Над кручей Глава 10

10
(8-31 марта 1918 года)

В правоте горькой сентенции Саши Тольского – «Это не война, это бойня» – Александр убедился в первый же день. Побудку батарее сыграли ещё затемно, перешли по кое-как отремонтированному мосту за Лабу и встали через пару вёрст прикрытием у деревянных сараев табачных сушилок. Впереди гремел бой, поднимались столбы пламени горящих хуторов, позади было тихо, поджидали арьергард корниловцев, охранявших Черкесский мост.
Рассвело. Шарившие по сараям разведчики обнаружили в одном из закутков бородатого рыжего мужика в такой же рыжей старой шинели. Под соломой у него была спрятана берданка. Мужик уверял, что он сторож, берданку спрятал с перепуга и ни в кого стрелять не собирался.
– Врёшь, сволочь, – оборвал его командир взвода, поручик Терентьев, – знаем мы вас, тихих, смирных. А чуть отвернёшься, пулю в спину получишь.
– Да вы посмотрите ружьё, – взмолился мужик, – из него уже сто лет не стреляли.
Не слушая, Терентьев обвёл глазами взвод и остановил взгляд на Александре.
– Подпоручик Высочин, вот вам первое боевое задание. Отведите за угол эту красную сволочь и шлёпните.
Александр взял в руки берданку, с трудом отвёл заржавленный затвор, показал Терентьеву:
– Из этой пищали захочешь – не убьёшь.
Поручик Терентьев резко взял официальный тон:
– Вы слышали приказ! Выполняйте!
Неожиданно шагнул вперёд Боря Беляев:
– Пойдём, Саша, научу тебя, как это делается. – И в сторону командира взвода, – надо помочь новичку.
Опешившему Александру успел незаметно подмигнуть. Затем решительно пихнул мужика стволом карабина: «Топай, серый». Александр ничего не понимал. Нежное лицо Бори вдруг преобразилось в зверскую рожу убийцы. Подталкивая, завели мужика за угол сарая. Тот онемел от ужаса и только беззвучно разевал рот.
Боря оглянулся и быстро сказал:
– Слушай внимательно, мужик, и будешь жить до ста лет. Сейчас мы стреляем – не мочись прежде времени в штаны – стреляем мимо. А ты катись в эту канаву, – глубокая осушительная канава тянулась через поле до самой Лабы – и лежи в ней, пока мы не снимемся отсюда. Всё. Давай, Саша!
И грохнул в белый свет, как в копеечку. Александр под свирепым окриком Бори – следом. Окоченевшего мужика пришлось столкнуть в канаву прикладами.
– А если Терентьев проверит? – Мозги Александра словно взболтнули, он ничего не соображал.
– В канаву лезть поленится, достреливать побрезгует, – хладнокровно рассуждал Боря. – И вообще, мы же с тобой не снайперы, могли промахнуться. Не переживай, Саша! Приказ выполнен.
– Что, Терентьев, всегда такой кровожадный?
– Всегда. Это ещё цветочки. Бывает намного кошмарней. Можно им ужасаться, можно восхищаться – дело вкуса. У него разрушена психика. Его семью убили большевики. Хуже всего, что нам с тобой придётся лишний раз чистить оружие.
На положенный рапорт расстрельной команды Терентьев только угрюмо кивнул. После прохода арьергарда батарея начала сниматься с позиции. Александр не утерпел, сбегал за угол сарая. В канаве было пусто. Дурак- мужик убёг. Ну и слава богу!
Поход до Екатеринодара занял почти месяц. Не поход, а изнурительное ползание в грязи и стычки, стычки, стычки с красными отрядами, что наскакивали и с тыла, и с флангов, вставали на пути. Работы пушкам было немного, зато за карабин приходилось хвататься через день да каждый день. В бою у Белой, где армия попала в полное окружение, спешенный взвод конной разведки лежал в стрелковой цепи вместе с гимназистами Партизанского полка, не чая отбиться от свирепо наседавших красных. Но выстояли. После голодного и холодного марша через разорённые черкесские аулы соединились, наконец, с отрядом Кубанской Рады, армия увеличилась вдвое. Теперь никто не сомневался, что взятие кубанской столицы лишь вопрос времени. Знаменитый ночной штурм Новодмитриевской в снежную пургу, за что весь поход окрестили «Ледяным», остался в памяти Александра страшным сном. Одно бешеное желание достичь во что бы то ни стало тёплой хаты, не пропасть на морозе, подвигло на неудержимый порыв. В негнущейся шинели, окоченевший до бесчувствия, Александр нёсся на обледенелом Адаманте, равнодушный к выстрелам в лицо, подгоняемый в спину метелью и хриплым воем атакующих сотоварищей. Горячая печь вернула к жизни.
Жаркий артиллерийский бой выдержали при взятии Георгие-Афипской, когда батарея полдня стояла на открытой позиции, перестреливаясь с двумя бронепоездами красных. Те били из-за высоких придорожных посадок, маневрируя под их защитой, батарея была видна красным канонирам, как на ладони. И не уйти, иначе пулемёты и шрапнель бронепоездов сметут атакующую станцию пехоту. Просто чудом никто на батарее не был убит, но раненых отправили в лазарет около десятка. Из них знакомые юнкера-михайловцы младшего курса Олег Владимиров и Коля Иссов.  Бедолаге Захарке Захарашвили осколок разворотил скулу и повредил глаз. Разведчикам, выезжавшим для корректировки огня близко к бронепоездам, тоже досталось.
В батарее преобладали юнкера Константиновского училища, но никто не кичился своей принадлежностью к тому или иному великокняжескому имени, тем более, что после Ольгинской на плечах у всех были не юнкерские погоны с галунами и вензелями, а походные погоны прапорщиков, причём у большинства не форменные офицерские, а суконные солдатские с нарисованными химическим карандашом просветом и одинокой звёздочкой. Несмотря на потерю друзей, невылазную грязь, переходы на пределе сил, ночёвки в убогих саклях и дырявых сараях, молодость брала своё. Как не придумать очередной подначки в адрес командиров, не подшутить над их слабостями. Старая юнкерская забава, песенный дневник «Журавель» каждый вечер пополнялся новыми строфами. Трогается батарея утром походным строем, а дружный хор молодых голосов тут же заводит торжественное славословие:

Белый крестик на груди –
Миончинский впереди.

После чего одинокий козлиный тенорок вдруг утверждает:

Митю можно полюбить,
Если ножки подрубить.
Хор подхватывает:
Полноты ему придать
И немножко воспитать.
 
При выдающейся худобе, командир батареи Дмитрий Тимофеевич Миончинский обладал длинными циркульными ногами – стремена едва не волочились по земле – и в выражениях не стеснялся. Громовой мат стегал подчинённых не хуже бича. В пылу боя частенько отшвыривал наводчика и сам садился за панораму – стрелок был от бога. Неповоротливым грозил наганом, после боя извинялся. Истинный вождь, без страха и упрёка. На льстивые и ёрнические песнопения в его честь внимания не обращал.
А вот бывший отделённый офицер Михайловского училища, школивший Александра и Санчо, грозно откашливался и багровел, когда из строя неслось:

Кто в обозе вечно пьян?
То Межинский капитан.

Боря Беляев тоже был константиновец, но Александр больше льнул к нему, чем к приятелям по училищу – Серёже Широкову, обстоятельному серьёзному юноше, или к балагуру и разгильдяю Лёне Рудзиту, с которым некогда не раз шатался по злачным местам Петрограда. Общение с Борей обволакивало целительной аурой добра, можно было, пусть на миг, укрыться от крови и грязи, воспарить над грешной землёй.  Обсуждали не только злобу дня, каждый спешил поведать – с каким багажом он добрался до своих двадцати трёх лет, что привело его в Добровольческую армию. Ну и без местнических споров не обходилось - Боря превозносил до небес свою родную «матерь городов русских», Александр упрямо доказывал, что краше Кубани земли нет. Отведёшь душу – и ты уже не бессловесная жертва смертной бойни, а одухотворённый носитель высшей идеи.  При этом боец Боря первоклассный – никогда не теряется в любой обстановке, реагирует мгновенно и готов буквально ко всему. Связист Санчо тоже набегал временами, жаловался на катастрофически скудное питание, хотя признаков дистрофии не выказывал. Прожорливость Санчо ещё в Михайловском училище была притчей во языцех.
И вот она, Кубань под Екатеринодаром, широкая и быстрая, станица Елизаветинская на противоположном берегу, правее в бинокль видны трубы заводов, поблёскивают купола соборов. Сделав демонстрационное движение к Яблоновским мостам – пытаться вступить по ним в город было чистым самоубийством – армия скрытно, ночью, прошла ниже по течению, захватив броском конницы генерала Эрдели паромную переправу через реку. Тут же начали переправлять передовые части для захвата плацдарма. Беспечные большевики не позаботились об охране переправы, и к утру Партизанский полк генерала Казановича занял без боя Елизаветинскую и развернул наступление в сторону Екатеринодара. Паромы оказались маломощными, один вмещал не более пятидесяти человек или четырёх повозок, второй и того меньше. Нашли ещё три рыбачьи лодки – всё! А одних повозок в обозе около тысячи, лазарет с сотнями раненых, пеших и конных бойцов больше шести тысяч. Сколько дней займёт переправа?! На том берегу – горстка партизан из донских студентов, гимназистов, кадетов… Навалятся красные – сомнут. Сбившийся на лугу у переправы обоз тоже надо защищать. Паромы и лодки метались от берега к берегу безостановочно. Красные же вели себя на удивление пассивно, лишь ближе к вечеру пошли от Екатеринодара их цепи. Но к тому времени уже успел переправиться один батальон Корниловского полка и сходу вступил в бой. Красные попятились. Наблюдавшие в бинокли невольные зрители левого берега с облегчением выдохнули.
– Теперь не собьют, – уверенно резюмировал Боря Беляев, – корниловцы никогда не отступают.
Александр жадно всматривался в тёмную громаду близкого города. Там Оленька. День-другой, и они встретятся. Сердце замирает. Когда наша очередь переправляться? Ответ из штаба принёс генерал Марков. Расхаживая по биваку полка, хлопая по голенищу сапога неизменной нагайкой, перемежая приказную речь непечатными ругательствами, он объявил, что Офицерский полк будет переправляться последним.
– Боевого генерала, лучший полк приставили охранять обоз! – бушевал любимец армии. От огненного взгляда чёрных глаз, сверкающих из-под огромной белой папахи, впору было отворачиваться – сожжёт. – Лавр Георгиевич чудесит – мальчишек послал в первую линию, а моих героев-офицеров оставил болтаться в арьергарде!
Негласное соревнование в удали между Офицерским и Корниловским полками ни для кого не было секретом, но и «мальчишки» Партизанского полка старались ни в чём не уступать.
На второй день на северном берегу были уже и штаб, и Кубанский стрелковый полк, и конница. Один двухорудийный взвод из батареи Миончинского срочно затребовали на помощь, в Новодмитриевской артиллерию армии слили в две четырёхорудийные батареи. Второй взвод оставили пока прикрывать переправу. Конные разведчики несли патрульную службу, блуждая по прикубанской низине вплоть до аула Панахес. Красных поблизости не было, только по железной дороге из Новороссийска шли эшелон за эшелоном с подкреплениями, да дежурил, охраняя полотно от подрыва, бронепоезд. Красные усиленно укрепляли западную окраину Екатеринодара. Почему-то их стратегам не приходила мысль ударить по тылам добровольцев.
Разведчиков неудержимо тянуло к берегу Кубани. В бинокли отлично видно, как в огне и дыму рвущихся снарядов наступают их товарищи. Бой идёт адов. Столь упорно красные никогда не сопротивлялись. Извилистая линия передовой прорисовывается сплошным прибоем разрывов. Как сквозь неё пробиваются атакующие цепи – непостижимо. Но они продвигаются. В центре, где атакуют корниловцы и партизаны, уже пройдены строения кирпичного и кожевенного заводов, до предместий города не больше версты. Ближе к берегу пройдена сельскохозяйственная ферма, окружённая рощицей, наступающие остановились перед красными стенами артиллерийских казарм. На дальнем краю, напротив садов и насыпи Черноморской железной дороги, линия фронта загнулась назад – не дают ходу пушки и пулемёты красных бронепоездов. Сколько же у обороняющихся пушек и снарядов – их артиллерия ревёт, не переставая? Про треск винтовок и пулемётов говорить нечего, горохом сыплют убийственный свинец. А у нас в зарядных ящиках – кот наплакал. Поживились в Георгие-Афипской четырьмя сотнями гранат и шрапнелей – вот и весь запас.
– Сегодня наши в город не войдут, – вздохнул Боря Беляев, – без нас не обойдутся.
На переправе гремел, отводя душу, генерал Марков.
– Куда прёте, в бога, в душу мать! Сначала раненые! Вы кто такие?
С кожаных сидений роскошного городского экипажа ответили:
– Члены Рады.
Обозлённый на весь белый свет генерал Марков выдал тираду, которую потом смаковала вся армия:
– Что члены – вижу, а чему рады – не пойму!
И продолжил громить, не давая опомниться:
– Может, для вас ещё и квартирьеров в Екатеринодар послать! На чужом горбу мечтаете в рай въехать? Завтра, так вас растак, пойдёте с моими офицерами в цепи город брать! А сейчас назад, с глаз долой!
В эти дни вынужденной стоянки Александр наконец-таки встретился лицом к лицу с тётей Агнией. До этого она лишь пару раз махала ему рукой из-под навеса санитарной повозки. Тётя выглядела всё такой же неунывающей и на удивление свежей и опрятной, разве что морщинки в углах глаз прорезались. Племянника оглядела критически.
– Саша, ты совсем одичал. Когда последний раз брился? Как нога?
Что ответить заботливой тёте? Слава богу, цел. Побреюсь в Екатеринодаре. А про ногу – совсем забыл, когда она болела.
– Вы то как, тётя? Какие планы? Какой дорогой на Киев пойдёте?
Тётя не смутилась, подмигнула.
– Куда армия, туда и я. Как собака за возом. Другой дороги для меня пока нет. Надеюсь, до Киева дойдём.
На том и расстались. Генерал Марков энергично поторапливал лазаретный обоз.
Внезапно пришёл приказ из штаба – переправить вне очереди батальон Офицерского полка. Генерал Марков возликовал:
– Дошли мои слова до бога! Назар Борисович, – обратился он к командиру первого батальона подполковнику Плохинскому, – вы со своими орлами и Миончинским остаётесь сторожить, а я полетел. Руки чешутся без дела.
Конных разведчиков не взял – рыщите по степи, оберегайте головы членов и думцев, не то Лавр Георгиевич с меня голову снимет.
Знакомые по фотографиям государственные деятели, вроде председателя Государственной Думы Родзянко и его заместителя Львова, густо присутствовали в обозе. Боря Беляев не зря называл армейский обоз Ноевым ковчегом – всякой твари по паре, паноптикум старой России.
Александр сто раз проклял себя, что пошёл в конные разведчики – возня с Адамантом утром и вечером отнимала минимум два часа сна. Пешие товарищи дрыхнут, а ты – чисти коня, корми, пои, остужай под попоной, проверяй подковы. Просить перевода посреди похода было неловко, но в Екатеринодаре – решил твёрдо – перейду хоть в орудийные номера. Не казак я.
– Сегодня последнюю ночь у костерка греемся, – мечтательно причмокивал Боря. – Завтра будем спать в роскошных номерах «Метрополя» после ванны и ужина в ресторане.
Александр думал не о ресторане и ванне. Сердце сладко ныло – завтра он предстанет перед Оленькой, завтра, и ни днём позже. Завтра его жизнь сольётся с жизнью любимой.
 «Членов» и думцев, как повелел генерал Марков, переправили в последнюю очередь, на рассвете. И только поздним утром вслед за батальоном Плохинского ступила на заветный берег вторая половина батареи. Паромы обрубили и пустили вниз по Кубани – обратной дороги нет. В Елизаветинской цвели вишни, припекало солнце, от Екатеринодара катился грохот орудий. Спешно двинулись туда, где уже вовсю кипел бой, где заждалась Оленька.  Навстречу, по большой дороге, тянулись санитарные двуколки, брели легкораненые. Повеяло смертным духом передовой. Страшно? Ничуть. Только вперёд. Повернули направо, на просёлок, ведущий к окружённой рощицей ферме. Как чёрт из табакерки, выскочил откуда-то разгорячённый генерал Марков.
– Миончинский! Выбирай огневую позицию! А вы, лихая кавалерия, – адресуясь взводу конной разведки, – долой с коней, ружья в руки и за мной!
Оставив коноводом хромого прапорщика Сломинского, разведчики поспешили за генералом. Пробегая мимо строений фермы, Александр увидел на покатой крыше одного из сараев знакомую маленькую фигуру в генеральских погонах и высокой папахе.
– Боря, смотри! Это же Верховный!
– Ты совершенно прав, мой белый брат, – тяжко отдуваясь, отозвался неважнецкий бегун, слабогрудый Боря. – Генерал Корнилов занимается любимым делом – подставляется под вражеские пули и снаряды.
Как бы в подтверждение Бориных слов над головой просвистало, и на серебряной глади Кубани вырос белый фонтан. В недавно оставленной рощице грянул взрыв, полетели размётанные ветки.
– Устроить штаб под действительным огнём – безумие! – возмутился Александр. – Командующий армией не должен так рисковать!
– Он же киргиз, значит, фаталист. Всё в воле аллаха!
За рощицей широко распахнулось открытое поле. Ого, не так-то близко Екатеринодар, как виделось в бинокль с другого берега. Бежать и бежать. Колёса орудий вязнут в рыхлом чернозёме, кони еле тянут упряжки. И укрытия почти никакого. Пара мелких балочек, редкие хибарки огородников, частью разбитые, одинокий невысокий курганчик. А неприятель уже заметил движение их жалкой колонны, посылает гостинцы. С противным визгом сыплется с неба шрапнель.
Командир батареи выбрал полузакрытую позицию за курганчиком, он же стал и наблюдательным пунктом. Передки отпрягли, лошадей отогнали к берегу Кубани, где была какая-никакая защита приречной террасы. Спешенных разведчиков генерал Марков повёл дальше, к балке, в которой залёг Офицерский полк. Телефонисты, и в их числе Санчо Тольский, тянули следом провод. Темнело в глазах от разбросанных там и сям неубранных трупов с трёхцветными «углами» на рукавах.
– После утренней атаки не успели вынести, – объяснял на ходу генерал Марков. И выругался: – На версту не продвинулись, а сотню людей потеряли, в бога, в душу! Без поддержки пушек головы не дают красные поднять.
Боря вдруг остановился и сдавленно вскрикнул: «Мама»! Так вскрикивают при неожиданном ударе пули. Александр испугался, но Боря стоял камнем, не падал. Только разрумяненные щёки посерели. Молча тычет рукой. На земле, закрытыми глазами к небу, лежат две сестры милосердия. Рядышком, кем-то заботливо оправленные. Чёрные косынки, солдатские шинели. У одной шрапнельными пулями разворочена грудь, у второй разбита голова. Обе мертвы давно, лица пожелтели.
– Это же Вавочка, – горестно шепчет Боря. – Саша, смотри, это Вавочка.
Вавочку Грекову знала вся армия. Новочеркасская гимназистка, она поступила к добровольцам сестрой милосердия ещё во время боёв на Дону и ушла с ними в Кубанский поход. Что Боря к ней, мягко говоря, неравнодушен, Александр догадывался, но, щадя своего друга, никогда по этому поводу не шутил. Кавалеры за красавицей Вавочкой ходили хвостом. И вот – «Эх, коротка ты, военная любовь».
– Саша, – Боря задыхался, не отводя глаз от Вавочки, – Саша, смотри, что у неё в руке.
В ладони Вавочки была зажата крошечная фарфоровая куколка, похожая лицом на свою хозяйку. Только её голубые глаза были раскрыты, а у Вавочки уже не раскроются никогда.
– Саша, это мой подарок.
На Борю было страшно смотреть. Александр подхватил друга под локоть:
– Бежим, бежим. Не то ляжем около них.
Красные начали уже подсыпать из пулемётов. До кирпичных зданий артиллерийских казарм, где они засели, меньше версты. Но в спасительную балку скатились без потерь. Свидетельством отчаянной схватки за этот промежуточный рубеж вокруг в беспорядке валялись убитые красногвардейцы, кто в солдатских шинелях, кто в матросских бушлатах, кто в штатском пальто. Убитые добровольцы лежали поодаль ровной шеренгой. Над стонущими ранеными хлопотала сестра милосердия. Александр впервые попал на самую что ни на есть передовую, где пехота пробивает себе путь штыками, где каждый шаг даётся кровью. На Юго-Западном фронте он перестреливался с австрийцами из прекрасного далека – их дивизион ТАОН, как и положено тяжёлой артиллерии, стоял от передовой на почтительном расстоянии. А тут придётся влезать в шкуру гренадера, идти в атаку грудью на пули. Но ты же рвёшься в Екатеринодар, к своей любимой! Что там говорил генерал Марков про чужой горб? Будь любезен, милый друг, добывай своё счастье собственными руками.
А генерал Марков уже кричит в трубку:
– Дмитрий Тимофеевич! Пристреляйся к казармам! Что? Не стоит снаряды переводить? Мало? Знаю! Сейчас подойдут кубанцы, тогда по моему сигналу расчисть нам дорогу! Скоро!
Александр приглядывался к лежащим вокруг офицерам, совсем недавно смотревшим смерти в лицо, и обречённым вскоре опять с ней встретиться. Ни зверских физиономий, ни кровожадных взглядов. Кто переобувается, кто курит, кто вообще дремлет, положив щёку на приклад винтовки. Обычная картина привала. Одно необычно – не слышно разговоров. И в сторону неподвижно лежащей шеренги головы не поворачивают.
Боря как в рот воды набрал. Взгляд отсутствующий. Лучше его не трогать.
Опять слышен резкий голос генерала Маркова. Встал во весь рост – белая папаха, кожаная куртка распахнута, в руке нагайка – смотрит назад:
– Пошевеливайся, чёрт вас задери! Бегом, бегом!
В балку вразброд сваливалась кубанская пехота – наспех мобилизованные в Елизаветинской молодые казаки. Не от хорошей жизни посылают командиры в самое пекло необстрелянных новобранцев.
– Раздёргали бригаду, – ворчит генерал Марков. – Куда услали Плохинского – не добьёшься. А взамен сосунков суют!
Вид у молодых казаков и впрямь не боевой: глаза прячут, дрожат осиновой листвой. Ещё бы – приписка жаркая.
Но вот – передан по телефону сигнал, полетели над балкой заряды батареи Дмитрия Тимофеевича, выстроились на скате четыре штурмовые цепи в затылок одна другой. Офицерские – передовыми, кубанцы – сзади, подгоняемые нагайкой генерала Маркова. Вперёд!
Разведчики вклинились во вторую офицерскую цепь. Слева Боря, справа Серёжа Широков. Оскальзываясь по рассыпчатому грунту склона, выскочил наверх. Сразу – в ушах словно засвистел ветер. Сотни, тысячи пуль несутся мимо, обжигая щёки. Не все мимо. В ряду бегущих перед ним спин вдруг образовался прогал, и сквозь него открылись взгляду красные коробки зданий. Бьют оттуда. Не надо думать, что впереди не осталось заслонивших тебя спин. Ни о чём не надо думать. Надо бежать. Машинально обогнул лежащих ничком. Не надо смотреть вперёд. Надо смотреть под ноги. И бежать, бежать, что есть сил.
– Не ложиться! – хлещет сзади знакомый голос.
Это кубанцы ложатся. Офицеры не залягут.
Что такое? Передняя цепь исчезла. Ноги несут куда-то вниз. И горячий встречный ветер стих. Очередная балка. Ручей в топких берегах. Потные лица офицеров. Команда: «Отдышимся, господа. До казарм один бросок». Боря рядом, взмыленный, но невредимый. Серёжа мотает головой: «Ну и забег». Ругань, бешеный мат: «Что за курорт»?! Генерал Марков уже здесь. Канава наполняется людьми. Вот и Санчо с телефонной коробкой. Герой. Опять мат, уже в трубку: «Миончинский! Ещё огня! Ну хоть десяток гранат. Давай»!
Снаряды рвутся совсем близко. Ювелирно работает Дмитрий Тимофеевич. Но что такое десять гранат? Десять вдохов-выдохов. Передышка закончена. Вперёд.
Красная стена вырастает внезапно. Дымящийся пролом. Серёжа Широков ныряет в него. Мешкать некогда, сзади подталкивает Боря. Из дыма и пыли вырастают осыпанные штукатуркой, скорченные фигуры. Серёжа кричит: «Сдавайтесь, сволочи»! Боря стреляет. Фигуры задирают руки вверх. Боря продолжает стрелять. Трое с поднятыми руками падают. Боря перезаряжает карабин, цедит: «Генерал Корнилов отдал приказ – пленных не брать. Я всегда выполняю приказ командира». Боря, что с тобой?
За разбитым орудийным боксом – огромный двор. По нему стремительно перебегают добровольцы. Повсюду, в казармах и боксах трещат выстрелы, добивают красных. Артиллерийский городок Екатеринодарского полка взят. Через пустырь, в двух сотнях шагов начинается город. Но от его заборов и домов летят пули, улицы перегорожены баррикадами, торчат стволы пушек. Красные не собираются отступать. Напротив, сейчас сами ударят. Сколько же их в городе? Многоглавый Змей Горыныч, вместо отрубленной головы вырастают три новых.
Поручик Терентьев собрал взвод. Недосчитались четверых. Двоих нашли между ручьём и казармами, ещё двое остались где-то позади. Искать некогда, пушки красных уже крушат стены. И тут же матросы и солдаты яростной ордою врываются в городок. Оттесняют в крайние боксы, дальше отступать некуда, в чистом поле перестреляют, как куропаток. Генерал Марков гремит: «Вперёд»! Дальше всё, как в дурном сне. Звенят по бетонному полу стреляные гильзы, катится под ноги ручная граната, вылезший из-за угла штык рвёт погон на плече, назойливым рефреном стучит в ушах голос Бори: «Саша, не психуй, Саша, спокойно». А где Боря? Вокруг мелькают неотличимые шинели, лиц не видно. От гари, от едких пороховых газов не продохнуть. Сколько это длится? Двор завален неподвижными и ползущими телами, крики раненых. Нет конца ору и стрельбе. К вечеру красных из городка снова выбили.
Охрипший генерал Марков обошёл позицию, выслушал доклады командиров рот о потерях, выругался и ушёл в штаб. Когда стемнело, остатки взвода вернулись к батарее. Приехала кухня из Елизаветинской, а кусок не лезет в рот. В глазах стоят истерзанные тела и кровь, кровь. Тошно.
– Как тебе в пехоте? – спросил Боря.
Александр застонал.
– А мне понравилось, – заявил Боря. – Воочию видишь результат своего вклада, лично минусуешь врагов. Жаль, Екатеринодар не взяли. – Подумал и добавил, как нож в сердце вогнал: – И не возьмём.
– Боря, типун тебе на язык.
– Вот увидишь.
*   *   *

Боря оказался, как всегда, прав. Утром армию потрясла чудовищная весть – генерал Корнилов убит. Его любимую игру со смертью оборвал большевистский снаряд, разорвавшийся прямо под столом, за которым он сидел в штабе. Смертельная контузия. Из армии словно душу вынули. Какой штурм, когда кругом растерянные лица, поникшие головы? Мобилизованные кубанцы разбегаются. Добровольцы еле держатся. И сколько их осталось? У Бори точные данные.
– В нашем Офицерском полку осталось триста штыков. В Корниловском – не падай – от полутора тысяч перед штурмом сейчас в строю шестьдесят семь. В Партизанском и Стрелковом немногим лучше. В зарядных ящиках батареи четыре гранаты. В лазарете полторы тысячи раненых. Армия не боеспособна. Спасёт только быстрый уход с Кубани.
– Куда?
– Пускай генерал Деникин решает. Он вступил в командование.
Весь день 31-го марта исподволь готовились к ночному отходу. На передовой имитировали скорое наступление, в тылу уже выстраивали походную колонну. Красные заподозрили неладное, надавили из садов. Конница генерала Эрдели пошла в атаку, но завязла в паханом поле и была безжалостна расстреляна. Правда, красные наступление прекратили.
– Атака британской бригады лёгкой кавалерии под Балаклавой, – нашёл исторический прецедент Боря. – Безумству храбрых поём мы песню.
– А наша песня?
– Надеюсь, не спета.
Тёмной ночью, уходя в жидкой колонне взвода от Екатеринодара, Александр лишь усилием воли заставлял себя не оборачиваться назад. Размётаны разрывами снарядов надежды, развеяны ураганом пуль мечты. Отчаянье, бессилие. Прощай, Оленька! Доведётся ли свидеться?
– Мы вернёмся, Саша.
Боря умеет читать чужие мысли.