Голубая роза. Часть 5. Главы 4, 5, 6

                Голубая роза.
                Роман-фантазия.

                Часть пятая. ЧУДЕСНЫЙ ОСТРОВ.

Содержание:
Глава 4. Страна сказок.               
Глава 5. Пора любви.               
Глава 6. Южная ночь.
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

                Глава 4.
                Страна сказок.

«Каждый человек – это целый том, если только вы знаете, как читать его».
        У. Чэннинг



        В смысле перехода от словесных любовных признаний к их доказательствам у Кристиана и Софии действительно все было впереди, поскольку настоящее это пока исключало, но нет худа без добра, ведь в ожидании счастливого часа им можно было заниматься общением, да еще совершенно без помех.

София помнила, как много горечи принесло ей постоянное молчание ее возлюбленного, впрочем, включая и те пустые разговоры, которые им все же случалось вести и которые были еще хуже молчания. Теперь она пыталась исправить эту ситуацию, на будущее.

Ее мучила мысль, что он ничего не знает о ней. Он любит ее внешнюю красоту, но ведь красота не вечна, да и слишком многолика к тому же. Любую красивую женщину, по сути дела, может со временем заменить новая красавица. Но ведь она не такая, как все, она другая! Она обладает духовным миром, которому чуждо большинство красоток. Она отнюдь не безмозглая пустышка!

В ее голове живет столько образов, в ее душе пламенеет столько чувств.
И такое положение вещей не только обременительная ноша для нее, которую эти образы порой слишком сильно отвлекают от течения реальной жизни, и не только лишняя морока для окружающих, не способных понять внутреннюю углубленную работу ее души, внешне выражающуюся молчаливостью, отрешенностью от мирской суеты, ранимостью и чувствительностью, которые провоцируют, казалось бы, немотивированные перепады настроения, - это одновременно источник блаженства для нее и настоящая ценность для окружающего мира, ибо ничего подобного большинству людей не свойственно, а редкость стоит дорого.

        Проблема самоутверждения индивидуума в обществе существует с тех пор, как существуют и сами люди, и созданное ими общество. Но эта проблема делается вдвойне и втройне острей, если речь идет о человеке незаурядном, не похожем на окружающих. Признания добиваются не все, в то же время неприятие себя вынести могут не многие.

Иной раз человек предпочитает слиться с толпой, тая в себе свою исключительность, боясь вызвать непонимание этой толпы, превратиться в отверженного, в изгоя, отрекшихся таким образом от себя, нивелировав свою индивидуальность. Это очень несчастные люди, но винить их трудно. Для того, чтобы одному, без дружеской помощи и поддержки, противостоять всем, нужно слишком много сил и смелости.
 
Впрочем, иной раз закрытый и, казалось бы, задушенный огонь способен, тлея под пеплом, вдруг опять прорваться к поверхности, выдать себя, ведь загасить его окончательно бывает не в человеческой власти, ведь он живет в душе и питается ее энергией, душа же связана с телом, а потому погаснуть окончательно этот огонь может только с наступлением смерти.

          София знала по собственному опыту, что вызывала неприятие в людях, лишенных даже отголоска ее дара. Например, в ее родной сестре не было ничего подобного, и в конце концов антагонизм проявился в весьма резкой форме. Но судьба была к ней милостива. В представительнице знати, аристократке наличие артистизма даже желательно, и она может быть поэтессой, это не противоречит ее статусу, скорее напротив, придает ей особый шарм.

В людях, занимающих высокое положение в обществе, старались развивать способности, не нужные для представителей простонародья в их тяжелой трудовой доле. Наслаждение искусством и творчеством существовало не для всех, однако же не все, кому право рождения давало возможность познать это изысканное наслаждение, оказывались его достойными.

Что же касается Софии, то ее родители, заметив в натуре дочери еще в ее детские годы наличие творческих наклонностей, поддерживали их в ней, а позднее духовно одаренные люди, встречавшиеся ей на ее пути, чувствовали в ней родственную душу. Тут уместно вспомнить королеву Анабеллу, Хранителя королевской библиотеки или хотя бы того же короля Иоганна, человека странного и неуравновешенного, но не чуждого достаточно тонких душевных движений, делающих его восприимчивым и к поэзии, и к мистике, которая тоже не что иное, как жизнь души.

Таким образом, вместо страха перед своими способностями, София научилась ими гордиться и, естественно, не желала меняться.

        Однако при всем том для нее невозможно было не сознавать, что Кристиан – это дело иное. С другими она находилась рядом, общалась, делилась отголосками своих чувств, но он был ее мужчиной также, как она была его женщиной, и с ним она жила плотской жизнью, но в то же время, сливаясь с ним телесно, обвивала душою и его душу тоже.

Человек существо духовное, хотя и создан из «персти земной». Так цветок имеет корень в земле, но венчиком тянется к небу. Человеку недостаточно только плотского соития, ему нужна душевная теплота, то есть то, без чего обходятся животные, которым он как будто в чем-то и сродни, но только не в этом.

Если мужчина и женщина становятся едины в высоком, человеческом смысле этого слова, то их единение предусматривает полное взаимопроникновение, включая и тело, и душу. Если же такого не наблюдается, то хотя бы один из двоих чувствует себя при этом обделенным и страдает. Не дай бог любить без взаимности и обладать или отдаваться, не чувствуя в ответ полной самоотдачи…
 
София надеялась, что барьер, который стоял между нею и Кристианом и стал причиной их разрыва, больше связан с их социальным положением, чем с ними самими. Он должен узнать ее лучше, а если не узнать, так почувствовать. Она должна приучить его разговаривать с нею, открывать ей свои мысли, свои чувства, то есть себя, хотя бы отчасти. Да, хотя бы отчасти…

Одним словом, она решила, что им следует наконец по-настоящему познакомиться между собою. Время для того, чтобы привести задуманный план в исполнение, оказалось благоприятным, и София честно и целеустремленно принялась трудиться над его воплощением в жизнь.

        София настаивала, чтобы Кристиан как можно больше времени проводил на воздухе, то есть в их прелестном благоухающим садике, представлявшем собой подобие восточного рая в миниатюре, под тихий лепет фонтана и пение птиц в древесной листве. Это было, безусловно, полезно для его подорванного здоровья. Здесь он лежал на стоящей в тени платана кушетке, а она почти всегда находилась рядом с ним, потому что не разделяла с Эрвином и Иветтой их времяпрепровождение, не ездила с ними в город, не посещала местные достопримечательности, лавки и рестораны, не ходила в театр в любезно предоставленную в их распоряжение ложу, короче, никуда не отлучалась, оставив все развлечения до будущих лучших времен.

Занятий у молодых людей в их уединении было немного, только читать да болтать между собой. Иногда они, впрочем, предпочитали помолчать, но потом им это надоедало, и они снова беседовали. Кристиан был не слишком многословен по складу своей натуры, но в общении нуждался также, как и большинство людей, София же упорно гнула свою линию.

Она рассказывала ему не только об итальянке в черном платье, то есть еще одной даме в черном, появившейся на ее пути, столь же загадочной, как и первая, но также о своем детстве, своих привычках, своих первых Заветных тетрадках, а затем о своих поэтических опытах времен своего замужества и, наконец, о том, чем полнилась, чем жила ее душа в печальный период разлуки с любимым человеком, то есть с ним же, Кристианом.
            
Собираясь в свое путешествие, София не смогла отказать себе и не взять с собою свои главные сокровища – Заветные тетради, хотя бы некоторые, если не все, имея ввиду ограниченность дорожного багажа, с самыми памятными и любимыми произведениями. Не иметь их под рукой, не перечитывать время от времени было для нее немыслимо. Теперь она извлекла их на белый свет, желая поделиться своей задушевной тайной с сердечным другом, несколько робея, но надеясь, что он поймет ее, оценив также ее жест высочайшего доверия. 

Пытаясь восстановить свои физические и душевные силы во время уединенной жизни в Доме на побережье, София почувствовала, что ее способность к творчеству не то чтобы оставила ее, но видоизменилась. Романтические сказки о королях и королевах темных веков, легендарных времен Тристана и Изольды, когда люди стоили массивные замки и такие же дворцы и церкви, а имена мужчин и женщин напоминали металлический лязг скрещивающихся в беспощадной схватке тяжелых рыцарских мечей, больше ее не вдохновляли.

Пережитые потрясения и разочарования стали тем сдерживающим фактором, который мешал ей с прежним восторгом предаваться безудержным фантазиям на героические и любовные темы. Однако душевная работа продолжалась, только избрала другое направление.

Еще пребывая в трагическом заблуждении относительно своей беременности, безо всякой на то нужды пролеживая в постели дни напролет, страдая от тоски, скуки и бессонницы, София в промежутках между приемами дурманивших ее лекарств читала Библию. Это ей ее стражами не возбранялось.

Сюжеты Ветхого и Нового Заветов, знакомые ей с детства, занимали и увлекали ее по-новому. Древняя книга повествовала о многообразии человеческого бытия, во всех его проявлениях, создавая для нее возможность, пусть даже во многом иллюзорную, взглянуть новыми глазами и на свою собственную жизнь. София никогда еще так внимательно не читала Священное писание, никогда так много не получала от этого чтения.

И вот ставшие вечными истории о загадочных провидцах и мудрых царях, о бесстрашных воинах и вероломных женщинах, о зловредных старцах и прекрасных девушках, о добре и зле, о любви и милосердии, о предательстве и верности сами собой, отпечатываясь не только в ее уме, но и в ее душе, ложились в основу стихотворений, подобных которым она никогда еще не писала ранее.

Изучая тексты пламенной Палестины через призму своего поэтического дара, своего особенного, только ей свойственного восприятия, она как будто совершала длительное путешествие через времена и расстояния, в надежде обновиться в них духовно, успокоиться и обрести новые силы, чтобы затем вернуться в свой мир и попытаться найти в нем наконец свое настоящее место, сделать еще одну попытку жить в нем, но жить по-новому.

По ночам ей снился знойный Египет, ей мерещились покрытые глыбами каменной соли берега Мертвого моря, они сама стояла в предгорье закрытой таинственными облаками горы Синай, она побывала в шумном многолюдном Иерусалиме вместе со Спасителем и его учениками, вместе с ним восходила на позорную Голгофу под смертной тяжестью креста и воскресала вместе с ним, через свои страдания и переосмысление накопленного в прошлом, недаром давшегося опыта обретая желанное обновление.

В результате она написала целую серию стихов, вдохновленных библейскими сюжетами, и все это в окружении отголосков владевших ею в то время личных переживаний…
    
                Я поеду на Святую землю,
                Поклонюсь святыням Иерусалима,
                Привезу тебе камешек с Голгофы,
                Привезу кипарисовый крестик…

Кристиан слушал ее внимательно, что ободряло ее и обнадеживало, но однажды он сказал ей с извиняющейся улыбкой, что все это, конечно, замечательно, но мало его вдохновляет.

- Священное писание, да, конечно… Когда-то я тоже все это проходил, как и все школяры, - сказал он. - Но в целом я в нем так и не разобрался, хотя мне до сих пор интересно, отчего же рухнули стены Иерихона, неужели все-таки от звуков волшебных труб? Быть того не может. А что касается пророков, то это, положа руку на сердце, так заумно, словно читаешь того же Нострадамуса.
 
София почувствовала себя обескураженной. Она говорила ему вовсе не о Священном писании как таковом, а о своих мыслях и чувствах, питавшихся древними сказаниями и притчами, о процессе духовного роста и познания себя через историю общечеловеческого бытия и о постижении мировых законов на примере собственной судьбы… о том, что в этом хаосе, который называют жизнью, есть все же скрытый глубинный смысл, потому что в каждой отдельной человеческой судьбе, пусть самой маленькой и незаметной, также, как и в судьбах целых народов, незримо присутствует некая вечная истина. Но Кристиан, судя по всему, разобрал в ее речах не саму суть, а только внешнюю канву.
               
- Боже мой, - подумала София. - Мы никогда не поймем друг друга. Мы будем жить вместе, бок о бок, потому что тянемся один к другому, как железо к магниту, но души наши никогда не заговорят между собой так, как умеют говорить между собой тела…

        Она готова была расстроиться.               
        Ей показалось, что отголосок подобной мысли мелькнул в уме и у Кристиана, потому что он сказал вдруг далее:

- Милая, а ты никогда не пробовала рисовать?
- Рисовать? – переспросила София, остановленная неожиданным вопросом среди своих раздумий точно таким же образом, как останавливается на всем бегу быстро бежавший вперед человек, наткнувшийся со всего разбегу на неожиданное препятствие. - Почему рисовать?
- Рисунки это как-то понятнее, - объяснил он все тем же извиняющимся тоном. - Смотришь и видишь. А стихи… Это так отвлеченно.
- Меня учили рисовать, - с запинкой произнесла София. - Да, учили. Но я как-то не пристрастилась к рисованию. Стихи те же картины, только написанные не красками, а словом.
- Но их труднее увидеть.

- Да, пожалуй, - сказала она, а про себя подумала, что их трудно увидеть, то есть проникнуться ими, потому что они, видно, все же на самом деле плохи, чтобы она о них себе не воображала. «Кто сейчас не пишет!» Недаром Хранитель отказался издавать в своем журнале ее сказку о придуманных короле и королеве, обитавших в вымышленной стране, хотя и смягчил свой отказ, как сумел.

Может быть, Кристиан по-другому отнесся бы к ее творчеству, если бы оно действительно того стоило? Он не поэт, возможно, но в уме и вкусе ему не откажешь, он образованный и вполне начитанный человек, ведь такие вещи, как образованность и начитанность, не скроешь, они бросаются в глаза по случайно оброненным фразам, по самому складу речи и употребляемому словарному запасу…

Мысли о собственной исключительности суть гордыня, а на деле она, София, просто более или менее способна подражать настоящим поэтам, но не в состоянии создать собственного оригинального захватывающего произведения. Сказать ей об этом ему неловко, вот он и предложил ей сменить перо на кисть.
 
- Но я вовсе и не ставила перед собой целью заставить его восхититься мною не только как женщиной, но и как поэтессой, - попыталась размышлять она далее. - Я просто хочу, чтобы он понял, что я способна не только целоваться, что мне присущи чувства более тонкие, чем это все же свойственно обычно людям, и что я могу вести и поддерживать вдумчивый разговор на темы о высоких материях и хочу об этом говорить, а не таить свои мысли про себя.

Однако ей так и осталось непонятно, добилась ли она исполнения этого своего желания или нет, смогла ли дать ему понять, какая она на самом деле… собственно говоря, как она сама себя представляла… С другой стороны, если ему не слишком нравится слушать ее стихи, то может не понравиться и рассматривать ее рисунки. «Почему мы полюбили друг друга? Ведь мы такие разные…»

София вспомнила леди Элеонору, явно обладавшую способностью меняться в зависимости от обстоятельств, причем проделывая это с полной естественностью, говорившей либо о двойственности ее натуры, либо об ее изумительной способности к мимикрии.

Будучи замужем, эта дама была одной, домашней, любящей, женственной, вдовствуя же, то есть оставаясь одинокой, но зато самостоятельной, обнаруживала неуемное стремление к захвату важного места в обществе, жажду власти, а также энергию и силы для борьбы за эту власть. Однако любовь, именно вполне земная между женщиной и мужчиной, судя по всему, была и оставалась для нее превалирующей ценностью, хотя, не исключено, она и сама себе бы в этом не пожелала признаться. Она жертвовала ради супружеского счастья своими амбициями в первом замужестве, пожертвовала ими и во втором. Любовь обладает неотразимым обаянием, что без нее все красоты всех миров?    

- Ты прав, я попробую рисовать, - сказала София вслух. - А что мне рисовать? Цветы? Море?
- Архитектуру, - сказал Кристиан. - Дома, дворцы, церкви, крепости.
- Да?
- Нарисуй Иерихон, раз уж ты так прониклась библейскими мотивами. Сначала в целом виде, а потом в разрушенном.
- Да ты смеешься?

Она видела - он не отдавал себе отчет в том, что она уже всерьез собиралась ради него учинить насилие над собственной душою, пойти ради сохранения союза с ним даже на жертву, каковой для нее стал бы отказ от сочинительства.

- О, нет, - он отрицательно покачал головой. - Как я могу над тобой смеяться? Ты обидишься и перестанешь растирать мне ногу, а мне это так помогает, гораздо больше, чем все старания того слепого чудака, хотя он и слывет тут чуть ли не за волшебника в своем деле.   

Однажды, когда она, увлекшись, декламировала ему свою поэму, он просто заснул. Она подняла голову от тетради, взглянула на него и увидала, что он спит, так спокойно и сладко спит, - лежа на спине, подложив себе под голову согнутую в локте руку и даже слегка улыбаясь во сне… Это было уже слишком, согласитесь.

                Прервался бесконечный поцелуй,
                И ритм сердец замедлился. Не так ли
                С карниза вниз стекают мерно капли
                Прошедшего дождя последних струй.
 
                Сплетенье двух стеблей цветочных куп
                Распалось, врозь цветы легли устало,
                И только губы, рдеющие ало,
                Дыханием других касались губ.
               
                Во сне, глубоком более, чем снов,
                Чем сонных грёз поток скользящий, разом
                Они тонули словно бы, но вновь

                Их души пробуждались в блеске раннем
                Навстречу чуду утренних часов.
                Проснувшись, он её увидел рядом.

И вот он не увидел ее рядом, чтобы, понравилось ему или нет то, что она читала, поцеловать ее хотя бы из вежливости, но просто отключился. Сочинительница могла только вообразить себе в качестве компенсации  восторженные аплодисменты благодарной аудитории и вздохнула. Нет, видно, в мире совершенства. 
 
        Впрочем, София все же напрасно горевала, что ее с любимым человеком разделяет вопиющая разность отношения к духовной жизни, а такое положение вещей не позволит им познать полную гармонию в отношениях между собою. Действительно, некоторые темы были ему или неинтересны, или даже, может быть, вообще чужды. Однако нашлись у них все же и точки соприкосновения.

Гораздо большее понимание он проявил, когда она перестала читать ему свои стихи и заговорила о своем прошлом, о своей семье, о своих чувствах к родной земле. Бедный обездоленный цветок, оторванный от своих корней и пересаженный насильно в чужую почву без надежды воссоединения со своим собственным прошлым, откуда брала начало вся его жизнь, иначе, нежели в снах и мечтах, пытающийся сохранить хоть крупицы от прежнего своего бытия в виде воспоминаний о нем…

Увлекшись, София рассказывала и рассказывала, а Кристиан слушал ее, не перебивая. Конкретные события и персонажи были ему куда более внятны, чем отвлеченные понятия и образы из мира фантазий, и София не смогла не растрогаться, когда увидела, с каким особым вниманием он отнесся к этой ее изустной автобиографической повести, вырвавшейся у нее спонтанно, под влиянием минуты, но тем более искренне прозвучавшей.

        София рассказала, что очень скучает по своей стране, по городу, в котором выросла, по дому, в котором прожила много лет, что ей снятся отец и мать, что у нее болит душа от того, что она не может приехать на их могилы.

Искренне опечаленная, со слезами на глазах, она в нескольких проникновенных словах описала княжескую усыпальницу, являвшуюся,  согласно освященной временем традиции, постоянным местом захоронений членов правящего дома Владетельных князей: старинный собор, возведенный на главной площади столицы, массивный, с толстыми выбеленными стенами и маленькими высокими зарешеченными окнами, пять куполов которого, покрытых настоящей позолотой, ярко блестят под солнечными лучами, напоминая гигантские свечи, пылающие неугасимым огнем перед горним престолом…

Внутри, вдоль украшенных многоцветными фресковыми росписями стен рядами высятся резные белокаменные надгробия, а в земле глубоко под ними находятся склепы, где покоятся в объятиях вечности набальзамированные по древнему обычаю благородные останки прежних государей… и тому человеку из ныне живущих, кто входит под соборные своды, покинув шум и сутолоку дня, предстоит окунуться в гробовое молчание, царящее внутри этого здания, где его овеет  прохлада и окружит полумрак, чуть разреженный мерцанием лампадок, и странно ему будет, ступая по ледяным чугунным плитам, устилающим пол, услышать мерное и гулкое эхо собственных шагов, сознавая себя в этот миг не более чем пылинкой, крутящейся в солнечном луче, пронзившем тьму времен, - мельчайшей частицей мироздания перед бесстрастным ликом вечности…

- Я молилась там в последний раз перед своим отъездом из родных мест, - говорила София, вздыхая.
- Может быть, мы это как-нибудь потом устроим, и ты все же там побываешь, - сказал Кристиан. - Какой-нибудь неофициальный визит. Хотя твой брат все настолько испортил и запутал, что все это, наверное, может плохо кончиться, и для него, и для Владетельного княжества в целом. Он, кажется, ведь так и не вернулся туда, а все мотается по Европе, надеясь найти себе союзников?
- Насколько мне известно, да, - кивнула София.

- А время, между тем, не соответствует таким круизам, - Кристиан покачал головой. - Я бы не только на месте Владетельного князя Владислава задумался о будущем очень серьезно, но и на месте господ-министров из нашего Королевского собрания, раз уж они взяли на себя труд править за короля и так решительно заявили об этом.
- Что ты имеешь в виду? – спросила София.

- Надвигается шторм, - ответил Кристиан. - Бывалые моряки предугадывают наступление бури загодя, безо всяких приборов, по одним им внятным приметам, которые кажутся мало заметными, но все же абсолютно верны. То же самое должно отличать политиков, настоящих политиков, я разумею. Я не политик, но тут достаточно послушать мнения других… - вероятно, он имел ввиду английского посланника, с которым много беседовал в последнее время. - К тому же я и сам все же кое-что замечаю. Посуди сама. В Новом свете воюют, в Старом свете тоже, но пока еще как будто не в полную силу, будто испытывая себя. А сил у разных стран и государств как раз сейчас накоплено немало. К тому же во Франции творится черте что.
        Подумай, это королевство, однажды совладавшее с могущественным заморским соседом и подмявшее под себя папскую курию, которому стало настолько тесно в Европе, что оно, давно заграбастав Средиземноморье, уже всерьез собралось воевать в Северной Африке, расширяя свои владения, теперь терпит внутренний крах. Слишком уж с большим размахом зажили его короли, а эта наглая всем известная фраза «После нас хоть потоп» может оказаться пророческой.
        Мне кажется, тут наблюдается разрыв между хорошо усвоенными имперскими амбициями и настоящим незавидным положением вещей, но корабль продолжает идти вперед полным ходом, а ведь ему пора сбавить парусность и, вероятно, попробовать лечь на другой галс, по крайней мере попытаться это сделать. Вот только разгон слишком велик, а лавировать при слабом ветре большому кораблю трудно. Любая ошибка приведет к тому, что он собьется с направления, и вернуться назад будет очень нелегко, может быть, даже невозможно. Тем страшнее окажется катастрофа при налетевшем шквале. Большая волна, сильный ветер, а пучина под днищем глубока.   

- Мне становится страшно, когда я тебя сейчас слушаю, - пробормотала София. - Но ведь на сегодняшний день все достаточно стабильно, разве нет? – и в ее голосе, когда оно произносила свой вопрос, прозвучала робкая надежда.

- Я же сказал, что опытные или по крайней мере думающие и наблюдательные люди… - вероятно, тут он опять вспомнил  английского посланника… а может быть, также Первого министра, кто знает, - наблюдательные люди должны угадывать приметы грядущих потрясений заранее. Приметы между тем уже имеются, так что покой обманчив, и нужно готовиться к худшему. Тут и Нострадамус не нужен, все достаточно ясно и без разных там пророчеств. Я уверен, к подобным выводам приходят сейчас многие.

- Франция?
- И Франция. Если тонет большой корабль, воронка так глубока и так сильно засасывает, что это отразится на оказавшихся рядом, а там и на тех, кто находился на периферии событий... На всех, так или иначе. Кого-то, возможно, увлечет в образовавшийся гибельный водоворот без надежды на спасение. Другое дело, что извечное человеческое легкомыслие традиционно мешает прислушаться к голосу разума, зато, впрочем, не позволяет и впадать в панику заранее. Жизнь всегда продолжается вопреки всему…

- Но это хорошо.
- Да, хоть это хорошо. Что же касается остального, то я считаю, что наш век вообще в чем-то изжил себя. Последуют передряги, и лицо мира изменится. Гроза принесет обновление, только слишком большой ценой. За перемены всегда платится высокая цена. 
- Гроза? Ты сказал, гроза?
- Революции, войны, перераздел земель и сферы влияний.
- Но неужели нам в самом деле придется пережить такой ужас?

-  Ты знаешь, - сказал Кристиан, - еще давно, когда мне, кажется, и шестнадцати лет не было, король, ныне покойный, мой дядя, ставший моим опекуном после гибели моего отца, взял меня с собою в наше Предгорье, на Королевский рудник, где как раз только-только удалось предотвратить весьма обширную диверсию. Готовился взрыв на шахтах. Если бы план удался, добыча руды оказалась надолго приостановленной, что привело бы к осложнениям финансового порядка внутри страны и одновременно не могло бы не отразиться с негативной стороны на внешней политике, особенно в отношении ближних соседей.
        Диверсантов удалось выявить вовремя, катастрофы не произошло, но я помню то ощущение опасности, которое еще витало в воздухе в тех местах, когда мы туда прибыли. Люди были, конечно, сильно напуганы, но ты знаешь, что удивительно: страх не деморализовал их, напротив, подтолкнул к действию. Было сделано очень много, да еще к тому же часто такими лицами, которым, казалось бы, вообще меньше всего могло быть свойственно заниматься подобными делами.
        Начать с того, что злоумышленников помогла обнаружить девушка, почти ребенок, а известие о них срочно доставил в гарнизон какой-то простой и совершенно мирный фермер, с виду толстый, как бочка, и удивительно добродушный. Впрочем, об этом тебе лучше меня может рассказать наша Иветта, она ведь дочь человека, который проходил там службу, и в то время она еще жила в своей семье, а не при дворе, оказавшись таким образом в эпицентре рудничных событий…
        Что же касается прочих их участников, солдат и рабочих, то они в кратчайшие сроки, с напряжением всех сил, с полной отдачей и ответственностью прочесали все окрестности вокруг прииска, обыскали все его наземные строения и все закоулки штолен под землей. Семьям шахтеров и военных, которые были заняты этим важным и опасным делом и не могли отлучиться домой, пока не закончились обыски, совершенно добровольно и очень быстро оказали помощь и поддержку соседи…
        В простых и обычно ничем не примечательных людях открылся запас новых сил, обнаружились способности, о которых они ранее не подозревали сами: смелость, инициативность, доброта, щедрость, отзывчивость, то есть проснулись лучшие свойства их натуры. Они проявили сплоченность и патриотизм…
        Беда не только наказание, она может нести не только гибель и разорение, но, как это ни парадоксально и даже противоестественно, она же и стимулирует, способствует высвобождению энергии и потому может служить прогрессу. По крайней мере, это обнадеживает.    
 
Кристиан говорил с большим увлечением, и было ясно, что сейчас авторитетная фигура английского посланника вряд ли отбрасывала на него свою авторитетную тень… и фигура его заокеанского коллеги тем паче… было ясно, что он раскрывает перед слушательницей свои собственные мысли, окрашенные его собственными переживаниями.

- Да, - сказала София, вполне уловив данное обстоятельство. - Я поражена. Я вижу, из тебя на самом деле получился бы король, глава мирной и военной политики государства.

             Кристиан усмехнулся.
- Из меня, может быть, и получился бы король, но теперь никто не собирается из меня его делать, - воскликнул он. - Я вообще тут как-то подумал, а что нас, собственно, ждет, как мы будем жить, когда вернемся в наше королевство. Чем мы будем там заниматься? А ведь придется как-то определиться, найти свое место.
- У моей сестры родился ребенок, мальчик, - произнесла София.
- Да, я слышал об этом… Что ж! Судьба не пожелала дать мне шанс. Остается утешаться тем, что власть вещь опасная. Как обоюдоострый меч. Но мне все-таки, положа руку на сердце, немного жаль, что не придется хотя бы попробовать взять его в руки. Впрочем, теперь все это кажется таким далеким, нереальным… 

- Пусть это прозвучит эгоистично, - сказала София, - но я даже рада этому. Рядом с таким королем, как ты, такая королева, как я, проиграла бы неминуемо. Я тебе не соответствую. Я не смогла бы помочь тебе разделить груз государственных забот. Я даже не все понимаю из того, что ты мне сейчас говорил. 

- Так же, как и я не понимаю и половины того, о чем пытаешься мне рассказать ты, - польщенный Кристиан все же вовремя вспомнил о дипломатии (опять влияние местного окружения?), ведь не стоит слишком задирать нос, даже если похвала приятна и кажется заслуженной, это куда как правильней во многих отношениях, - В этом мы, по крайней мере, квиты.

- Что же нам делать? Мы слишком разные, - она произнесла вслух то, о чем думала недавно про себя. - Если мне казалось, что ты не знаешь меня, то сейчас я убедилась, что я-то тебя тем более не знаю. Выходит, я живу в своем мире, а ты в своем, но, если мой мир придуман мною, то твой реален и окружает нас со всех сторон. Ты не боишься его, хотя жить в нем – значит находиться в постоянной борьбе. А я часто чувствую себя чужой в нем, мне в нем плохо, тем более что он то и дело предъявляет на меня свои права, и я только и делаю, что в ответ стремлюсь убежать от него, укрыться среди своих фантазий, черпая силу в них в то время, как они отбирают мою силу… Когда меня выдавали замуж, я сочиняла историю о сказочной стране, чтобы заслониться ею от своих страхов, своей неуверенности… «На земле одного из тех старинных европейских королевств, каких в ней было немало в давние годы легендарной старины, до наших дней  сохранился древний храм…» И так далее… Когда я стала принцессой, я выдумала еще одну историю, про рыцаря и двух сестер… «Выцвел плащ и броня в пыли, и начал конь хромать…» И так далее… Да! И так далее…      

- Послушай меня, Софи, - сказал Кристиан, садясь рядом с нею и беря ее за руку. - Когда-то моя сестра, королева Анабелла, рассказала мне одну сказку… - он слегка задумался и улыбнулся, а ведь когда он улыбался, ямочка на его подбородке, эта прелестная едва заметная обычно ямочка, сосредоточие соблазнов, сделалась явственней, необыкновенно украшая его будто просветлевшее лицо… София пожала его руку, приготовившись слушать. - Я был тогда мал, а она совсем юная… Впрочем, с годами она не слишком повзрослела… Так вот. В сказке рассказывалось о короле, который женился по страстной любви на принцессе из Зеленой страны, из племени эльфов, - голос юноши звучал на редкость задушевно. Вероятно, он живо вспомнил свою покойную сестру, свое детство на берегу моря, в отцовской усадьбе, их совместные прогулки по пустынному пляжу…

- Из племени эльфов? – как зачарованная, повторила за ним София.

- Да, да, - и он посмотрел на нее своими переливчатыми, подобно изменчивой морской волне, глазами. - Девушка-эльф однажды встретилась ему в лесу, и они полюбили друг друга так сильно, что не смогли расстаться. Она стала его женой и пришла жить к нему в его королевство, жить среди людей, навсегда покинув таинственные чары и странное безвременье своей загадочной родины.
        Но она ничего не умела из того, чем обычно занимались женщины, она могла только любить и петь свои протяжные мелодичные песни. И что же ты думаешь? Король продолжал вершить свои королевские дела, управлять государством, воевать и заключать мир с соседями, а потом, вернувшись из похода или придя из залы совета, он шел к своей королеве, и она усаживала его в своем саду возле фонтана под цветущим деревом, ронявшим на их головы и плечи бело-розовые цветы, и пела ему свои песни, глядя ему в глаза своими чудными переливчатыми глазами, и тогда он забывал обо всем, отдыхал сердцем и, сбросив с себя бремя забот и тревог, обновлялся душой и телом, а когда возвращался опять в свой мир, недоступный и непривычный ей, но необходимый для него, поскольку он был человеком, созданным не только для грез и блужданий в стране снов, но также для практической деятельности… уж такие мы, люди, не можем сидеть на месте… одним словом, когда он опять брался за дела, он был полон сил и энергии, и рука его была тверда, и мудрость ему не изменяла.
        Они прожили вместе гораздо дольше, чем обычно живут люди. Король не старел и не знал болезней, сводящих людей в могилу, а королева не страдала и не жалела о своем выборе, оставаясь все такой же не от мира сего, воздушной, прелестной, волнующей и странной…
        Зачем даже совершенно разным мирам сходу отвергать друг друга, а их жителям соперничать между собою? Куда правильнее дополнить друг друга и тем самым обогатить свою жизнь. Ты меня поняла, девушка из страны сказок? – он засмеялся и поцеловал ее.   
   
- Кристиан, - сказала София. - Ты гораздо умнее меня со всеми моими умствованиями, гораздо умнее. Я уверена, как бы дальше ни сложилась твоя жизнь, чем бы ты ни занялся, какому бы делу себя ни посвятил, у тебя все в конце концов получится, и окружающие тебя люди не смогут не отдать тебе должное, они будут ценить тебя и уважать.
- Пока что мне удалось наделать одних ошибок, - он вздохнул, будто спускаясь с небес на землю.
- Они не непоправимы, без ошибок же не бывает деятельности. А я буду счастлива от того, что нахожусь рядом с тобой, что люблю тебя и любима тобою. И ты всегда будешь моим королем, я сама тебя короную. А я буду твоей королевой.
- Я чуть-чуть тебя не потерял, - сказал он. - Прости меня.
- Я уже простила. Мне было тяжело, но это прошло. Только я боюсь пострадать опять.
- Этого не должно случиться. Нас спасет от этого недаром приобретенный опыт.
- Ты думаешь?
- Я уверен.

Они помолчали, обнявшись, думая каждый о своем, но не размыкая обнимающих друг друга рук.

- Ты знаешь, - сказала вдруг София. - Я не смогу нарисовать тебе библейский Иерихон.
- Что? – переспросил он удивленно, потому что уже забыл об этом. - Ах, да, крепость. Ну что ж!
- Я не художница, нет. Может быть, мне по силам изобразить какие-нибудь цветочки, но не больше. Я напишу еще одно стихотворение.
- Напиши, хорошо.
- Про союз человека и феи. Можно, я тебе его все-таки прочту? 

А потом, сказав все и с удовольствием расцеловавшись с ним в знак своей полной и безоговорочной симпатии, София вдруг сообразила, что, если даже они не совсем способны понять друг друга в отношении тех предметов, которые их интересуют больше всего, зато им легко общаться друг с другом, - легко говорить о том, что пришло в голову, так, как это, собственно, и должно водиться между ставшими истинно близкими людьми, даже без особой надежды быть полностью и правильно понятыми. Впрочем, кажется они все же поняли друг друга. Наверное, понимание тоже может быть разным. Жизнь так удивительно многолика.

- Раньше, кажется, было не так… или не совсем так… Почему? Ах, да! Раньше мы не доверяли друг другу. А теперь, выходит, доверяем. Как же, когда же это произошло? Да сразу же, в первый момент нашей встречи после разлуки, там, в госпитале, в больничной палате. И мы, кажется, даже не заметили этого, не отдали себе в этом отчета. Мы переплыли не море соленых волн, а море отчужденности. Старый мир рухнул, едва не придавив нас своими обломками, но мы уцелели, мы встретились снова, но уже не для того, чтобы быть марионетками в руках чужих людей, а для того, чтобы быть вместе и жить полной жизнью. Значит, все самое главное уже свершилось, незаметно, как будто само собой, как истинное чудо, которое происходит подобно тому, как наступает рассвет или проливается дождь. Но для этого надо было переплыть море… 

И вот тут Софию оставили грустные мысли и взамен охватила такая радость, что она опять бросилась Кристиану на шею и чуть не задушила его в своих объятиях.

- Я передумала, - смеялась она. - Я не хочу, чтобы ты стал королем, и я не хочу быть королевой. Корона - это плен. Как хорошо, что от него удалось освободиться. Я хочу жить с тобою на этом острове всегда, вечно. Или, еще лучше, где-нибудь на еще более уединенном и отдаленном острове. На самом краю света, где будем только мы двое, ты и я.
- Будем сидеть на самом краю света, свесив ножки вниз, а потом сойдем с ума от скуки, - предположил он.
- Я сойду с ума от твоего прагматизма.
- А я от твоих фантазий.
- Но не от тебя.
- Но не от тебя.

        В этот день и в последующие Софии случалось возвращаться мыслями к сказке о короле и девушке из Зеленой страны эльфов и фей, о которой ей поведал Кристиан. Король занимался делами, а потом приходил к своей королеве, и она пела ему свои странные песни…

- А он под них спал, наверное, - подумала она, вспомнив собственные подобные опыты, - Не слышал ни единого слова, но зато спал сладко. И пробуждался, полный сил. В этом, вероятно, все дело и заключалось.  А говорят, фантазии не имеют практического смысла.      
 
***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***      

                Глава 5.
                Пора любви.

«Мы либо научимся жить вместе, либо погибнем по одиночке».
        Жак Фреско



        Бескрайняя морская гладь была синяя-синяя и сверкала под яркими солнечными лучами, как если бы ее усыпали драгоценные блестки. Волны тихо и плавно ласкались к берегу, шевелили золотой тонкий песок, шелковую гальку и ракушки, а также омывали босые ноги молодого человека, стоящего на мелководье.

Он стоял неподвижно, задумчиво глядя вперед прищуренными глазами. Темные, почти черные волосы рассыпались по его голым загорелым плечам, и их слегка шевелил ветерок. Опустив взгляд себе под ноги, он посмотрел на свою правую ногу, стопа которой наполовину утопала в мягком податливом песке, но все же не настолько, чтобы через набегающую на нее то и дело прозрачную воду не увидеть несколько грубых и еще совсем свежих шрамов, расходящихся в разные стороны неровными лучами от одной центральной точки, как будто бы здесь сидел, распластав свои конечности, паук…

Было жарко, солнце стояло уже почти в зените.

        Нет ничего прекраснее и отраднее ощущения выздоровления, когда этот процесс вступает в полную силу, словно река, сломавшая плотину, преграждавшую ей дорогу, вырвалась на свободу. Врачи говорили Кристиану, что он выздоравливает, но только когда он на самом деле однажды почувствовал это, он поверил, что они ему не лгали. И поверил, что будущее будет светлым и счастливым, а ведь для того, чтобы в это поверить, недостаточно было и приезда Софии. О каком счастье с молодой подругой может идти речь, когда болезнь не выпускает из своих тисков? Но вот эти тиски оказались сломаны.

В памятную лунную ночь ему, конечно, не удалось так вот сразу и пойти, подобно тому, как обычно ходят здоровые люди, как и ему это было совершенно естественным образом свойственно до ранения. Но, поддавшись влиянию Софии, заразившись ее уверенностью, он встал на обе ноги и сделал шаг. А потом другой. Всего несколько шагов, но он их сделал. Больная нога повиновалась, на нее можно было наступать. Потом он покачнулся и упал бы, если бы София его не поддержала. Но этого опыта оказалось достаточно, чтобы он понял, что дело за малым, - снова научиться ходить.

Теперь его не раздражали и не удручали костыли, без которых, как выяснилось, он еще на самом деле не мог обойтись. Его по-прежнему навещал врач, причем не личный врач магистра, который однажды принял участие в больном госте своего господина, что являлось частью оказанного этому гостю хорошего приема, с легким сердцем передоверив его прежнему, из госпиталя, опытному специалисту по подобным травмам, и, кроме того, слепой монах-костоправ снова через день появлялся в «восточных покоях», чтобы сделать молодому человеку массаж, поскольку София, хотя и научилась уже многому в этой области, все же считала такую меру целесообразной и убедила в этом Кристиана. Теперь ей было просто его убедить.

В ход шли и лекарства, и примочки, и растирания, но, главное, Кристиан принялся наконец делать то, к чему его напрасно подталкивали до сих пор лечившие его люди: он начал проявлять старания в овладении ходьбой, чем до сих пор упорно не желал заниматься, видя в таком занятии одно бессмысленное унижение. Теперь он не стеснялся сверкающих многочисленных окон, выходящих в сад со всех сторон, откуда его могли видеть люди, в окружении которых он жил в последнее время, а также и вовсе посторонние, дворцовые слуги, например.

Он был уверен, что костыли скоро окажутся отброшенными, и смело громыхал ими по мраморной садовой дорожке. Так оно и случилось, надежда не обманула. Сначала перестал быть нужным один костыль, за ним второй. С палкой ему, судя по всему, предстояло дружить долго, но какое это было облечение, какой прогресс - суметь обходиться уже только одной палкой! Изувеченная нога слушалась плохо, подводила, порой принималась ныть, но Кристиан упорно тренировал ее, стиснув зубы и не обращая ни на что внимания.

        Врач порекомендовал ему морские ванны, поскольку это могло оказаться очень эффективным для лечения последствий тяжелого ранения, а также, бесспорно, полезным для здоровья в целом, что было чрезвычайно легко устроить, ведь море, прекрасное, теплое, спокойное южное море находилось совсем рядом, рукой подать.

В дело вмешался фон Пфайффер. Заботясь о безопасности своих молодых господ, он съездил на разведку на побережье и со своей стороны порекомендовал принцу одну небольшую, укромную, уютную бухточку, с двух сторон замкнутую пологими склонами, в тени которых можно было найти удобный приют в жаркие часы, а с гребня любого из холмов отлично просматривалась вся местность. Вода в бухте была мелкая, узкая полоска пляжа идеально ровная и покрытая прекрасным мелким золотистым песком с небольшим вкраплением обкатанной морем разноцветной гальки и обломков пустых ракушек.

Теперь распорядок дня обитателей «восточных покоев» изменился. Утром к двери садика-прихожей подавали легкий экипаж, на козлах которого внушительно возвышался Вилли или Фредди, смотря кому в этот день выпадало дежурство, довольно обременительное, кстати, ведь телохранителю возбранялось купаться и отдыхать на пляже, в его обязанности входило наблюдать за местностью, оберегая своих подопечных и не теряя бдительности несмотря на монотонность такого времяпрепровождения, жар дневных часов и разнеживающее соседство синего сверкающего моря.

Надо сказать, что в недалеком будущем обязанности Вилли и Фредди еще более усложнились, потому что принц и принцесса стали довольно часто гулять в городе, причем не только днем. Нет ничего пленительнее южных ночей, как же можно пропустить их! А городские празднества, процессии, карнавалы! Они всему этому отдали дань, да и как могло быть иначе, к тому времени до того привыкнув к маячившей постоянно за их спинами тени одного из своих неизменных сопровождающих (или даже двух сразу), что почти перестали их замечать, не утруждая себя размышлениями о том, легко ли нести охранительную службу в условиях постоянных разъездов и экскурсий, среди сутолоки иноязычной людской толпы…

Но до того времени, когда совместные посещения города стали для молодых людей обычным делом, надо было дожить, а пока до полудня были море и пляж, потом возвращение домой, ванна, обед и сон, усталый, блаженный сон, продолжавшийся почти до сумерек, сон без сновидений, с пробуждением, таящим в себе предвкушение лучшего.

Затем вечер коротался как обычно, за накрытым столом в садике под платаном, хотя впоследствии, как уже упоминалось, в ход пошли и более интересные развлечения в городе. А утром все повторялось.

Впоследствии Кристиану при воспоминании об этих однообразных, похожих друг на друга днях казалось, что все они состояли из одного: из жары, еды и сна. Даже на положительные эмоции и мысли времени почти не оставалось, не говоря об отрицательных. Собственно, такое вот бездумное, почти животное существование, с животным же ощущением довольства и благополучия, является наиболее плодотворным для отдыха и выздоровления.            

        Да, вот оно снова, море. Вот оно, зеленое, соленое, синее, голубое. Кристиан давно не видел его и соскучился, встретившись с ним вновь, как с другом. Он как будто сам не верил своему счастью. Неужели это свидание в самом деле произошло?

К воде он впервые подковылял с помощью Эрвина, который обрадовался тому, что его друг наконец решительно встал на путь выздоровления, ведь он не переставал тревожиться о нем и даже среди светлых счастливых дней, наступивших для него с момента встречи с любимой девушкой, не мог отрешиться от этой тревоги. Подумать только, теперь они смогут наконец все вместе вздохнуть по-настоящему свободно, им всем на равных станут доступны развлечения, которые мог им предложить Остров и которые оставались за пределами их внимания, пока Кристиан боролся со своим недугом, не высовывая носу на улицу, за пределы дворца. Жизнь становилась веселее.

С каждым днем Кристиан ходил лучше и лучше, он уже не только стал заходить в воду, но и попробовал плавать. Он хорошо плавал… в прежние времена… О, какое счастье, эта способность не была забыта, и он к своему облегчению обнаружил данное обстоятельство довольно скоро. Через несколько дней София уже беспокоилась, что он заплывает слишком далеко. Не желая огорчать ее, он пообещал, что если уж и будет уплывать дальше, чем она считала разумным, то только в сопровождении Эрвина.
 
- Надеюсь, ты не вздумал утопиться? – осведомился Эрвин, посланный вдогонку за Кристианом в первый раз, без труда догнав его в море (пловец из того поначалу был такой же, как и пешеход, так что догнать его трудности не представляло).
- О, нет, - твердо отвечал Кристиан. - Тонуть и вообще умирать я не собираюсь.            

Заплыв довольно далеко от берега, пловцы ложились на спину, вольно раскинув руки и ноги, отдыхая, и волна покачивала их на своих ладонях над глубиной. Вода поражала своей прозрачностью. Даже вдали от берега сквозь ее толщу можно было разглядеть песчаное дно, на котором играли, разбегаясь в разные стороны, солнечные лучи.   

София умела плавать, ведь она выросла на берегу Реки, но не отваживалась устремиться в море, боясь, что ей не хватит сил вернуться назад. Иветта, выросшая вдали и от моря, и от прочих водных бассейнов, в горной провинции, вообще не плавала, но даже и учиться этому не стремилась, барахтаясь в воде возле берега или бродя по песку и собирая красивые камушки. Это она строила замки из песка, украшая их галькой и ракушками…
 
Уединенность и безлюдность бухты способствовали тому, чтобы разлениться, опуститься, то есть почувствовать себя до такой степени свободно и комфортно, когда условности и приличия отступают на задний план, переставая беспокоить, по крайней мере до известной степени.

- А в море на самом деле еще не перевелись русалки, а, Крис? – сказал как-то Эрвин, наблюдая за двумя красавицами, плескавшимися на мелководье в облепивших их тела мокрых и ставших полупрозрачными сорочках. К нему вернулась вся его жизнерадостность, вместе с некоторой долей свойственной ему бесшабашности, ведь он сознавал, что ему не в чем себя упрекнуть, что в тяжелое время он вел себя достойно, но вот теперь тяжелое время, слава тебе господи, миновало. Так почему бы не порадоваться от души, не пошутить, не посмеяться?

        Поначалу молодым людям описанное времяпрепровождение казалось чрезвычайно интересным и насыщающим впечатлениями, да после вынужденного многодневного затворничества так и было, конечно, однако оно не могло довольно скоро не приесться, но к тому времени однообразное течение одинаковых дней, к счастью, оказалось возможным разнообразить.

Кристиан чувствовал себя здоровее с каждым днем, становился сильнее и одновременно спокойнее и увереннее в себе. Кроме того, он повеселел и даже начал смеяться, а ведь он не смеялся уже давно. Смуглый от природы да к тому же почти полдня проводя раздетым на побережье, встречая всем телом воздействие солнечных лучей, он быстро загорел, сквозь загар на щеках проступал уже почти прежний, густой румянец, а в глазах появился прежний блеск, сообщая им, на поверку серо-голубым, как у многих северян, ту особую переливчатость, благодаря которой трудно становилось определить их цвет, почему и казалось, что они меняются в зависимости от освещения окружающего пространства и настроения своего владельца, словно цвет морской воды на разной глубине, становясь то зеленоватыми, то даже почти карими.

Человек – существо и духовное, и телесное, но множество радостей, которые предлагает ему жизнь, невозможно получить при слабости тела. В воде, отдаваясь процессу плавания, Кристиан с удовольствием ощущал, что его тело послушно ему, как и прежде, безо всякого изъятия. Нагрузка, неизбежная при ходьбе на суше и еще слишком большая для больной ноги, в водной среде наполовину отсутствовала и видоизменялась, так что он почти не чувствовал никаких неудобств, никакого дискомфорта, к тому же с отрадой сознавая, что плавание – отличная закалка и тренировка для всего тела, не только для больной конечности в частности.

Ему очень нравилось также стоять босыми ногами на раскаленном песке, к полудню напоминавшем хорошо разогретую сковородку. Сухой жар обжигал кожу на ступнях, но, пронизывая, прогревая тело, вплоть, казалось бы, до самой сердцевины костей, оказывал тем самым неоценимую услугу желавшему поскорее поправиться полностью молодому человеку.

Кристиан чувствовал, что в этом жаре была жизнь, он выжигал из больного места остатки изнуряющей хвори. Стоя на горячем песке, молодой человек улыбался, а сидя рядом с Софией в тени от холмистого склона, выставлял ноги на солнце и просил ее закопать их в прогретый песок. Она так и делала, одновременно забавляясь и сверху холмиков выстраивая пирамидки из подвернувшихся под руку камешков. Иной раз ей помогала Иветта.

К удивлению Кристиана, в больной ноге вдруг поднялся какой-то непонятный, но весьма ощутимый зуд. Раны, заживая, имеют свойство чесаться. Но ведь его рана закрылась достаточно давно. Откуда же это ощущение? Значит, что-то где-то внутри, сломанные кости, разорванные жилы, пострадавшие нервы еще не зажили окончательно и вот теперь наконец это начало происходить…

        Разогревшись настолько, что это уже нельзя было терпеть, молодые люди возвращались к морю, чтобы остудиться в воде, теплой, но все же не горячей, как побережье. Врач, наблюдавший больного, беспокоился, чтобы он сходу не навредил себе, слишком усердствуя с солнечными ваннами, ведь лето было в разгаре, стояли самые жаркие его дни.

Поначалу Кристиан слушался Софию, которая следила за соблюдением мер предосторожности, но затем все более и более отходил от предписанных ограничений. Он вырос не в южной стране, но все же и не в северной в полном понимании этого слова. Умеренный климат Маленького королевства делал переход к жаркому климату Средиземноморья довольно легким. Кристиан с детства любил солнце и не боялся воды. К тому же для своих немногих лет он хорошо поездил по свету.            

        Говорят, надо приходить на море спозаранку, когда оно только просыпается: гладкое, чистое, прозрачное, а уходить следует, когда песок уже раскалился под солнцем и начал обжигать босые ноги. Можно купаться, можно строить замки из песка, можно просто лежать на нем, греясь в солнечных лучах и лениво наблюдая за игрой золота на бирюзе колеблющейся воды. И как приятно просеивать сквозь пальцы прогретый солнцем песок…

Море возле Острова было неизменно спокойно и ласково на протяжении большей части года. Только один раз слегка заштормило, вероятно, специально для того, чтобы можно было полюбоваться волнами. Холмы возле бухты выглядели весьма экзотично, разноцветные камни сверкали на солнце, словно настоящие самоцветы…

Но вот незаметно миновали утренние часы, солнце поднялось в зенит, и пора возвращаться – в свои «восточные» покои, где стены парадной столовой украшены зеркалами, поверхность которых покрыта белыми лепными узорами, в садике днем благоухают розы, а ночью белые звезды душистого табака.

        Впрочем, иной раз молодые люди не спешили с пляжа домой даже ко времени обеда, предпочитая поесть в городе. К тому времени, как они стали поступать таким образом, они вообще все чаще изменяли своему уединению в стенах «восточных» покоев.

Причина этому крылась в том, что Критиан свободнее стал чувствовать себя на публике, - да, он хромал, опираясь на палку, и сильно хромал, так что порой нуждался в помощи своих сопровождающих, но обувался теперь как все люди, в два башмака, да и выглядел уже не как мертвец, извлеченный из гроба, вероятно, силой особых заклинаний, то есть вполне пристойно и даже вполне симпатично, почти как прежде… Почти… Время и испытания накладывают свой неизгладимый отпечаток, от этого никуда не денешься…

Молодые люди облюбовали один ресторан, расположенный на террасе, нависающей над морем. Здесь им подавали блюда, приготовленные прямо при них. Они попробовали все, что могла предложить местная кухня, сочетавшая в себе традиции рыбацкого стола и специфической итальянской кулинарии: рыбу с зеленым перцем, помидорами и луком; «браджиоли» - горячий рулет из цельной говядины, начиненный оливами, яйцом, беконом и петрушкой; «равиоли» - мясные пельмени, «паста» - макароны, а также, разумеется, национальное блюдо, которым был тот самый кролик, затушенный в вине с чесноком. Последнее в самом деле было очень вкусно. Конечно, ко всем блюдам неизменно полагалось вино, и, разумеется, они не поленились продегустировать различные сорта, но выбрать любимые не сумели: здесь все вино было отличным. 

Не прошло много дней, и в вечерние часы молодые люди уже гуляли по городу, по его улочкам и набережным. На прогулки брали легкий экипаж, поскольку Кристиан еще не мог ходить долго, даже более-менее освоив это дело и окрепнув.

Между тем не все улицы были проездными, а в их протяженном лабиринте можно было проплутать довольно долго. Кое-где улицы находились не в идеальном порядке, поскольку городские власти старались поддерживать в основном центральные, а не окраинные районы. Кое-где путь любознательным туристам преграждали каменные россыпи и груды мусора, а колдобины и ямы делали его и вовсе непроходимым.

Одна старинная часовня стала отдаленнейшей частью того маршрута, который они преодолели по вышеописанной сильно пересеченной местности. Но они не пожалели, что постарались. Это была настоящая жемчужина, в ее облике имелись неоспоримые следы слияния двух культур, двух традиций, христианской и мусульманской, а внутри помещение напоминало вызолоченную сказочную пещеру, где среди блеска причудливого интерьера мерцали десятки свечей и одуряюще-сладко благоухало ладаном.

Проплутав по городу часто до темноты, путешественники возвращались к морю или домой, во дворец.

Главный портал дворца великого магистра украшали статуи лежащих львов, а над ними возвышались белые резные колонны, поддерживая казавшуюся из-за своей ажурности легкой, словно перышко, входную арку. Но поодаль от львов на два постамента были установлены старинные пушки, символически охранявшие вход и напоминавшие о том, что хозяева не забыли, как обороняться от врагов, и наводившие на размышление о том, что на стенах городской крепости стоят куда более современные и мощные боевые орудия, направленные жерлами на море. Горе тем, кто не убоится молчаливой мощи этих стен.

Любопытно, что, проживая во дворце, иноземный принц и его спутники не имели возможности познакомиться с его помещениями также близко, как с примыкающими к дворцу городскими кварталами.      
 
Днем солнце подсвечивало золотистым светом городские здания, сумерки же были коротки и дымчато-прозрачны, а затем наступала ночь, и при ясном лунном свете старинный город со своими двойными стенами и прекрасными зданиями приобретал сказочные черты хрустального чертога, будто плывущего в бархатной черноте теплой благоуханной ночи.

Каждый день в положенное время раздавался колокольный звон, который разносился далеко по окрестностям. Под сводами католических храмов, с их почти языческой красотой убранства, куда приезжие заходили чаще всего из любопытства, явственно веял загадочный дух настоящей католической мистики. Этого нельзя было не ощутить.

Кто не замечал, как чувственны порою образы святых, запечатленные на имеющихся там иконах. Нетрудно представить себе, что должна была ощущать женщина, никогда не знавшая плотской любви, стоя на долгих службах под ангельское пение хорала и глядя на полуобнаженного святого мученика на иконе перед собою, прекрасное тело которого, мужественное, мускулистое, полное притягательной силы едва прикрыто куском полотна…

Представить себе, что должен был испытывать мужчина-девственник, никогда не обнимавший женщину, видя перед собою во время молитв прелестную святую, в экстазе веры простирающую руки в пространство, преисполненное для нее присутствием божества, но также как будто и к тому смертному, кто смотрит на нее, не отрываясь, то есть к нему самому. Ее округлые формы, налитые груди, покатые плечи, белоснежная шея… Видимо, недаром монахи и монахини становились поэтами и поэтессами, исписывая страницы пламенными признаниями в божественной любви, выбирая при этом удивительно земные, яркие, сочные метафоры…

        В конце концов молодым людям надоела их маленькая уютная бухта, и они, хотя и к некоторому неудовольствию Пфайффера, но при стоической выдержке своих постоянных сопровождающих познакомились с другими бухточками и заливчиками, впрочем, признав, что удобнее с самого начала предложенного им места подыскать трудно.

Побывали они и в легендарных каменных капищах Острова, представлявших собою древнейшие памятники некогда обитавших здесь загадочных, ныне безвестных племен, спустились и в пещерный храм, уходивший вниз, вглубь скалы на несколько этажей, где свет факелов выхватывал из кромешной тьмы фигуры изваянных из камня зверей и богов, где эхо глухо подхватывало звуки шагов и человеческих голосов, где, казалось, остановилось время…       

Однажды они наняли яхту и отплыли в море, чтобы полюбоваться видом города с воды. Вечерело, солнце садилось за холмистой береговой грядой. Сначала небо вдали было нежно-перламутровым, а на высоте, по бледной голубизне, подобной лощеному шелку, плыли легкие, похожие на клочки ваты, облачка. Затем алые и золотистые краски заката осенили четкие очертания городского пейзажа.

На эту красоту можно было любоваться бесконечно. Виды города и моря вечером были изумительны. Хотелось запомнить увиденное навсегда, и молодые люди пожалели, что никто из них не умеет рисовать, во всяком случае, настолько хорошо, чтобы хотя бы попытаться запечатлеть увиденное на полотне с помощью немеркнущих, непреходящих красок.

Затем небо потускнело окончательно, солнце зашло, и над горизонтом поднялась луна. Путешественники долго наслаждались в задумчивой тишине зрелищем полной луны и бегущей по морским волнам серебряной дорожки…

        С первой минуты встречи, так долго ожидаемой Софией и совершенно неожиданной для Кристиана, который не имел ни малейших оснований и мечтать о подобном, между ними установились легкие, свободные отношения, доверительные и приятные, но носившие более дружеский, чем любовный характер, хотя они и встретились именно так, как возлюбленные встречаются после долгой разлуки. Предполагалось, что более интимное и тесное общение откладывается на потом: потом, когда Кристиан выздоровеет, они смогут вознаградить себя за пережитое пылкой и сладостной любовью.

Оба всегда чувствовали, когда следует остановиться, и не переходили некоей грани, весьма отчетливо разделявшей их все то время, пока молодой человек еще не чувствовал себя в силе перейти к чему-либо кроме дружеских рукопожатий и нежных взглядов, а молодая женщина не чувствовала себя вправе понуждать его к этому, боясь ему навредить.

Это были в большей степени братско-сестринские отношения, чем какие-либо иные. Подобным образом, порой весьма вольно, но в то же время целомудренно ведут себя любящие друг друга братья и сестры. Они могут обняться, поцеловать друг друга, могут сидеть рядом, тесно сплетя руки и глядя друг на друга с улыбкой, но и только. Любовь души, чуть-чуть приправленная более ощутимой с материалистической точки зрения лаской.

        Однажды Кристиан проснулся на своей широкой удобной постели под бархатным балдахином, украшенным золотой вышивкой, в мирный и тихий сумеречный час, когда смиряется жар полдневного солнца, лучи его тускнеют и играют на закате в алые и золотые шелковые полотнища, а все небо и весь мир затягивает легкая перламутровая дымка, и благодатная свежесть осеняет поникшие и запылившиеся листья растений, сообщая усталости от суеты и трудов прошедшего долгого дня сладость предвкушения близящегося ночного отдыха, ночного покоя.

Труды и суета в жизни находящегося на отдыхе вдали от своей страны и от каких бы то ни было дел и обязанностей молодого принца являлись понятием весьма относительным, но ведь лечение – тоже работа, а на получение удовольствий и тем более уходит немало сил. Сегодня он, как всегда, загорал на пляже, купался и плавал в море, а потом последовал сытный и вкусный обед и послеобеденный сон… Кристиан лежал под навесом из бархата и золотых вышивок, сладко потягиваясь всем телом и зевая спросонья, и чувствовал себя отлично… просто великолепно…

Вставать было лень, и он позвонил прислуге, дотянувшись до шнура, который сообщался с колокольчиком в коридоре, но на этот зов первой явилась сама принцесса София, услыхавшая звонок из своей комнаты. Она тоже была заспанная, слегка растрепанная, в домашнем халатике и туфельках без задников на босу ногу. Устроившись рядом с молодым человеком на постели, забрав себе для удобства одну подушку, она поведала последние домашние новости: Эрвин и Иветта еще спят, а Клара ушла к фон Пфайфферу в комнату с обеда и до сих пор не появлялась.
 
- Тогда будем пить чай здесь, - решил Кристиан. Явившийся наконец лакей принял заказ и вскоре доставил поднос и накрыл чайный стол, подвинув его поближе к кровати.

Напившись чаю, молодые люди, продолжая валяться на кровати, некоторое время беззаботно болтали о том, о сем. Кристиан вспомнил последний разговор со слепым монахом, который не далее как сегодня с утра делал ему массаж ноги.

Монах рассказывал про ежегодные зимние праздники, которые начинались, собственно, еще ранней осенью, в сентябре, с парусной регаты, устраивавшейся в Большой бухте в честь победы над турками, одержанной в середине XVI века. В этот именно день турки после полутора месяцев почти беспрерывных ожесточенных боев под стенами передового форта ушли на своих кораблях восвояси, потеряв около 8 тысяч своих людей, в то время как всех жителей Острова, включая стариков, женщин и детей, едва ли насчитывалось 10 тысяч, при том, что  рыцарей было всего 500 человек, а гарнизон крепости состоял из полутора тысяч солдат.

Великая победа не забывалась, наполняя сердца островитян понятной гордостью за своих предков, и праздник всегда отмечался очень торжественно стараниями самого Ордена и всех столичных горожан.

Кристиана поражало, с каким энтузиазмом монах повествовал об этом шумном, многолюдном, красочном событии, хотя ни разу не видел его, не мог видеть. Он рассказывал о нем в деталях, которые, вероятно, почерпнул у окружающих, и использовал названия цветов, которые ничего не говорили ему на самом деле.

- Извините меня, но я удивлен вашей осведомленности, - не удержался принц от замечания.

- Не вы один, ваше высочество, - нисколько не обидевшись, весело воскликнул жизнерадостный монах. - Но представьте себе только: шумящая многоголосая толпа, возгласы, смех, топот ног… Все оживлены, все взволнованы и охвачены радостным возбуждением. На женщинах шелестят праздничные юбки, они задевают встречных кружевными рукавами и накидками. Мужчины громко говорят с ними и между собою, а вокруг шныряют дети, всегда такие неугомонные, подвижные, с тонкими пронзительными голосками. Пахнет духами, вином, потом, табачным куревом, едой и морем… О, ваше высочество, что за счастье потолкаться в праздничной толпе на берегу во время регаты! Пусть я не вижу самих состязаний, но я слышу, что о них говорят; пусть я не способен лицезреть важных господ и дам в их прекрасных одеждах, и горожан и горожанок в праздничных нарядах, но я нахожусь рядом с ними; пусть мне не доступно зрелище парусов и вымпелов на морской глади бухты, но я чувствую накал борьбы от напряженно наблюдающих за ними зрителями, ведь я с ними, я среди них, я один из них!

Срок регаты подходил через малое время: лето кончалось, хотя сентябрь на Острове – то же лето. Далее, месяца через два, погода должна была претерпеть обычные климатические метаморфозы, слегка изменившись, от жары до приятного тепла и от засухи к долгожданным освежающим дождям.

Навигация в округе продолжалась круглогодично, но все же дожди и штормы в течение двух-трех месяцев, с ноября по январь, делали ее опаснее, труднее, и потому без особой нужды суда не выходили в море. Наступало короткое время передышки, когда люди отдыхали и веселились.

Немудрено, что все основные праздники, наиболее шумно и длительно отмечавшиеся, приходились на зимний период, за вычетом одного только Дня мучеников, приходившегося на 7 июня. В разгар осенне-зимнего сезона, 8 декабря, отмечался католический День непорочного зачатия, затем 25 декабря – Рождество, а в начале февраля, «глубокой зимой», - кораблекрушение святого Петра, приведшее его на Остров. Погода на самом деле в ноябре-марте стояла хорошая, мягкая, Остров зеленел и благоухал, и праздничные костюмированные шествия и веселые карнавалы, увлекающие и местных жителей, и приезжих, не утихали, почти не прекращаясь ни днем, ни ночью, сменяя один другой.

- По случаю праздника, после регаты во дворце магистра будет устроен светский прием, - сообщила однажды Кристиану София. - Господин Пфайффер говорит, что нас непременно пригласят, ведь соберутся все именитые и известные люди города, а также знатные иностранцы, и господин Пфайффер считает, что мы не можем отклонить приглашение и должны посетить собрание.
- Но ведь приглашения еще не было!

- Господин Пфайффер сказал, что оно будет нам послано своевременно, - уверенно, как и всегда, когда речь заходила о фон Пфайффере, произнесла София. - Я одену платье, которое привезла с собой. Ты его должен помнить. Я была в нем на балу в ратуше через несколько дней после нашей свадьбы, оно сшито из шелка светло-винного цвета с алыми вставками. К нему еще прилагались те самые туфельки, оклеенные по вырезу настоящими птичьими перышками, в черный тон, и такой же веер.
 
- Да, я помню это платье, - сказал Кристиан. - Тебя потом еще портретировали в нем. Оно тебе очень шло. Но ведь мы тогда не танцевали с тобою, на балу в ратуше, из-за этих самых туфелек, которые были слишком тесными для твоей стертой забинтованной ножки.
- А теперь мы не будем танцевать из-за того, что твоя нога не в порядке, - грустно улыбнулась София. - Мне очень нравится это платье, но, наверное, зря я его взяла с собою в дорогу, оно не слишком счастливое, хотя и выглядит необычайно красиво.

- Тебе не обязательно сидеть рядом со мной. Кто-нибудь тебя пригласит. Ты можешь потанцевать с Эрвином, Иветта извинит его, если он оставит ее ради тебя пару раз.
- Нет, - сказала София. - Подожду уж я лучше своего принца.
- Когда мы вернемся домой, мы будем танцевать на первом же придворном балу, обещаю, - сказал Кристиан. - И платье у тебя будет еще лучше, самое красивое, какое только можно вообразить. И туфельки, конечно. Хотя с перьями по краю был явный перебор…

Они примолкли, обнявшись. Трудно сказать, кто из них первым нашел губы другого и приник к ним, как жаждущий к животворному источнику. На этот раз они целовались не как брат и сестра, и обнимались тоже не по- сестрински и не по-братски. Они были так молоды, так красивы, их так тянуло друг к другу…

Податливая плоть, пульсация жилок под гладкой горячей кожей, обволакивающий запах, необоримая магия поцелуев… Казалось, вот сейчас и произойдет между ними то, что соединяло их в прошлом, что было так памятно им обоим, но о чем они не осмеливались мечтать слишком отчетливо все последнее время, хотя все же нет-нет, да и думали об этом… оба, но втайне друг от друга, чтобы не огорчать один другого…

Но София вдруг съежилась в объятиях своего любимого, а он в ту же самую секунду отстранил ее от себя… Сообразив, что отвергли друг друга одновременно, они посмотрели друг на друга с удивлением и страхом…

- София, - заговорил Кристиан, глядя на ее раскрасневшееся лицо и пытаясь при том смирить собственное взволнованное дыхание, обжигавшее ее кожу всего мгновение назад. - София… Не подумай, что я не хочу быть с тобою. Ни о чем другом я и не мечтаю. Но я не могу забыть, что, сделав тебя беременной, я сделал тебя больной. Наше счастье началось с нашей свадьбы, а наши неприятности начались… с этого… Не подумай также, что я не хочу иметь от тебя детей. Я хочу… Но только не такой ценой… Нет, не такой… Я хочу сказать тебе, я должен сказать, что я думаю и чувствую… Но только не подумай, что я не люблю тебя и не желаю создать с тобой настоящую семью, такую, как у всех… Как это обычно предполагается и, надо отдать справедливость, обычно и происходит… У нас это тоже, наверное, будет со временем… Но сейчас мы далеко от дома, мы здесь в гостях… Предстоит долгий и нелегкий путь назад… Представь себе… То я был болен, а потом, не дай бог, заболеешь ты… это же не жизнь, а кошмар какой-то… Мы оказались разлучены в то самое время, когда нам было так хорошо вместе… И не подумай, что я тебя виню в том, что тогда все так нескладно вышло… О, нет, нет, я не виню, и не думаю винить… Но лучше бы обойтись без этого… Мне было так жаль тебя, за все перенесенные тобой испытания, и до сих пор жаль… Мне было так больно, когда я думал, что тебе выпало перенести, такой нежной, такой доверчивой… Ты не должна была так страдать… Может быть, в следующий раз все пройдет иначе… Даже наверное… Тогда мы слишком часто бывали вместе, это, видно, тебе и повредило. Но, София, милая, я не хочу сделать тебя снова матерью и расстаться с тобой, обеспечив тебе покой. Я хочу, чтобы ты оставалась мой женой, моей любовницей… Только не торопись решать на основании моих слов, что я думаю лишь о себе, я думаю и о тебе тоже, одновременно, о нас обоих, на равных… Нас заставляли сделаться родителями, это было так унизительно, что до сих пор помнится… Конечно, религия против таких вещей… Я сейчас не про родителей, а про другое… Про то, что как раз наоборот, чтобы ими не делаться… Так вот… Религия…. Но  люди давно нашли способ это обходить, потому что так поступать разумнее и логичнее… София, не молчи, скажи, что не сердишься на меня, пойми меня, ради бога… Я сейчас правдив с тобой, я не хочу, чтобы в наших отношениях была ложь… Ты так много сделала для меня, для того, чтобы сохранить наш союз, я благодарен тебе, я тобой восхищаюсь, я не могу поступить с тобой нечестно… Скажи, что я не потерял тебя! И, в общем… я на все согласен… если ты думаешь иначе, если ты хочешь, считаешь нужным, то…
- Мы не будем делать ребенка прямо сейчас? – спросила София с ноткой настороженности в голосе.
- Думаю, не стоит… Между тем ты можешь попасть в это положение, если…

- Да, да, не стоит! – воскликнула она почти с восторгом. - Не стоит, ты прав. И я не сержусь, дорогой, нет, не сержусь. Ты так обяжешь меня… Я тебе так благодарна, что ты подумал о моем здоровье… То есть, Крис, - заговорила она затем несколько иным тоном, испугавшись, вероятно, что он заподозрит ее в нежелании исполнять свой женский долг и в отсутствии глубоких чувств к нему, ведь считается, и не даром, что искренне любящая женщина обычно желает иметь ребенка от любимого мужчины, находя в этом желании самое полное выражение владеющего ею чувства. - Не подумай, что я не хочу стать матерью твоих детей. Я буду счастлива создать с тобою настоящую, крепкую и большую, многочисленную семью. Такая семья у нас с тобой обязательно будет, обязательно… Или почти такая… Но в самом деле, пусть лучше это случится не сейчас. Моя прошлая беременность не была удачной, бог знает, почему. Может быть, мы и впрямь были неосторожны, может быть, дело в моем здоровье… В таком случае, мне следует сначала проконсультироваться с врачами, пройти лечение… Возможно… Я так и поступлю… Но мы далеко от дома, мы в гостях, путь назад предстоит долгий и нелегкий, перед ним следует набраться сил, а не растрачивать их. Получится очень нескладно, если сначала ты болел, а потом вдруг я занедужу. Я… считаю, что ты прав… Я сама думала об этом, только не знала, как тебе сказать… Хорошо, что ты смелее меня… У меня прямо камень с души свалился.  Я думала об этом постоянно.

- Вот почему ты была несколько задумчивее в последние дни, нежели прежде, - произнес он уже куда более спокойным тоном, обрадованный тем, что нашел в ней отклик своим только что высказанным соображениям по животрепещущему вопросу, обсуждать который было сложно и страшно, но откладывать обсуждение которого (или вовсе попытаться ничего не обсуждать) было неправильно, совсем неправильно.
- Ты заметил?
- Да, заметил.

- Я чувствовала, что вот-вот между нами должно снова случиться… то, что случалось раньше… ты поправился, а я не давала тебе повода усомниться в моем чувстве. Крис, - сказала она с большой откровенностью. - В самом деле, давай просто поживем для себя и своей любви, а дети пусть будут потом. Я боюсь даже думать о возможности повторения того, что случилось со мною тогда. Это было ужасно, даже если отбросить вторую часть истории, с заговором, устроенным твоей… то есть госпожой из Северного крыла и ее помощниками… Я не готова. Ты был болен, я волновалась, я столько пережила. Я хочу отдохнуть, отогреться душой, набраться сил. Я хочу счастья, не замутненного ничем. Разве я его не заслужила? Разве мы его не заслужили? Никто нас больше не станет понукать делать принцев и принцесс в государственных интересах, эту обязанность добровольно взяла на себя моя сестра, Ныне властвующая королева. А нас люди и обстоятельства предоставили самим себе.
 
- И грех этим не воспользоваться, - сказал Кристиан. - Я давно тебе хотел сказать, что я обо всем этом думаю, но решиться было не просто. Вы, женщины, все-таки такие загадочные. Вот Иветта, та наоборот заявила Эрвину, что хочет ребенка. 
- И я хочу, - сказала София. - Только года через два-три… или там, четыре, например… Ведь будет еще не поздно?
- Нет, думаю, что не поздно.
- Вот и отлично.
- И отлично.
- Я знаю, как этого добиться, - сказала София.
- Иветта рассказала?
- И она, и врач, с которым я говорила еще до отъезда из Маленького королевства. Я тогда думала, что, если отыщу тебя, то должна быть готова, чтобы опять не попасть в беду.

Бедой она называла беременность. Вот когда начинаешь понимать, что душевные раны в самом деле труднее лечить, нежели телесные, как бы тяжелы и болезненны они ни были, к каким бы ни вели увечьям, - как это ни абсурдно, но это так, именно так. Если бы этих молодых людей не заставляли заняться деторождением, они бы не додумались, вероятно, так резко разграничивать свои чувства к друг другу и проблему продолжения рода. Должно было пройти время, чтобы восторжествовало более адекватное отношение к подобным вещам. 

Выговорившись и придя к общему мнению, оба почувствовали себя словно выдохшимися, но в то же время значительно лучше и к тому же вольготнее. 

- Это называется «пагубная тайна», - сказал Кристиан.
- Что?
- У меня был один знакомый, француз, католик, который рассказал как-то при случае, что в этом положено исповедоваться, а при исповеди часто используются разные придуманные выражения, позволяющие не называть вещи своими именами, вроде этого: «пагубная тайна». Хотя у нас, протестантов, исповедей нет.
- Пагубная тайна. Я запомню, - сказала София. - Господи, прости меня, грешную, - демонстрируя отнюдь не религиозное рвение, но житейский практицизм, произнесла она далее. - Мы слишком давно этим не занимались. Боже, Крис, как давно мы не были вместе! И я… я боюсь.
- Так сильно? – тут он посмотрел на нее с состраданием.
- Да, - она кивнула. - Так… так сильно… Какое счастье, что ты заговорил со мной обо всем этом. У меня могло не получиться. Я такая трусиха!
- И плакса.

Он сказал так потому, что она уже плакала, по своему обыкновению.

- Я думаю, я слишком ранимая… - прорыдала София.
- Ну да, - он кивнул, начиная смеяться. - Тонкая натура, артистичная, поэтичная…
- Что ты хочешь этим сказать?
- Что ты о себе высокого мнения.
- Это плохо?
- Я о тебе еще более высокого мнения, чем ты сама, - произнес он галантно, вовремя спохватившись.

- О, вот это мне знакомо! Ты всегда умел быть вежливым, - засмеялась и она сквозь слезы. - Ты помнишь, что ты сказал мне в нашу свадебную ночь?
- А что я такое сказал? – осторожно осведомился Кристиан. Вряд ли он все вот так прямо и запамятовал, но ведь на некоторые вещи можно смотреть с различных точек зрения.
- Не помнишь? Ты извинился передо мной.
- До или после?
- До. Ты меня так этим поразил… А потом поразил еще больше. 
- Хороший ход, - сказал Кристиан. - Ты не находишь?            

        Описать свидание любовников тщательно подобранными словами, которые выразят и трепет чувства, и жар страсти, разлившейся в крови и затуманившей голову самым приятным на свете дурманом, вполне возможно. Нагота приникающих друг к другу тел, опьяняющие ласки губ и рук, краски, звуки, запахи… Эмоциональный взлет, самозабвение, блаженство. Слов в словаре достаточно для самого изощренно-дотошного повествования. Это делалось, делается и будет делаться. Человек в частности всегда обожал сам себя, во всех своих проявлениях, и человечество в целом всегда жгуче интересовалось подобными вещами. Но куда легче поведать таким образом о том, что относится более к плотской сфере, нежели сфере духовной. Иной раз лучше опустить занавес, благоговея перед тайной сближения двоих людей, связанных сильным, искренним чувством, предоставив святыню их любви им самим, никогда и никому не открыв их секрета.

        Между тем Эрвин и Иветта тоже проснулись, пожелали напиться чаю, не вставая с постели, а затем Иветта озаботилась тем, где и как они сегодня проведут вечер. Решив побеседовать об этом с подругой, она наскоро накинула халатик и, оставив Эрвина, который еще только начинал одеваться, отправилась к принцессе: на ее вопрос, обращенный к служанке, прислуживавшей за столом, о том, где на нынешний момент обретается ее высочество, она получила ответ, что в комнате у его высочества, а потому не промедлила ни минуты и, достигнув нужной двери, смело распахнула ее, по привычке последних месяцев, но тут же поняла, что поступила так напрасно, потому что увидала смятую постель и два обнаженных тела, раскинувшихся на ней в блаженном усталом забытье. Остолбенев на миг, она тихонько вышла, не обнаружив себя, а затем почувствовала настоящий восторг, чуть ли не подпрыгнула на месте, так что каблучки ее туфелек слегка щелкнули, оторвавшись на миг от земли, и, подобрав подол, чтобы не мешал стремительному движению, побежала назад, делиться с другом новостью.

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   *** 

                Глава 6.
                Южная ночь.

«Я только тогда пугаюсь опасности, когда считаю нужным».
        Франц Кафка



        Ночь в южных широтах наступает всегда внезапно. Вот еще только что длился день, знойный, светлый, сверкающий, шумный, а затем всего полчаса ушло на то, чтобы свет и блеск сменили сероватые туманные тени сумерек, и – раз! Будто задвинулся театральный занавес. Небо мгновенно померкло и потемнело, на черноте небесного свода высыпали крупные, кажущиеся такими близкими и почти досягаемыми белые звезды, и зажегся яркий фонарь белой луны.

Говорят, если смотреть на восходящую в полной темноте луну, находясь где-нибудь на открытом месте, в море, в степи, то ее диск слепит глаза отраженным солнечным сиянием до такой степени, что иной раз наступает черед оптическим обманам. Кажется, будто луна не стоит на месте, а быстро-быстро перемещается по небу, будто танцуя танец… что на небе одновременно присутствует две, три луны… что лунные лучи сливаются в четыре ярких снопа, расходящихся во все стороны от сердцевины…

Колдовство, чародейство южной ночи испокон веков чувствовали все живые существа, и животные, и люди. Кто знает, не из созерцания ли природы в ночные часы со всеми своими происходящими в это время зримыми чудесами родилась муза поэзии…

        Ночь, теплая, благоуханная, однажды накрывшая своим звездным плащом столицу Острова, словно плывущего подобно громадному кораблю среди волн Средиземного моря, для жителей одного из кварталов этого старинного города запомнилась как веселая, красочная и шумная.

Стоял конец сентября, июльская и августовская жара, которая продолжала чувствоваться и после захода солнца, осталась в прошлом, наступило самое приятное время года – межсезонье, тишина и умеренное тепло которого наконец-то давали возможность отдохнуть от палящих солнечных лучей, вздохнуть полной грудью освежающий воздух и почувствовать новый прилив сил и энергии.

В начале сентября в городе пышно отпраздновали годовщину великой исторической победы над заморскими завоевателями, и с той поры праздники все чаще стали следовать один за другим, чтобы достичь своего апогея в зимние месяцы, в рождественские дни.

        Днем, накануне описываемой сентябрьской ночи, в упомянутом городском квартале со всей возможной помпой прошло чествование особо почитаемой приходской святой, мощи которой, в виде пальца правой руки, хранились в близлежащей часовне в златокованом ларце.

Надо сказать, что данная реликвия попала под этот святой свод не самым легитимным путем. Когда-то в прежние века один местный монах, совершив паломничество в итальянский город, где прихожане кафедрального собора хвалились нетленным телом, источающим благоуханный запах и совершающим святой волей разнообразные чудеса, буквально влюбился в него и, совершив много раз прикладывание к мощам, однажды не удержался и откусил во время ритуального поклона палец с нетленной руки: три иссохшие фаланги, обтянутые коричневой отвердевшей кожей.

Это не сразу заметили, и монах вынес в своем сомкнутом рту драгоценный палец из церкви, а там бегом пустился в порт и успел спрятаться на корабле, отходящем от берегов и направляющемся к его родному Острову. Благополучно прибыв на родину (что, имея ввиду совершенное им невероятное деяние, уже само по себе было чудом), он принес мощи во дворец великого магистра и рассказал обо всем.

Наказан он не был, отнюдь. Его чествовали, как героя, ведь святые не нуждаются в защите и охране смертных и их мощи не принадлежат никому. Известно, что они порой сами дают знать, где желают покоиться. Раз святая допустила, чтобы ее трупу откусили палец, а путешествие монаха оказалось удачным, значит, на то была ее особая воля.

Случаи краж святых реликвий совершались неоднократно, такие реликвии получали название перемещенных, а воры награждались соотечественниками за совершенную кражу, словно за великий подвиг во имя святой веры. Таким образом, островная столица обзавелась еще одной святыней, искренне почитая ее за свою с самого начала ее появления, а за давностью лет тем более.

Приключения монаха были запечатлены на фресках часовни, где хранился ларец с чудесным пальцем. В день памяти святой, которой он некогда принадлежал, верующие устраивали крестный ход, вынося ковчег из часовни и под пение молитв транспортируя его на руках по окрестным улицам. Ядро процессии составляли духовные лица, их сопровождали толпы горожан, и каждый нес в руках восковую фигурку, изображающую палец.

Фигурки эти были сделаны довольно аляповато, поскольку стоили крайне дешево, и несколько молодых иностранцев, наблюдавших за процессией с балкончика одного из зданий на той улочке, где она проходила (за балкончик пришлось, разумеется, заплатить), и пожелавших также обзавестись на память об увиденном подобным сувениром, были поражены, усмотрев в нем сходство не столько с пальцем, сколько…
 
- Что за извращенная фантазия! – смеялась белокурая дама, осторожно крутя в руках этот самый «палец». - Мастер поленился взглянуть на собственную руку, зато не забыл, как выглядит его…

Тут она прыснула со смеху, не договорив, чтобы не навредить тону хотя и приватной, но светской беседы.
 
- Может быть, у этой самой святой пальцы именно так и выглядели… или почти так? – предположил один из молодых людей, но тоже со смехом, - В таком случае, понятно, почему монахини в монастыре, где она подвизалась, так ее полюбили, что прославили после смерти! Ведь монахини, кажется, знают, как разнообразить себе жизнь в заточении собственными усилиями.
- Что вам только в голову приходит, - пожала плечами вторая дама, с каштановыми волосами.
- Но ты сама погляди, Софи, - сказал второй юноша.
- Но что, собственно, можно ожидать за столь низкую плату, как не подобную уродливую поделку, - пожала плечами принцесса, однако, не удержавшись от улыбки.

После возвращения процессии к исходной точке, то есть назад к часовне, молодые люди уехали к себе, с тем, чтобы вечером вновь посетить этот же район и посмотреть уже не на религиозное шествие, а на народное гулянье.

Стараниями зажиточных прихожан прямо на улицах были накрыты столы с угощением, установленные ближе к стенам домов, потому что середину улиц занимала пляшущая толпа. Конечно, дарового угощения не хватало на всех, поэтому предприимчивые владельцы закусочных явились в празднующий «День святого перста» район со своим товаром и даже со своей собственной мебелью, организовав что-то вроде передвижных уличных кафе на свободных участках, с предоплатой местным властям, разумеется.

Услугами одной из таких временных закусочных под открытым небом и воспользовались молодые иностранцы. Они устроились за столиком, попивая вино из глиняных кружек, слушая музыку и разглядывая танцующих.

        В начале сентября, в день празднования победы над турками и проведения ежегодной парусной регаты, принц и принцесса из Маленького королевства впервые были официально представлены местному высшему свету. Фон Пфайффер хорошо ориентировался в окружающем мире, так что сделанный им прогноз полностью оправдался:  его молодые господа получили приглашение занять места на трибуне в порту для наблюдения за парусными гонками, а затем вечером посетить торжественный бал в главном зале помпезной резиденции великого магистра.

Места на трибуне находились далеко от устроителя праздника, но на балу знакомство великого магистра и его гостей наконец состоялось. Все прошло на высшем уровне: приветствия, ответные приветствия, выражения благодарности, уверения в дружеском отношении и так далее, как положено.

Интересно, что, проживая в полу-изолированном мирке «восточных» покоев, принц Кристиан еще не видел магистра. Официальные визиты высокопоставленных особ имеют свои преимущества и недостатки. Если бы принц находился на Острове с ведома магистра, но неофициально, им было бы гораздо проще познакомиться.

Однако теперь эта грань оказалась преодолена, и вот магистр мог рассмотреть воочию бесшабашного молодого человека, своим неожиданным появлением в его владениях задавшего ему ни с того ни с сего дипломатическую загадку, а принц в свой черед с любопытством вглядывался в обращенное к нему лицо местного властелина, худощавое, с гордым крючковатым носом и темными глазами. При этом у него сразу мелькнула мысль, что это лицо кого-то ему напоминает…  Конечно, Первого министра Маленького королевства! Не чертами, нет, но тем выражением ума и энергии, которое осеняло эти черты.

- Наверное, все политические лидеры немного похожи между собою, - подумал он. - И немудрено. Они занимаются одним и тем же делом, хотя каждый при этом на своем месте, и потому в них много общего.

Поскольку прием в день регаты был весьма важен, являясь приемом официальным, то принц и принцесса со своей свитой должны были соответственно выглядеть, чтобы произвести нужное впечатление. Здесь, так далеко от дома, они, хотя бы и по воле случая, но представляли свою страну. Естественно, этим занялся фон Пфайффер и, как всегда, провел дело весьма успешно.

Особое внимание уделялось туалетам дам: по красоте, изяществу и богатству женщин судят об общественном положении сопровождающих их мужчин, так было всегда и везде. Платья, подходящие случаю, у Софии и Иветты имелись, их только привели в порядок и немного подновили. Но они не располагали необходимыми драгоценностями, поскольку брать с собой такого рода дорогостоящие вещи в дорогу является лишней обузой, куда удобнее кредитные банковские листы…

Не беда! Буквально за полчаса до бала в «восточные» покои из города под хорошей охраной явился один из крупных местных торговых предпринимателей и привез два обтянутых кожей футляра, в которых на атласных подушечках лежали великолепные ювелирные изделия, причем один набор, включающий диадему, ожерелье, серьги и браслеты предназначался принцессе, а другой, почти такого же состава, ее подруге и спутнице.

Поскольку София должна была блистать на балу у главы местного правительства в шелковом платье винного цвета, то для нее украшения подобрали в соответствующей цветовой гамме: диадема и ожерелье завораживали глаз рубиновыми вставками. Иветта, белокожая блондинка, любила голубые тона, и потому в ее прическе должен был сверкать в окружении бриллиантовой россыпи прекрасный сапфир.

Пфайффер сам подал служанке принцессы рубиновую диадему и пронаблюдал процесс ее укрепления в прическе.

-  Очень красиво, - сказала София с удовольствием, глядя на себя в зеркало. Ее туалет в своем законченном виде, красочная гамма которого, насыщенная и изысканная одновременно, составленная на благородном созвучии алых, багряных, пурпурных и близких к ним тонов по-королевски роскошного платья, сшитого из лоснящейся нежной ткани, в удивительном противопоставлении живой и одухотворенной сверкающей зелени глаз облаченной в это платье женщины, во всем чарующем блеске ее юности и красоты, получился действительно весьма впечатляющим.

- То, что нужно, - кратко подтвердил Пфайффер. Действительно, взятые напрокат вещи выглядели весьма достойно и явились удачным дополнением нарядов обеих красавиц. Удостоверившись, что дамы выглядят, как подобает, Пфайффер обернулся к Вилли и Фредди, которые встали у дверей на караул с момента появления поставщика украшений, - Смотреть в оба, иначе не расплатимся, - бросил он им…

Бал вполне удался. Собралось большое общество: и местная знать, и посланники разных стран, заинтересованные в гаванях Острова, и приезжие. Было достаточно многолюдно, в меру шумно и в целом весьма помпезно и изысканно. Не ощущалось недостатка ни в убранстве залы, ни в угощении, ни в прекрасной музыке, однако истинное украшение любого подобного собрания – женщины. Среди благоухающих цветов и зажженных свечей дамы в роскошных нарядах смотрелись, как бриллианты в оправе дорогой короны.

Принцесса из Маленького королевства не являлась исключением. Жаль, она не танцевала, так что гости не имели полной возможности насладиться ее красотой, блеском ее убранства и грацией ее движений. Принцесса сидела рядом с мужем, озаренная светом канделябра, лучи которого пронизывали алые рубины ее диадемы, облаченная в красивое платье светло-винного цвета с алыми вставками, удачно гармонировавшего с ее внешностью.

- Она ведь родом из какого-то захолустья… какого-то княжества, если не ошибаюсь, - сказал один из гостей другому. - А как смотрится!

- Вы не правы в своем удивлении, - ответил собеседник, более осведомленный, чем его спутник, обратившийся к нему со своим замечанием относительно красивой молодой женщины, занимавшей кресло в стороне от танцующих пар рядом с темноволосым, загорелым молодым человеком, который не мог составить ей пару в танце, так как  довольно сильно хромал, в чем могли убедиться все присутствующие в то время, когда он об руку со своей дамой в сопровождении немногочисленных спутников входил в залу. - Вы не правы. Государи Владетельного княжества ведут свой род из глубины веков. В то время, когда предки супруга этой княжны еще только строили свое могущество, не имея понятия о достижениях и благах цивилизации, и даже их имена звучали подобно грому тяжелых рыцарских мечей, ее предки уже породнились с византийскими василевсами, носителями утонченной и развитой культуры.

- Вы хотите сказать, что в этой маленькой принцессе из Маленького королевства течет кровь августейших властелинов древней Римской империи?
- Именно так. Ее родня запечатлена на немеркнущих золотых мозаиках Константинополя в багрянице одеяний и алмазах венцов…
- Подумать только, - покачал головой тот, для которого прозвучала эта весьма прочувствованная речь. - Осколки былого величия среди нынешнего разорения…

- Все прошло удачно, - объявил своим господам фон Пфайффер немного погодя после того, как они пробыли на балу приличное время и возвратились к себе.

Пфайффер сделал свой доклад, когда и принц, и принцесса уже разоблачились из своих праздничных одежд, застав их в домашнем виде среди домашней обстановки. Устав не столько от физической нагрузки, связанной с движением, сколько перенапрягшись с непривычки из-за пребывания в шумном многолюдном собрании в моральном отношении, принц полулежал на своей кровати в своей спальне, а принцесса сидела у него в ногах, положив себе на колени его правую ступню и массируя больное место со спокойствием и сноровкой, говорившей о том, насколько это для нее сделалось привычным.

- Мне кажется, когда вы уедете, господа, - сказал как-то по этому поводу молодым людям дворецкий, по долгу службы весьма регулярно бывавший в «восточных» апартаментах. - То есть позднее, когда вы покинете нас в свой черед, я, заходя сюда, все еще буду видеть лежащего на кровати юношу, и девушку, которая сидит рядом с ним, заботливо растирая ему больную ногу. Эта картина стала слишком привычна для моих глаз.   
   
        Так гости магистра из «восточных» покоев вошли в местное общество, их уединение оказалось в прошлом. Появились визитеры, до сих пор или не имевшие возможности войти в контакт с принцем из Маленького королевства по причине его болезни или же не торопившиеся заводить дружбу с чужеземцами, которых магистр взял под свое покровительство скорее фактически, чем формально, - или же по той и другой причине, вместе взятым.

Теперь принц и принцесса чаще всего оказывались окружены разными людьми, среди которых наиболее видное место занимал представитель Великобритании, успевший еще ранее свести тесное знакомство с фон Пфайффером, так что у принца вскоре сложилось впечатление, будто бы эти люди, совершенно не похожие друг на друга внешне, неразговорчивый и с виду мало интересный, производивший первое впечатление полной флегмы немец и веселый, жизнерадостный толстячок-англичанин, настолько тесно сошлись и спелись, что им довольно было даже не полуслова, а полувзгляда, чтобы понять мысль друг друга на лету.    

        Сентябрь минул незаметно. В то время, как жизнь принца и его спутников, прежде несколько однообразная и пресная, оказалась украшена новыми встречами, впечатлениями и развлечениями, у фон Пфайффера прибавилось хлопот с обеспечением их безопасности, о которой он пекся неукоснительно, что иногда казалось принцу несколько подозрительным, а иногда вполне нормальным, ведь, согласившись вновь обнаружить свой статус, он тем самым опять должен был существовать в мире особых понятий, условностей и ограничений, где его фигура, выделенная из толпы, привлекала к себе всеобщее внимание и являлась также предметом особой заботы окружавших его приближенных, в отличие от того времени, когда, затерявшись в людских массах, он не интересовал никого, так что о нем никто и не беспокоился, хотя опасностей и тогда ему угрожало, по сути дела, совсем не мало.

        В ту ночь на исходе сентября, с описания которой начинается данная глава, когда принц и принцесса, их постоянные друзья и спутники, а также их гость, молодой знатный итальянец, с некоторых пор довольно прочно вошедший в их кружок, развлекались, устроившись за столиком одной из спонтанно организованных предприимчивыми торговцами уличных закусочных, слушая веселую танцевальную итальянскую музыку и разглядывая танцующих, - их верным телохранителям, Вильгельму и Фредерику, было не до гулянки, поскольку они не просто так сидели за соседним столиком, но как всегда несли караульную службу.

Чтобы не выделяться среди толпы и отдать дань местным традициям (это казалось интересным и забавным), все члены маленькой компании оделись наподобие горожан. На девушках были черные шелковые юбки и черные кружевные фальдетты.

Было уже довольно поздно, принцесса начала позевывать, положив головку на плечо своего молодого мужа, а там Иветта также заявила, что, наверное, пора ехать. Эрвин, которому было весело и хотелось потанцевать, попытался ее отговорить, но она вдруг насупилась и отвернулась от него, рассеянно глядя на танцующую вокруг толпу. В последние дни Иветта вообще вела себя несколько неровно, то проявляя безудержное веселье, слегка отдающее истерикой, то становясь вдруг угрюмой и раздражительной.
 
- У нее регулы, - предположила принцесса.
- Она беременна, - сказал принц.

Они поспорили и даже побились между собой об заклад, на интимные услуги, которые все равно друг другу оказывали неукоснительно, но оба проиграли. Вероятно, у Иветты просто было плохое настроение.

- Не дай бог меланхолия, - вздохнул Эрвин, поскольку об этой разновидности душевной болезни он знал не понаслышке. - Только с чего бы?
 
В конце концов сошлись на том, что посидят еще с полчаса, а там уж и на покой. Эрвин, решив дать Иветте время прийти в себя, повернулся к соседу и углубился с ним в почти научную беседу на тему о том, почему виноград на Острове, в виноградниках, устроенных на горных террасах, всегда вызревает, а вино, выдержанное в глубине природных пещер, неизменно получается великолепным. Итальянец сам являлся, по его словам, владельцем виноградников, а потому держал себя в качестве знатока данного предмета.
 
Пока они таким образом коротали время, принц, потягивая это самое вино, о котором так много было сказано, из своей кружки, забрал себе в свободную руку ручку своей подруги и почти машинально затеял известную игру, состоящую в том, что две руки то пожимают одна другую, то сплетаются пальцами и так далее и тому подобное… более-менее приличное выражение чувств, допустимое отчасти даже на публике, свидетельствующее об особом интересе к соседу или соседке и в какой-то степени имитирующее обладание, намекая на него и в то же время его провоцируя. Рука в руке, ощущение движений и ласки встречающих друг друга на ощупь пальцев…

- Чепуха какая-то, - буркнула между тем Иветта, краем уха прислушивавшаяся к разговору о виноградниках, и не пожелала внимать уверениям, что виноделие отнюдь не чепуха.
- Лучше закончите ту свою историю, про своего приятеля, который был влюблен в одну сестру, а женился на другой… - потребовала она, обращаясь к собеседнику Эрвина.
- Но он не был влюблен в другую сестру, ему нравилась та, на которой он женился, - запротестовал итальянец. - Та, которая была тиха, как вечерний ветерок, и нежна, словно белая лилия…
- Зачем же он решил испортить жизнь второй и подговорил приятеля соблазнить ее? Он просто боялся своего влечения к ней, поэтому выбрал женщину более спокойную и менее опасную, но забыть ее и успокоиться все равно не смог.

- Вы правы, вероятно, - улыбнулся итальянец. - Во всяком случае, вторая сестра, бойкая и темпераментная, не выходила у него из головы. Обиженная на то, что он обошел ее своим выбором, она вступила в связь с ухаживавшим за нею молодым человеком, не подозревая при этом, что все это заранее подстроено. Ее любовник пользовался сильными духами с запоминающимся запахом, по которому его нетрудно было узнать даже в кромешной тьме.
        Однако однажды, именно в кромешной тьме, в связи с тем, что юноша из внезапного каприза потушил все свечи в покое, где окна вдобавок были плотно задернуты шторами, ей показалось, что, если бы не знакомый обволакивающий аромат благовония, она бы решила, что ею овладел другой мужчина.
        Несколько раз происходили свидания, которые ее озадачивали. Решив все же установить истину и разделаться со своими подозрениями раз и навсегда, она с силой оцарапала любовнику руку. Пару ночей спустя, когда свидание вновь проходило в затененном помещении, в соседней комнате вдруг раздался шум, топот ног, голоса…
        Двери в спальню распахнулись, появились люди, в руках которых были свечи, ярко озарившие все кругом. Во главе этих людей находился ее отец, а об руку с ним стоял ее зять, муж ее тихой, нежной сестры, недавно счастливо вышедшей замуж ей наперекор. Между тем рядом с застигнутой врасплох во время любовного свидания женщиной на смятой постели находился мужчина, но кто это был! Увы, не ее соблазнитель. Это был один некрасивый, маленький, нескладный человечек, всегда подвизавшийся в местном обществе наподобие шута, которым забавлялись и над которым смеялись окружающие.
 
- А у мужа сестры героини этой беспримерной драмы рука была расцарапана? – спросил Эрвин.
- Как вы думаете?
- Думаю, что была.
- И что же случилось дальше? – рассеянно спросила Иветта.
- Дальше уличенную в разврате девицу выдали замуж за виновника ее позора, только не настоящего, а того, которого ей подсунули в темноте ночи. Она стала женой…
- Отвратительного уродца, над которым все смеялись.
- Да, именно так.
- И с тех пор носила траур по своей жизни, пряча красоту своего тела в складках черного платья, а красоту лица за черной фатой, - пробормотала Иветта, вновь отворачиваясь от своих соседей в сторону танцующих…      

Слушая и не слушая историю о двух сестрах, принц в это время, совсем забывшись, приложил пальцы принцессы к своим губам и слегка прикусил их кончики. Покоряясь его причуде и улыбаясь, София случайно перевела взгляд и в поле ее зрения попало лицо ее подруги. Это лицо не могло не поразить. Иветта выглядела так, будто среди пляшущей молодежи увидела привидение. Она застыла с кружкой в руке, не донеся ее до губ, глаза у нее округлились, щеки залились бледностью.

- Иветта! – только и смогла пробормотать София.
- Ваше высочество! – вдруг, бросая на стол кружку, взвизгнула Иветта, вскакивая со своего места. - Вилл, Фред! На помощь!

Она кинулась к принцу буквально через стол, поскольку сидела почти напротив него, в результате едва не опрокинула этот шаткий предмет уличной меблировки и с такой силой толкнула молодого человека, что тот не смог ничего сделать и как-то противостоять  нападению, тем более неожиданному, что оно исходило от хрупкой белокурой женщины, и боком упал на землю вместе со своим стулом.

Иветта, вероятно, непредумышленно, но потеряв от своего стремительного прыжка равновесие, упала на него сверху. Когда два тела почти одновременно придавили подол платья сидевшей вплотную к молодому человеку Софии, руку которой он выпустил из своей в миг своего падения, она ощутила рывок, в свою очередь тоже не усидела на своем стуле и поневоле с коротким вскриком соскользнула с него на пол, увлекаемая общим движением: застрявший внизу подол не оставил ей выбора.

Сверху, со стола, на Кристиана, Иветту и Софию посыпались кружки и полилось из опрокинутого кувшина вино. В довершении произошедшей практически под столом свалки Вилли и Фредди выполнили свою роль телохранителей: последний бросился сверху закрывать упавшего принца, вместе с обеими женщинами, а первый стал сверху с мгновенно выхваченным из-под плаща пистолетом в руке, зорко озираясь кругом.

Эрвин и молодой итальянец вскочили со своих мест, чтобы увидеть то, что скрылось из поля их зрения за столешницей, но толком ничего не поняли, как и окружающие, и только с удивлением таращились на происходящее.

Впрочем, со стороны все выглядело так, будто молодой человек, видимо, слегка перепив, не усидел на стуле и свалился под стол, утащив за собою и двоих обнимавшихся с ним девушек. Кто-то рядом свистнул, кто-то засмеялся…

- Что происходит? – произнес Кристиан, пытаясь отстранить от себя придавившую ему грудь своей грудью Иветту.
- Ваше высочество, умоляю вас, срочно вернемся во дворец, - задыхаясь, пробормотала та прямо ему в лицо. - На вас вот-вот могло совершиться покушение. Я видела… Я заметила…

Принцу помогли встать на ноги. При падении он оцарапал щеку о брусчатку улицы и разорвал об нее же рукав шелковой рубашки. Иветта была цела, но как будто не в себе. София не пострадала, в отличие от ее юбки, подол которой частично лишился опушки.

- Иви, что на тебя нашло? Что случилось? – спрашивали в один голос виновницу переполоха Эрвин и София. Но та твердила только одно: «Скорее во дворец!»

Оберегаемые своими охранниками, молодые люди выбрались из толпы и благополучно достигли соседнего переулка, где оставили экипаж. Оказавшись внутри кареты, Иветта зажалась в ее углу и не сказала больше ни слова. Все остальные были выбиты из колеи и сильно взвинчены произошедшим. Если кому-то и хотелось спать, то уже расхотелось.

Короткое путешествие домой прошло благополучно, вскоре все участники неожиданного и странного ночного приключения собрались в гостиной «восточных» покоев, зеркальная стена которой, покрытая поверх стекла сквозным узором белой лепнины, отражала расцарапанное лицо принца, бледное лицо Иветты и взволнованные лица остальных.

Фон Пфайффер не участвовал в ночной поездке, он был дома, возможно, даже уже спал, в компании с горничной Кларой, но Фредерик, немедленно помчавшийся к своему командиру, поднял его на ноги, быстро доложив обо всем случившемся. София еще не успела прижечь Кристиану царапину на щеке спиртом, когда Пфайффер, уже одетый и уже совсем не заспанный, появился в гостиной.

- Ваше высочество, - сказал он со своим обычным, вежливым, но далеко не подобострастным поклоном. - Поскольку я отвечаю за вашу безопасность вне королевства, то прошу вас разрешить мне приступить к выполнению своих обязанностей по имевшему место происшествию.
- Разрешаю, приступайте, - пожал плечами принц.
- Сударыня, - немедленно обратился Пфайффер к Иветте. - Будьте добры, пройдемте со мной и побеседуем о том, что вам вдруг померещилось час назад.
- Поскольку речь шла, согласно ее заявлению, о покушении на мою жизнь, - сказал принц, - то я, разумеется, буду присутствовать.

- Нет! – воскликнула вдруг Иветта. - Ваше высочество, я прошу вас разрешить мне поговорить с господином фон Пфайффером с глазу на глаз. Прошу вас!
- Я немедленно доложу вам о результате нашей беседы, ваше высочество, - после легкой заминки произнес фон Пфайффер. Кристиан снова пожал плечами и отвернулся. Он ничего не понимал. 

Иветта встала и проследовала в распахнутую перед нею дверь. Эрвин сделал было движение пойти за ней, но Пфайффер жестом остановил его.

- Погуляли, нечего сказать, - бормотал Кристиан с досадой, снимая с помощью перепуганной Софии свою разорванную и залитую вином рубаху.
- Думаю, сеньорите что-то просто померещилось, - дипломатично предположил молодой итальянец. - Ночь, шум, танцы, вино… К тому же в последние дни, как можно было заметить, она была как-то не в себе… Иной раз у женщин бывают состояния… раз в месяц… или в ожидании младенца… Это способствует некоторой нестройности мыслей и повышенной нервной возбудимости…

- Иветта здорова, - бросил Эрвин, с тревогой поглядывая на закрывшуюся за его подругой дверь.
- Но неужели стоит всерьез предположить, что на его высочество готовилось нападение? Кому бы это было нужно?

- Хотите сказать, кому нужно убивать принца Маленького королевства, оказавшегося вдали от дома на маленьком Острове? – спросил Кристиан с усмешкой. - В самом деле, странно. Есть шишки куда поважнее, а прицепились ко мне!

- Первый министр предупреждал… - пробормотала София, обращаясь только к нему и потому произнеся эти слова вполголоса. - Помнишь, я говорила еще в самом начале… Не все оставшиеся у тебя дома хотят, чтобы ты вернулся…  Господин Пфайффер не случайно так заботился о нашей безопасности…
- Теперь я это понимаю, - сказал Кристиан. - Но прежде мне как-то не приходило в голову об этом задуматься…

***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***   ***

Продолжение: http://www.proza.ru/2019/04/16/1645
Предыдущее: http://www.proza.ru/2019/04/13/1653
Предисловие: http://www.proza.ru/2019/04/06/1081