась крупная рыба, плеща лопастями хвостов по поверхности воды для дразнения рыболовов, вышедших на мостки для вечернего лова со своими удилищами и лесками разной степени профессиональности, от простой лещины до хитроумных спиннингов. Стоя возле банок с червями, рыболовы терпеливо ждали звона колокольчика или простого ныряния поплавка.

На рыболовов, пана Кшиштофа и Генека смотрело из-под прикрытых век-облачков вечернее небо, краснощекое от заходящего солнца. Небо засыпало, а Эугениушу и Кшиштофу сон улыбался только в Варшаве. Но им не было дела до этого. Красноватое в облачной ряби отражение притягивало взор к медленно темнеющей воде. Бесконечность неба вширь и вглубь, вверх и вниз, была очевидна и непререкаема.

...Как же можно было хоть подумать о свалке ЗДЕСЬ?.. Ну и дураки же!..

Недоумение Эугениуша Лешницкого было искренним. Пан Кшиштоф снял золотистые очки, протер глаза перед дальней дорогой и вздохнул.

 Они не дураки, Генек. Помнишь? - полковник. Он не так давно приезжал пугать их тюрьмой, чтобы не мешали как раз учинить тут свалку химотходов. Тоже из Варшавы. Их обманывают и пугают уже сотни лет, дружище. Бывало, что и убивают, калечат. Они отучены от веры в хорошее.

Генек тряхнул головой, поправил зачем-то барсетку на плечевом синтетическом плетеном ремешке, перекинутого наискось.

 Может, удастся это хорошее. Не нам, так детям.

И снова посмотрел, как в тихой водяной постели засыпало небо.

13.

Сон радости исчезает,
иное лишь шанс из ста...
...Но все же она бывает,
спокойная красота.

И кошкою подкрадется,
потрется и помурчит,
хотя, как сам секс, смеется,
и шепотом говорит.

Уютна, ибо красива,
спокойна, как страсть сама,
и нежность звучит не льстиво,
соблазном слова ума.

И нет понятия "поздно",
а "рано" - подавно нет.
Плевать, что и время грозно,
и лунный изменчив свет.

Что будит страсть? Нежность слова?
Касанье волос и рук?
Реальность весьма сурова,
но не причиняет мук...

Вид неба, что все устроит,
расскажет и объяснит,
все лишнее тихо смоет, -
оно пространство и щит.

Поэтому так спокойно
и страстно, как жизнь сама.
Роскошно и так же скромно,-
телесность как дом ума.

Кто знает, что будет дальше,
да это же все равно.
Не знали друг друга раньше? -
а знали. Давным-давно.

14.

После череды отвратительных пустых дней полной неожиданностью стал сегодняшний. Она была просто нарасхват.

Как будто не было выматывающе долгого и пустого сидения в магазине в окружении самых паршивых мыслей, граничащих с безнадежностью. Сегодня она просто не имела возможности говорить с ним по телефону, радостно извинялась, а он радостно отвечал: я тебя жду.

Это было радостью для них обоих. В еще вчера пустом магазине оказалось множество покупателей, которые почему-то именно сегодня решили купить себе обувь, красивую, стильную, добротную.

Другой у неё просто не было.

Объявились две давние клиентки, мама и дочь, не бывшие здесь год. Ровно столько они копили на две пары обуви для дочери. На китайскую дрянь тратиться не хотели, ведь обойдется, в конце концов, намного дороже. Даже не зная британской мудрости: мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи. Добрые и бедные люди частенько оказываются намного разумнее тех, кому проделками черта что-то падает в карман. Работают и зарабатывают, пусть тяжело и долго копится, еще и на фоне грабежа теми, кому кидает в карман черт. Но когда на накопленное что-то покупается, это просто праздник. Души и тела.

Она разделила праздник с этими двумя милыми и работящими женщинами из села, мамой и дочерью. Когда-то кто-то разделит и её с ним праздник. Просто не надо отчаиваться.

Он сказал ей это накануне перед сном. И повторил, когда она, смеясь, рассказала ему по телефону про сегодняшний удачный день. Это, конечно, ничего не меняло кардинально в их общей финансовой ситуации. Но сегодняшний день был знаком их дальнейшего.

Очень добрым знаком.

В конце дня малая с женихом должны были забрать нужные пары обуви из другого магазина и привезти на машине. Это избавляло её от необходимости тащить это все на себе. Он бы помог ей, ясное дело. Но в этот день он был далеко от неё. Поэтому так нужен был телефонный разговор.

Им обоим.

Они смеялись самым нехитрым шуткам друг друга.

Один из признаков настоящего, - желание улыбки, смеха того или той, кого любишь.

Этого им было не занимать.

Когда подъехала машина с малой, женихом и обувью, она заторопилась, также улыбаясь и смеясь.

Мало, даже мизер нужен для настоящего праздника.

А при каком условии - вопрос к небу.



07.04.2015