Человек человеку - МИМ

     – Девушки, на каком этаже двенадцатая квартира? – спросила молодцеватая женщина с отточенным телосложением.
     Две типичные «дожигалки» жизни были привязаны к скамейке у подъезда одной и той же старостью.
     – На третьем, – сказала одна и, прицелившись, спросила: – А что?
     – Жених у меня там живёт!
     – Иваныч? – испугались обе.
     – Валерий Иванович! Шучу, девушки! Дело у меня к нему…
     – Ну, тогда на кнопочку нажми, дверь-то и откроется.
     Она ушла, и минут через пять вместо неё вышла трёхцветная кошка, ступавшая так, как будто все ноги отдыхают от каблуков. «Дневальные» догадались или притворились догадливыми, и про молитвы вспомнили, и как-то втихаря перекрестились.
     Точно так же, крестясь и настаивая, в город стал проситься дождь. Сначала его было мало, но потом он намекнул на то, что неглупо бы укрыться, и принялся всё сухое обращать в свою веру. Обыкновенная настойчивость капель приносила энергию убеждения и ощущение, что всё это не просто так. Что это не плач небес, а универсальный язык, доставшийся миру ещё из до библейских времён. Есть люди, которые его хорошо понимают, но их мало…

     Валерий Иванович жил. Жил долго… Валерий Иванович жил в двенадцатой квартире всю жизнь. Никто не знал, сколько он ещё продержится, и он не знал тоже и не хотел знать. Хотя предчувствие того, что кто-то такими вещами распоряжается, появлялось.
     – Детерминизм! – говорил он самому себе, смутно припоминая смысл, и успокаивался. Умирать было обидно и не так уж необходимо. Он давно считал, что в глобальный замысел могла прокрасться ошибка и сама жизнь понимается Уже, как существование и вообще – фигня!
     Так вышло, что вокруг Валерия Ивановича растаяли все близкие и особенно дорогие люди. Потом попрятались и знакомые, начиная от хорошо знакомых и заканчивая едва знакомыми. И началась эпоха пантомимы.
     Звонить было некому. Не с кем встречаться. Праздники пошли стороной, и остался от них не то чтобы их смысл, а скорее послевкусие. Иногда так же, на вкус, ощущалось и время. А от пространства осталась одна спичечная коробочка, пустая, без спичек, и всё… И всё… постоянно получало кредиты и каким-то образом выкручивалось.
     Валерий Иванович десять лет не покупал никакой новой одежды – это был настораживающий симптом.
     – Нецелесообразно, – говорил он самому себе и продолжал время от времени посещать химчистку и прачечную. Что там шмотки? Радует то, что до сих пор не заглядывает в гости маразм. Конечно, он уже напоминает о своём существовании, но пока вяловато, без особого желания превратить «стайера» в идиота. На ум приходили мысли о том, что это всё проделки Системы, которая не то чтобы даёт сбой, а за какие-то доблести до сих пор даёт тебе бонус. Сам «стайер» не то чтобы волочил ноги, но иногда задевал ими за землю или какие-нибудь другие неожиданности, мешавшие его сложившейся походке.
     Валентин Иванович постепенно отвык с кем-нибудь разговаривать, и весь окружающий мир не разговаривал с ним тоже. Это была не месть. Это была изжога на человека, уже прожившего своё будущее. Защитить его было некому, поскольку его поколения в стране практически не существовало, а просить руку помощи у тех, кто ещё бодрствовал в других странах, было не принято.
     Как всегда, с большим трудом и неохотой государство выдавливало из себя деньги, и это самопожертвование пряталось за принципы милосердия и заботы о старших. Пенсия давно не смешила, а с традиционной неправдоподобностью выгораживала свою организацию.
     Слава богу, оставались ещё деньги от его более или менее полноценной жизни, которые он хранил в секретных местах квартиры. Да к тому же кое-какой антиквариат, предназначенный для чёрного дня. И прибавьте ко всему нажитому «геморрою»: бляшки, тромбы и тромбики, соли и камни, песок и накипь во всех внутренних органах. Ну, кто из вас справится со всей этой «бижутерией»? Ни один молодой и здоровый организм не справится! Испугается и померкнет на глазах от одного только впечатления о самом себе. А старик, с его жизненным тонусом или, справедливее будет сказать, инерцией – ничего, справляется, тянет и тянет… Интересно, как это у них получается? То ли аккумуляторы у них другие, то ли вся электроника надёжнее?
     Валерий Иванович был из этих самых, из «стайеров»… отличающихся извилистой походкой, в которой, помимо нарушений в работе опорно-двигательного аппарата, читается готовность к самоизоляции и следованию по проверенным маршрутам. А были они одни и те же, и было их совсем немного – собственно говоря, это и составляло параметры его существования. А радиус? Какой там радиус? За понедельником вторник, за вторником среда, а внутри этих дней… пусто… И это с холодным бульоном октябрьского дождя.
     Единственный человек, с кем Валерий Иванович постоянно контактировал и с кем боролся, – это сам Валерий Иванович, особенно когда он начинал вспоминать самого себя, а в этой связи людей, от которых наворачивались слёзы. А поскольку иных занятий не появлялось, то получалось так, что он регулярно отрывался от своей действительности и пропадал то в прошлом, то в этом веке. Стало быть, сегодня он проводил значительно больше времени во вчера и позавчера, оттого часто расстраивался и старался себя одёргивать – вот такая сложилась технология существования. Человека, как бы живущего задом наперёд.
     Люди, ушедшие в бездну, оставили массу своих вещей, и теперь он не знал, что с ними делать, куда их деть и вообще зачем они теперь нужны.
     Вопрос о нужности выглядел как вопрос о нужде. Стало быть, физиологические потребности, как и в очень раннем детстве, захватили практически всё содержание возраста, более того – выплеснулись до гастронома и аптеки, поликлиники и туалета. Маразм медлил, а память всякий раз устраивала такие экзамены, что свободно приходила в ночные сны и открывала там все шкафы и двери.

     Полина была подругой второй жены, подругой и сослуживицей, но главной её особенностью являлось придумывание простых и горячих, неожиданных или затейливых интриг. Сегодня ночью она ходила по квартире голая и молодая, стыдила Валерия Ивановича за нерасторопность и стоицизм, влезая на обеденный стол и показывая всё по списку, что она умеет и как бы она его хотела сожрать.
     Самое интересное, что это происходило в каких-то напряжённых обстоятельствах, пока Валерий Иванович не увидел себя сорокалетнего, не обращающего внимание на весь этот бред, а прямо по всем правилам природы на своём обеденном столе и угостившего её чем бог послал.
     На целый день из этого оригинального сна зацепилась одна только фраза кипящей, вспыхивающей и всхлипывающей Полины:
     – Только не в меня! – повторяла она, меняя положения. – Только не в меня! Сладенький ты мой!
     Таким образом став крылатой фразой очередного дня, то и дело попадая в его внутренние монологи, а иногда и диалоги с бывшими знакомыми и друзьями, похожими на отдохнувших фантомов.
     Оказывается, это теперь ничего не значит, а значения существуют только тогда, когда надо придать какую-то остроту или актуальность доморощенной пьесе или поступку общественной или, ещё лучше, государственной важности. Всё иное, не соответствующее этому критерию, – это другой класс значений, может быть, лучше «значеньиц»? Кстати, тело её давно уже исчезло в бездне, но образ его живёт и умирать не собирается, более того – ещё даже очки добирает. Добирает то, чего не добрала как следует, и теперь даже оттуда приходит за этим. Для природы это важно… Это какой-то другой вид электричества, не иначе.
     Около двух. После «лабораторной» последовательности обеда и малинового киселя воспоминаний всё-таки не в Полину, а именно в него залетела мысль о том, что вчера у него был день рождения, но он этого даже не почувствовал, мало того – забыл… Валерий Иванович постепенно оделся и пошёл по маршруту, который на обратном пути обязательно пронизывал сквер, возникший когда-то в порыве коммунистического подъёма молодёжи, смешавшейся с жителями этого района.
     Недалеко от скамеечки, на которой у него проходила передышка, музицировало небольшое полуоткрытое кафе.
     – Пойду попробую отметить! – решил Валерий Иванович и, пройдя в невысокое не проветриваемое помещение, набитое музыкальными звуками, заказал пива. Звуки пытались выстроиться в музыку, но не получалось…
     Странно как-то произошло: ни он не сказал ни слова, ни ему не сказали… Выдали бутылку пива и принесли на его столик длинный пивной стакан, который тут же стал поздравлением самому себе.
     – Ну! – сказал он для прицела… и стал хохотать… Желать оказалось нечего… На него посмотрели, но ничего не сказали… Ни здоровья, ни долголетия, ни тем более любви… О чём речь? Ему уже ничего не подходит. Ничего не осталось. Может, только тихой и сладкой смерти? О! Это да! А то уж совсем ни слова – нехорошо! Он быстро успокоился и захмелел. Жаль, конечно, что весь мир, который сейчас существует и будет ещё существовать уже не для него, уже не имеет его в виду…
     – Стоп! Если сейчас я попрусь назад, «броском вспять», то это будет затяжной неврастенический поход за артефактами. И потом, многие захотят ко мне сейчас присоединиться, из теперь уже мифологической эпохи… Способность думать, причём думать назад, создаёт водное препятствие для настоящего… В такой ситуации, – посмеивался именинник, – думать, конечно, надо – задумываться нельзя.
     После этих слов что-то в голове расплавилось, что-то похожее на сыр, и она с удовольствием опустела и запахла приятной бессмысленностью. Он перестал знать своё точное местопребывание и, судя по всему, затерялся во вселенной. Хотя не совсем так. Ощущение стало такое, что он на третьем спутнике Сириуса, и это в какой-то степени оправдывало всеобщее отчуждение и отсутствие всякого любопытства к подтаявшему образу «пришельца».
     – Ещё? – поинтересовалось загадочное существо.
     – Нет! – ответило существо Валерия Ивановича. – Помоги мне отсюда выбраться! В кислород!
     – А бабки?
     – Не понял, при чём здесь бабки?
     – Деньги, дед! Стольничек!
     – Возьми стольник и возьми спасибо! А то – «бабки»! Выведи к кислороду!
     – А ты прикольный! И ещё не трухлявый… Смотрю, и пивка саданул… Сколько тебе?
     – Сто! – гордо соврал ему Валерий Иванович уже на веранде.
     – Я ж говорю – прикольный! Ну, плыви!
     И счастливый, но пустой Валерий Иванович поплыл в радикально настроенную жизнь многообещающего века.
     По накинувшемуся на него желанию где-нибудь помочиться он распознал изуверские шутки простатита и решил перед пешим переходом домой набраться и ума, и сил на «своей» скамеечке. И наступила блажь…
     «Как хорошо, – подумал Валерий Иванович, – вместе со своей собственной блажью расположиться на своей “собственной” скамейке…»
     Но тут со стороны кафе потянуло, и появился музыкальный ветер. Словом, в кафе завелась музыка…
     – Это Моцарт ! О господи, какой там Моцарт, в кафе? Но это Моцарт! Моцарт в кафе не бывает, он туда не ходит!
     – Но почему же не бывает? – вмешался его патронажный ангел.
     Человек уже немолодой и откровенно засидевшийся в ангелах, а так же в очереди на реинкарнацию, но Валерий Иванович был живуч, и это вносило в их отношения меланхолию.
     – Конфеты, печенье, водка, Моцарт, наконец – это что, не считается? – продолжил блюститель.
     – А вот и сороковая симфония! – блаженствовал земным блаженством экс-именинник. – Ладно, Валера, у меня полно дел, ты тут без меня доберёшься?
     – Чуток побалдею и поползу, не волнуйся! Снимаю тебя с дежурства! Свободен!
Это ж надо – Моцарт?!
     Ещё через несколько минут на то же место вернулся полный музыкальный позор, и Валерий Иванович открыл глаза, собирая себя к старту. «Стайер», в общем, был готов… Но перед ним оказались молодые «сириустяне». По пантомиме и некоторым звукам он понял, что здесь, в отличие от той планеты, с которой он родом, не очень относятся к старикам.
     – Бабки есть?! Чудовище! – прямо в лицо выдохнул мальчик.
     – Не знаю… – ответил Валерий Иванович и получил кулаком в лицо. Лицо упало и разбилось. «Сириустяне» возбудились и, поджигая себя фотовспышками, стали дегустировать уничтожение замешкавшегося «стайера».
     Валерий Иванович, пока был ещё в сознании, выл в себя, как в колодец, от немощи и физического бессилия… От обиды, причиняющей ему значительно больше боли, чем эти мальчики, его убийцы.
     Потом они вспомнили про деньги и остановились, весело обыскали его, забрав то, что им было нужно, и, как фартовые охотники, поставив на умирающего Валерия Ивановича одну ногу от каждого, сфотографировались с «поверженной тушей инопланетянина». Хорошо, подоспел ангел и вывел недавнего официанта покурить на веранду, чтобы тот увидел эту сцену и вызвал скорую и полицию. Просто вызвал, и всё, не разбираясь, что там к чему, – на этом его миссия закончилась.
     Привели в чувства Валерия Ивановича в карете скорой помощи; смотрел он на мир одним глазом, перед которым прыгало нагромождение незнакомых предметов и прорывались какие-то резкие запахи, а боль обиды сливалась с физической болью.
     – Спасибо, что не убили, – шепнул ангел. – Валера, ты давай держись. Наши сообщили, что всё обойдётся…

     Больница сказала, что кости у него целы, органы особенно не повреждены, но вот ушибы, гематомы, раны… Их надо бы зализать.
     И потекли в него жидкости, и полезли на него мази, и подключилась цветная тампопечать его тела, а в уцелевшую плоть впивались шприцы и подлезали холодные утки. Это было похоже на уже знакомую ему пантомиму, в процессе которой проскакивали ключевые слова: «больно – не больно», «принял – не принял», «будешь – не хочешь» и «господи, да где же вены у тебя?»
     Пока Валерий Иванович был под присмотром, ангел выпросил себе отгулы… Тело-то, бог с ним, заживает, но вот что было делать с душой? Это как бы не по врачебной части…
     Ночью из самого его нутра проступали слёзы, они рождались в «корневой системе», в принципах его жизни, и он не знал, что ответить этой горькой росе. Жаль, не придумана ещё «зелёнка», которой можно было иссушить это ранение.
     Невыносимо, когда твоё тело не твоё и не может никак защищать твою душу или даже хоть как-нибудь воспрепятствовать этому. Оно лежит – старое, искуроченное – и постоянно вздыхает, и мыслит, и плохо спит.
     Ответить нечем, а ответить надо, обязательно надо. Надо. Надо. Надо! Может быть, купить физическую силу? И ответить ею? Использовать для унижающей победы над этой болезнью. Почему старость не может реваншировать? Оскорблённая и униженная старость утоляла себя фантазиями о наказании, невероятными по замыслу конструкциями отмщения.
     Шёл день за днём, всякий раз пропуская перед собой ночь. Никто не помнит, кем был придуман этот ритуал. Хотя, может быть, никогда и не было тех, кто бы мог это придумать или это помнить?
     Валерий Иванович встал на ноги, и они его удержали, но главное – тонкая электроника, голова, кружилась…
     «Голову надо бы как-то затормозить и поставить на автопилот, – мечтал о своём выздоровлении больной палаты номер шесть. – Что говорить о боли? Она разная, одна проходит, другая – нет».
     Полицейский следователь был у кровати Валерия Ивановича два раза, любопытство и профессиональный интерес утолил и исчез… Может быть, успокоился? Может быть, устал ловить негодяев?
     Через полторы недели избитый тремя неизвестными гражданин Погон оказался выписанным из больницы по причине общего заживления тела и исчерпания нормы по койко-месту.
     Его привезли в квартиру вместе с понедельником. Квартира, как и он, тоже нуждалась если не во влажной уборке, то, во всяком случае, в вентиляции лёгких и чистом дожде от хронического конъюнктивита. Тем не менее она была ему рада, и по искреннему удивлению, проявившемуся у нескольких предметов домашнего обихода, он это понял.
     Жизнь теперь перестала течь… Она стояла во всех комнатах и не шевелилась. Все дни и ночи свалялись в один серый носок, который ничем не мог помочь телу – ни согреть, ни утолить боль. Время оказалось не только скучным и малоэффективным лечащим врачом. Оно ничего из себя не представляло как анальгетик и седативное средство. Если уж и становилось немного лучше, так это от бабочки, прилетающей к нему каждый день с едой и уколами. Бабочку звали Марина, и была она медсестрой и симпатичной и старательной девушкой. Однажды она помогла ему одеться и отвела его в парикмахерскую. В парикмахерской ему изменили внешность, а также поменяли возраст и настроение.
     Марина произошла из владимирской деревни и, несмотря на теперешнее столичное существование, имела сильную «корневую систему» и естественное милосердие.
     – Валерий Иванович, так нельзя, вы совсем один. Вам надо к своим, – говорила она.
     – У меня их нет, они все кончились.
     – Все? Абсолютно?
     – Вот именно… Абсолютно. И потом, к своим – это куда?
     – В смысле? Вы меня запутали.
     – Человек приходит на этот свет, чтобы попытаться соединить в себе тело и душу. Эта попытка занимает у него всю жизнь. Когда попытка заканчивается, они разлучаются и переносятся в разных лифтах: тело – вниз, а душа – вверх.
     – О господи! И всё?
     – И всё…
     – Так просто?
     – Кому как удаётся…
     – Знаете, лучше об этом не думать!
     – Я тоже так думал, что лучше не думать, но это ничего не меняет. Всё дело в нервной системе…
     – Валерий Иванович, а хотите начать жизнь сначала?
     – Это как, Марина? Есть метод?
     – Знаете, что? Вам надо поехать в деревню, к моим бабушке и дедушке! Там так чудесно! Так хорошо! Тихо! Интересно!
     – Слава богу, а я уж думал, ты предлагаешь мне какой-нибудь скоропостижный способ.
     – Ну что вы? Лучше в деревню, там такой класс!
     – Ты шутишь, Марина? Я обуза. Из меня уже ничего не получится! Хотя это, чёрт возьми, трогательно! Сам факт! Сама иллюзия и заботливость…
     – Никакой иллюзии. Всё честно. Мне вас так жалко, и хочется, чтобы вы были счастливы!
      В этот же день Валерий Иванович приступил к занятиям по мечтательности, а Марина позвонила в деревню, соседям Тюкавкиным, потому что у них был телефон и они всегда приглашали с ним поговорить. Так что буквально через два-три тезиса о приезде Валерия Ивановича Настя Никитична подтвердила:
     – Да, конечно, пускай приезжает, если ты говоришь – он хороший…
     – Я не против, всем веселее придётся, – согласился Михаил Михайлович, среди своей публики – Миха Миха.
     – Чего там? – спросили соседи Тюкавкины.
     – Маринка сообщает, что к нам едет родственник из Москвы.
     – Сюда из Москвы? Порыбачить?
     – Гусей попасти! Старичок он.
     – Пущай приезжает. Милости просим, – сказали Тюкавкины.
     Валерий Иванович мечтам не сопротивлялся, тем более что они были свои, не чужие… Но через три дня уколы закончились, и Марина появлялась реже, чем солнце. Зато она звонила, а он мечтал. Обида избиения теперь появлялась неожиданно, чаще всего перед сном, нередко оставаясь в нём на всю ночь. Посоветоваться было не с кем, кроме ангела, и он по-семейному сказал:
     – Миша, возьми вещи, особенно ценные, и ту шкатулочку, которую ты прячешь на балконе… Она мне так нравится!
     В конце концов игра воображения переросла в настроение, и оно стало воспитывать «мальчика», ожидающего перемен.
     Так появилась другая сторона жизни, с указателями: предвкушения и слепой надежды, неожиданной перспективы и нового общения. Пантомима мегаполиса додавила его, и он приготовился к побегу. Надоело быть на побегушках у этого исполинского города, и природа приманивала его свободой впечатления, готового защищать собственную жизнь.
     Валерий Иванович шаг за шагом продвигал свой бракоразводный процесс с городом всей своей жизни и хотел посвататься к маленькой деревянной деревеньке. Каждые три дня к нему залетала бабочка, она была счастлива, рядом с ней легче дышалось, ибо она знала объяснения всем его уловкам, и умышленным тревогам, и отступлениям. Тем не менее Марина настойчиво примеряла и прикручивала к нему крылья и успокаивала:
     – Валерий Иванович, если вам не понравится, то я с вами приеду и с вами уеду назад.
     Но потом она влюбилась и про Валерия Ивановича забыла. Незадолго до того как она влюбилась, он собрал чемодан и сумку. Но она попала в любовь, именно в то, о чём грезила и чего дождалась.
     Что может быть выше и возвышеннее внутреннего женского прогноза, за которым в обязательном порядке должно следовать счастье? Наступил худосочный период, когда опять стало всё «по херу баян»!
     Этот период был знаком, его микробиология поставляла штаммы разочарования и нелёгкого прозрения. Теперь пришлось жить с чемоданом и сумкой, а также с «золотыми монетами» предвкушений, уже отчеканенных для деревянной деревни. Теперь они оказались нелепыми и несвоевременными. И он стал брать себя в руки и наблюдать, как движутся и говорят про себя предрассудки. Он долго жил с ними бок о бок и неоднократно вынужден был признать, что некоторые из них, оказывается, не имели ничего общего с мракобесием или аналитическим бессилием, а вполне даже предупреждали нераскрывшиеся возможности.
     Бабочка улетела, или её прихлопнули или сожрали птицы. Постепенно складывалось маленькое «всё равно», оно незаметно опылило домашние растения и обесцветило обои. Жилось…
     – Будет тебе, – пожурил Серафим. – Как будто ты не знаешь женщин? Губы раскатал!
     – Когда как. Кажется, что знаю! И кажется, что нет! Всё правильно – это я о том, что вдруг захотелось другого… другой жизни. Ладно, как говорится – проехали…
    Мимический маршрут не менял указателей и предпочтений: квартира, магазин, скамеечка, квартира, телевизор, диван… Появился товарищ, создали пару, иногда давили скамейку в соседнем дворе, а иногда давили и разговаривали… Телевизор тоже разговаривал, и если то, что он изображал, документально, то порядка долго ещё не будет. Люди всех мастей лгут и объявляют искусные выделения мозга за всё подряд, начиная от точки зрения и до «объективной истины».
     Ощущение было такое, что каждый день Валерий Иванович выходил к обочине дороги, автомобили проезжали мимо и законспирированная деревенька Первухино так и не дозвалась своего нового жителя. Последовавшие за календарной арифметикой изменения погоды говорили не только о том, в какое место Галактики занесло планету, но и о том, какое настроение сопутствовало этому событию у некоторых её обитателей. Валерий Иванович вместе с новым товарищем, Геннадием Яковлевичем, сидя на дворовой скамеечке, участвовал в исторической экскурсии по «улицам и закоулкам» тридцатилетней давности. Тема в самый раз была рассчитана на «стайеров» и казалась им по силам. Потом экскурсия прервалась революционно настроенной молодёжью. Их было пятеро под кайфом, которого уже не хватало. Кайф такая штука – он всё время требует себя ещё…
     – По-моему, это мои убийцы, Гена, добивать пришли.
     – Эти сперматозоиды?
     – Это убийцы!
     – Не преувеличивай!
     – Ну что, «пеньки», почему бесплатно заняли места на трибуне? – спросил знакомый персонаж.
     – Парень, тебе не страшно? – спросил Валерий Иванович и нарвался на перспективу.
     – Я расцениваю это как скрытую угрозу! Слышишь? Старый Пердунидзе? Чем будешь смывать угрозу? Кровью или деньгами?
     – Да вы что, ребята?! – встрял Геннадий Яковлевич.
     – Дай этой мартышке в бубен! – сказал активист. – А я пока этому вставлю!
     И старики оба, почти одновременно, получили несколько откровенных ударов, и оба тяжело повалились на скамейку, а Геннадий Яковлевич сполз на колени.
     Смесь мата и эйфории в подобных случаях усиливает химическую реакцию, и вот уже обычная, всегда поддатая «революционная молодёжь» превращается в «демонов-сектантов», набирающихся профессионального опыта. Потом был откровенный шмон, изъятие денег из карманов.
      – Да, уроды, вы нас разочаровали: мало того, что вы живёте за наш счёт, портите воздух, оскверняете пейзаж, так вы ещё и отказываете своим кормильцам! – возмутился второй активист. – Короче, так дело не пойдёт! Расползлись по домам и через полчаса сползлись, с каждого носа – пять штук! И ваша жизнь в безопасности, какое-то время!
     Дружный хохот подтвердил далеко идущие демонические планы молодёжи в целом и на сегодняшний вечер в частности. И каждый из них вставил в тела раздавленных старых мужчин по тумаку, а прощальный удар пришёлся Валерию Ивановичу ногой по рёбрам.
     – Ну всё, несу! – прошипел Валерий Иванович.
     Смесь хохота и мата заворачивала за угол жилого дома. Ангел сказал, что с него хватит, и что надо бы как-то избегать таких живописных встреч, и что он бессилен так же, как и они.
     – Неее, я дочке позвоню, пускай она меня забирает, твари… Кровь из носа идёт?
     – Возьми платок у меня… Сейчас найду… Как бы рёбра не сломали, что-то дышать трудно… У тебя случайно ничего нет, чем пальнуть?
     – Есть где-то ружьишко старенькое… Да ты что, Валера?!
     – Надо! Гена, теперь надо… И чуток патронов. Очень надо!
     – А потом что, если что?
     – Без «если»! Звони дочке, и правильно… Ты что, забыл, что мы тоже пацаны, только из другой бригады?
     – Ну, скажешь! Так это когда было?
     – Это, оказывается, должно быть всегда, Гена! На платок! Эти суки должны знать, что мы хоть и сдали слегка, но мы пацаны, мы ответим. А что, нет? Давай сюда ружьё и дёргай к дочке!
     – Да подожди ты, вот ведь болит… А ты куда?
     – В деревню, на охоту… Оно может ещё нам пригодиться.
     – Пойдёт! Я сейчас! Попугаем, что ли?
     – Попугаем попугаев! И водички принеси…
     Минут через десять–пятнадцать Геннадий Яковлевич принёс допотопную сумку с бутылкой воды, патронами и разобранной двустволкой.
     – Гена, сходи ещё за газетами, а я пока соберу…
     – Хорошо.
     Ружьё они зарядили и обернули газетами, таким же образом они завернули палку, имитирующую второй ствол. Потом Геннадий Яковлевич полил воду на руки Валерию Ивановичу, и тот умылся, ощупал себя и оттёр кое-где подсохшую кровь и грязь.
     – Если дёрнутся, а эти шакалы дёрнутся, сделаем их, и на дно. Тебе бы лучше поглубже дочери куда-нибудь!
     – Знаю, уже подумал! Покажем им основы конспирации. Кажется, идут «кормильцы»?
     – Идут! Если я пальну, сделаешь вид, что твоя очередь, я сумку и ружьё заберу с собой. Так что до встречи где-нибудь впереди, дорогой товарищ… Голова начинает болеть…
     Метрах в шести-семи от семенящих «демонов-сектантов» Валерий Иванович встал со своим газетным ружьём и в ответ на резкое замедление скорости и торможение противника произнёс:
     – А вы как думали? Это обратный ход. За наших!
     – Ты чё, дядя? – рыпнулся один из активистов, и выстрел в самые ноги опрокинул его на живот, и он завыл.
     – Гена, обходи их слева! Один уже задумался! Давай я второго, а ты третьего! Куда же вы?
     Двое «демонов» разлетелись в поблескивающем воздухе, обладающем бактерицидными свойствами, и были быстро разобраны наночастицами серебра. Гена смог обойти всё это слева и исчезнуть тут же. Валерий Иванович ещё немного продолжил назидания, испытывая невероятное чувство отмщения за целое поколение, и выстрелил второму под ноги, хотя его тоже слегка зацепило. Исчез он следом.
     Нашёл рекламку с услугами такси. Вызвал. Вынес чемодан и сумку, а потом вернулся и вынес ещё одну, допотопную.
     – Куда едем, я что-то диспетчера не понял – в Подмосковье, что ли?
     – Дальше, во Владимирскую область, здесь недалеко, деревня Первухино.
     – Отец, если даже что – это денег стоит.
     – Сколько стоит бабок? – засмеялся Валерий Иванович.
     – Именно, отец, бабок!
     – Так и я говорю, что бабок! – веселился пассажир.
     – Если я не ошибаюсь… штук двадцать!
     – Штук двадцать бабок?
     – Ну да, бабок! Отец, а ты не заболел, такой весёлый?
     – Я выздоровел, сынок. Поехали уже, что топтаться?!
     И они проезжали Москвой, которая тоже когда-то была деревней, в деревню Первухино, которая тоже когда-нибудь может стать…
     – Не ожидал от тебя такого! – удивился ангел. – Ни в какие ворота…
     – Привыкай! Если жизнь всё ещё продолжается, значит, есть смысл сделать её немного лучше! Как ты думаешь?