Повесть Блиндаж. Часть вторая. Жолгай

Жолгай Шангалиев проснулся как обычно, - ещё засветло. Такая уж привычка была с детства... Полежал немного, ощупывая слухом ватную, утреннюю тишину в хате. Прислушался к телу. К спине.
"Будет боль." - подумал Жолгай. Слушать тишину и тело тоже была привычка. Еще с фронта.
Спустил с широкой, деревянной скамьи босые ноги на пол. Осторожно сел. Боль молнией взорвалась в спине, разорвав на тысячи клочков сознание. Зажмурился, сжав зубы так, что на широких скулах выступили побелевшие бугорки. Руки сдавили край лавки, - хрустнули пальцы.
Боль в ответ потихоньку отступила, затаилась. Но Жолгай знал, - боль вернется. Сжал зубы, собрался с духом, встал. Боль радостно рванула и шатнула его вперёд. Жолгай устоял, скрипнул зубами, - не впервой. Привык. Знал, что делать, - постоял немного. Подождал.
"Сейчас отпустит. - подумал он, чувствуя в спине огненные стрелы. - Всегда отпускает".
Начало отпускать. Полегчало.
Сделал пару шагов к двери. В спине заворочались острые шипы. Но уже тише, - по-свойски. Снял висящий на гвозде пояс из выделанный овечьей шкуры, обернул вокруг поясницы, туго затянул бичевой. Чуть согнулся, пробуя боль на вкус. Спина, стянутая поясом, отозвалась глухо, без остроты. Терпимо.
Взял железный ковш, зачерпнул воды, из стоящего тут же у двери, на дряхлом табурете, ведра. Пил жадно, закрыв глаза и чувствуя холодные капли, падающие на нательную рубаху.
Вытер рукавом рот. Повесил ковш на гвоздь и попробовал еще раз согнуться, - боль отозвалась, тупо и ощутимо, но жить можно. Вздохнул и стал собираться...
К кошарам Жолгай выехал, когда уже рассвело. Старый друг - Тарлан, чувствуя боль хозяина, шел медленно, аккуратно переступая копытами, стараясь не раскачивать задумавшегося Жолгая. Дорогу он знал, - много лет они с хозяином выезжали вот так, засветло. Подойдя к загону, остановился. Овцы, ещё издалека заслышав фырканье коня, тревожно сгрудились у ворот загона, блея и в нетерпении забираясь друг на друга. Жолгай очнулся и мягко похлопал друга по холке.
- Тарлан...- тепло произнес он. - Тарлан...
Отстегнул от седла, свернутый в кольцо, самодельный, кожаный хлыст с длинной резной ручкой из дерева. Ловко свернул петлю и чуть согнувшись из седла, захватил оглоблю, служившую запором воротам. Потянул. Оглобля сдвинулась, отдавая полыхнувшей болью в спине. Жолгай поморщился и ослабил петлю. Оглобля упала на землю и ворота под давлением сгрудившихся овец стали открываться. Конь попятился, выпуская блеющую массу из загона на волю.
Жолгай осторожно выпрямился в седле. Боль зарычала и оскалилась.
"Тихо, тихо тебе." - проговорил про себя Жолгай.
Сбоку что-то двигалось... Повернулся. Боль хлестко ответила и заставила сжать зубы. Из-за кошары выглядывали двое вчерашних пацанов. Витька, - Антонины Самойловой сын и Шурка, чернобровый пострел Нюрки, оба из заречного кутка, оба безотцовщина.
Жолгай нахмурил брови и махнул им кнутом, мол чего прятаться - идите сюда. Пацаны неуверенно вышли из укрытия, подошли. Витька заметно подрагивал от утренней прохлады и прятал глаза. Шурка шел чуть впереди и вращал головой по сторонам, будто боялся, что кто-то их увидит.
- Чего тут? - строго спросил Жолгай, когда они приблизились.
Пацаны замялись, поглядывая друг на друга.
- Дядя Жолгай, не говори мамке про вчерашнее. - начал, глядя всаднику в глаза Шурка.
- Прибьют нас. - добавил Витька, не поднимая головы.
Жолгай посмотрел на отару, которая мирно побрела привычной дорогой к Казачьей балке, посмотрел на пацанов.
- Некогда мне с вами тут говорить, - начал он и помолчав немного, рассматривая пацанов, добавил, - вечером отару пригоню, приходите - поговорим....
Развернул коня и медленно поехал в сторону отары. Проехав несколько метров, придержал коня и развернувшись в седле, скорчившись от боли, крикнул;
- Сильно кнутом приложил то вчера?
Пацаны переглянулись и Шурка, повернувшись, задрал рубаху. Красная, почти малиновая, с кровяной корочкой у плеча, косая полоса делила пополам худую мальчишескую спину.
- Пойдет. - удовлетворенно бросил Жолгай и отвернувшись, медленно поехал за отарой...
Степь уже теряла краски. Всюду, куда хватало глаз, жара и ветер постепенно превращали весенний, зеленый ковер в бледно-желтое бескрайнее покрывало. Отара вышла из балки и стала медленно растекаться по бескрайней равнине, выщипывая последние свидетельства весны.
Припекало. Жолгай прочувствовал, как солнце нагревает спину, и осторожно нагнулся в седле. Боль мрачно, но лениво зарычала.
- "Пригреет, - отпустит совсем, - подумал Жолгай., - тепло — это хорошо."
Ветер принес запах гари. Тарлан, потянув ноздрями теплый воздух, тревожно фыркнул. Жолгай повернулся и посмотрел в сторону большого оврага, на краю которого мрачной отметиной чернела воронка от взрыва, вокруг которой валялись куски искореженного железа.
- И где они только взяли эту пушку? - зло подумал Жолгай про пацанов.
Эту 37 мм немецкую пушку Жолгай помнил. Вернее, помнил он ледовую переправу, которую зимой сорок четвертого прикрывала батарея вот таких вот немецких орудий. Как дали они залп по переправляющимся по льду... пехотинцам, в числе которых был и Жолгай. Как почувствовал он уходящий из-под ног лед. Как сначала обожгло ледяной водой лицо, а потом намокший ватник и течение потащили его куда-то, наполняя душу смертельным страхом...
Как спасся, Жолгай не помнил, - видимо очередным залпом разбило лед, и он каким-то образом сумел скинуть ватник и вырваться из этого месива огня, льда и смерти. Очнулся он от того, что кто-то бил его по щеке. Открыл глаза, увидел солдата. Лицо расплывалось. Сквозь гул в голове, услышал слова - "Жив, чурбан узкоглазый... Встать можешь?" Жолгай попробовал встать, но не смог пошевелиться. Руки и ноги заиндевели от холода, мокрые штаны и гимнастёрка примерзали к земле. Жолгай дернулся в отчаянной попытке жить, и сознание куда-то уплыло...
Когда Жолгая грузили в полуторку с ранеными, он в огненном бреду, не различая явь это или картины ада, увидел искореженную, ту самую, немецкую батарею и торчащие в разные стороны стволы орудий, отправляющие на смерть. Потом в госпитале сны, наполненные болезненным бредом и нескончаемой болью, все рисовали и рисовали ему эти торчащие, железные жерла смерти...
И вчера, зоркий степной глаз что-то увидел в дали и все тело содрогнулось от крика душевной боли. Далеко, на краю оврага торчал тот самый адский ствол.
Совладав со страхом, Жолгай приметил мальчишек, которые суетились вокруг ствола, поднося ветки и чем-то поливая сложившийся из них шалаш. Потом шалаш полыхнул огнем, кинув в небо черный, злой дым.
Жолгай, почуяв неладное, пришпорил Тарлана, ринулся к горящему костру и торчавшему из него ненавистному стволу. Ветер засвистел в ушах, тело вытянулось в струну, сердце бешено колотилось в предчувствии беды...
Вдруг рвануло, звук взрыва дал по ушам глухо и плотно. Тарлан рванулся в сторону, и Жолгай вылетел из седла. Падая на землю, ощутил рвущую боль в спине, вкус крови на зубах и на секунду ускользнувшее сознание.
Вскочил, ярость затмила боль. Побежал и вскочив в седло, ринулся к тому месту, где дымились искореженные останки пушки.
Увидел, как из старой, взрывной воронки, врассыпную кинулись пацаны. На ходу отстегнул от седла хлыст и ринулся за парочкой пацанов. Нагнал. Один кинулся в сторону и юркнул в овраг, другой чуть замешкался перед прыжком. Жолгай на полном скаку замахнулся и не жалея тщедушного, мальчишечьего тела, со свистом опустил хлыст...

Солнце уже почти село. Воздух, наполненный блеяньем усталых овец, все ещё сохранял теплый запах прогретой степи. Пацаны ждали у загона. Помогли загнать овец и закрыть загон.
Жолгай устало, превозмогая боль, спустился из седла...

- Овцу вчера одну осколком побило, других до ночи сгонял... - хмуро сказал Жолгай, схватывая хлыст и крепя его к седлу, - что председателю то скажу?

Пацаны стояли, потупив взгляд. Жолгай похлопал по шее Тарлана, взял его под уздцы и пошел в сторону села, на ходу бросив:
- Идём.
Пацаны пошли за ним. Шли молча. Жолгай думал о чем-то, глядя себе под ноги, мальчишки тревожно поглядывали на Жолгая. Начало темнеть. Где-то, на краю села, залаял пес, начиная собачью перекличку. Потом опять стихло. Вышли к реке. Повеяло прохладой. Зазвенели комары.
- Где пушку взяли? - нарушил тишину Жолгай.
Мальчишки переглянулись.
- В овраге нашли, - осторожно сказал Шурка.
Жолгай молчал.
- Случайно, - добавил Витька, не в силах больше переносить это молчание, - присыпало её, а мы патроны там копали...
Шурка дёрнул Витьку за рукав, - не болтай.
- Снаряд где взяли? Есть ещё?
Шурка замялся, но Витька опять не выдержал:
- Не, нету. Мы ветку в ствол засунули, а она упёрлась во что-то. Мы и поняли, что там снаряд. Заклинило наверное.
Жолгай вздохнул. Они зашли на мост. Копыта Тарлана застучали по старым, серым доскам. Впереди показались первые хаты.
- А подожгли зачем?
Пацаны опять замялись, но все тот же Витька, махнув на шипящего Шурку, заикаясь от страха, произнес:
- К...конфет пожрать х...хотели.
- Чего? - не понял Жолгай.
- Конфет. - уже смелее пояснил Шурка, - на магазин пушку направили, думали пальнет, конфет объедимся...
По смуглому, сухому лицу Жолгая промелькнула светлая тень, глаза на секунду вспыхнули веселой искоркой, но только на мгновенье и сразу медленно погрузились в строгий и усталый сумрак.
Но пацаны почувствовали эту тень, и на душе отлегло, - не скажет.
- За овцу отработаем, - уже бодрым голосом сказал Шурка, - только скажи, что делать.
Жолгай молчал. Шли уже по улице. В маленьких окошках хат горел свет. Сельские собаки, учуяв Тарлана, больше для порядка, лениво, одиночно гавкали, отрабатывая свой хлеб.
- Рубаха то твоя где, рассек небось? - спросил Жолгай у Шурки.
- Угу. - ответил он, - спрятал за сараем, мать увидит, - прибьёт.
Жолгай молча кивнул.
- Дядь Жолгай, не говори мамкам, - жалобно напомнил Витька, - попадет же. И так уже...
- Себя убить могли. - зло оборвал его Жолгай, - и помолчав добавил, - смерть вы не видели, вот и ума нет...
Потом, вспомнив, что мальчишки видели смерть своих отцов, сгубленных водкой и тяжёлыми, фронтовыми ранами, вздохнул и махнул рукой:
- В общем так…председателю скажу, что овцу сам зарезал, как хворую. Может и поверит... Ну а вас, если ещё раз поймаю, то хлыста не пожалею... До крови. Знайте.
Жолгай ещё некоторое время постоял у своей хаты, все глядя в темноту улицы, куда радостно скрылись пацаны и вдруг почувствовал тяжёлую и бьющую с ног усталость. Тяжело опустился на ветхое крыльцо. Доски пронзительно скрипнули. В спине привычно отозвались огненные стрелы. Жолгай поморщился и сжал кулаки.
" Завтра опять будет боль. - отозвался в голове знакомый голос."
- Ничего, стерпим, - зло, в ночную тишину, ответил ему Жолгай, - не впервой...