Мистическая Мексика. Паскуалита. Шаман. Орву

      У каждого в жизни случается что-то мистическое. У каждого. Проявлений непонятных вещей, происходящих с нами, очень много, будь то неожиданный звук в пустой квартире; сон, в котором было показано, где лежат утерянные ключи, или мелкое событие, отклонившее беду. Мистицизм скрыт в сбывшемся гадании, в повторяющемся сне, исчезнувшей и вновь появившейся вещи, и многом другом, на что обычно не обращается внимания, — где махнув рукой, человек говорит: «Показалось, приснилось».
      В мире много вполне очевидных проявлений загадочного и необъяснимого, которое тоже, самым странным образом, отвергается большинством по принципу «ах, не морочьте мне голову». Если случается что-то абсолютно-грандиозно-загадочное, как контакт с марсианином или духом любимой бабушки, то лучше об этом никому не говорить, так как всё равно никто не поверит. Через некоторое время событие забывается, и человек сам начинает сомневаться, а было ли оно.

      В моей жизни случилась целая череда событий, казалось бы, разрозненных, но впоследствии складывающихся в общую картинку, впрочем, с вопросительным знаком в конце.
      Некоторое время назад, после многолетнего перерыва, в Германии проходил симпозиум для интересующихся хрустальными черепами. Есть некая группа энтузиастов, время от времени собирающая все известные на сегодняшний день артефакты в одну коллекцию, и показывающая её по всему свету. Пропаганда действием, так сказать, так как в средствах массовой информации сведений о них не приводится, как и о «кругах на полях», или космических объектах на орбите Земли, видимых обычному человеческому глазу. Разумеется, глазу заинтересованному, а не равнодушному.
      Рисунки на полях, как и хрустальные черепа — вещи очевидно-загадочные, неоспоримо-необъяснимые, как и кое что другое, реально существующее. Официальная наука без лишних объяснений ставит на всём этом штамп «бред», ну а большинство из нас отмахивается — чувак, не крути мозги.

      Когда держишь хрустальный череп в своих руках, то поневоле пропитываешься духом тайны, и если история имеет продолжение, тогда и приходит твёрдая убеждённость в существовании «того, не знаю чего».
      Моя история началась с знакомства с интересной мексиканкой. В один из выходных, в субботу, я позволил себе паузу для ублажения души, — сидел в центре Дармштадта, в уличном кафе, потягивая вкуснейшее какао и наблюдая за прохожими. Картинка пёстрая, объёмная, постоянно меняющаяся, дающая мыслям иллюзию некоторой полезной занятости, типа: этой тётеньке я бы посоветовал сменить прическу, а к этим ножкам явно подошли бы мои руки: дед, кажется, заблудился, или: как красива та юная влюблённая пара, держащаяся за руки.

      Так сидел я, и заметил, как небольшая группа людей из четырёх человек, начала расставлять на улице, почти напротив меня, складной столик, и готовиться к выступлению. Были расчехлены гитара и укулеле, из рюкзаков извлечены несколько книг, компакт-дисков, пёстрые сумки и какие-то яркие верёвочки, пара пан-флейт, другие мелочи, явно предназначенных к продаже. Трое парней, по виду, мексиканцев или колумбийцев, играли и пели, гитара, укулеле, флейта, а женщина лет тридцати пяти держала в руках квадратную рамку, обтянутую то ли сукном, то ли кожей, и ударяла по ней, как в бубен, в такт мелодии. Звук был густой и низкий, и именно он придавал ансамблю некую особенность.
      После пропетого куплета девушка очень поэтично, нараспев, говорила на хорошем немецком содержание его; конечно же, о любви, о парящем орле в небе, о предках, судьбе, о боге. Исполнение было, если не талантливым, то очень хорошим, что касается трёх парней-исполнителей, одетых в национальные одежды. По поводу женщины, одетой в джинсы и тунику, я предположил, что она не является членом их капеллы; несмотря на смуглость лица, имела вполне «европейский» вид, взгляд уверенного человека, без стеснения показывающего себя другим. Была довольно симпатична, не полна, не худа, показывая крепкое тело в ритмичных движениях в такт песням.

      Зрителей не было, кроме тех, кто сидел по соседству со мной за столиками кафе. Жители больших городов избалованы выступлениями разных артистов до той степени, что не обращают на них внимания, проходя просто мимо. Хорошо, если кинут монету хорошего достоинства в раскрытый гитарный футляр, но это случается нечасто. После нескольких песен ансамбль сделал паузу, женщина предложила, обращаясь в нашу сторону и глядя конкретно на меня, посмотреть сувениры. Было неудобно остаться равнодушным: я встал и подошёл.
      Спросил, откуда музыканты: она ответила — приехали из Мексики, из города, где она жила раньше, в надежде на то, что их кто-нибудь заметит. Мое внимание привлекла книга, на обложке которой была фотография хрустального черепа. Полистав её, решил купить, — в ней были собраны фотографии всех известных экземпляров, с описанием мест их находки.
      Женщина сказала цену — тридцать евро, я дал пятьдесят, добавив, что остальное — цена за удовольствие от концерта. Похвалил её хороший немецкий, и вскользь упомянул, что сам был на симпозиуме о хрустальных черепах, держал их все в руках, прикасался к ним в благоговении, и у меня дома есть тоже один, миниатюрный, примерно в пять сантиметров высотой, купленный там же у странного мужчины.
      Лицо её зажглось интересом: она была увлечена тайной черепов так же, как и я. Пригласил её за стол, за котором мы провели потом часа полтора, наверное. Отведя парней в другое место, так как это оказалось «недоходным», она вернулась, и мы познакомились. Звали её Паула: приехала в Германию давно, знает четыре языка, закончила университет, живёт и работает в Франкфурте, в сфере социальной интеграции. Что это значит, вникать не стал — мы говорили о тайнах мира, очень многие из которых находятся в Мексике.
      Проговорив долго и выпив много кофе, Паула в какой-то момент извинилась за невозможность продолжить беседу, как она подчеркнула, сегодня, — тем самым дав мне повод предложить новую встречу, на что она с улыбкой согласилась.

      На неделе я ей позвонил вечером, мы снова поговорили, условившись встретиться в субботу, погулять. Начали прогулку со старинных улочек Заксенхаузена, — где она и жила, и где в пределах города несложно найти место для парковки, — дойдя в разговорах до Майна, на берегу которого есть много мест для спокойной беседы. Я уже вовсю давал Пауле понять, что она мне нравится, и по глазам её было понятно, что это замечается. Форсировать события не хотел, к тому же мне самому нравилась сама фаза общения с интересным человеком. Огонь биологии лишь добавлял фантазии в нахождении всё новых слов и тем.

      Музыканты уехали в Мюнхен, с последней попыткой на зигзаг удачи: помочь им с организацией уличных концертов просил её дядя, сам известный в своём месте музыкант. В Мексике она не была уже много лет, а рассказывая мне о своей родине, вдруг поняла, что соскучилась по родным, особенно, по дедушке, который, вы не поверите, оказался самым настоящим шаманом.
      Та суббота оказалась днём откровений, с которых и начался путь мистических эпизодов, сложившихся в увлекательное приключение. Рассказал Пауле, что однажды, в одной из удавшихся медитаций, я сидел у костра, ощущая его жар и запах, а напротив сидел старик, лицо которого было покрыто глубокими морщинами, курящий трубку и неотрывно на меня смотревший. По интуитивному ощущению он казался мне или колдуном, или шаманом.
      За плечом его, с правой стороны, на камне, сидел чёрный ворон, тоже меня разглядывающий вполне осмысленным взглядом. Старик излучал спокойствие и мудрость. Мы оба молчали. В какой-то момент, затянувшись глубоко, выпустив в воздух облако дыма, он как-будто в него всмотрелся, оглянулся на ворона, а потом, ткнув в меня тонкой частью трубки, сказал: «Орву». На этом внутренний экран погас — я оказался снова в «здесь».

      Паула внимательно слушала мой рассказ, а на последнем слове, на «Орву» вдруг вздрогнула. Я это заметил, спросив: «Что случилось?» — «Нет, нет, ничего. Наверное, показалось. Слово это как-будто уже где-то слышала, но анализируя, понимаю, что оно мне всё-таки незнакомо». Тут я вспомнил ещё одну мистическую историю, сказав, что имя Паула немного перекликаетс с именем Паскуалита.
      Паула снова вздрогнула, причём так, как будто её ударило током. Разглядывая меня как будто в первый раз, сказала, что ощущает нечто, что нас связывает где-то там, на другом уровне восприятия. Паскуалиту она видела своими глазами, несколько раз, погружаясь в её загадку все глубже, но ни с кем на эту тему не говорила. Она родилась и выросла недалеко, в ста километрах от города, где «живёт» Паскуалита.
      Остаток встречи мы говорили только о ней, а расставаясь, она спросила, не побоялся ли бы я поцеловать Паскуалиту в губы? — «Нет, смотри. Я сделал бы это так...» и притянув несопротивляющуюся Паулу к себе, нежно и крепко поцеловал её в приоткрытый ротик, растянув на несколько секунд интимное прикосновение, поняв, что Паула ответила мне обоюдностью.
      Среди недели я писал ей письма на работу, вспоминая сладость губ и спрашивая, где мы встретимся в следущий раз: у меня дома или у неё? Паула пригласила к себе, сказав, что у неё есть для меня новость, которая меня может как обрадовать, так и испугать. Раскрывать интригу не стала, посоветовав дождаться встречи.

      Её маленькая, однокомнатная квартирка оказалась уютным гнездышком. Уже через пять минут мы держали друг друга в руках, ничего не стесняясь. Знакомство наше нашло свое логическое завершение — мы обменивались любовностью, соединив зной Мексики с порывами Ветра, старающегося быть по европейски прохладным. Мы были как два художника, владеющих магией всех оттенков и нюансов, наносимых на картину вечной Страсти. Нас обьединяла страсть и тайна, и что-то, что ещё ждало своего проявления.
      Отдыхая, лежа на моем плече, Паула сказала, что звонила домой. Разговаривала с дедом. Рассказала обо мне. О том, что у меня есть хрустальный черепок, об Орву, о вороне из медитации, о старике, похожего на шамана. Дед был немногословен, сказав, что хочет меня видеть. Похоже, я инкарнация Орву. Кто был Орву, он не сказал, но многозначительно поцокал языком.

      Интрига разгоралась. Мистика начала давить на горловую чакру, что было явным признаком вступления в действие духовного мира. Он звал. Надо было задуматься. С одной стороны увидеть Мексику хотел всегда, — это жило чем-то подспудным внутри, но далеко, образовав конкретность, эти мысли не заходили, а сейчас был повод пуститься, как Индиана Джонс, в авантюру.
      Без знания языка, испанского или английского, я бы на поездку никогда не решился, а вот если вместе с Паулой — над этим можно было подумать. После обсуждения вариантов оказалось, что в начале сентября у нас обоих совпадает время отпуска, и она охотно бы послужила мне гидом и переводчиком. Оставался открытым лишь финансовый вопрос, так как перелёт, прокат машины и проживание в гостиницах грозило быть очень недешёвым. Некоторая сумма свободных денег была, но на всякий случай следовало бы взять с собой побольше, учитывая и то, что со мной будет дама. Впрочем, и до сентября было ещё достаточно времени. Решение поехать в Мексику мы закрепили шутливым заклинанием и глубоким поцелуем, перешедшим в не менее глубокий любовный акт.

      С того момента мы жили совместным ожиданием, встречаясь регулярно и намечая маршрут, где нам стоило бы побывать, так как и Паула видела на родине далеко не всё. В начале августа были заказаны билеты, на Канкун, с дальнейшим перелётом оттуда местной авиалинией на Эль-Пасо, оформлены все страховки, получена консультация в дип.представительстве, и через месяц мы с Паулой поднялись в воздух, навстречу неизведанному. Хрустальный череп, по настоянию её деда, я взял с собой: он должен был его, как он сказал, «открыть».
      Перелёт был долгим, как никогда в жизни, и очень утомительным. Старался всё это время спать, чтобы время быстрее пролетело, и наконец, мы приземлились. Мексика напомнила мне Узбекистан советских лет, причём Узбекистан выиграл бы сравнение аккуратностью и чистотой.
      В Канкуне, большом туристическом узле, всё выглядело более или менее цивильно, а вот путешествуя по стране, по малым городам и посёлкам, где туристы бывают редко и по случаю, общая обветшалость и бедность была очень заметна.
      В Эль-Пасо нас встретил дядя Паулы: примерно два часа мы ехали до её родного городка. Он нас выспрашивал о планах, давал советы, многие из которых пригодились.
      Встреча в родном доме Паулы был радушной. Никто не задавал неудобных вопросов по поводу её спутника, то есть меня: все плакали от радости видеть дочь и племянницу, давно не посещавшую родные пенаты. Был накрыт стол, и были песни, в исполнении дяди, известном в округе музыканте. Деда не было. К нему надо было поехать на следущий день. Меня встреча с ним волновала, конечно.
      Постелили нам в разных комнатах. Я не выспался, выбившись с привычного временного цикла, но сказалась моя привычка водителя — уметь найти согласие с недолгим сном.

      Я буду упускать описания деталей, сконцентрировавшись на основных событиях, так как из череды моментов можно было бы написать толстый том воспоминаний, а памятуя о том, что на сайте Проза.ру наблюдается дефицит читателей, умеющих осилить сколько нибудь длиное повествование, то сокращать буду везде, где только можно.

      Итак, приключения начались с утра следущего дня. Я окунулся в атмосферу недалекого «узбекистанского» прошлого, что щекотало нервы. Прогулка по городку прерывалась возгласами узнавания Паулы; надо было стоять рядом, улыбаться, кивать, говорить «но эспаньол», пока она обнималась и болтала с людьми, ей знакомыми. Купили мне головной убор, чтобы не выделялся, — сомбреро почему-то не захотел, — взяли панаму, которую носили большинство мужчин. Кстати, очень многие были одеты в национальные одежды, иногда стилизованные, иногда реально настоящие, но и обычных джинсов, юбок, брюк хватало тоже. Многие мужчины носили светлую, или белую рубашку.
      Нашли прокат машин: был соблазн взять старый Бьюик, поражавший размером, широтой, комфортом и обилием хромированных частей, настоящий олдтаймер, вызывающий ностальгическое желание хотя бы раз в жизни поездить в историческом авто, но практицизм победил, — мы взяли «маленькое и экономное» — дизельный Пассат. Еду мне Паула тщательно выбирала, избегая национальных, острых блюд. Могу покушать острое, конечно, но не по мексикански. Много пил воды, без частого желания сходить в туалет. Было очень тепло, и площадь кожного покрова тела работала на всю катушку, испаряя влагу.

      Первый шок я испытал при виде деда Паулы. Он выглядел как тот старик, из моего медитативного видения. Было ощущение, что его взгляд, увесистые мысли, как электрические импульсы, вторглись в мою голову и гуляют по ней, шевеля извилины. Буквальным образом я чувствовал непонятные движения в черепной коробке. Мы сдержанно пожали друг другу руки, не отводя взглядов. Вдруг понял, что этого делать ни в коем случае нельзя: как в тюрьме, или на боксерском ринге, где по неписанному закону обстоятельств смотреть полагается только в глаза.
      Долгое время сидел «незадействованным»: дедушка общался с внучкой, изредка осматривая меня, как мне казалось, рентгеновским взглядом. В воздухе висела магия, хотя в комнате ничего «магического» не наблюдалось: дед был одет в обычные брюки, белую рубашку, без перьев в голове, и тем не менее, я был убежден, что этот человек не шарлатан.

      Звали старика затрапезно-распространённо — Карлос. Было у него и другое имя — шаманское, Карильехо Маракаме, но он желал быть названным просто — дон Карлос, или просто Карлос.
      Вскоре начались распросы меня: Паула переводила. Неожиданно я понял, что вспоминаю такие детали, которые давно забылись — они просто всплывали в памяти, и даже из самого далёкого детства. Его интересовало всё, а я рассказывал, рассказывал, и даже глупости, как мне казалось, не имеющие отношения ни к чему. В шесть лет я убегал из детского сада, бродяжничая по городу; в девять лет у меня была странная привязанность лазить по новостройкам. Позже меня тянуло на вокзал, где я сидел и смотрел на сутолоку прибывающих поездов, или слушал гулкую пустоту второго этажа зала ожидания, куда никто не поднимался. Как старался победить страх высоты, забираясь на мачту освещения стадиона, или о страхе при драках, нечастых, и это был не страх быть побитым, а страх побить, покалечить другого, так как меня охватывал в этот момент «псих», делающий меня жестоким.
      Рассказал о всех удавшихся медитациях, почему перестал это делать, почему меня интересуют загадки, как, где, у кого и за сколько купил хрустальный череп. Осмотривая его, Карлос кивал, цокал языком, сказал, что мне повезло — в маленьких экземплярах черепов кроется не меньше мастерства изготовления, чем и в больших, с единственной разницей — объём их «памяти» неизмеримо меньше, и служат они, в основном, для осуществления контактов с миром духа. Для этого надо активировать кристалл и настроить его на обладателя, и если я не буду против, он может этим вечером провести ритуал сонастройки. Конечно, я хотел.

      Мы вышли во двор, где в дальней его части, в углу, была круглая, открытая беседка под большой, камышовой крышей. Посередине её, на каменном постаменте, стояла железная чаша, похожая на плоский котел — вок. Карлос указал, куда нам сесть, принес пучок сухой травы, разжёг её в чаше, придавив сверху плоским камнем; достал трубку, раскурил её, набив предварительно табаком, причём запах, как оказалось позже, бы вовсе не табачным, или, с совсем лёгким нюансом табака. Дымом марихуаны это тоже не было, так как мне хорошо знаком запах горящей анаши. Черепок я должен был взять в сложенные вместе ладони. Карлос, сделав несколько затяжек, начал что-то говорить, нараспев. Паула прижала палец к губам, предупреждая, чтобы я сидел спокойно. Тон слов то нарастал, то становился тише: я ничего не понимал, разумеется, но мне показалось, он сказал несколько раз «винтакоша», что указывало на меня.
      Минут через десять старик был в трансе. Закрытые глаза и легкие покачивания указывали на это: потом он затих, как бы вслушиваясь. Прошло ещё несколько минут. Вскоре легкая конвульсия сотрясла его тело, глаза открылись, и он внимательно стал разглядывать густой дым от сгоревшей к тому времени травы. Совсем как тот старик в моей медитации. Я ещё подумал, если он сейчат тыкнет в меня трубкой и скажет «Орву», я лопну или от разрыва нервов, или же от смеха.
      Карлос на самом деле протянул руку, держащую трубку, мундштуком вперёд, нарисовал им в дыме какой-то знак, или узор, но тыкать в меня не стал, возможно, угадав мои мысли. Слово «Орву» он тем не менее, произнес.

      Собственно, ради этого я и затеял всю авантюру путешествия за тридевять земель, — хотел ясности и разгадки медитативного видения, — которого, как окажется, так и не получил. Постепенно вернувшись в себя, Карлос приказал ночью положить череп под подушку, и постараться ни о чём не думать перед засыпанием. Если что-то приснится, рассказать наутро ему. Карлос был связан во время транса с Татевари, и тот поведал ему, что гость, то есть я, получит в ближайшее время знак от Орву. Для этого мне надо будет посетить главную пирамиду Мексики, в полночь, поднявшись на тринадцатую ступень лестницы северной стороны, сев на неё ровно посередине. Череп я должен буду держать у лба, уйдя вниманием в себя.
      Паула сделала круглые глаза, заметив, что посетить пирамиду ночью не выйдет, — она охраняется, и нелегальное проникновение грозит крупными неприятностями. Карлос сказал, что всё устроит.
      Спать мы остались у Карлоса, на большом лежаке пристройки дома, настелив несколько шерстяных одеял и натянув на все углы москитную сеть. Скрывать от деда нашу связь не имело смысла, но и любиться в эту ночь нам не хотелось. Черепок был положен под подушку; обнявшись, немного пошептавшись, мы уснули. Этой ночью мне ничего не снилось.

      Наутро я почувствовал боль на линии талии с правой стороны, чуть сзади. Попросил Паулу посмотреть, что там, так как самому не было видно. Она сказала, что видит круг из семи красных, надутых пятнышек, как будто меня кто-то покусал, — или москиты, или клопы, или муха-слепень. Удивляло то, что укусы были расположены почти в правильном кругу. Рассказали на завтраке об этом Карлосу: он засмеялся довольным тоном, сказав, что ритуал удался, и мне была поставлена «печать» укусом духа посвящения, которая останется надолго, будет болеть, но опасности никакой не представляет. Череп посоветовал всегда держать при себе, и не пугаться, если вдруг случится что-то необычное. Мои ментальное и астральное тела имеют защиту Татевари, пока череп находится поблизости и горит огонь.
      Сказали Карлосу о нашем намерении посетить Паскуалиту. Он поцокал, по обыкновению, языком, лишь посоветовав посмотреть на неё дважды, днём и поздним вечером.
      Решили поехать в город, где расположен знаменитый на всю Мексику свадебный салон, сейчас же, сделав остановку в другом месте, где Паула хотела посетить еще одного своего дядю. Тепло попрощавшись с Карлосом, который напомнил, что мы должны будем заехать к нему снова, на обратном пути, для получения инструкции, как попасть на пирамиду, мы тронулись дальше. Я рулил, — Паула говорила, куда надо ехать.

      Посещение дяди я пропущу, продолжив рассказ с прибытием в Чиуауа, или Чихуахуа, как кому нравится. Довольно серый, довольно грязный, довольно шумный городок, не произведший никакого впечатления. Всё было пропитано лишь ожиданием встречи с Паскуалитой. Памятуя о совете Карлоса о вечернем посещении её, мы сначала нашли отель неподалеку, освежились под душем, поели, отдохнули, и часов в пять пошли на свидание. Меня била дрожь нервного волнения; я крепко держал Паулу за руку.
      У витрины с Паскуалитой не было свободного места, — мы встали в сторонке, пережидая. Стайка женщин, насмотревшись, наконец, отошла. Взглянув в глаза Паскуалите у меня подогнулись колени: она смотрела на меня взглядом совершенно живого человека. Передвинувшись на метр в сторону, я видел, как её глаза последовали вслед моему движению. В горле появилась тяжесть, стало трудно дышать. Мистика распускала свои жуткие лепестки.

      Тем, кто не слышал о Паскуалите, скажу: это манекен в витрине магазина свадебных платьев, поражающий всех своей реалистичностью. Впервые он был выставлен в 1930 году, то есть, примерно девяносто лет назад, — в то время, когда миру не были известны силикон и пластик. Информацию и историю о ней, как и фотографии, можно найти в интернете. Фотографии рекомендую смотреть с пристрастием, с вниканием в детали. Мной эти детали были изучены давно, которые и напитали меня духом древней тайны. В действительности же впечатление было более значимым, — Паскуалита была на расстоянии двух метров от меня, и как уже сказал, смотрела на меня взглядом живой, красивой женщины.
      Конечно, фотографировал; это разрешено. На максимальное увеличение, со всех возможных ракурсов, с фрагментами открытого тела, как руки, например. Пожалуй, это самая большая тайна, виденная мной лично. Хрустальный череп — тоже большая тайна, но Паскуалита грандиознее и приятнее глазам.

      Погулявши по городу, недолго, вернулись в отель. Под впечатлением мы были оба. Паула поведала, что ощутила её реальный взгляд: похоже, или Паскуалита выделила нас обоих, или все на неё смотрящие испытывают одно и то же чувство.
      Меня обуяло желание: возбуждение переполняло, нагоняя давление крови. Раздев Паулу, почти в неистовстве, я целовал и ласкал её тело, не чувствуя границы насыщения, — она казалась мне богиней искрящейся женственности, от которой нельзя отнимать рук, губ и языка. Любовный акт был окрашен пронзающей нежностью, невероятным сладострастием, и придя к оргазму одновременно, мы упали бездыханными, истёрзанными, опустошёнными телами в разные концы кровати, оставшись ментально где-то там, далеко, на краю солнечной системы.

      Давно стемнело. Обнявшись, мы пошли снова к Паскуалите. Неяркое освещение витрины уже скрывало линии рук, но чёрные глаза смотрели так же пристально и глубоко, проникая в самое сердце. Никого не было; мы постояли долго, впитывая тайну, понимая, что возможно, второй такой встречи уже не будет.
      Спросил у Паулы разрешения поцеловать Паскуалиту. Она удивилась, переспросив, как я себе это представляю, но разрешила. Обратившись лицом к витрине, глядя в глаза живому манекену, я сказал: «Смотри, Паскуалита, это я целую твои губы», и взяв в ладони лицо Паулы, крепко и нежно её поцеловал. Клянусь своим честным, незапятнанным ничем пионерским словом — Паскуалита в тот момент мне улыбнулась.

      Спустя час, обнявшись, мы уснули. Хрустальный череп положил под подушку.
      Глубокой ночью, вдруг, как будто от прикосновения, вздрогнув, я открыл глаза. На стуле, у противоположной стены, в сиянии золотистого света, сидела Паскуалита. Смотрела на меня, не меняя позы, будто гипнотизируя. Я ждал от неё приказа: «Подойди и поцелуй» или: «Возьми меня с собой». Оцепенев, я мог лишь неотрывно на неё смотреть, — тело меня не слушалось, а то бы не побоялся встать и подойти, прикоснуться к её руке, или к лицу, выразив тем самым восхищение.
      Свечение видения стало блекнуть постепенно, Паскуалита кинула на меня последний взгляд, полный огня желания жить и танцевать, губы её шевельнулись, и я ясно услышал, как она сказала, то ли по русски, то ли посредством телепатии: «Паула должна вернуться домой».
      Проснувшись утром, я всё не мог понять, был ли это сон, или действие черепа; во всяком случае, ощущение реально пережитого момента меня не покидало. Рассказывать о ночном видении Пауле не стал, до поры, до времени. Решил дождаться встречи с Карлосом.
      В этот день мы были на водопаде, посетили церковь, кладбище, подругу Паулы, и к вечеру вернулись к старику. Поужинали вместе, рассказав о поезке. Не считая нужным это скрывать далее, поведал о ночном визите Паскуалиты, и её словах. Карлос отнёсся к моим словам очень внимательно, заметив, что это не было сном в обычном понимании. Медитацию тоже считают неким сном, которым она вовсе не является.
      Карлоса и Паулу удивили слова о том, что ей надо вернуться. Мы снова перешли в беседку, была зажжена трава, воскурилась трубка — сегодня героиней ритуала была Паула. Небеса лишь подтвердили сказанное Паскуалитой, не объяснив причины. У Паулы испортилось настроение, а дед сказал, что смысл ответа будет проявлен позже, и что у неё никто свободы выбора отнимать не может. Его толкование слов было примерно таким: на чаше весов лежали «цивилизация» западного мира и одиночество, или бедность и отсталость родины, но с семьёй, детьми и очагом.
      По поводу посещения мной пирамиды, была дана инструкция. Мы должны были найти по месту его друга, коллегу по шаманизму, который договорится с охраной на ночное посещение. Мне следовало обменять пятьдесят долларов в песо, и дать их человеку, который меня доведёт до подножия пирамиды. Кроме того, мне надо будет показать ему и место «печати» на моем теле. Имя, адрес и телефон стояли на листе бумаги, который я спрятал в свой карман.

      Три дня мы пробыли на родине Паулы, заполняя их осмотром достопримечательностей, посещением друзей, родных, а остаток отпуска решили провести на море, в Канкуне, откуда до Чичен-Ицы было не так далеко, примерно двести километров. Поехали в Канкун своим ходом, не торопясь, потратив на дорогу и остановки два дня. Я загорел и стал похож на мексиканца, во всяком случае, на это указывало то, что ко мне постоянно обращались по испански. У Паулы снова было хорошее настроение и нам было хорошо вместе.
      В Канкуне гостиницы поблизости побережия оказались слишком дорогими, — мы взяли комнату в отеле на окраине, в историческом здании, где раньше был какой-то монастырь. Первые два дня провалялись на море, наслаждаясь лазурными водами, песком, солнцем и ветром.
      На третий день, ранним утром, выехали на изучение Юкатана. К обеду были в Чичен-Ице, встретились с другом Карлоса, который пригласил нас остаться у него на ночь. Мы были рады его гостеприимству. Часа в четыре пополудни мы посетили комплекс, обследовали все его обьекты, заглянули в обсерваторию, постояли у пирамиды Кукулькана, куда мне предстояло подняться ночью: провели разведку, так сказать. Людей было довольно много, слышалась немецкая и даже русская речь. Гиды рассказывали истории, мы их слушали на халяву.
      За полчаса до полуночи мы были снова у комплекса. Шаман ушёл, вернувшись вскорости с человеком, который изучающим взглядом меня осмотрел. Как сказала Паула, он был посредником в щекотливых вопросах, когда шаманам требовалось быть в безлюдные часы на территории Чичен-Ицы для проведения обрядов. Я показал ему место «укуса» духа, что было для него своеобразным паролем: он знал толк в знаках шаманов. Потрогал хрустальный черепок. Принял как должное конверт с деньгами. Советовал запоминать дорогу, так как возвращаться назад придётся самому. Приказал следовать за ним.

      Я волновался почти что до потери сознания. Возникла тяжесть в животе, вдруг захотелось в туалет, но вспомнив, что перед приездом я основательно облегчился, переборол позыв. Пришли на место. Он кивнул и удалился. Пипец! Представьте вы себя на моем месте. Святилище, тишина, звезды на небе, скоро полночь. Той мистики, что насмотрелся за время пребывания в Мексике, хватило бы уже сполна, чтобы свихнуться, а тут новое событие — сакральность Кукулькана и неизвестность.
      Начал подниматься на ватных ногах наверх, считая ступени. Сбился, пришлось вернуться. Луна была неполной, и темнота сбивала с толку. Успокоился немного, говоря вслух «один, два...двенадцать, тринадцать» поднялся до места, сел на прохладную ступень посередине. Достал хрустальный череп, примерился, как держать его, чтобы было по всем параметрам удобно, и стал ждать.
      Сначала ничего не почувствовал, кроме прихлынувшего спокойствия. Сидел, стараясь ни о чём не думать. Закрыл глаза, предполагая, что включится внутренний экран. Ничего не происходило. Не знаю, сколько я так просидел — тело заныло неудобством положения. В тот момент, когда уже хотел прервать неподвижность, чтобы хоть немного размяться, я услышал звук. Это был как будто крик орла, известный из многих мультиков. Ещё один, в этот раз крикнул ворон, или ворона. Послышалось журчание ручья. Потом всё стихло. Было желание открыть глаза и осмотреться, — вдруг и на самом деле рядом бежал ручей и каркала ворона, — умом же понимал, что этого не может быть. Боясь спугнуть возникшую электризацию, ждал дальше. Звук появился снова.
      На этот раз я слышал шум толпы, как на большом базаре. Гул многих голосов, стучание копыт по мостовой, кричание ослов, пение уличного музыканта, крики детей и женщин, смех, мужские голоса, как будто спорящие. Всё было рядом, как будто был в гуще событий, прямо посреди толпы. Казалось, стук приближающихся копыт меня сейчас снесёт или раздавит; стереофония была настолько пропитана реальностью, что я вскочил с места, вскрикнув, но тут же  осознав, что нахожусь на возвышенности пирамиды.
      Чей-то громкий, истеричный голос закричал: «Орву, Орву». Гул толпы умерился внезапно, но не затих. Теперь другие голоса повторяли: «Орву, Орву», и по оттенкам голосов я понимал, что люди поворачиваются в мою сторону. Звуки их голосов летели прямо мне в лицо, в них было слышно уважение. Орву! Кто был этот Орву? Неужто я? Где был я? Кто эти люди?
      Головой я понимал, что стою на лестнице пирамиды, но иллюзия реальности происходящего была настолько велика, что захотелось себя ущипнуть. Поднял свободную руку, намереваясь дёрнуть себя за ухо, и в этот момент гул толпы затих совсем. Присутствие её осталось — я понимал это по крику осла с левой стороны и выпавшей из чьей-то руки посуды, разбившейся о камень мостовой. Просто физически я ощущал тяжесть многих сотен глаз, как будто на меня смотревших. Не зная, как себя вести, я поднял руку и сказал по русски: «Привет, народ!» Ничего умнее, или глупее, мне в голову не пришло.
      Шум голосов вспыхнул ликованием; кричали: «Орву, Орву!» Ещё немного, и возникла бы ритмика известной кричалки «шайбу, шайбу». Стояние становилось невыносимым: мне хотелось скрыться, спрятаться, и я убрал руку с черепом со лба. Крики, переросшие в сплошное «Орву-у-у» остались, ещё на несколько секунд, и стали затихать.
      Осознав себя, как сегодняшего Гошу, я понял, что весь мокрый: от слёз, или от пережитого потрясения, заставившего тело вспотеть, или меня облили «оттуда» чем-то, не знаю, — я был мокрым и трясся. Снова сел на ступень, стараясь найти спокойствие, прокручивая услышанное заново, уже жалея о том, что не совладал с нервами и сдался, так и не поняв, кто такой Орву. Попытка найти вход в прошлое путем нового прикладывания черепа ко лбу ничего не принесла. Спустился и пошел назад, потрясенный до глубины души.
      Шаман, друг шамана, спал на заднем сидении машины, а Паула обняла, ничего не спрашивая. Она сказала мне потом, что у меня был вид трехсотлетнего старика. Было три часа утра, или глубокой ночи. Время промелькнуло, как один миг, ударив коротким замыканием по всем имеющимся нервам, не дав ответа на вопрос. Сил не было. Хотелось выть и плакать от досады. Как мы добрались до постели, я уже не помню, а утром произошедшее, по натуре человеческой, уже казалось причудливым и замысловатым сном.

      Что это был не сон, знал я и Паулина. Она не думает, что это всё мои больные выдумки, и просто верит, так как является внучкой шамана. Мы и сейчас всё обсуждаем, вспоминая Паскуалиту, деда, ночь на Чичен-Ице, и иногда она мне говорит «Орву», после того, как сладко полюбились.