Носорог

Афанасий Иванович имел нехорошую привычку - выхаркиваться и высмаркиваться в коврик в прихожей. Выхаркивался и высмаркивался каждый день. Утром, только проснувшись шел и выхаркивался и высмаркивался, в обед убегал с работы домой только для того, чтобы исполнить свои болезные пожелания, и вечером, только вернувшись с, еще даже не сняв верхней одежды, сразу приникал лицом к коврику и харкал и сморкал, и иногда даже до крови.
Елизавета Багданишна и Любовь Афанасьевна - две барышни, живущие с Афанасием в его квартире, с большим трудом и спустя много лет лишь смирились с его столь нетривиальной привычкой и просто старались отдраивать коврик по ночам, тихо и незаметно, как только возможно, потому что злился Афанасий Иванович, если кто-либо трогал, передвигал его наидрожайший предмет в обиходе, потенциально лишая его возможности выхаркаться и высморкаться тогда и туда, куда он бы хотел. Наливались тогда глаза Афанасия кровью, багровел весь и пыжился. Кулаки так сжимал, что несколько раз врача вызывали, только бы ногти врезавшиеся из ладоней достать, зубы крепко-крепко сжимал - несколько вставных челюстей купил уже - свои то треснули уже давно. Боялись Гнева Афанасия Ивановича Елизавета Багданишна и Любовь Афанасьевна лютой боязнью, получив в своем прошлом несколько раз по заслугам. И лишь самыми темными ночами, когда коврик становился темным и гнойным, пряча под юбку, выносили его во двор и драили всеми возможными способами. Быстро уложившись неслись со всех ног обратно - вдруг Афанасий проснется.
Но жил у Афанасия в доме еще один человек - человечек маленький, несмышленый. Бесенок. Крохотуля его - Афанасий души не чаял - златовласый Святослав Афанасьевич. Запертый, в основном, в своей комнате из-за характера несносного, но гуляющего порой и кричащего. Афанасий слышит сладкий звонкий голосок Святослава и всегда успокаивается, и потом сразу врачей вызывает и извиняется за нрав свой дурной.
Но, как-то раз, июльской теплой ночью, нагрелся коврик и начал страшно смердеть. Терпели все - и Елизавета Багданишна и Любовь Афанасьевна, Афанасий Иванович спал, похрапывал, причмокивал и сладко улыбался, ноги и руки его немного дрожали. Но не терпел Святослав Афанасьевич. Он кричал и плакал и носился по комнате, врезался в голые стены и в дверь, в конце концов выбив ее. Хромая и плача заковылял молодец в ванную комнату, вычерпал из бочка унитаза воды, сунул в рот мыло и двинулся к прихожей с неясными - даже для него самого (молодой и безмозглый рос тогда молодец, приемник Афанасия Ивановича) - намерениями.
Дохромав до прихожей вылил малец-удалец в нее воду, плюнул мылом на коврик, стянул с себя трусики с супергероями, и, громко и протяжно рыдая, начал тереть коврик в прихожей. Слышалось ему в скрипе и хлюпанье - "давай, три меня, а то это невозможно!" - все громче и громче, до боли в висках и искрах в глазах и различных фантастических картин в пузырях.
Учуяли запах мыла - Елизавета и Любовь насторожились, Афанасий перестал причмокивать и начал тревожно мычать, сильно задергались руки и ноги. Учуяли запах детского пота - Багданишна и Афанасьевна встретились взглядами и тревожными гримасами пытались переговариваться друг с другом. Иванович резко перестал подавать признаки то ли сна, а то ли жизни - замер, покрылся потом, побледнел - как часовой покойник на курорте, только не вяленое мясо. Учувствовав запах детского кала сквозь мыло и пот, Елизавета Багданишна и Любовь Афанасьевна пытались было выскочить к прихожей, уже осознав происходящее, но сшибло их с ног что-то огромное, белое, злобное. Только две красные точки едва-видные были, по которым опознали жена и дочь мужа и отца своего Афанасия Ивановича, огромным животным ставшего.
-Пой, Святославушка, пой! Кричи! Хоть слово скажи! - взмолилась Елизавета.
-Алло, это полиция? Это снова у нас, да, но в этот раз страшнее... - кричала в телефон Любовь.
Из прихожей неслась буря звуков, ураган всевозможных тембров и уровней - и скрежет, и вой, удары, шлепки, ругань с шекспировской поэзией, разлетающейся листьями из книги, хлопки - и все это с полминуты, а потом тишина. Двинулись осторожно дочь и мать вперед, вслушивались и всматривались заплывшими глазами, пока не увидели Афанасия Ивановича - трясущегося и бледного, плачущего мужа, окровавленного отца, обжимающего кровавый мешок с изувеченным лицом.
-Ну не плачь, батенька - пролепетала Любовь - все равно никто его не любил.
-Я любил - всхлипывая буркнул Афанасий - и про себя добавил - как же я без него теперь?
-Ну, может мы нового как-нибудь заведем? - шепнула ему на ушко Елизавета - в два раза лучше будет!
-Не хочу новый - все еще всхлипывая огрызнулся Иванович - этот хочу - и он показал на разорванный в клочья коврик - мне его товарищ Сталин лично в руки подарил! Кто же я теперь без него? Животное?! А пальцы у животных есть? У них лапы когтистые! Какие там пальцы! А я - никто теперь, получается. Потому что... Потому что... Потому что а пальцы-то вот они!
==