Возвращение пана Твардовского. Часть IV

Якуб Новыкив-Кшеминьский

Тетралогия «Возвращение пана Твардовского»
Часть IV

ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАНА ТВАРДОВСКОГО

               

Id;my, szczepmy! Gdy to znu;y,
;wiat wiecznego wypocznienia
Da nam milszy kwiat od r;;y:
;zy wdzi;czno;ci i spomnienia.

Seweryn Goszczy;ski
 

Радость возвращения домой несравнима ни с чем. Разве что, с радостью любви и бытия.

Ибо то и другое доступно только имеющему дом. То же самое вполне относится и к целым народам.

Поэтому и существует спасительная сила ностальгии.

Она помогает возлюбить свой дом и весь мир.

А при отсутствии дома, - его сотворить.

1.

На Майдане Незалежности шел дождь. Он раскрыл зонт, мокнуть не хотелось. Тем более, что настроение было под стать дождю и серому слезливому небу.

Подойдя к уложенным цветами ступенькам, он сложил зонт и заложил его за лямку рюкзака. Вынул из-за погончика защитного цвета куртки черный берет с блестящим никелированным военным Орлом, издали напоминающим Тризуб, без нашивки звания. Надел, сдвинув набок по старой привычке. Вытащил из рюкзака продолговатый сверток в черном целлулоиде и развернул.

Три букета, в каждом две розы. Вместе белая и красная, черная и красная, желтая и редкая голубая. Положил их к другим цветам. Сложил в рюкзак черный оберточный целлулоид. Выпрямился, стукнул правым каблуком бутсы о левый, два пальца резко взлетели под берет.

Стоявшие недалеко две девушки под пестрыми зонтиками посмотрели в его сторону. Одна тихо сказала другой:

Дивись, дивись, Поляк.

Два пальца соскочили вниз. Символический поворот налево, два шага польским строевым, потом обычным, к подземному переходу. Девчата шептались издали.

Через длинный переход он прошел на другую сторону Крещатика. И поднявшись по цементным серым ступеням на улицу, повернул в сторону отеля Козацький. Серо - свекольная брусчатка под бутсами черной кожи была мокрая и новая, старую разобрали год назад на метательные снаряды. Он забыл раскрыть зонт, впрочем, дождь уже не шел, а накрапывал. Снял с головы черный берет, сложил и засунул снова под широкий погончик на большой пуговице такого же защитного цвета.

Дойдя до массивных дверей отеля Козацький, он вытащил из бокового кармана куртки металлический с кожей портсигарчик, а из него тонкую длинную сигаретку Rothmans и прикурил от разовой желтой зажигалки. Пристроился стряхивать пепел к цилиндрической двухъярусной урне, блестевшей дождевыми каплями.

Взглянул на часы. Простенький, но надежный хронограф Lorus давал понять, что до встречи еще минут двадцать. Поэтому он не спеша докурил сигарету, бросил в нижний ярус урны окурок, предварительно затушив в верхнем. Направился в лобби отеля через дверь толстого затемненного стекла.

И тут же заметил седенького человека, сразу поднявшегося с кожаного диванчика при его появлении. Человек был невеликого росточка, простенько одетый в синий плащик и серенькие брюки. Но необычайно живые светло-карие глаза и появившаяся на тщательно выбритом бледном лице вольтеровская улыбка давали понять о несоответствии простенькой одежды и сути её обладателя.

После довольно теплого рукопожатия подпольный Вольтер показал на берет за правым погончиком:

Смена декораций?

Он отрицательно крутнул головой.

 Не совсем. Медицина никуда не делась, пан академик.

Академик вовсе развеселился.

Ну, пан, так пан, а мне тогда как вас паном правильно величать? Пан доктор или... ?

Улыбчивый простенький академик оказался растворителем его настроения, подстать серому, роняющему слезы небу. Он улыбнулся в ответ.

Плевать на панов и профессии. Это я выделывался.

Академик кивнул головой.

 ТАМ прежде побывали, ясное дело? Поэтому настроение ни к черту?

В искорках глаз академика его настроение постепенно становилось если уж не к Богу, то, во всяком случае, гораздо дальше от черта.

Да, ваша правда. Но вы же понимаете, причин хватает...

Академик махнул рукой.

Пойдемте-ка лучше кофе пить. Вон там, в лобби, прелестный турецкий подают. Хотя я бы сейчас закарпатского попил, да с их же коньячком! А? Не отказались бы?

Он засмеялся:

Дразнитесь. Знаете ведь, что не отказался бы. А что ж толку?

Академик заговорщически подмигнул.

 А то, что я физик, как знаете. Может и алхимиком заделался. Материализую мечты. Пошли.

Он послушно пошел за академиком в лобби. Повесили плащик и куртку на металлическую рогатую стойку-вешалку и сели за двухместный столик, накрытый аккуратненькой белой скатеркой с украинским крупным кружевом по периметру. Подошла официантка в белом передничке, худая, темноволосая, средних лет, с улыбкой, вымученность которой выдавали и подчеркивали запавшие глаза в припудренных полукружьях бессонницы.

Наталочка, приветик. Дай нам кофейку вашего фирменного, и еще малюсенькая просьба.

Академик вытащил из наплечной сумки бутылку закарпатского коньяка и показал из-под стола.

Рыбка, мы тебя не подведем, нальем тихенько, здесь у вас такого нет. Настоящий, прямо оттуда.

Официантка снова устало улыбнулась.

-  Та не переживайте, Виталий Александрович. Ставьте прямо на стол, старшая администраторша болеет, а вместо нее Ира.

Предупреждая заботливый вопрос Виталия Александровича, махнула рукой.

- А запить холодной водой эти камеры, за такую зарплату хай другим мозги пудрят. Вам же что-то надо до этого?

Она показала на коньяк.

 Правда, Наталочка. У вас этот торт роскошный еще есть?

Официантка подмигнула.

 Для вас все есть. Два клинышка принести, да?

Виталий Александрович залучился улыбкой, не совсем вольтеровской.

Да, рыбка. Ну и шиночки принеси нам той вашей, две порции. Про гарнирчик сама знаешь какой, ага?

Наталочка улыбнулась, уже не вымученно, и пошла за заказом. Академик тихо сказал:

Муж на фронте, трое детей. За мужа не платят ни копейки, хотя он не в добровольцах, по призыву. А сами - вот, извольте полюбоваться...

Виталий Александрович указал взглядом на один из столиков в лобби. За ним сидели трое дядек с депутатскими значками на лацканах дорогих пиджаков, с лоснящимися сытыми мордами. Перед ними громоздились блюда с балыками, посреди стола красовались тарелки с черной и красной икрой почетным караулом возле бутылки Smirnoff емкостью ноль семьдесят пять.

Глаза Виталия Александровича потемнели. Подошла официантка с подносом. Поставила на стол две обильные порции розовой шинки с гарниром из зеленой фасоли и укропчика, две крошечные рюмочки по тридцать граммов, две поллитровые бутылки закарпатской минеральной Квасова, к ней два высоких стакана. Положила два набора, мельхиоровые нож и вилка. Перехватив взгляд академика, тяжело вздохнула.

 Кофе и тортик ведь потом, Виталий Александрович?..

Академик прерывисто сглотнул воздух и улыбнулся, как ни в чем не бывало

Умница, Наталочка. Дякую.

Со словами "та не мае за що" и искренней улыбкой умница пошла по дальнейшим делам.
Академик разлил коньяк и сказал:

Самое время для такого тоста: будьмо, гей.

Чокнулись. Божественная влага закарпатского коньяка нежно погладила язык и мягенько согрела сначала горло, а немного погодя, все. Шинка была необыкновенно изысканного терпкого вкуса, дополненного поперченной зеленой фасолью.

...Все во всем разуверились.

Слова академика отражали только часть ужаса, поэтому он спросил:

И вы тоже?

Виталий Александрович аппетитно доел с вилочки шинку с фасолью и разлил коньяк.

Я сумасшедший, как все истинные физики. Поэтому моя вера только укрепилась.

Они снова насладились нектаром богов и немудреной, но вкусной закуской. Закуска на соседнем столе была, наверное, менее вкусная, несмотря на баснословную дороговизну, поэтому разожранные морды народных избранников заметно помрачнели. Слышалось усиленное Смирноффом зловещее "сам б... не знаешь, доживешь ли до завтра".

Они правы. Не знаешь. Правда, как раз они в самом гнусном положении, гораздо более худшем, чем простые смертные. Так скотски воровать и жировать в жутко нищающей, еще и воюющей стране, это безопасности не сулит...

Он, наконец, прервал молчание.

Множество людей скучает по предыдущим временам. Тогда хоть сводили концы с концами. А теперь - зубы на полку или ворочать камни у фермеров за границу, независимо от образования и бывшего бизнеса. То есть, все жертвы оказались, как бы, напрасны. Одни верховные пейсы и подпейсатые сменились другими, другие сменятся третьими, и так до бесконечности. Тотальная потеря смысла.

Академик хмыкнул.

Так и у вас в Польше не лучше. Уже готовятся подтасовать президентские выборы. Им не привыкать. Демократия-с. Какой же смысл во всех этих Петухах, даже Серебряных? "Sad;my, przyjacielu, r;;e"? Садим розы, друг? Опять для будущего мира? Гипотетически счастливого? Опять для потомков? А сами в непреходящей дупе? А?

Улыбка академика стала вовсе вольтеровской.

 Может, разумнее просто заниматься своей жизнью? Благом близких? Дом, семья? Земные заботы? Все равно ведь не перешибить кошерного обушка? Вечный порядок, "наши люди правят, а дело гоев телячье"? И своих победнее, туда же, в топку?

Улыбнулся и он.

Мудрое предложение. Только как телятам заниматься благом близких и семьи? По-телячьи? А вдруг кому-то из "вечных" захочется телячьего бульончика на vip-овский Песах? У волков ведь свои земные заботы. И московский филиал "вечных" тоже под боком. Не та у него задачка, чтобы рядом благом занимались, им ближе похороны, хоть свои, хоть соседские. Нет, Виталий Александрович. Начало тысячелетия. Время проклятое, но веселое.

Академик был само согласие. Разлил коньяк и заключил:

За это и выпьем.

Он добавил:

-  И за тепличку для роз. С ракетами на крыше. Пока так надежнее.

Когда выпили и закусили, пришла Наталка.

Вам еще до кофе далеко, панове?

Приятно захмелевший академик благодушно ответил:

 Ну... В общем-то, далековато. Спасибо, рыбка.

Наталка кивнула головой и пошла по своим официантским делам. Академик предложил:

 Пойдемте на воздух, покурим? У меня настоящий Salem есть, сын из Америки прислал.

Они вышли через прозрачно затемненные двери под навес входа в отель, верхнюю одежду оставили на вешалке, коньяк ведь разогрел. Встали возле двухъярусной урны. Аппетитно затянулись академическим Salem'ом. Над Майданом Незалежности висели тучи и плакал капельками дождь. Редкие прохожие прикрылись сырыми зонтами, большей частью черными. Стела на противоположной стороне мокла на фоне черного обгорелого остова Дома Профспiлок, зябнущего под зелеными складками строительной сетки.

 Вы в курсе дела, Виталий Александрович? Через месяц общий сбор всех секций проекта, на фирме у Гжеся.

Академик стряхнул пепел в верхний ярус урны, кивнул.

 Я буду. До нас, конечно, дойдет в последнюю очередь. Но жить по-телячьи нам просто не дадут. Уже не дают.

Он возразил.

До вас дойдет быстрее, чем думаете. Мы же не имеем ничего общего с Евросоюзом. И не собираемся.

Вольтеровская улыбка академика Украинской Академии наук, секция физики, была ответом на оптимистическую посылку.

Поживем, увидим. Но дело вы там завернули с места в карьер. Ведь и со Штатами вы имеете не так уж много общего.

Он и не думал спорить.

Так и есть. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как я вас приглашал в организующуюся ложу Великого Востока Украины. Слава Богу, дело тогда заглохло...

Виталий Александрович хитро подмигнул, затягиваясь ментоловой сигаретой.

Да-с, много водички утекло, а водочки еще больше. Вот и у вас перстенек на пальчике, ясный пан, красивый такой. И хитренький. Пять крестов, католический символ Святой Земли, - а надпись вокруг? явная кириллица. А ну, что там?..

Он ответил:

"Господи, спаси и сохрани мя".

Академик затушил окурок и бросил в урну.

...A по бочкам на колечке еще два крестика, мальтийских. Вот вам и "мя". Интересное кино нарисовалось. Чего не было, того не было. Под Богом ходите, ребята. В Нью-Йорке порубали вершки, а до корешков еще копать и копать...

Он тоже потушил и бросил окурок, пропустил в двери академика.

 Финским экскаватором и копнем.

Хихикая из-за седенького затылка, академик прошел в дверь и вырулил в лобби, за ним следовал он. Они сели за столик, допили коньяк, доели шинку с гарнирчиком. Наталка убрала со стола, поставила с большого подноса дымящиеся чашки с фирменным турецким кофе, поставила кофейничек, сахарницу и тарелочки с двумя ломтиками умопомрачительного шоколадного бисквита с нежным кремом и вишенками посередине.

Рыбка, и счетец нам приготовь, один на двоих.

Наталка пошла готовить счетец, а Виталий Александрович предупредил:

 Плачу я, как приглашающий.

Он открыл рот для протеста, но услышал вольтеровский смешок.

 Сами знаете, в Украине с хозяином спорить опасно. Вот москали клятые уже начинают усваивать. Но вы-то свой.

По ходу приятнейшего кофепития Наталка принесла счет в кожаной книжице. Когда она отошла, академик положил в книжицу положенную сумму вместе со щедрыми чаевыми. А он сказал:

 Тогда так.

Вынул купюру из защитного цвета краковского портмоне House на липучке, и засунул в книжку. Виталий Александрович одобрительно кивнул, и они стали одеваться.

 По Крещатику прошвырнемся? Ну, и дальше там? -

спросил академик. Вопрос был явно риторический.

Пришла Наталка, никого не застала. Пожала плечами, не глядя сгребла плату из кожаной книжицы. И сразу увидела хороший излишек гривен плюс купюру в сто евро.

Хлопцi!..

Но хлопцев давно след простыл.

Растерянно держа в руках стоевровую бумажку, Наталка заплакала.

2.

Гжегож сидел за хайтечным столом светлого ореха в своем кабинете. За окном смеркалось, кабинет засыпал в приглушенном свете, тихо струившемся из двух светодиодных светильников под реостатной регуляцией. Экран семнадцатидюймового ноутбука Mac Book Pro мерцал буковками списка, который Гжегож рассматривал во внезапно нашедшей на него глубокой задумчивости.

...Амалицкая Анна, 20 лет, Литва, студентка Вильнюсского университета, победительница международных олимпиад для взрослых по высшей математике, недюжинная степень одаренности.

...Копцевич Константин, 24 года, Беларусь, Минск. Еще студентом пятого курса биофака по результатам собственных экспериментов in vivo предложил новую концепцию роли программированной клеточной смерти, апоптоза, в развитии онкологических заболеваний, которой заинтересовался онкоцентр в Филадельфии.

Эти только начинают жить.

...Рафальский Юзеф, 34 года, Польша, Гданьск. Не только непревзойденный спец по локальным сетям и написанию антивирусных программ. За два неполных месяца работы на фирме выдал теорию повторения символов во вредоносных программах, по рекомендации его, Гжегожа, написал статью на английском, пользующуюся сумасшедшим рейтингом после публикации в самом престижном американском компьютерном журнале Journal of the ACM. А ведь по образованию обычный бухгалтер.

..................

Он, Юзек, учинил сегодня дикий скандал, вот в этом самом кабинете.

На днях пан директор получил предложение об инвестиции. Он прекрасно знал этого "инвестора", натурального финансового бандита без ножа, имевшего обширные связи в пока правящей партии Platforma Obywatelska. Имел также других бандитов на подхвате, с ножами, пистолетами и даже пулеметами. Гжегож думал, как отшить этого благодетеля, без задействования силовых подразделений ложи. Но вышеназванный сам приперся без спроса, уселся в кабинете, как будто был его хозяином, и начал в фактически ультимативной форме заявлять, почему он, Гжегож Сойчиньский, попросту обязан принять его подачку, которая несла в себе опасность бомбы замедленного действия.

Выпятив жирную грудь под пиджаком Pierre Cardin, самодовольно шевеля толстыми губами и двигая, как крыса, горбатым носом, пришелец диктовал условия, как какой-нибудь дон Корлеоне. Пока в кабинет не постучал и не вошел Юзек Рафальский.

Пораженный пан директор в абсолютном шоке наблюдал, как обычно кроткое круглое личико Юзека оскалилось бешеным волком. Робкие птичьи глазки засверкали адским пламенем,  рыхлая низкорослая фигурка сбилась в боксерскую стойку, полненькие кулачки судорожно сжались.

Пан Листерман Михал?! Какая встреча!

Листерман Михал презрительно выставил крупные редкие зубы.

А вы кто такой?

В сверкающих глазках Юзека появилось такое, что Гжесь подумал: нет, мы не знаем себя.

Кто я?! Не помнит пан?! Склероз проснулся?! А я вот помню, как ты, гнида жидовская, грозил Стаське из нашей бухгалтерии, что с ней будет, если расскажет правду Антикоррупционному бюро! "Твоих детей найдут с разбитыми головами". Забыл, тварь?!

Жирная горбоносая морда инвестора Листермана скривилась.

Вы сумасшедший? Да еще антисемит впридачу?

Гжегож попытался вставить что-то, но бешенство Юзека было всесокрушающим и не давало малейшего места для постороннего вмешательства.

Это ты мне говоришь? Мне, Еврею в ста поколениях?! Да я тебе прямо здесь башку размозжу, грязный парх, бандюга!!! И пусть за мной потом побегает вся твоя прушковская мафия!!!

Юзек и вправду был готов выполнить обещание. И неизвестно, вышел ли бы из этой схватки победителем упитанный и крупный Листерман. Поэтому Гжегож резко вмешался в ход милой беседы "якобы соплеменников":

 - Пан Юзеф. Без хулиганства. Идите к себе и спокойно работайте. Я во всем разберусь.

Юзек сразу понял, что разберется. Но инерция совершенно не типичного для него остервенения и зверской агрессии диктовала своё:

Пан директор!! Если этот чертов жид будет иметь к нам хоть какое-то отношение, меня здесь не будет!!! Прошу прощения!

И пулей вылетел из кабинета под ставшие блюдцами глаза секретарши панны Каси. Такая кроткая, тихенькая, исполнительная девушка, как она, была просто пантерой рядом с Юзеком в его обычном естестве. Но сегодня...

Гжегож, не извиняясь за сотрудника, сказал, глядя прямо в свиные, заплывшие от жира, выпивок и сомнительных развлечений в саунах глазки несколько опешившего Листермана.

Пан Листерман. Я не буду прибегать к выражениям коллеги. Разговор, точнее ваш монолог, окончен.

Гжегож был даже благодарен Юзеку за его выходку, неожиданно разрешившую идиотскую ситуацию. Листерман пытался что-то хрюкать, даже угрожать. Гжегож жестко прервал его.

Пан Листерман. Попытки нам мешать плохо для вас закончатся. Спросите у ваших в Нью-Йорке. Вы отнимаете у меня время. Прошу!

И указал на дверь. Взбешенный не менее Юзека Михал (Мойше) Листерман вышел из кабинета, бормоча угрозы и вспоминая о тридцатидневном трауре по Йораму Загави, негаданно почившему от пуль снайперов FBI прямо на одной из улиц Ист-Сайда.

После изгнания непрошенного инвестора Гжегож позвал к себе Юзека. Начав за здравие короткой моралью о недопустимости хулиганства, закончил за упокой:

А вообще-то, вы меня выручили, пан Юзеф, благодарю вас. Только странновато как-то: от вас, Еврея, такие выпады...

Юзек кротко посмотрел на него, и своим обычным несмелым голосом проговорил:

Для простого Еврея они хуже чумы. Терпение лопнуло, пан директор. Прошу прощения...

И добавил совсем по-детски:

...я больше не буду.

Эту крылатую фразу новоявленному антисемиту пришлось неоднократно повторить вечером в уютной мансарде. Гоноратка метала громы и молнии. Потом неожиданно сникла.

Вот убьют тебя эти горцы синайские, барашек мой буйный, а мне что тогда делать? Одной дитя поднимать, да?

Гоноратка заплакала, а ошеломленный антисемит - дебютант и, одновременно, потенциальный папа, впервые узнавший про оба свои новые качества в течение одного сегодняшнего дня, подскочил к Гоноратке и, встав на колени, заключил любимую в объятия. В положении на коленях объятия пришлись на вполне понятные места.

Ведь поднять одной даже детский сад в полном составе для Гоноратки, имевшей трех младших сестер и одного младшего же брата, большой проблемы не составляло.

Поэтому плакала она вовсе не из-за перспективы стать матерью-одиночкой.
................

Гжегож смотрел в мерцающий буковками экран ноутбука.

...Клосовский Збигнев, 54 года, Щецин, Польша, четыре врачебные специальности, второе высшее образование военное, дипломат, аналитик, в прошлом профессиональный военный. Автор десятков медицинских статей и приоритетного изобретения, слабый свет заданной длины волны и частоты через глаза, с эффектом по всему организму. Профиль научной деятельности - аудиовизуальное воздействие, нейрофизиология, реабилитология.

...Уиллоуби Стенли, 55 лет, Нью-Йорк, США, факультет кибернетики университета штата Техас, Остин. Университет закончил после службы в корпусе морской пехоты. PhD, доктор философии. Тема доктората "Автоматизированные системы управления в постиндустриальный период".

...Ковнацкий Кшиштоф Земовит, 52 года, Варшава, Польша, факультет экономики Варшавского университета. Доктор экономических наук, автор 95 статей и шести монографий, опровергающих кейнсианство и неомарксизм в экономике, а также связь монетаризма с неомарксизмом. Преследовался, будучи студентом и членом Воюющей Солидарности, при ПНР, а впоследствие во времена Валенсы и Квасьневского. Советник Леха Качиньского в области экономики.

...Стернберг Кайса, 44 года, Тарту, Эстония. Доктор психологических наук, профессор, член Эстонской Академии наук, психологических обществ и ассоциаций ряда стран Европы и Северной Америки. Тема доктората: "Коллективное подсознательное тоталитарных социумов".

...Бразаускас Юозас Юргис, 48 лет, Каунас, Литва, профессор Каунасского университета, кафедра прикладной математики, автор 72 работ в области численных закономерностей нелинейных процессов.

Буковки складывались в судьбы, годы земного бытия, достижения начинающих полупрофи или маститых светил.

Разные, отдельные, индивидуальные узоры и силуэты причудливо сплетались в ансамбль очередной попытки воплощения человеческих мечтаний.

Очень хрупкий ансамбль, нуждающийся в защите, опеке, заботе. Очередной ансамбль добра в плотном окружении зла, зачем-то необходимого Богу на нижних уровнях бытия.

Не глобальные бредни параноиков о перекройке мира. Обычная мечта о хотя бы более-менее нормальной человеческой жизни на центрально-европейском пространстве материка.

Просто человеческой.

Без извечной нищеты, африканского бесправия подавляющего большинства в центре Европы, без вынужденной рабочей миграции. Того же изгнания.

Без привычного жирования, купания в патологической роскоши мизера на службе у привычных захватчиков с востока и запада.

Без предательства и равнодушия осточертевшего, будившего брезгливость и ненависть "мирового" политического и человеческого стада. Как и доморощенного.

Без чужого языка, лающего тевтонского или гноящегося ордынско-москальского.

С высоким немецким и литературным русским среди носителей этих и любых других языков, иностранных для государств, но родных для ряда их граждан.

Не утопия, а любовь к предкам и потомкам.

Не захват чужих домов, а возвращение в свой, давно забранный и запущенный. Законное желание изгнанников.

Ибо доля изгнанника, прежде всего на собственной земле, преследовала жителей этого кусочка континента уже почти двести пятьдесят лет.

А кое-где и еще больше.

Сколько же их было, таких мечтаний.

Сколько таких ансамблей.

Сколько восстаний и войн.

А торжествовал почти всегда захватчик. Тьма. Бесправие. Разрушение. Зло.

Начало третьего тысячелетия. Пришло время сломать эту кощунственную закономерность.

Защитить хрупкость созидающего, красивого, совершенного.

Растоптать, подавить и унизить грубую силу. Конечно же, силой.
Сила молитвы при бездействии земных сил добра равна нулю.

Бог пропускает такую молитву мимо ушей.

Ибо на земле правит сила интеллекта, экономики, технологий.

Сила оружия. Пока на земле нагло и неприкрыто орудует зло, самое мощное и современное оружие должно быть в руках любящих Бога, Честь, Отчизну.

Своих близких, свой народ и свою землю.

А значит, весь мир.

Сила любви, перед ней не устоит ни одна бездушная, рептильная мощь.

Ни одно преступное, античеловеческое государство.

За окном кабинета опустилась сплошная темень, которую рассеивали рыжеватым тлением уличные фонари. Перед уходом домой Гжесь выключил ноутбук. Погасла мерцающая среда его мыслей.

Но сами мысли остались.

3.

Уже пятьсот лет совершал ночные объезды лунных окрестностей на своем золотом петухе пан Ян Твардовский, природный шляхтич из славного города Кракова по прозвищу Mistrz Twardowski, Мастер Твардовский, или попросту Faust polski.

Серая однородная пустыня невиданного на земле грунта, взбухавшая кратерами разного диаметра, внушала уныние. Ни травки, ни деревца. Пустой воздух, без запахов, без ветерка. Вечно черный купол ни на каплю не напоминает благословенное светло-голубое небо Кракова или там Быдгощи.

Да, много чего можно вспомнить...

Пан Ян мягко понукал золотого петуха, а петух этот был, как известно, не простой, а самый что ни на есть магический. Вызвал его к жизни премудрый шляхтич не совсем законным образом. Даже очень грешным. Черт за свои услуги потребовал весьма немалых процентов. Хоть до ада не долетел, слезно помолившись Матке Боскей - а здесь разве лучше...

Магия ведь тоже не безгранична. Все пятьсот лет бился лунный Фауст с обучением своего чудо-петуха польскому языку. Хоть какой-то собеседник был бы. А тот ни в какую. Знай горланит свое "кукареку", когда видит вдалеке планету Земля в кои-то веки. Да сочувственно кудахчет, видя хозяина в ностальгических настроениях. То есть, постоянно.

Следует сказать, что пан Твардовский все же сохранил в лунной ссылке какие-то магические навыки. Поэтому хорошо знал все, что творится на земле, а также в любимой Речи Посполитой. Видел её славу, затем упадок и раздел, который несказанно переживал. Настроение значительно улучшалось во время восстаний, но очень быстро сменялось обычным унынием.

Немного развлекло появление каких-то придурков в диких одеяниях и с идиотским флагом в звездах и полосках. Но пан Ян, будучи философом, предпочитал общество петуха таким остолопам. А посему спрятался (вместе с петухом) на дне большого кратера, пока придурки не улетели. В сторону периодически садившихся в последнее время железных болванок презрительно плевался. А телегу с торчащими железными палками и прутьями на восьми колесах, надоевшую своим чисто русским скрежетанием и кряхтением, очень чувствительно поклевал петух своим носом, немногим более коротким, чем у блаженной памяти птеродактиля. Русские испугались и забрали телегу, предварительно уничтожив все видеозаписи акта петушиного вандализма и строившей злорадные рожи физиономии с явно польскими висячими черными усами. Их обладателя забавляла столь примитивная, а потому баснословно дорогостоящая магия.

Отсюда, с Луны, пану Твардовскому было ясно, как никому, что игры с чертом до добра не доводят и не доведут. Жители Земли, включая соотечественников, не были так искушены в перипетиях дьявольских приключений. Поэтому, несмотря на все более частые запуски железных болванок, неизменно садились в лужу, то есть в войны, эпидемии, кризисы, голод, бесправие, - в лужах для земных задов недостатка, слава Богу, не наблюдается.

Так ведь и ему, самому Мастеру Твардовскому, не выпало обхитрить натасканного в кознях черта. И потащил тот пана в ад по воздуху из корчмы под названием "Рим". Можно оказаться в изгнании, не отходя далеко от собственного дома. Договор с чертом гласил, что заберет он пана Яна в ад после паломничества в Рим, о котором пан и думать забыл.

А Рим оказался простой ближайшей корчмой.

Пан остановил петуха мысленным императивом и напряг свое магическое зрение. На Земле была ночь, но магия есть магия, приборов ночного видения не требует. Вот и увидел пан Твардовский нечто любопытное.

Перед ним предстал двухэтажный домик в неведомом месте, аккуратненький, отштукатуренный, в окружении сада на соток десять. Фасадик с балконом-террасой смотрел на проточную речку, омывавшую болотце, а за речкой были какие-то домишки, вроде хутор.

На террасе стояли двое. Она и он. Лица были плохо видны, наверное магия была сегодня слабовата. Но пан ясно увидел, что они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Рук обоих было не видно, пан Ян боялся даже предполагать, где бы они могли быть, а где будут, - тем более боялся.

Ветра не было, поэтому даже на Луне было видно, как оживало болотце после гадкого дождика, капавшего весь белый день. А магический слух не перестававшего прибегать к запрещенным приемам хитрого пана явственно различал тихое бульканье жаб в болотце и шуршание в камышах, а также неслышный простым земным смертным плеск рыбешек, готовых дразнить редких хуторских рыболовов. Слышал магический шляхтич также тихую возню прилетевших не так давно птиц на соседних деревьях, - в самом деле, середина весны, давно пора приниматься за гнезда. Шорох крыльев выдавал аиста, тихо перелетевшего с развилки ствола большого дерева на землю и вышагивающего, как бравый капрал, при совершении ночного моциона в перерыве активных работ по плетению того же гнезда. 

По периферии сада скромно тулились нововысаженные плодовые деревца. Лунному изгнаннику безумно захотелось не то что абрикоса или груши, - хоть упавшего яблочка с подгнилым бочком.

Пан услышал тихое посапывание спавших в доме кота и кошки. А вот шепотной речи стоящих на балконе никак не мог разобрать, хотя было весьма любопытно. После некоторых действенных заклинаний пан Ян услышал обрывок фразы, которую она прошептала прямо в его ухо.

- ...где же ты был все это время...

Петух закудахтал, сочувственно кивая золотой головой, величиной с хорошую бычью, так как сидящий на нем польский Фауст заплакал, относя услышанное также к себе самому. 

С полным на то правом, как и любой изгнанник.

4.

Как и полагается, Лондон утопал в тумане. Не каждый выдержит такое пребывание в густой пелене атмосферных, земных и техногенных испарений. Не каждый с истинно британской невозмутимостью съест утреннюю овсянку, тосты с джемом к горячему кофе или традиционному чаю с молоком, чтобы выйти в мутную реальность островной столицы.

Впрочем, в последнее время овсянка стала отходить на второй или даже на двадцатый план. Старая добрая Англия как-то незаметно уступила новой недоброй место под островным, не очень щедрым солнцем. В ней преобладали шаурма, кус-кус и водка с килькой в томате, или по новой моде с омарами и устрицами. Культ денег, которые не пахнут, сыграл с туманным Альбионом крайне злую шутку. Чем обильнее сыпал дьявольский рожок добытые большей частью преступным путем деньги из исламистских и русских карманов, тем менее Англия напоминала саму себя. Ни один босяк на Стрэнде, ни один местный мафиози не мог соперничать бандитской мордой и бандитскими повадками с денежными, ибо криминальными, пришельцами из чуждых и явно враждебных миров.

Исламисты составляли еще полбеды рядом с невиданными тут разнообразной паршивости рязанскими, смоленскими, тамбовскими или московскими мордами. Эти морды заполоняли, по созвучию с полонием, британские острова благодаря нефтяным, оружейным, а также наркофунтам стерлингов, которые не затрагивали обоняние обычно весьма чувствительных британских носов.

Носы благодушествовали, пока русские воры и бандиты носили, не скупясь, мешки краденых денег в банки и бутики. По всем правилам логики, это перешло в ношение к воздушным границам Великобритании бомб и ракет с ядерными боеголовками в дряхлом чреве допотопных бомбардировщиков Ту95 страны богатеньких воров и бандитов.

Носы проснулись.

Чего никак нельзя было сказать о переломанных в далекой молодости носах двух давних друзей, потомственных лордов Англии, сэра Дункана МакГрейва и сэра Малкольма Мэнихэна. Ибо эти носы никогда не засыпали. Оба сэра предпочитали на завтрак овсянку и омлет с беконом, кус-кус они игнорировали, а щи и водку с икрой презирали. Когда эти чуждые яства стали перемещаться в первые строчки британских меню, лорды забили тревогу. Первое время их голоса смешно вопили в пустыне спящих носов. Но после чудесного пробуждения последних (в связи с полетами русского атомного металлолома), к аристократическому дуэту прибавилось изрядное количество возмущенных вокалистов.

Поскольку ещё совсем недавно нельзя было рассчитывать на столь поразительные чудеса, лордам пришлось искать единомышленников на стороне. Сторона оказалась американской и Центрально - Европейской. Оба лорда, черные овцы и белые вороны в своей среде вследствие, в числе прочего, католического вероисповедания, потомственно входили в небезызвестный Мальтийский Орден, он же Св. Иоанна Иерусалимского, он же Госпитальеров. Консультации лордов, а также иных членов Ордена с Центрально-Европейской стороной вызывали недовольство его Капитула, весьма довольного обильными поступлениями средств из помещений близ мавзолея Ленина. Сие привело к выходу из Ордена немалой группы с последующим образованием клуба Серебряный Петух.

А если положить руку на сердце, попросту ложи. Хотя и довольно странной, ритуалов ноль, церемонии самые безобидные.

Которой весьма заинтересовалась американская сторона. Как союзник.

Все остальные стороны, как враги.
   
Отличавшиеся с юности задиристостью лорды МакГрейв и Мэнихен с наступлением старости остепенились лишь внешне, и то частично. Поэтому появление врагов их только утешило. В силу ряда обстоятельств, они оказались в святой святых Серебряного Петуха, казначейской келье. Удивительно, что у двух офицеров Королевского Флота Royal Navy - a сэр Малкольм еще и высший, контр-адмирал - проснулся такой финансовый гений. А скорее всего, он никогда и не спал, просто не давал о себе знать без повода.

Встретившись в Лондоне, друзья-лорды забрели в Тауэр. Величественная панорама судоходной Темзы размывалась неподвижной серо-молочной дымкой тумана. Биг-Бен был виден, но довольно смутно, как и крыши внушительных зданий неповторимого оттенка британского красного кирпича, с надвинутыми на массивные фасады острыми шляпами крыш. С ними соседствовали голубые и светло-зелёные стеклобетонные конструкции причудливых обтекаемых форм.

Лорды стояли возле вольера знаменитых тауэрских воронов. Ближайший к ним крупный ворон сидел на жердочке, скосив в их сторону многомудрый круглый черный зрачок с карей каемочкой. Сэр Дункан подмигнул ворону. Увидев ответное подмигивание, поддернул на бритой голове за короткий козырек шотландское кепи в желто - бурую клетку клана МакГрейвов и крякнул.

-  Ну и ослы же мы с тобою, сэр Малкольм! Два старых осла!..

Сэр Малкольм в знак деланного удивления приподнял седые густые брови.

Ослы? Скорее вот они, дружище.

И кивнул на воронов. Сэр же Дункан оправил ворот темно - коричневого суконного реглана абердинской работы и мотнул головой, как настоящий упрямый осел.

Ну, хватил, сэр Малкольм! Разве этих воронов понесет встревать в дела какой-то Латвии, Литвы? Польши? Украины? Да плевать им на все это вместе взятое с высокого дуба! Несут службу Её Величеству, как сто веков назад. А мы? Какой черт нас втравил во все эти Латвии?

Сэр Малкольм запахнул белое кашне под черным пальто от лондонского портного.

Наверное, английский черт, сэр Дункан. Нам и вправду плевать на все эти Польши и Латвии. Заодно с Украиной. Но все они хороший барьер для заразы, которая течет сюда. Нет, друг мой старый. Нам с тобой Англия нужна, самая настоящая, а не это мульти-уродство. А черт нас толкает потому, что мы с тобой безбожники, а католиками уж столько веков притворяемся. И это в Англии! А ты еще и в Шотландии. Мы с тобой вороны, а не ослы. Только белые.

Сэр Дункан довольно захихикал, узнав про свою непричастность к ослам.

Разве поспоришь с тобой, сэр Малкольм? Сегодня одним морем не отгородишься. По воздуху прилетят чертовы дядьки в чалмах с тетками в никабах и хиджабах! И русские гамадрилы.

Повел рукой вокруг.

Вот где-то здесь казнили одного из МакГрейвов при Якове Первом. Тоже за старую добрую Англию, которую мой предок ненавидел хуже чумы, а любил тоже старую и добрую, но Шотландию!..

Сэр Малкольм усмехнулся и поправил черную шляпу с узкими полями на седой шевелюре.

А мои предки как раз и подавляли это восстание, король хвалил, и наградил щедро впридачу. А что ж потомок? стоит почти на месте казни с потомком казненного, который ему самый закадычный друг. Почти полвека, с самых кадетских времен! Ну, не чертовщина?

 Просто дьявольщина, черт меня побери! -

хихиканье потомка казненного мятежника-шотландца, смешалось с раскатистым хохотом потомка английских покорителей Шотландии. Ворон в вольере перелетел на верхнюю жердочку и осуждающе каркнул.

А ты молчи! Ничего в делах не смыслишь, хоть и живешь триста лет, старый осел!

Зоологическая вольность сэра Малкольма вызвала новый взрыв смеха дуэтом. Шутки истории развлекли старых друзей из двух, черт знает когда враждовавших родов. И неизвестно, какой истории больше, стародавней или новейшей.

Сэр Малкольм! Готова ли твоя посудина?

В ответ хозяин "посудины", а на самом деле океанской яхты Lion развел руками.

Ну, что за вопрос, сэр Дункан. После дока, как игрушка. Все перебрано до винтика в машинном, ни одной ракушки на днище, все сверкает, как на флагмане. Готова, и к твоим услугам.

Сказанное весьма взбодрило потомка шотландских инсургентов.

 Да это просто мед на душу! Когда в море, дружище?..

Старый друг пожал плечами в черном английском сукне эксклюзивной выработки.

 Да хоть завтра. А говоря по правде, через месяца полтора моя скорлупка ждет тебя на борт, сэр Дункан. По рукам?

Лорды по-плебейски хлопнули по рукам, что вызвало новое неудовольствие ворона, не привыкшего к нарушениям сословных табу. Поэтому он дважды каркнул. Два его соседа по  вольеру дипломатично молчали, многозначительно мигая пленками-веками.

И не проси! Не возьмем тебя в море! Твоя служба здесь, старый зануда!

На невежливый оборот сэра Дункана ворон не отреагировал, отвернувшись к друзьям задом и презрительно дергая длинным и плотным хвостовым оперением черно-серого отлива.

Прощай, невежа! -

провозгласил сэр Малкольм. Лорды направились к выходу по серой строгой прямоугольной брусчатке, устилавшей землю очень много помнившего древнего тюремного замка над Темзой.

У самых главных ворот встретили двух парней в высоких шапках королевских гренадеров из меха медведя гризли с белым плюмажем, пристегнутых широкими наборными ремешками к подбородкам, один в красном мундире с белым кантом и такими же пуговицами, другой в серой шинели. Поравнявшись со стариками, парни отсалютовали под медвежьи шапки. В ответ лорды вскинули ладони под шотландскую кепи и черную шляпу.

В воротах отставной контр-адмирал заметил:

- Да пусть хоть белые, а вороны...

5.

Когда на балтийском побережье между Сигулдой и Юрмалой бульдозеры снесли последнюю русскую коробку, а самосвалы вывезли её обломки с территории бывшей военной базы бывшего оккупанта, все увидели первозданный ландшафт во всей его целостности и красоте. И если сказать по правде, никому не хотелось, чтобы здесь еще что-то построили, пусть даже нечто самое совершенное. Слишком неуместно было на этом месте, сотворенном гением Бога и природы, любое неуклюжее творение рук человека, который уже нагромоздил здесь своих уродств в самом недавнем прошлом.

Но время шло. Финские парни все же строили, тихо и быстро. И на пустыре бывшей базы выросло первое здание.

Когда все увидели еще начальные его контуры, сразу стало понятно, что такое семиэтажное здание в понимании и исполнении одаренных, либо просто добросовестных личностей, понимающих и любящих землю. А это нечто с другой планеты рядом с примитивным, топорным и варварским русским нагромождением панелей, блоков и кирпичей постыдного качества, не говоря о назначении.

Выросшее на еще недавно пустом месте здание не перегораживало недавно открывшийся чудный ландшафт. Оно стояло как бы боком - но его семь этажей были только в середине, двумя малыми секциями. Полукруглая "дюна" плавно спускалась к обоим своим краям, понижаясь до высоты одного этажа на каждом краю. Аналогию с природной песочной инсталляцией навевала также полукруглая в сечении крыша, созвучная волнистым серо-голубым покрытием также и с переменчивым сводом балтийского неба.

Когда закончилась наружная отделка, пораженные люди увидели, что цвета бетона и стекол просто продолжают цвет песочной почвы, а фрагменты фасада повторяют зеленые и голубоватые тона бора и моря. Рукотворная дюна как бы представляла вниманию зрителя перспективу, скромно стоя к ней бочком. Толковала в равной степени перспективу бора и моря, в зависимости от точки и направления осмотра. Таким образом, море и бор оказывались как бы за изящными стилизованными воротами, правда, пока незавершенными. Так как напротив "дюны" на нужном расстоянии должна была впоследствие вырасти подобная.

Но не точная копия.

Пока про это мало кто знал, как и про полный замысел. Но Андрис Мешковс, рижский архитектор, знал первый. Поскольку сам и создал в уме, а потом на своем ноутбуке Acer ultra, ансамбль бетонных, железных и стеклянных "дюн". В его мыслях бетон, железо, стекло и кирпич теряли свойства стройматериалов и поступали на бессрочную службу непревзойденной, ибо живой красоте естества.

Андрис Мешковс на деле был самый обычный Андрей Мешков, или, как его звали знакомые, Андрюшка, потомок коренных волгарей, эмигрировавших в Латвию еще при Ульманисе. Нашлось бы не так уж много Латышей, любящих Латвию, как родители Андриса-Андрея. Его прадед Тимофей Матвеевич, или деда Тима, был даже в "межа бралес", лесных братьях. Мытарился свои двадцать пять лет в Устьвымлаге, не был амнистирован даже при Хрущеве. Ссылку отбывал в Иркутской области. Вернулся в Латвию в середине восьмидесятых, а перед смертью в девяносто втором произнес загадочную фразу "эх, что будет, дети...".

В провидении деды Тимы Андрис-Андрей многократно убеждался не только при наблюдении новейшей истории Латвии. Из высшего художественного училища его, с детства писавшего удивительные картины маслом и акварелью, быстренько выперли за "несоответствие канонам" местные Рембрандты и Ван Гоги, прославившие своими каноническими кистями Союз художников СССР. В архитектурном институте также хватало членов Союза архитекторов (разумеется, СССР), которые, как и покровительствовавшие им птенцы гнезда Дзержинского, бывшими не бывают. Они частенько пеняли Андрису-Андрею "несоответствием", однако молодая поросль латышских преподов неизменно вставала на его защиту, в связи с чем слышала в свой адрес "лесной брат лесного брата покрывает". Особенно анекдотично сие звучало в адрес Андриса-Андрея с его типично леснобратской фамилией "Мешков(с)" и скуластым лицом волгаря на манер Максима Горького. Тем не менее, лесные братья от архитектуры чисто по-братски забодали и затоптали верных дзержинцев от нее же, и Андрис-Андрей получил диплом бакалавра, а затем магистра архитектуры. А впридачу приглашение в докторантуру от лесного братства. Однако, более заманчивым оказалось предложение еще одного лесного, доктора архитектуры Дзинтарса Озолса, поработать в его экспериментальной мастерской, где все каноны ломались об коленку в рабочем порядке. Магистр Мешковс органично включился в рабочий порядок, следствием чего стало его постоянное участие в выставках футуристических проектов по всей Европе, а один из них был даже воплощен в одном из университетских городков Бельгии.

Здание гуманитарного корпуса на манер прерывистой горизонтальной спирали в сине-зеленом исполнении весьма понравилось антверпенскому профессору Йенсу Раахсхагену, который тоже любил ломать каноны об коленку, хоть и не в архитектуре, а в политэкономии. Он поделился впечатлениями с сотоварищем по ложе Серебряный Петух, паном директором Гжегожем Сойчиньским

И начался новый этап в каноноломательной карьере лесного брата Андрюшки Мешкова.

Почти в лесу.

6.

Профессор Раахсхаген не любил читать студенческие лекции. Его не умиляло младое и незнакомое племя, ибо повторяло оно из поколения в поколение типичные для всех времен шаблонные ляпсусы, промахи и элементарную бестолковость, щедро сдобренную юношеским невежеством. Но университетские обязанности никто не отменял, также эту, досадную и нудную.

Впрочем, в этом году был какой-то странный курс. Какие-то, на самом деле, незнакомые.

Или слишком знакомые.

По самому себе. Но не в молодости, а нынешнему.

Они, как и все прочие, задавали вопросы. Однако такие, которые профессор задавал себе сам, и неоднократно. Очень взрослые глаза, неправдоподобно взрослые. Но без взрослой покорности обстоятельствам. То, что они порой выдавали на занятиях, он набирал себе в планшете Samsung Galaxy. Это, с полным на то правом, были цитаты. Причем не из книг, которые за имением интернета никто не читает. Прямо из головы. Иногда они шутили, и профессор Йенс, против собственных правил, искренне хохотал над перлами довольно изысканного юмора прямо на послелекционной пятиминутке вопросов. Этот курс так его заинтриговал, что после почти двадцатилетнего перерыва маститый политэкономист с мировым именем и посекундно расписанным распорядком начал вести у странных студентов семинарские занятия.

И не пожалел. К собственному огромному удивлению, он поймал себя на том, что некоторые услышанные на занятиях слова странных студентов начинали служить стимуляторами и векторами его мыслей. А такой чести удостаивался далеко не каждый из серьезных мыслителей настоящего, и даже прошлого.

Вот и сегодня, во время обсуждения характерных черт постиндустриальной эпохи, белокурая девушка в очках и вязаном свитерке с вышитым полосатым узором в процессе обычного студенческого выступления заявила следующее:

- ...Но какая-то ведь индустрия останется, профессор? На малой фирме автомобили не построишь? Корабли, также космические? Комбайны, трактора, ткани? А раз так, остается инертная рабочая масса, верно? Планктон офисный, бюрократы и прочее стадо, ждущее жалованья. Тупое, лишенное инициативы, надеющееся только на пастуха. И его, этого стада, подавляющее большинство, заметьте. Вот и будут продолжать использовать богатенькие эту самую массу тупую. А активненькие безуспешно её просвещать или с ней воевать. Терпя, как всегда, поражение. Порочный круг, хоть и постиндустриальный.

Расхаживавший по устланному розовой крупной плиткой полу аудитории Йенс Раахсхаген остановился, как вкопанный. И трубно расхохотался.

А вы, часом, не телепатка, нежное создание? Вот прямо с утра это у меня в голове застряло!

Нежное создание загадочно улыбнулось, а Йенс вынул из кармана песочного пиджака в крупную красную клетку синий платок с монограммой YvR, громко высморкался, вытер висячие прокуренные трубкой усы и объявил:

- Вы правы! На сегодня. Поскольку о транспортных средствах, космической технике, сельхозмашинах и тканях будущего вы не имеете зеленого понятия. И о способах их производства. Как и я. И все в этой комнатке, также вне неё. Кто в начале двадцатого века мог предположить, что пластиковой штуковинкой величиной с плитку шоколада когда-то смогут разговаривать с любой точкой земного шарика? Без всяких проводов, из любого места, хоть с улицы! Видя собеседника! Да еще и пользоваться, как гигантской библиотекой? Или кинотеатром? Получать новости, причем в реальном времени? Слушать любую музыку? Да сам этот пластик и во сне не видели. Не говоря о начинке.

Белокурая поправила очки на носике и пожала плечиками.

А что дал этот пластик с начинкой, профессор Раахсхаген? Мы стали счастливее? Уменьшилась пропорция тупого стада, не так мычит в хлеву перед корытом?

Пряча платок с монограммой в карман пиджака, Йенс задвигал вислыми усами фламандского гёза.

В сфере счастья политэкономия ровно ничего не смыслит, душа моя. А вот пропорция, да, уменьшилась. И весьма, если поравнять даже с концом прошлого века. Думаете, вы одна такая, единственная и неповторимая? Даже в этой комнатушке плюнуть некуда от неповторимых. Ну ладно, тут универ. Но теперь вы увидите порядочное число не желающих мычать у корыта даже в славных рядах разносчиков пиццы и уличных продавцов голландской селедки харринг. И дело даже не в пластике с начинкой. Час настал, братцы и сестрицы. Родилось и подрастает что-то вроде вас. Во всех слоях, кроме самого "сливочного", а по правде, самого дерьмового. Так и булькает бешено этот "сливочный", радуя ароматами. Но деньгами подменять товар все труднее, понимаете ли. Товар-то технологичный пошел. Попробуйте-ка, наштампуйте что-то нанотехнологичное копытцами рабочей массы. А когда пропорция такого товара перевалит за половинку мирового валового продукта - суши весла, рабочая масса, наперегонки бег ползком под простынями на кладбище. Впрочем, богатенькие перегонят. Как всегда.

Потянул указательный палец вверх худенький хлопчик с вихрастой темненькой головой и белыми наушниками Apple Earphone на тонкой шее.

Прошу, юное дарование.

На любезное приглашение профессора вихрастый отозвался:

Спасибо, профессор. Вы полагаете, что селедочное филе или пирожки с луком будут также изготовлять и продавать гении технологий? Вот прямо так и поменяется лицо мира? Неужели?

Из фламандских усов профессора выглянула самая хитрая из его улыбок. Полная кисть руки мотнулась в сторону окна. Блеснул серебром перстень с круглой ажурной печаткой.

Здесь, напротив, мини-булочная и её милейшая хозяйка Лотта. Там вы все охотно лакомитесь свеженькими крендельками и плюшечками с корицей. Не поленитесь-ка, спросите Лотту, нужна ли гениальность, чтобы вы, вечно голодненькие детки, не поволоклись в другую мини-булочную, там, за воротами, на параллельной улице, тоже недалеко. Не поверите: нужна. Правда, это не гениальность моего любимого Брейгеля или не менее любимого Перселла. Гений многолик, будущие коллеги. А плюшечки с корицей? Про технологии пищевой промышленности ничего не слышали? Без коих никуда даже в крошечной булочной? Вас и прочих покупателей ведь немало, самый удачный кулинарный рецепт надо воплощать большими тиражами, и это без потери качества. Разве не технология? То-то же.

Юное дарование потянулось вперед тонкой шейкой.

А глобализация? Профессор, разве вы не видите? Транснациональные корпорации, монстры, буквально пожирают, глотают средние и мелкие фирмы. Скоро ничего не будет, кроме этих гигантских жаб, а крендельки придется покупать в супермаркете, который будем объезжать в джипах, как на сафари.

Йенс не мог вещать на студенческом семинаре о том, как отборные спецы-волкодавы во многих областях, включая лично знакомых ему из родной серебряной ложи, день и ночь грызут и душат осточертевший за неполные три века дом Ротшильдов. Поэтому заявил:

- Так и планировалась чертова глобализация, да, дружок. Но планы весьма бесцеремонно корректируются. Уж поверьте.

Непонятно было, явилось ли всеобщее молчание знаком согласия и веры.

А, кстати! Почему же никому здесь не жалко вымирающей, хоть и в перспективе, рабочей массы? Где же ваше милосердие? Или вам сия масса видится вечной, как Вселенная?

На профессорский вопрос милосердия отозвалась толстушка в черно-лиловой кенгурухе.

 А кого это я должна жалеть, профессор? И кто, вообще, кому что должен? Такое бычьё и на бифштекс не годится. Если все так будет, как вы говорите, - так пусть поднимают задницы, ищут себе ниши, переучиваются, выкручиваются, меняют приоритеты, создают условия, шевелятся. А если зады такие тяжелые, ну, извините. Коптите небо на пособие, пока коптится. Или, может, например, мой отец должен адаптировать это ленивое стадо? А с какой такой великой радости? Они с двумя партнерами делают ветряки для Бельгии и не только, энергия везде нужна, а все трое с университетским образованием, у папы докторская степень. Вкалывают до позднего вечера, выходной один, у каждого свой. Маме забота о трудоустройстве черт знает кого тоже ни к чему в её дизайнерском бюро. Вчетвером прекрасно справляются, и немало в свое время заплатили за обучение в школе дизайна в Авиньоне. И я сама после занятий и лекций не прохлаждаюсь, работаю уборщицей на маму, мою три большие комнаты и холл с двумя туалетами. Каждый день. А старший брат работает на отца, развозит и помогает устанавливать ветряки по всей стране, а на фирму доставляет комплектующие. Что заработали, то и едим. Милосердие тоже надо заслужить, кстати. Мне, знаете ли, способных и беззащитных жалко, кому работать хочется, но не можется. А сейчас и в церкви не подают. Тем более, что туда я не хожу. Нет времени на рассказы о смирении и евангельской бедности святых отцов, вышивающих на Mercedes'ax класса SL и внедорожниках.

Под смех присутствующих часы на стене показали конец семинара.

До новых встреч, дамы и господа!

Прощальная реплика Йенса вызвала шум кресел из-под поднимающихся, затекших за время семинара задов. Дамы и господа гурьбой высыпали из аудитории.

...До свидания, МЭТР ВАН РААХСХАГЕН!..

Йенс закашлялся и поднял голову от портфеля вишневой кожи, в который укладывал планшет. Фраза исходила от выходящей в двустворчатую дверь белокурой, единственной и неповторимой в очочках. О приставке "ван" к фамилии профессора знали все пользователи Википедии. Но именно с непривычного "мэтра ван Раахсхагена" начиналось недавно полученное по электронной почте письмо. Неведомая девица признавалась в любви и просила о встрече. Это страшно развеселило Йенса, которого и в цветущих летах никак нельзя было причислить к секс-символам и героям-любовникам. Теперь же на грузную рыхлую статуру с изрядным брюшком, сильно поредевшие космы на голове и висящие щеки могла польститься только безнадежная извращенка. Есть, конечно, возбуждающиеся на незаурядный ум и обширные знания, но не до такой же степени.

Маловата она для постели, подумал профессор и вдовец Йенс Раахсхаген.

А вот для серебряного брелочка...

7.

К моменту их встречи дела в двух её магазинах шли из рук вон плохо. Причем, в силу вещей, абсолютно от нее не зависящих.

Правительство вполне намеренно разваливало экономику, обрушивало курс национальной валюты, разворовывало транши иностранной помощи, дико поднимало цены и тарифы решительно на все, лишало людей возможности зарабатывать, покупать и продавать. И попросту жить. Мелкие и средние предприятия сжирали монстры местных монополий в интересах транснациональных мегамонстров. Все это укладывалось в обычные людоедские планы дома Ротшильдов, вырастить из нескольких мегамонстров то, что на языке профанов называется "мировым правительством".

Люди молниеносно нищали, искали заработок и счастье за границей. Её добротную и красивую обувь покупали жалкие единицы. Ситуацию усиливала и повсеместная страсть большинства к якобы дешевой обуви из китайской клеенки, которая рвалась через месяц-два и вынуждала заменять себя на новую, тратя в три-четыре раза большие суммы, чем при покупке одной добротной пары.

Все это заставляло её думать о каком-то новом заработке. Ехать за границу мыть полы и собирать ягоды она не хотела. К тому же, надо было ухаживать за очень старой и очень больной мамой.

Он занимался бизнесом только эпизодически, как "крышей" при своей прошлой военной профессии. Медицина давала заработок, но довольно скромный. Рвать деньги с больных под угрозой неоказания помощи он не хотел. Не потому, что особо любил больных и людей вообще. Просто это противоречило их с ней общему происхождению, отмеченному  четырьмя гербами, тремя его и одним её.

Вообще-то один её герб стоил его трех, за счет как минимум семисотлетней древности и богатейшей истории. Соединившись, они со своими гербами дали необыкновенное сочетание, выразившееся весьма крупными изменениями в их общей жизни.

Их четкой и главной общей мечтой стал дом с камином. Она себе уже построила двухэтажный дом, правда, без камина. Но скоро должна была выйти замуж малая. Значит, нужен был еще один дом. Который не построить без средств.

Поступившее на его майл предложение было заманчивым, но имело один существенный недостаток. Какие бы хорошо знакомые и приличные люди его не сделали, это был, в конечном счете, наем на работу, пусть не совсем обычный. Зависимость, даже при самой благой идее. В сложившейся ситуации, вроде бы, выбирать не приходилось. На фоне страшного упадка собственного бизнеса и угрозы скорого и полного коллапса экономики в стране она подумывала даже, вопреки огромному нежеланию, выехать на сезонные работы за границу, чтобы хоть как-то закрыть долги банку в долларах. Однако они решили понемногу закладывать что-то параллельное, свое, вместо торговли обувью, валящейся в пропасть финансового и экономического хаоса в стране. Оба не были любителями командных игр. Даже в сложившихся условиях, которые можно было с полным правом назвать катастрофическими.

Как всегда, она формулировала идеи, а он их осуществлял. Переводил тексты, рассылал майлы, искал зацепки с возможными партнерами. И просто думал.

Пока безуспешно, но они не успокаивались.

Гений многолик, а упорство иногда сродни гениальности.

Главное же было в другом.

Они были всем друг для друга.

Перед этим, в конце концов, отступают даже самые фатальные обстоятельства.
И пасует сам рок.

8.

Ноутбук отставлен в сторону. Сейчас он не нужен.

На столе под мягким светом солнца из эркерного окна расстелен обычный ватманский лист. По нему скользит грифель автоматического карандаша Koh-i-Nor в быстрой руке, которая служит продолжением мыслеобраза.

Тоненькие, как волоски, черненькие линии высыпаются с кончика грифеля на белое бумажное поле. Собираются в пучки, в размазанный серенький фон, в светотени, сливаются, складывают контур прямоугольной классической арки. На шлицах арки возникают туманные силуэты. Два рыцарских шлема, увенчанные коронами. Всадник на вздыбленном коне, с крестом на щите. Уланы в квадратных головных уборах наполеоновских времен, их кони, как бы выходящие из бесконечности пространства за шлицей. Сама прямоугольная ребристая шлица обрастает лепными растениями, деревцами, потоками винограда, вьющимся плющом.

Прямо на середину перекладины арки, под массивным пилоном, из взмахов грифеля садится гордая красивая птица с загнутым клювом и зорким глазом, высматривающим добычу внизу. Карандаш одевает птицу в рельефный перьевой убор, который делает её с каждым движением руки создателя все более и более похожей на ястреба.

Нижнюю треть пространства внутри арки заполняет некая тень, формирующуюся в ажурную решетку из перевитых ветвей плакучей ивы.

- Что это, Андрис?..

Дзинтарс Озолс давно и завороженно наблюдает за неведомой аркой, выходящей из белого ватманского "ничего". Творец оборачивается. Он не заметил за спиной невольного, а потом и намеренного зрителя.

 - Да так, Дзинтарс... Ничего такого. В голову взбрело...

Дзинтарс сам был мастером и творцом. Поэтому не поверил Андрису.

- Это ведь камин? Да? Неожиданно для тебя. Классика... Но очень непривычная...

Андрис, а проще говоря, Андрей Мешков, известный среди приятелей, как Андрюшка или просто Мешок, сделал еще несколько коротких движений грифелем. Да, это камин.

Ты задумал интерьер?

На слова Дзинтарса Андрис Мешок прикрыл серые глаза над широкими скулами потомственного волгаря с рижской улицы.

Ничего я не задумал, Дзинтарс. Мне сегодня это приснилось. Приснился этот камин. Ну... да, интерьер тоже. Очень странный интерьер.

Дзинтарс погладил седую подстриженную бородку и еще раз внимательно посмотрел на ватманский лист. В самом деле, странно. Вроде бы классика, но с явными примесями стилей, которые он, энциклопедический знаток архитектуры разных времен и народов, затруднился бы теперь точно определить. И не эклектика, откуда там тяжеловесный пилон, нависший над аркой камина. Строгие, рубчатые по краям шлицы с барельефами, классицизм, а завитки по углам чистый модерн. Птица эта ястребиная, вообще, ни к селу, ни к городу, - казалось бы. А ей ведь тут самое место, центральный элемент композиции. Да, любопытно...

- ...Советую тебе зафиксировать этот интерьер в карандаше, Андрис. Пока не забыл. Хм... Это не должно пропасть втуне. Похоже, кто-то хочет иметь такой интерьер и этот камин. Просто мы пока не знаем, кто...

Откуда было знать Дзинтарсу Озолсу, доктору архитектуры, руководителю рижской мастерской, известной своими футуристическими выбрыками, что точно такой же камин приснился сегодня ночью не только его младшему товарищу и коллеге, магистру архитектуры Андрису, а проще Андрею Мешкову. 

Этот камин увидел во сне еще кое-кто.

Аж двое, причём одновременно.

Он и она.

9.

Пан Твардовский проснулся от истошного кукареканья петуха.

Петух спал стоя около него на дне кратера, сам пан улегся по-походному на расстеленном контуше немногим более получаса назад по лунному времени. Теперь же огромный магический петух хлопал крыльями так, что летели золотые перья, и кукарекал, как никогда.

Пан Ян посмотрел на лунное небо. Планеты Земля с родным Краковом не наблюдалось. Вокруг был все тот же безжизненный лунный пейзаж в приглушенном космическом свете.

Йолоп! Что ты разорался?! Спи, мозги твои куриные!

Укоризны создателя и хозяина на петуха не действовали. Хлопанье крыльев перекрывало кукарекающие вопли, рвавшиеся из золотой глотки. Пан Твардовский взял было в руку снятый перед сном красный сафьяновый чобот еще краковской работы, чтоб запустить им в смутьяна. Но взгляд его упал на краешек кратера.

А холера, снова эти придурки прилетели, подумал пан Ян. Ибо на краю кратера стояла какая-то белая фигура. Опять кратер поглубже изволь подыскивать...

...Ничего тебе искать не надо... Вот, Адам пробовал от Бога прятаться, а что вышло...

Краковский в прошлом, а ныне лунный шляхтич поднялся с расстеленного контуша и в изумлении уставился на фигуру, изрекшую сие на чистом польском. Она была не в белом скафандре, как некогда придурки. Белыми были диковинные одежды, напоминавшие служебные одеяния-шаты ксендза. Нет, даже бискупа. Но даже на самом кардинале - примасе в Гнезне не видел Ян Твардовский таких белоснежных одежд, а Римские Папы на Луну редко заглядывают. Поэтому Мастер Ян дерзко спросил:

Это ты, что ли, Бог?

Фигура покачала головой, красивой с длинными белыми волосами.

Совсем ты тут одичал, пан Твардовский. Ну, какой я Бог. Только ангел. Правда, не последний в нашем воинстве...

Польский Фауст ехидно улыбнулся.

Серафим, поди?

Петух, между тем, перестал горланить и начал с видимым интересом прислушиваться к завязавшемуся диалогу. Родной язык своего Мастера он прекрасно понимал, несмотря на упорное нежелание на нем говорить.

Ты не ошибся. Оказывается, и в ангельских иерархиях разбираешься.

Пан Твардовский заносчиво вскинул голову.

А почему это я не должен в них разбираться, пан ангел серафим?!

Пан ангел вполне резонно ответил:

Наверное, потому, что ты обычно прибегаешь к помощи чертей.

Шляхетский гонор пана Твардовского попросту кипел.

Прибегаю! Представь себе! А к чьей же еще помощи мне прибегать? Бога? А посмотри-ка, ясновельможный пан серафим! Сколько народу просит Бога о помощи? Взывает! Молит! И что вымолили? кошмар! Полный хаос! Спокон веков! А теперь и вовсе черт знает что!

Забыв о неуместности поминания черта в присутствии посланника Бога, да еще и в немалом чине, пан Ян ткнул рукой в манжете голландского кружева в ту сторону, в которой обычно наблюдал планету Земля.

- Ты считаешь, что в этом виноват Бог?

Пан ангел вопрошал по-ангельски кротко. Но премудрый шляхтич прекрасно знал, какая неуемная сила прячется за этой кротостью и безмятежностью. И возмущенно воскликнул:

Да как я могу! Как посмею! Черт виноват! Ведь он же на Земле командует? Вот так они там его и называют: князь мира сего. С чьего позволения, а? А людишки Бога не слушаются, у черта в кармане! Вот паршивцы! Черт командует, а Бога просят, молят, взывают. Так божьей свободой распоряжаются. Но князь-то кто? Ясна холера! Ну, так что, и кинет в кои-то веки Бог им с королевского стола, пару косточек. А тогда уж, о! нет пределов благодарностям! Во всех костелах дым коромыслом из ксендзовских кадил! Мне с Луны хорошо видно! Тоже черт помогает!

 Лик пана серафима осветился улыбкой.

- Однажды тебе и Матка Боска помогла. Помнишь, когда твой приятель черт тебя в ад по воздуху тащил? Кому ты помолился? Деве Марии. Вот и приземлился на Луне, а не на адской сковородке. А почему же не черту молился? Потому, что ссора у вас вышла? Или так уж плохо у него с милосердием?

Пан Ян возмущенно затопал ногами по лунной почве дна кратера. Кратер был неглубокий, ему не было нужды вылезать из него. Пусть сам ангел потрудится, не с простым человеком разговаривает, а с природным шляхтичем, хоть и лунным. Да еще и ученым.

Врешь, пан ясновельможный! Разве серафиму к лицу?! Я Матку Боску люблю! И всегда любил! Она добрее Вас всех там! Она-то знает, что и магию я на добро людям изучал! Лечил, спасал, давал пропитание. Королю показал его любимую Радзивилловну на том свете. Да, в магическом зеркале, не божье дело. А что Его, Бога, просить? Вон там, на Земле, ксендз в каплице говорит: у Бога ДРУГАЯ справедливость, не такая, как у нас. А справедливость ОДНА!! И никакой другой нет!

Ангел серафим, а точнее, архангел, согласно кивнул светящейся в космическом полумраке головой.

Одна. И никакой другой. И магия та дьявольская тебе нужна была для справедливости. Как ты её понимал, одну-единственную. Богат ты был, пан Твардовский. Сказочно богат. А с деньгами легко расставался. Голодного кормил, страдающего лечил. Бездомному кров давал, замерзшего отогревал, одевал. И словом утешал. Без всякой магии. Потому и любили тебя. Все, короли и нищие. До сих пор, вот, про тебя рассказывают, даже детям. Сказка про тебя одна из самых любимых в твоей Отчизне. Да и не только там...

Архангел поднял светлую голову не хуже самого родовитого шляхтича.

...Пан Ян Твардовский! Не зря любишь нашу Гетманку Пренайсвятейшую. И Она тебя  любит. Хочешь домой, в Речь Посполитую?

ХОЧУ!!!!

Воплю пана Яна вторило истошное кудахтанье петуха. Из глаз обоих потоком хлынули слезы. У петуха, правда, золотые.

Быть по сему. Сегодня же. Только...

Слезы польского Фауста мгновенно высохли. Глаза стали размером и округлостью с петушиные. Архангел же невозмутимо продолжал.

Петух твой, пан Ян. Сейчас там другие времена. Не надо их смущать.

Усы Мастера Твардовского встопорщились, как у кота.

Что?! Тут его оставить?! Чего захотели! Тогда и я остаюсь! Я его создал! Он был мне верным товарищем! Хоть и петух! А я шляхтич польский, а не куриный иуда! Чтоб пан знал, ясновельможный архангел!

Смех архангела тихо зазвенел в вакууме лунной атмосферы.

- Нет. Никто тебе такого безобразия не предлагает. Просто... ну, неужели уменьшить его немножко ты уже не в состоянии? И чтобы не золотой он был у тебя, а, скажем... серебряный?

Пан Твардовский хмыкнул.

Ну, так бы сразу и сказал. А то "смущать", понимаете ли...

Внезапно его осенило.

Э, пан архангел? А не Михал ли ты?..

Пан архангел подтвердил.

От сотворения мира.

Ян Твардовский, Фауст польский, не переставал быть собой даже в обличии таких обстоятельств и персон.

А где твой меч? Какой же Михал Ангел без меча?

Улыбка Михала Ангела, архистратига ангельских воинств Пана Бога, победителя и погромщика сатаны, осветила не только лунные окрестности.

Эх, пан Ян... Вроде не литовский ты шляхтич, природный краковский. А недоверок ведь. 

Пан Твардовский зажмурился, а петух суматошно заклохтал. Белая гигантская молния, узкая на фоне космической бесконечности, внезапно перечеркнувшая и располосовавшая черное лунное небо, ярилась бешеным сиянием, способным повергнуть в панику и бегство на край Вселенной любые вражеские сонмы. Фантастических размеров молния имела что-то вроде рукоятки, легшей во вроде бы тонкую ручку Михала Ангела. Он сделал еле заметное движение ею. Пану Яну показалось, что небо рассыпалось на куски. Он потерял дар речи.

Михал Ангел с улыбкой разжал тонкую ручку. Молния исчезла.

- Ну вот, мы и поладили. Нет худа без добра, расскажешь дома. Скоро мой меч там покажется, пан Ян. Время настало, знаешь ли.

Ян Твардовский глухо проговорил:

Поэтому меня возвращают?

Ответ архангела не оставлял сомнений.

Да. Ты ведь понимаешь, что ТАМ потеряешь бессмертие? И никакая магия не поможет?

Природный краковяк вытер глаза голландским кружевным рукавом сорочки, за которую пятьсот лет назад его волок в ад черт.

Там Отчизна, Михал Ангел. Твоя Отчизна Рай. А моя Краков. Мне в твоей Отчизне не бывать, зато умру в своей.

Загадочная улыбка архистратига была ему ответом.

10.

Мицкевич, я читаю часто
твои мятежные стихи.
Не в книге, нет. Её участье
не больше, чем мои грехи.

Слова их в непонятной башне
на берегу того ручья,
где утонул удел вчерашний,
и на базаре, где ничья

рука не начертала углем
два треугольника косых,
и камень мостовых угрюмых
не помнит трепет ног босых.

Была ли башня со стеною, -
не помню то, да и зачем...
...Но буквы дерева, как Ноя,
меня впустили в свой ковчег,

и я плыву в нем... Но сегодня
в чужую гавань он вошел.
На камнях, крашеных, как сводня,
покоится кабацкий стол.

Кругом снуют слепые люди -
не дай мне Езус стать таким!
И север злобный память студит,
кадят харчевни смрадный дым...

Я удален от шпилей детства.
И травит сабельный порез
звучащий в лавке по соседству
наперсник битвы - Полонез.

11.

Шторм бушевал почти сутки. Не менее восьми баллов. Но в конце ночи внезапно воцарился штиль.

Атлантика.

Сэр Малкольм и сэр Дуглас сидели в шезлонгах на юте яхты Lion в предрассветной мгле. Их лица выглядели довольно потрепанно, бледные, небритые, мешки под глазами дополняли синие круги. Но в глазах торжество победы над не знающей жалости морской стихией. 

Знаешь, сэр Малкольм? Не хотел бы я умереть на берегу, в своей спальне или за больничной ширмой. Вот здесь бы в самый раз.

Сэр Малкольм усмехнулся.

Скажи, когда будешь помирать, сэр Дункан. Возьму тебя на борт. Если сам к тому времени ласты не склею.

Друзья засмеялись, хихикающим дискантом и хохочущим баритоном.

Из кромешной атлантической тьмы начала медленно вылезать линия горизонта. Её подсвечивала снизу светло-розовая полоска, остренькая по краям. Полоска ширилась огромным веретеном и внезапно увенчалась ярким пятнистым полукругом. Полукруг вырос в ярко-розовый шар, указавший сизую, рябую, бескрайнюю океанскую гладь и лиловое небо с тяжелыми облаками прошедшей грозы. Палуба и надстройки яхты тоже стали розовыми.

Восстающий из глубин океана гигантский шар выглядел, несмотря на пятна, дочиста умытым яростными штормовыми валами прошедшей ночи, которые в свое время перевернули не один океанский корабль. Но яхта Lion не стала их добычей благодаря морскому мастерству капитана Николсона, четырех матросов и обоих условных пассажиров. Величественное зрелище возрождающегося светила стало им всем достойной наградой за стойкость и мужество.

"...только что там зима - ведь проклюнулось лето.
И, навеки прощаясь со старой тоской,
скорлупу разбивает старуха планета,
молодая выходит из пены морской".

Оба лорда не могли знать этих строк, выбивавшихся из вполне верноподданнического стихотворения. Когда-то написал его, отнюдь не по-английски, прошедший ад Второй мировой бывший хулиган с московской Благуши Мишка, завершивший свой земной путь как поэт Михаил Анчаров.

А если бы знали, может, и вспомнили бы сейчас.

Кто знает.

12.

Ночь застала их на балконе-террасе. Уже тепло, наброшенных махровых халатов достаточно.

Хутор со своими пьяницами и скандалистами, слава Богу, спал после шумной встречи предстоящих выходных. Поэтому ничто не нарушало возню живности на болотце, перекрываемую начавшимся жабьим концертом.

А главное, панораму ночного неба.

Полный набор полной луны и парада всех созвездий. Она рассказывала ему про эти созвездия, а он слушал её шепот, растворяющий тихие звуки болотца и нежащейся в небесном свете проточной речушки. Следил за её нежной ручкой, показывавшей ему богатства, надежно укрытые от земной алчности в прозрачном сейфе миллионов световых лет.

Глядя на созвездие Девы, они заметили падающую серебристую звезду. Потом услышали орущий откуда-то издали голос. Наверное, проснулся кто-то из хуторских пьяниц, досадливо подумалось.

- ...Йолоп! Растяпа! Ты что, дорогу забыл?! Вот он, вот, Марьяцкий костел!! Что золотой ты, что серебряный, дурень дурнем! По какую холеру он несет меня на мыс Горн?! Матка Боска! Ты слышишь?!
 
Слышу, Янек, сынок Мой строптивый. Не ругайся, ты почти дома...

Они переглянулись. Оба голоса, сварливый мужской и нежнейший девичий, не могли принадлежать никому из хуторских. А диалог был слишком красноречив. Поэтому они просто пошли в постель.

Заснули почти под утро. И сразу же после погружения в сон она увидела странный интерьер с пылающим камином. Под пилоном на середине перекладины каминной шлицы гордо восседал ястреб. А на искусно выкованной чугунной решетке в виде переплетенных ветвей плакучей ивы висела её правая рукавичка. Вязаная и вышитая.

Проснулась она днем. Он еще спал. Накинула халатик и прокралась к сушилке.

На ней висели обе рукавички, которые она вчера постирала вручную перед упаковкой в шкаф, до следующей зимы. Левая была сырая.

А правая абсолютно сухая и теплая на ощупь, как будто её только что сушили на чем-то горячем.

Она улыбнулась и пошла на зов кота Антося. Коту вторила кошка Марыся, давний друг которой еще был в плену Морфея.

Может быть, они тоже что-то знали.


27.04.2015