Би-жутерия свободы 31

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 31
 
Моё посещение доктора совпало с периодом, когда дипломированные врачи Брюквина, тешившиеся финансовой смекалкой подмышками и рекламировавшие перекись водорода для просветления повального слабоумия, пачками добровольно сдавались на милость правосудия, не подозревая, что у них конфискуют всё вплоть до семейных фотографий в неструганных рамках. Не потому ли в моду стали входить любовные треуголки времён Бонапарта? Вот оно, тлетворное вливание искушающего нас Запада, где из  стройного соседа по писсуару бьёт фонтан, искрене поющий по-английски! Вот она, наша вожделенная Гомерика – оранжерея искусно поддерживаемых свобод на манер рейтуз на подтяжках! Законы в ней никогда не похудеют, если в них вносят поправки.
– Приятно слышать, что я не подрывник признанных за ненавистным кордоном надуманных авторитетов и не старый китаец с менталитетом сапожной щётки из страны, где прибавление в семействе автоматически влечёт за собой понижение в зарплате, а знакомство с женщинами, с которыми он проявлял себя вольнодумцем, часто ограничивается их мимолётной дегустацией, – обрадовался я, не сообщив, что испытываю томление где-то там в теплице надежды, соблюдая обезжиренную диету в паху, и поэтому больше не умасливаю разбитных девчонок, с которыми любая новость это моя старость с неполным собранием моих сочинений о них.
Но доктор, обладавший буравящим зрением беркута и известный в определённых правосудием кругах под кличкой Хулио Сползатти, видел пациентов насквозь. Недаром женщины любили его за валютные операции на спине. Он интерпретировал моё  сносное отношение к экзальтированной личности по-своему эгоистично. Его охватило огненное чувство подбитого танка, безгранатно откинувшего ползучие зелёные гусеницы с дрожащими антенками на фронтоне, а ведь ему пророчили карьеру отоларинголога, потому что он лучше других расчищал завалы серы в ушах, а для стечения обстоятельств использовал специальный подсов.
– Вот видите, для этой цели стоит купить фирменные часы, хронометрирующие минуты славы, – отметил Пепелюкин – и организатор товарищества «Без чувства локтя ни в какую, а в избранную – никуда». – Вы насладитесь редкими мгновениями, поскольку чирканье спичек ассоциируется с чириканьем воробьёв. На съезде орнитологов района глухонемых «Заречье» вас непременно примут за важную птицу, а это не менее важно, чем домашние задания для бездомного ребёнка, выстраивающего стройные теории, а затем взламывающего их, вследствие чего неизвестно откуда выуживающего, что коннотация – разновидность ипподрома.
– Что вы, я ни на йоту не сомневаюсь, что везучие люди живут на Везувии в спасательном кругу знакомых! Моё отношение к вам как к узкому специалисту выше всяких похвал! Не сомневаюсь, что когда-то вам, профессор, дали по тыкве и семечки посыпались. Должен признаться, что иногда мне снятся несобранные палестинские беженцы, осваивающие санный сталинский путь от радиоактивного Челябинска до замороженного Иркутска, – испуганно воскликнул я сдержанным под усы сиплым волосом, боясь, что ледышка моего тупеющего повествования, оттачивающего слово, превратится в воду.
– И на том спасибо, – благодарно кивнул Пепелюкин, чесоточно пошевелив пальцами ног, комфортно заключённых в западногерманских туфлях «Саламандра». – А вы, случаем, не жалуетесь на зрение, ухудшившееся в лучшую сторону? Подозреваю, что ваше титаническое здоровье налегавшего на спиртное, в достаточной степени подорвано аскорбиновой кислотой необоснованных оскорблений. Учитывая моё снисходительное отношение к осыпающимся мотылькам, танцующим вокруг природного огня забаррикадированных промежностей, торжественно обещаю не пользоваться цыганской иглой. Но я то знаю себя немного лучше и поэтому передаю ему бумагу, на которой изложено моё отношение к забору крови и флеботомистам в частности, учитывая, что счастливые поэтами не становятся.

Мой приём не обходится без проблем,
когда с флеботомистом остаюсь визави.
У меня не находят поверхностных вен –
трагедийная сцена с забором крови.

Нападает безвыходная тоска,
если в белом халате подходят ко мне
по-садистски вену на сгибе искать
локтевом, и удавкой насильно давлеть.

Кружит в вальсе больничном моя голова.
С человечеством связи надолго порвав,
я едва различаю приказные слова,
– А теперь засучите повыше рукав!

Непременно предложит поработать рукой,
фамильярно по венам хлопнет шлепком,
чтобы не церемониться долго со мной
заклинанье прошамкает скомканым ртом.

Я почти бездыханный на стуле сижу,
над локтём запитонил прижимистый жгут.
Я, конечно, потом правду-матку скажу,
что кинжалил меня, словно Цезаря Брут.

Мне от дикого зрелища мутнеет в глазах
Сердце-выскочка хочет пуститься бежать,
– слишком тонкие вены, я предупреждал,
нестерпимые боли, бабе легче рожать.

Про себя обзываю его полецом –
колет гибкой иголкой пятнадцатый раз.
Вызывает фобию человек со шприцом,
лучше б в Африке лёг под меня дикобраз.

Это ж кровопролитие – губы в кровь искусал,
как зовут меня – в обмороке позабыл,
чуть поглубже вздохнул и в приёмной упал.
Он забрал образец – кровь из нижней губы.

Чувствую, будто в качке на борту корабля,
с синяками исколотый лежу на полу,
как король в рокировке хожу под себя,
побывав с полчаса в нестерпимом аду

И затем сутки я пребываю во тьме,
кучу всяких претензий предъявляя родителям,
чтоб при жизни наследство отписали бы мне.
Странно... а комарам отношусь снисходительно.

– Вы меня безмерно обяжете, доктор, если будете поосторожней, нахлынувшие чувства грозят затопить вас до пояса. Так что лишний раз не доказывайте, что я ходячее пособие, подтверждающее учение Чарльза Дарвина о происхождении человека от обезьяньей породы, ведь не все же мы змеи, сбрасывающие кожу, чтобы не ходить в одном и том же.
Но должен заметить, что с опаской относя себя к родоначальникам орнаментной поэзии недомогания, я представляюсь в определённых кругах мелиоратором, вязнущим в сметаннике слов на верхней полке в «Парной одиночек». Там, заходясь в приступах бисерного свинства, я занимаю скромное боковое место в театре заезженного фарса и комедии положений, боясь коварных помыслов официантов на сцене. Это у меня наследственное от бабушки по маминой линии, с её не обложенным языком налогов (дабы избежать сальной коллективизации, она записала непослушного соседского поросёнка в ортодоксальные евреи, учитывая, что таких как он питекантропов давно сняли с производства). Когда незабвенной бабуле стукнуло 85 лет, она исключила из диеты «овощ», отказавшись от самоедства, и посоветовала деду найти себе молодую кошёлку куда складывать пятнистые от возраста яйца, обосновывая это тем, что в отделе «Возврат вещей» к ней вернулось присутствие духа. В 1970 году, после того как старушка получила строгий выговор по линии трамвая «А», у неё начисто снесло крышу, и она смачно высморкалась в наволочку, слушая по ночному радио песенку вора в законе «Сядь со мною рядом» (пятым или десятым – не уточнялось). С тех пор изворотливая бабка, страдавшая хроническим запором с полужёсткими креплениями и перенесшая не одну пересадку обивочных тканей на целлюлитных бёдрах, успешно пряталась в Красном уголке пятиугольной комнаты среди ни в чём неповинных бутылок, опустошённых ею без чьей-либо помощи под моросящий за окном нитяной дождь.
Интересно другое, что она и не подозревала, что вышла замуж за универсального диверсанта, пустившего под откос не один состав заоблачной семейной мечты с вагонами, перевозившими прицельные дезодоранты липкому Пол Поту, который имел дурную привычку – взглядом измерять ширину таза своих наложниц. Со всей своей невостребованностью на кухне, оснащённой предметами домашнего обихода, она не без веских оснований считала себя черепичной полукровкой и пыталась пробиться в мемуарной литературе под деревянным псевдонимом расточительной Прищепки «На бельевой верёвке». В них достоверно предсказывалось как ушлый ловкач, пользующийся отхаркивающими средствами в сторону оппонентов, впиндюрит лохам билеты по потолочной цене на бой быков в украинской Раде, руководящей страной и десятый год находящейся в обморочном состоянии, под аккомпанемент Бундовских бандуристов «Нечёсаные лобки».
В этот период их неуравновешенного супружества дед, сползший не без бабкиной помощи с ожесточённого матраса на негнущихся пружинах, был, как никто, счастлив со своей немногословной старухой. Достаточно было считывать сплетни с мониторов её глаз в надежде, что ему скостят супружеский должок (бабка оправдывала его импотенцию за истечением срока древности, ссылаясь на то, что ей часто снились башковитые мужики, скачущие за ней табунами, и индейцы, снимающие скальпы в карамели дружеской беседы в кожевенной мастерской). Но к этому времени старику стала не обходимой помощь с подветренной стороны и его возили в «детский садик» с бесплатной кормёжкой и развлечениями. На обслуживание на дому была выписана хоуматтенда. Вот как он описал её в своём оправдательном завещании родственникам.

Ходит в садике легенда,
подживаю с хоуматтендой.
Да, я на многое горазд,
но не встаю в который раз
даже под аплодисменты.
В прошлом был я виртуоз,
а теперь смешон до слёз,
я ведь далеко не Бендер.

Не дадут соврать мне стены,
хоуматтенды – что гиены.
Когда наступал накал,
не одну их перебрал
ночью и в дневные смены.
Была, мать её ети,
с девяти и до пяти –
делала уколы мимо вены.

Я давно уж не рубаха.
Меряет аттенда сахар,
важное не заприметив –
я лет восемь диабетик
без упрёка и без страха.
Слух разносят не гонцы,
что гожусь ей в праотцы
и хвостом виляю, как собака.

Завелась вульгарная девчонка,
скачет как блоха на тонких.
Не по старикашке Фрейду,
прислана по медикейду,
а мне до фени её гонка.
В жизни без любви и смеха
для меня она помеха
и очередная быта ломка.

Хоть на вид стерьва лихая,
но в постели никакая –
ни поднять, ни повернуть,
судно мне не подоткнуть,
не то что до неё другая.
Буду жалобу писать,
несподручно при ней спать,
и почти всегда бухая.

Эта приходящая девчонка
лыбится во все коронки.
Ей давно за пятьдесят,
провинившаяся вся
не меняет вовремя пелёнки.
Нету с нею удержу,
завтра в офис доложу,
держит меня за... ребёнка.

Вспоминаю незабудку –
экспертно преподносила утку,
требовательная ушла,
когда денег не нашла,
обещанные мною по закрутке.
Нравилась она мне очень,
месяц голову морочил,
плакал без неё я сутки.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #32)