Вот тебе и театр!

«Чайка.Фосфены». Березниковский драматический театр. Режиссёр А.Шляпин, художник Т.Кудрявцева.

Фосфены – это зрительные иллюзии, возникающие перед глазами человека и могущие накладываться на реальные очертания мира. Режиссёр Андрей Шляпин предлагает зрителю свои собственные фосфены по поводу чеховской «Чайки». Впрочем, зрительные иллюзии видит и Костя Треплев, наклеивая чёрные крестики скотча на свои глаза. Да и весь представляемый спектакль (не только «Люди, львы, орлы и куропатки…») сочинён Костей. Мы, зрители, присутствуем на его репетиции. Здесь всё – театр, начиная с представления персонажей публике (как вы догадываетесь, «четвёртой стены» не будет). Явятся стильные девушки в чёрном и превратят актёров в персонажей, со скрежетом займёт своё место жестяная луна и пухлый амурчик (тихий ангел пролетел!). Будут маскарадные костюмы и накладные носы, игра в радиотеатр и теле –интервью и, собственно, игра с публикой. Да так, что антракт окажется вовсе не антрактом, а музыкальным и поэтическим продолжением действия. И, конечно, этим играм соответствует сценическое пространство - колонны, полукруглые ступени амфитеатра, кресла. В центре – квадратный пандус для игры. Внизу – песочница. Вверху – ударная установка.  Заметно деление на три яруса, как в вертепе: вверху – небо (там место для музыки и Мировой души), в середине – земля (там будет толочься, метаться, произносить реплики, «играть» для публики основная масса персонажей), внизу – преисподняя (для безмолвных, сокровенных эпизодов). И все три яруса задействованы одновременно. Материя чеховской пьесы обращена в зал, разомкнута, как бы возвращая зрителя к тому театру, от которого стремились уйти и сам драматург, и основатели МХТ. Здесь всё – для публики, всё – на миру. Персонажи либо существуют в стихии «игры – притворства», либо исповедуются – искренне, надрывно, исступлённо. Кому-то дан монолог, кому-то песня, кому-то стихи. А кому-то и то, и другое, и третье. Можно допустить, что они выполняют функцию зонгов. Со времени написания пьесы прошло более ста лет, поэтому неудивительно применение новых театральных ключей для открытия текста – и брехтовских, и абсурдистских. Да и постмодерн никто ещё не отменял.

Больше всего здесь дано Маше. Она, по воле автора спектакля, превращается в одного из центральных персонажей. Главное, она талантлива. Именно с ней Костя делится своими фосфенами. Она – солистка рок-группы, лидером которой является Костя (ударник), а одним из участников – Медведенко (гитара). И этот любовный треугольник приобретает совсем другое звучание. В каком-то смысле, это люди одной породы. И неуклюжий текст о тяжёлой учительской жизни Медведенко (А.Колупанов) произносит, надевая сценический костюм (нелепые латы и шлем), то есть как бы играя роль. Зато как яростен и подлинен он в своей страсти, выражающейся не в словах – когда окунает Машу в воду, почти топит в раскрывшемся озере, когда заваливает её на песке и получает затрещину, а потом целует жадно и исступлённо. Как потом связывает себя верёвкой с женой, не отпуская, удерживая до последнего. И как уходит, освободив. Впервые у меня создалось впечатление, что у Маши и Медведенко есть будущее.  И Маша не погибнет со смертью Константина. Потому что она – творец. Ей есть чем жить. А пока её душа воплощается  в песнях Дианы Арбениной. «Я редкая птица…прощай!», - поёт «вживую» в антракте Маша (С.Баранова – Кивилёва). А в это время Дорн (В.Гусев) падает в озеро, с трудом выбирается и снова падает, и так несколько раз. Доктор так же, как и Маша, выведен на первый план. Он несёт в себе и частичку Астрова, и возможно, самого Антон Палыча. С явной примесью беккетовского одиночества и отчаяния. Необычен сам его облик: в современных джинсах (взамен традиционного костюма), свитере и чёрной шапочке, что носит современная молодёжь, всегда внутренне сосредоточенного, мучительно раздумывающего. Полина Андреевна (М.Шлейхер) связывает его по рукам и ногам. Есть сцена, где она буквально висит на нём, как ноша, от которой невозможно избавиться. Полина здесь тоже трагический персонаж. Если он – Астров, то она – Соня (Я некрасива!). С неизменным аквариумом (в нём рыбка, обещавшая выполнить желание), ещё одна страдающая, заблудшая душа. В эти отношения затянут и Шамраев (И.Третяк), устраивающий скандал напоказ, для жены и любовника. Его брошенный наземь пиджак  Дорн наденет на плечи Полины. А потом выльет содержимое аквариума и уйдёт через зрительный зал на свободу.
 
Костя Треплев (Д.Поддубный) лишён такой возможности, поскольку он здесь автор. А ещё он крепко завязан в своём «треугольнике»: он, мама, Нина. Костя пишет пьесы и песни, Костя играет на барабанах. Костя бунтует. В сцене представления своей декадентской пьесы он понимает, что останется непонятым. И текст не звучит (хотя накануне репетировался). Нина стоит и молчит ровно 4 минуты 33 секунды (знаменитое сочинение Джона Кейджа), проживая монолог внутри. (И березниковская публика терпеливо ждёт, а потом разражается аплодисментами). Костя любит Нину. Костя любит маму. Аркадина и Нина, в сущности, представляют один женский тип – амазонки, победительницы. Не случайно обе одеты в брючные комбинезоны: Аркадина в кремовый, Нина в красный. Ирина Николаевна (О.Любицкая) напоминает кинодиву 30-х годов: стильная, рыжеволосая, молодая (ей пойдёт, наверное, мужской костюм «а ля Марлен Дитрих»). Она холодна, расчётлива, никогда не теряет головы. Даже скандал Тригорину закатывает медленно, методично, разбивая тарелку за тарелкой. Всегда начеку. Всегда в игре.  Особенно перед соперницей. Нину же (Н.Соколова) переполняет жажда жизни, она часто вскрикивает от восторга и подпрыгивает, лёгкая, стремительная, почти летящая. При этом она обладает острым зрением и наблюдательностью (ну чем не чайка), сразу распознав и выделив Тригорина (Д.Ярыгин), который здесь ведёт себя как наркоман, маниакально привязанный к ручке и листу бумаги. При потере ручки ощущает растерянность, беспокойство, тоску. При возвращении предмета успокаивается и начинает бешено строчить по бумаге. Оп-ля, стоит Нине поиграть перед его лицом ручкой, и писатель сфокусирует на ней своё зрение. Их разговор о писательской доле подаётся как интервью, телешоу. Но звезда вдруг нарушает сценарий и обрушивает на аудиторию свою горькую исповедь. И тут же драма оборачивается фарсом: на сцене материализуются гигантские горы бумаги (исписанной писателем), в которые зарывается Нина, прячась от Аркадиной и выныривая в самые неожиданные моменты. Впрочем, и Нина получает свой момент лирики – в антракте. Когда читает прекрасные стихи Жака Превера «Как нарисовать птицу». Но даже в финальной, страдающей Нине чувствуется огромный запас прочности. Она выживет. Она добъётся.

Спектакль рассыпается на отдельные стёклышки и собирается, как в калейдоскопе. Вот драма, вот комедия, вот трагедия, вот фарс. Меняются ритмы. Трансформируется пространство. То ловкие девушки «от театра» забрасывают сцену подушками – и уже на этих белоснежных «облаках» разлеглись философствующие Дорн и Сорин (А.Кирпищиков). То на поднявшемся заборе краской выводит «любви нет» Костя. То покуривают, отнимая друг у друга сигарету, Маша с Дорном. То сверху опускается бутафорское сердечко «для поцелуев», окольцовывая Нину и Тригорина. То поёт песенку из «Кабаре» расшалившаяся Аркадина. Как все нервны! И сколько любви…
В финале актёры-персонажи выходят на поклон. Но вдруг спотыкается и падает Костя. Его поднимают. Он падает снова. А потом и все остальные за ним. Всё кончено. Все умерли. И только чайка-Нина расправляет над ними свои полотняные крылья. Мировая душа театра.