Италия. 4. В доме

В Италии разом темнеет. Шум закрываемых жалюзи... Утром шум мусоровоза: сам вываливает в себя контейнеры. Блондинка подкрашивает губы, остановив грузовик точно у маячка. На двери  дома напротив голубой бантик: родился малыш, флорентиец. Если бы девочка, ленточка была бы розовая. Две женщины остановились, показывают на ленточку, обсуждают. Если будет дождик, то опять как из детской лейки - теплыми, мелкими, дружными "струйками": в одном месте, в другом, потому что лейкой "водят", чтобы "полить" всё между обступившими горами-холмами. Когда за домом (то есть не с улицы) есть место - там сад-огород для первых этажей: растут помидоры, цветы, лежат кошки. Перед фасадом - город, с обратной стороны - деревня. Много частных территорий, ближе к периферии;  там особняки, сады, поляны, спортплощадки. Заборы, если продолжить вертикаль, отсекают от твоего - "общее": можете рвать любой плод над тротуаром. Видишь каменную "избушку" сторожа-садовника, каменную собачью будку...

Оставаясь дома, я смотрел комедии. Вот сюжет начала шестидесятых с Тото. Без фильмов Италию не поймешь. Некто даёт "уроки" грабежа. На крыше римской шестиэтажки, среди белья - макет сейфа, инструменты, плакат. Показывает, как сверлить ручной дрелью замок. Через бельё пробирается полицейский, ищет кого-то. "Школа" прикинулась хором, разучивают "Аве Марию". Ночью пошли на дело: проникнуть в квартиру в окно, из неё  - в соседнюю, через продолбленный проём. Один проголодался, идёт на кухню и видит товарищей, вползающих в дыру. Оказывается, продолбили не к соседям... А время вышло! Хочется есть. Роются на кухне. На унылом рассвете расходятся - возле "микрорайона" из девятиэтажек. Один лезет к себе прямо через лоджию: жильё для бродяг на окраинах. (Через десять лет, в начале семидесятых, стали строить этакое и у нас - мечта добропорядочного трудяги). Утро в полицейском участке. Странное преступление: проникновение через окно, взлом стены из гостиной в кухню, кража двух кг спагетти, одной пачки макарон, килограмма сахару. Надо видеть, как по-итальянски переглядывались полицейские: предстояло "раскрыть"  неординарное преступление... А по телеку по воскресным утрам "сельский час" (ходят по теплицам, щупают и судачат), а потом девчонки хором поют и наплясывают под живую музыку: это, оказывается, "месса" в студии, перемежаемая активной зарядкой...

Джемма показала школьные тетрадки маленького Федерико. По математике: за "пять" папа купил шокодадку из трёх долей, одну дал как вознаграждение. Сколько "пятёрок" надо ещё, чтобы получить оставшиеся доли? У-у-у! Лицо капитализма, мир чистогана... А в своей деревне я нашёл тетрадку по математике 30-х годов; там было: "На конном дворе 15 лошадей; Ваня дал трём по полведра овса; сколько вёдер овса нужно, чтобы дать и остальным лошадям?" По математике Ваня, может, и двойку получит, но вечером с отцом они накормят лошадей "на пятёрку" и не получат ни по шоколадке, ни по денюжке - они получат палочку в амбарную книгу: отработан ещё один абстрактный "трудодень"... А вот сочинение Федерико (кто как провёл воскресенье): папа водил в церковь, там Федерико с приятелем рассмеялись, потому что мошанка сделала им выговор, что они пропустили при пропевании слово. А этого слова не было в книжечке, они сказали об этом монашке... А вот изложение нашего пацана: синичка принесла еды в гнездо, а когда улетела - воробей всё украл. Позвали сыщика, и он нашёл вора-воробья... В 30-х милиционера ещё называли у нас сыщиком, а в 60-х и почтальона - приказчиком, ибо он носил газеты, письма, но и - повестки, квитанции для уплаты налогов... Вот и подумайте, сколь разны мы. У них - зарабатывай, правила ясны, блюди; у нас - не воруй: все равно найдут - и на Колыму; а все, что тебе надо, посчитают и выдадут "в расчёте на трудодень". А один "трудодень" в 30-е в колхозе означал вскопать лопатой... одиннадцать соток земли! Можешь хоть три дня копать - натуроплата будет "справедливая": на прожить один день. И мы через это прошли...

Итальянцы в 1943 году уговорили американцев не бомбить Флоренцию, мол, иначе не увидите самый красивый мост... Но периферии Флоренции все-таки досталось с американских самолётов, когда вышибали гитлеровцев. Сватья Джемма старше меня, ей было года четыре - и она помнит, как в 1943-м она  и кузина прибежали домой с радостными возгласами: "Ура! Бабушку разбомбили!.." Для детей зрелищность и суматоха экспрессивных флорентийцев были важнее бабушкиного дома; бабушка отсиживалась в убежище. А дедушка до войны занимался лесопоставками из Алжира, а перед войной уже во Флоренции завёл дело по "деревообработке". В апреле 1945-го Дуче расстреляли, и деду бизнес запретили "за сотрудничество". Но нужно было восстанавливать Флоренцию, и дед быстро пригодился - и попутно с восстановлением других домов исспросил разрешения и надстроил мансардный этаж, где сейчас была квартира Федерико и моей Летиции. Классика: часть окон - в крыше, и так далее. Джемме я благодарен, что провела "не очень модным к показу" маршрутом: это за Арно, против площадки Микеланджело начинается и серпом идет вправо и снова круто-круто спускается к Арно - по улице Коста-Сан-Джорджо, к мосту Веккьо (на котором надстроено). Эта нетронутая старая улица считается первозданной Флоренцией, на ней дом Галилея. Мы шли, а перед нами, как в средние века, кто-то выплеснул из дверей воду после мытья полов, вода побежала. Я шёл и озирался, это была "настоящая" Флоренция, пришедшая из веков.

А это во второй мой приезд, с женой. Тогда мы поднялись на 94-метровую башню Палаццо Веккьо. Но расскажу сейчас, для компактности частей повествования. Мы приехали на автобусе: я, жена и Джемма с Маттиа, который за всех расплатился каким-то абонементом. Пока внизу, на первом этаже ("Первый Дворик" и "Зал Пятисот") складывали зонтики, брали билеты, я вышел покурить. Неподалеку мы проходили возле многозвёздочной гостиницы, у дверей которой тёрлись две красавицы. И вот, едва я вернулся внутрь, дверь снова распахнулась, два наших молодца ступили внутрь: "Во, бл... ! Тут похороны что ли?.." (В углу зала что-то было накрыто белым, какой-то ремонт). Это наши "новые". Ладно, их там ждут две подружки... А мы поднялись на второй этаж, к произведениям. Джемма с Маттиа остались, а я и жена пошли на башню. Ужасные отверстия в полу на верхней площадке были закрыты толстым стеклом, можно ступать. А Федерико рассказывал, что, когда его привели сюда маленького, эти отверстия были открыты (для падения): острые ощущения были "натуральны". А мой рассказ вот о чём: мы уже последние спускались вниз, и я решил посетить тюремную камеру в стене (камер таких две в башне). Распахнул низкую дубовую дверь с окошечком и, пригнувшись, вошёл, присел на каменный диванчик. О ужас! Ширина 1,3м, длина 1,5м, высота тоже около 1,5м, внизу отверстие "для нужд", в стене узкое (но "длинное" до пространства) окошко; ни лечь нормально, ни встать, ни походить; мизерное пространство в толстых стенах.  "Вот, - подумалось мне, - закроет сейчас бабенция моя дверку на задвижку и спустится вниз. А нас никто не считал, музей закроют, орать - меня никто не услышит, и дождусь ли от ужаса утра?.." Объятый этим ужасом, пулей выскочил из камеры, и мы спустились к сватам. Жизнь в милой Флоренции когда-то была очень беспощадной. К нам "иго" пришло с далёкого востока, и, как гвоздь, остается поговорка про незваного гостя. А Пиза от Флоренции каких-то 50км, но во Флоренции жива пословица "Лучше увидеть на пороге покойника, чем пизанца!" Мда, не пустовали такие адские камеры...

Десять дней истекли. Последний вечер, бреду домой, к подземному переходу под "железкой" - к нашей Piazza delle Cure. Перед переходом два аккордеониста, уже не играют (играли, видимо, по очереди), одеты просто, моих лет. Я уставился на аккордеоны; это заметили  и уставились на меня. Один встал, потянулся: пора по домам. И тут я представился, что русский, жестом попросил аккордеон. Музыканты переглянулись, один показал на свой инструмент. Чувство "последнего вечера" толкало на безрассудство. Я ничуть не стесняясь проиграл две хорошо разученные мной вещи - "Пой мне" и "Ночь в Сорренто", я любил эти душещипательные мелодии. Итальянцы едва заметно в такт покачивали головами, дружески посматривали. В завершение "выступления", освоившись, я лихо заиграл "В сиренево-лимонном Сингапуре...". Поскольку наши "блатные" песни - это перепев нормальных городских (а эту вещь Вертинского я сначала "полюбил" в "блатном" варианте), играл я заметно убыстренно, "отвязно", а в голове плясали известные словечки: "Сидела в тюлевом ажуре,/На Ваську пялила глаза..." Я поблагодарил: "Grazie!" и спустился в переход. Там молодёжный джаз-банд, отмечали свадьбу, невеста в длинном, с бокалом, ноги слегка танцуют. Поскольку мне за игру никто ничего не успел бросить, я тоже прошёл мимо. Я уже думал о стихотворении: я позиционировал здесь себя как поэт, но ни одного слова ко мне ещё не пришло: чувства не пускали. Но одно слово всё же вертелось: "прощай!.."

В три утра надо встать, Федерико и Летиция повезут меня в Болонью на самолёт. К Маттиа и Джемме я всегда приходил от молодёжи только ко сну. Пока складывали багаж (я должен был увезти часть ихнего), я сочинил-таки стих, дочь сделала подстрочник. Стих я передал Джемме, когда пришёл.

Прощай, Флоренция!
РукИ не опускаю
И что-то новое - и прежнее! - леплю...
Как хорошо!
Я снова ничего не знаю,
А лишь люблю,
люблю,
люблю,
люблю...

В три утра легонько постучалась Джемма, в руках белел лист; она сделала им движение, восторженно качнула головой: стих ей понравился; и она пошла готовить кофе. Прощай, Флоренция! Но я, "попрощавшись", руку не опускаю: приеду ещё; к тому же я должен далее рассказать, как мы ездили в итальянскую "деревню", а потом на дачу, на Тирренское море.

Ещё несколько: не спеша навстречу молодец, возле ширинки "потёртость", виден гектар растительности. Ловит женские взгляды, как нищий взгляды прохожих... На одной из площадей я зашёл за зажигалкой; вышел, но без сигарет: кто-то увязался следом и вытащил из куртки. Флоренция предполагает осторожность.

Вечером с хлебом стою у кассы. Стройная, но "неровно" стоящая девица подошла сбоку; вертит бутылкой вина: пропусти. Но я не знаю, как у них принято к такому относиться, некрасиво отмахнулся. За мной она отдала-таки кому-то бутылку - оплатить. Наши взгляды встретились: я прочитал извинение и как бы досаду за пьяную обнажённость...

Перед отъездом были гости с двумя девочками. В России дети обгонят и обернутся: на моём лице уже нечто книжно-кащеевское. Два часа за столом - и девочки ни разу не посмотрели на меня, хотя сидели по левую руку, мы "общались", но чувствовалось воспитание "не поднимать без реального повода глаза". И вот я в самолёте, по правую руку у иллюминатора две синьорины лет 16-ти - 17-ти, летят в Москву, изучают карту. Парень через проход обратился по-английски. Я ответил: "Ich spreche deutsch". Тогда он начал что-то с "bitte...", и я признался, кто я. "Так Вы русский?" - обрадовался парень. Он попросил поменяться местами. Я краем глаза видел, как "попутчик" в чём-то уверял девочек, а потом девочки продолжили разговаривать - но только друг с дружкой. Видимо, он сделал предложение, от которого можно было только отказаться! Посидев истуканом минут десять, он поменялся местами обратно, глотая свой выпендрёж. А я продолжил уютное сидение с синьоринами, передавал им кофе, показал раза два что-то на карте, поняв предмет поиска, но больше просто сидел и чувствовал, что синьоринам комфортно. Какую же "помощь" в Москве предлагал этот болван юным путешественницам? Он летел из Италии - но ничего не увидел в этой стране?

P.S.