Повесть Блиндаж. Часть четвертая. Шурка

- Мам! - крикнул Шурка врываясь в хату.
Ему никто не ответил. Шурка скинул на лавку школьную куртку и сшитую мамкой сумку с книжкой и тетрадками. Быстро подошёл к столу. Из тарелки накрытой тряпицей, выудил кусок хлеба, обильно посолил его и жадно откусил.
На улице раздался свист. Шурка глянул в маленькое окошко у стола. Витька Самойлов, Коржонок и Колька Баланев махали ему руками. Шурка схватил ещё кусок хлеба, забыв про соль, запихнул его в карман. В сенцах впрыгнул в растоптанные кирзовые сапоги, доставшиеся ему от брата, снял с гвоздя замасленную куртку, тоже братово наследство и выскочил из хаты.
- Кино сегодня в клубе, - сообщил ему новость Коржонок, - видел Лётчика, говорит привезли новую картину, про сыщиков.
- Да брешет Летчик, - Колька вытер нос рукавом, - опять, наверное, про любовь- морковь какую- нибудь.
Летчиком кликали Пашку Ерохина, сына киномеханика. И кличка приклеилась к нему не из-за мечты о небе, а из-за одной истории:
Пашка был старше ребят на несколько лет и относился к послевоенному поколению, детству которых достался весь ужас разрухи, голода, смертельных следов войны, которых в изобилии было вокруг села, находящегося в зоне активных боев.
Как-то, в конце сороковых, к колхозной МТМ стали стаскивать тракторами технику с окрестных полей сражений, - наши и немецкие танки, обгоревшие грузовики, разбитые орудия. Стаскивали и разрезали на части для отправки в Сталинград, на завод Красный Октябрь, где их расплавляли уже на мирные нужды. Это кладбище разбитой техники и было излюбленным местом игры пацанов. Особо им приглянулся почти целый немецкий танк, брошенный экипажем в отступлении. Они лазили по нему, дергали рычаги, клацали затвором орудия и громко кричали "Гитлер капут". Однажды один из ребят проговорился, что у старшего брата припрятан орудийный снаряд, вроде немецкий. И появилась идея выкрасть его и пальнуть из танка. Идея всем приглянулась.
Сговорились на вечер, - когда в мастерской не будет взрослых. Решили - сделали. К вечеру приволокли похищенный заряд, засунули в башню, стали прилаживать его в пушку. Что-то не получалось. Пока одни возились со снарядом, Пашка Ерохин забрался на ствол, на самый конец и то повиснет там на животе раскачиваясь, то сядет верхом и изображает скачущего кавалериста, то повиснет на этом стволе ленивцем напевая военные песни...
- Пацаны! Пацаны!! Посмотрите! - кричал он время от времени и делал очередной кульбит на стволе немецкого танка...
Вдруг, грохнул выстрел, - ребята все же вставили снаряд в орудие танка, и кто-то дёрнул затвор...
Но, то ли калибр снаряда был не тот, то ли ещё по какой причине, снаряд не вылетел из орудия и от взрыва у танка оторвало ствол... Пашка со стволом пролетел добрую сотню метров, приземлившись во дворе мастерской... Чудом остался жив, но сильно побился, повредив ноги и позвоночник и после выздоровления так и ходил, опираясь на два костыля. Злые деревенские языки за этот случай, как гвоздем доску, намертво прибили ему кличку - Летчик...
• Опоздаем, влетит от бригадира. - сказал Колька, - быстрее...
Пацаны прибавили шагу и уже через пять минут появились в воротах Машинотракторной мастерской, куда их от колхоза отряжали в помощь после занятий в школе
Пахло маслом, оплавленным железом и соляркой. Этот запах, подвешивал Шурке на сердце тяжелую гирю, напоминая об отце.
Отец Шурки, пока его не сгубили фронтовые раны, приходил домой, с МТМ к обеду. Вешал куртку на гвоздь у двери и по хате плыл запах солярки и масла.... Отец долго и тщательно мыл руки, шел тяжёлыми шагами к столу, поскрипывая половицами. Молча садился по центру стала и ждал пока мать нальет в большую тарелку дымящегося борща или ухи. Ел отец молча, медленно, - сопровождая каждую ложку маленьким куском хлеба, вдумчиво разжевывал его и глядя куда-то в пустоту перед собой... Доев, рачительно, по деревенски, вытирал таким же куском хлеба тарелку и коротко говорил:
- Спасибо мать.
После обеда отец выходил из хаты, присаживался на единственную ступеньку крыльца и закуривал папиросу. Шурка подсаживался рядом и просто смотрел как курит отец. Тот выдыхал клубы дыма и тоже молча поглядывал на Шурку. Так продолжалось несколько минут. Потом отец похлопывал тяжёлой рукой Шурку по плечу, и вздыхая говорил:
• Ну ничё, ничё мужик, все сдюжим...
Вставал и шел в хату. А Шурка, сохраняя какое-то время приятную тяжесть отцовской руки на плече мог бы поклясться, что молчали они с отцом в тот момент об одном и том же...
Потом отца не стало…

- Здорово дядь Паш! - крикнул Шурка жилистому старичку, резавшего горелкой бок немецкого танка. Металл тек под горелкой, иногда вспыхивал и икрился, покрывая черной гарью выгоревший фашистский крест.
- Здорово, здорово, - выключив горелку и сняв очки, задорно поддержал его дед.
- Ого, сколько натащили! - Шурка кивнул на скопление у мастерской трёх немецких танков, двух наших обгоревших КВ и Т--34 без башни.
- Дааа... - протянул дед, — таскать их ещё не перетаскать. Полна степь ешо железом-то... Бригадир вас искал, разбойники. Злой был, - жуть! Ховайтесь лучше...
Бригадир Наумов Петр Игнатьевич, фронтовик, до войны возглавлял бригаду трактористов. Его самая молодая бригада, числилась в передовиках. С фронта вернулся он уже в сорок третьем и без одной руки. На трактор уже не сядешь, вот и определили его в мастерскую. Война и увечье измотали душу Петра Игнатьевича. Он был криклив, несдержан, иногда мог и оставшейся рукой приложить по уху нерадивым работникам. Боялись его все. Но дело знал свое крепко, в ремонтной бригаде всегда был порядок, дисциплина и кипела работа...
- Вот вы где, лодыри!
Иван Игнатьевич появился из ворот гаража, быстро приближаясь к пацанам перебирая крепкими кривыми ногами и размахивая единственной рукой. Без приветствий и лишних слов сразу выдал задания:
- Шурка и Витька в гараж, там моторы разобрали, будете детали промывать. Коржонок и Колька, туда, к забору, - проволоку отложенную в мотки скручивать. Понятно лодыри?
Ребята, глянув на готовое вспыхнуть в ярости лицо бригадира, закивали и пошли.
- Бегом! - прикрикнул на них бригадир, - А то ишь, идут в развалку. . .

Шурка, закатив рукава, макал поршень в солярку и драил его щеткой. От резкого запаха солярки его немного мутило.
- Мать вчера ходила в контору, - сказал Витька, отчищая щеткой другой поршень, - зарплату за меня получила. А сколько дали, не говорит.
- Тоже самое, - вздохнул Шурка, - мать только рубь дала. Я ей мол, - Где мои деньги? Я же заработал! А она мне подзатыльник.
- Мать говорит, - мал ещё деньги тратить, - продолжал жаловаться Витька, - а я ей, - А работать не мал?
- Ага...- только и поддакнул Шурка.
- Жрать охота, - помолчав, сказал Витька и вытер промасленным рукавом пот со лба, отчего на лице остались две маслянистые полосы.
Шурка тоже вдруг почувствовал ноющую тоску пустого живота. Вспомнил про кусок хлеба в кармане. Положил щётку и вытер руки о промасленную ветошь. Достал хлеб и разломил кусок на две части.
- Держи! - протянул он Витьке половину.
Витька, не вытирая рук, схватил хлеб и жадно запихал себе в рот, смешно подхватывая руками в воздухе выпадающие крошки. Шурка тоже засунул свой кусок в рот и принялся медленно жевать, растягивая как можно дольше удовольствие.
Вкус хлеба, расплываясь по душе сладким туманом, приправленный запахом солярки вновь напомнил ему об отце...Что-то сильно сжалось в груди, под промасленной курткой и к глазам подкатили слезы...
«Ну ничё, ничё мужик все сдюжим.» - вспомнил он слова и приятную тяжесть отцовской руки на плече. Он хмыкнул носом, пониже опустил голову, что бы Витька не увидел намокшие глаз, взял щётку, окунул в солярку свой поршень и принялся драить его с удвоенной силой...