Соленая вода

Здесь все заканчивается
соленой водой — не морем, так слезами.
© Популярная у жителей Эль-Принсипе поговорка



      — Как ты мог? Как ты мог это допустить?! Что?! Ты даже не знаешь, о чем я?! Нет?!
      Почти каждое утро Рут просыпалась под крики. Иногда ей самой хотелось вскочить с постели и орать, орать, без слов, ультразвуком от безысходности и полной беспомощности.
      — Не лги мне! Ты полицейский! Хочешь сказать, что узнал о том, что убийцу твоего сына выпустили досрочно, только после моего звонка?!
      Но Рут молчала. В их семье кричала только мать. Кричала все четыре года, что прошли после смерти Альберто.
      — Сделай что-нибудь! Ты полицейский, ты — мужчина, Фран. Сделай что-нибудь, или я убью его сама.
      По тому, как сел и завибрировал голос матери, Рут поняла, что наступает следующая фаза истерики. Босиком девочка сбежала вниз, на кухню.
      — Я серьезно, Фран. Верни его за решетку. Верни или… Ах, закон, говоришь… А где был этот закон, когда он убивал Альберто?! Это по закону он отсидел всего четыре года за смерть нашего сына? За! Смерть! Нашего! Сына! Или это только мой сын? Тебе уже плевать на него?!
      Теперь у Ракель дрожал не только голос, но и руки.
      — Мама… Мама, хватит… Отдай мне телефон, — дочь мягко взяла мать за дрожащую руку. Из другой руки телефон выскользнул и, ударившись о плиты пола, разлетелся на две половины. Несмотря на то, что задняя панель отлетела, батарея осталась на месте, и из динамика слабо продолжал доноситься голос отца:
      — Любимая, прошу, успокойся. Поговорим вечером, когда я вернусь, а сейчас успокойся… Ракель?
      — Идем, мама, идем… — Рут подвела мать к стулу и усадила. Женщину била крупная дрожь. — Надо выпить утренние таблетки, — девочка достала из шкафчика лекарство и наполнила водой чистый стакан. Сегодня она опять пропустит школу. В таком состоянии мать нельзя оставлять без присмотра.

      Дождавшись, когда успокоительное подействует, Рут уложила мать в постель и позвонила подруге.
      — Не бойся, я предупрежу, что тебя опять не будет. И принесу задания после уроков, — ответила Пилар, с которой они учились в одном классе и были неразлучны практически с пеленок.

      — Вот чокнутый отморозок! — Пилар ворвалась в дом, на ходу стягивая отдавивший плечи рюкзак.
      — Педро опять тебя доставал? — в качестве приветствия Рут чмокнула подругу в щеку.
      — Педро? А, ну его, — отмахнулась та, выхватывая печенье из вазочки на столе. — Ты, что, еще не видела?
      — Не видела?
      — Этот дегенерат выложил у себя в фейсбуке. На, смотри, — Пилар сунула под нос Рут свой планшет.
      На любительском видео, снятом в сумерках бестолково перемещающейся камерой телефона, компания не очень трезвых парней, выписывая восьмерки, шла по одной из улиц Эль-Принсипе. Рут узнала вывеску, магазин находился в паре кварталов от отцовского участка.
      — Свободааа, мать ее! — заорал один из поддатой компании, запрокинув голову и показывая небу средний палец.
      — Че, Альфи, больше никакой дрочки? — подколол второй. — Ща, каких-нибудь телочек подцепим и понеслась.
      — Погоди… — пьяным голосом ответил, как уже догадалась Рут, убийца ее брата. — Момент! — Парень перешел дорогу и встал у припаркованной на тротуаре полицейской машины, не слишком уверенно расстегивая джинсы.
      — Эй, ты че? — заржал автор сьемки.
      — Срать я на вас хотел, легавые, но так и быть, просто нассу, — заявил Альфи, приступая к делу.
      Отморозки снова заржали.
      — Скоты, — прокомментировала Пилар окончание ролика.
      — Если мама увидит… — даже отвращение не смогло затмить страх, который испытала Рут, представив реакцию матери на это видео.
      — Можно пожаловаться и его заблокируют, — предложила Пилар.
      — Точно. Я отправлю с нашего аккаунта.
      Подружка кивнула. У них с Рут был общий «теневой» аккаунт, предназначенный для розыгрышей и шпионажа за одноклассниками. С него Рут не только отправила жалобу на содержание видеоролика модераторам, но и, не удержавшись, написала самому Альфи Кортихо: «Это отвратительно. Зачем ты выкладываешь такую гадость? Чего пытаешься этим добиться?».
      Тут завибрировал сотовый Рут.
      — Ну, что там? Как мама? — спросил отец.
      — Пока спит.
      — Я сегодня буду поздно, — виновато сообщил дочери Фран. — Опять новое начальство прислали. Может, попросить Изабель приехать составить вам компанию?
      — Не надо. Я справлюсь, — вздохнула Рут. Крестную Изабель и так приходилось звать на помощь слишком часто. — Со мной Пилар. Мы будем вместе делать уроки.
      — Ты моя умница, — с облегчением и лаской в голосе попрощался Фран.
      Рут очень любила отца и хорошо умела считывать его настроение. Сегодня он не обманывал, говоря, что занят, хотя бывали дни, когда не торопился домой специально. Дочь понимала его — дом, укутанный скорбью, словно черная дыра высасывал энергию из своих обитателей, и после тяжелого рабочего дня, проведенного на выездах и в полицейском участке, отец предпочитал ужинать и восстанавливать душевное равновесие в баре у Марины. Не Рут, старавшейся по возможности остаться на лишний часок у Пилар или у крестной, было его осуждать. Правда, то, как Марина смотрит на отца, вселяло в наблюдательную девочку определенные подозрения, которыми она не хотела ни с кем делиться.
      Ближе к обеду мать встала и, потрепав девчонок по головам, занялась готовкой. Иногда Ракель становилась почти нормальной, но это не сбавляло напряжения — Рут оставалась начеку, зная, что срыв может произойти в любой момент.
      «Слава богу, кажется, пока пронесло», — думала Рут, периодически оглядываясь на громыхающую посудой на кухне мать и проверяя, не заблокирован ли ролик на фейсбуке. Ролик, как назло, продолжал висеть, а ближе к вечеру под ним появился ответ на комментарий Рут: «Да ни че не пытаюсь. Проста вжопу пьяный был. Первый день на воли отмичали с пацанами».
      Пилар прыснула, глядя на орфографию.
      — Вот же дебил.
      «Да уж, прекрасный способ отметить начало новой жизни», — напечатала Рут. Через пару минут в ноутбуке тренькнуло входящее сообщение.
      «А тебя ибет как не знакомые люди што отмичают?» — прочитали девчонки.
      — Дай-ка я ему пару слов напишу, — не стерпела вспыльчивая Пилар.
      — Я сама, — плечом оттесняя подругу от компа, ответила Рут.
      «Тебе не кажется, что необязательно все свои художества выкладывать в интернет? Что это может быть кому-то неприятно?» — напечатала девочка.
      «Ни приятна не смотри. Кто заставляетта?» — пришел ответ.
      — Слушай, он же его на ютьюб загрузил, здесь просто вставка, — сообразила, наконец, Пилар. Пришлось подавать жалобу еще и на ютьюб.

      
      Альфредо Кортихо было четырнадцать, когда он застрелил шестнадцатилетнего Альберто Пейона. Три дня спустя его взяли, сличив по базе отпечатки пальцев с орудия убийства, и Фран с горьким изумлением разглядывал худосочного, едва начавшего мужать юнца на голову, а то и полторы ниже спортивного, не раз выигрывавшего школьные соревнования по борьбе Альберто. Впрочем, как говорили ковбои на диком западе, «кольт уравнивает шансы». У Альфи был с собой пистолет, у Альберто — дорогой телефон, подаренный родителями на день рождения. Обвиняемый утверждал, что не пытался его отобрать, хотя ссора у них вышла именно из-за телефона. Типичный подросток из неблагополучной семьи, каких в Эль-Принсипе множество. Проблемы и приводы у таких ребят начинались еще в школе, которую они почти всегда бросали, не закончив, чтобы крутиться вокруг одной из банд на районе в надежде заслужить право вступить в ряды «наркотрафиканте». Если с бандой не везло, становились мелкими воришками, грабителями, сутенерами, рано или поздно садились в тюрьму, а то и на иглу.
      Редко кого удавалось вытащить из этого безысходного криминального болота, как Фран вытащил Хакима. Крамольная мысль о том, был бы сын жив, если бы Фран наставил на путь истинный Альфи вместо Хакима, заставила полицейского скривиться. Молодой араб по праву считался одним из лучших сотрудников их участка, и в какой-то мере заменил Франу погибшего сына, но боль потери никуда не исчезла. Фран и так слишком часто изводил себя бессмысленными сожалениями.
      Что, если бы они с Ракель не купили Альберто этот проклятый телефон? Что, если бы Альберто не поехал в тот день на концерт? Что, если бы лучший друг сына, Хота, после концерта не захотел провести время со своей девушкой, распрощавшись с Альберто посреди бурлящей толпы расходившихся поклонников рэпа? Что, если бы Фран, бросив свою чертову работу, все же приехал и забрал сына, как тот просил, от стадиона, где проходил концерт, вместо того, чтобы в порыве служебного рвения оставить Альберто добираться до дома на общественном транспорте? Домой сын так и не пришел, его нашли на пляже с тремя пулями в груди. А пистолет, обнаруженный позднее в мусорном баке неподалеку — и это грызло Франа сильнее всего — уже проходил уликой по другому делу в их участке.
      Как и многие другие полицейские с мизерной зарплатой и бесконечным перечнем обязанностей, он тоже приторговывал вещдоками, предназначенными к утилизации. Подтереть номер, отдать перекупщику… Фран никогда не думал, что один из таких пистолетов вернется к нему бумерангом, покрытый отпечатками пальцев убийцы его сына. Чьей вины в смерти Альберто больше, иногда спрашивал себя Фран: отмороженного мальчишки, посреди подростковой разборки выхватившего купленный по дешевке пистолет, или его собственной? С другой стороны, достать оружие в Эль-Принсипе и без распродажи вещдоков не составляло труда: граница с Марокко, контрабандисты, наркоторговцы, нелегалы… Продать пушку мог кто угодно кому угодно.
      Но все равно, вспоминая, как, пока шло расследование смерти сына, он прятал концы в воду, чтобы не всплыла история с пропажей вещдоков, Фран ощущал себя дерьмом с головы до ног. Да, большую часть проблем взял на себя друг и напарник — Килес, но и это ничего не меняло. Последние четыре года Фран жил через силу, на автопилоте, по возможности отключив все нервные датчики во избежание катастрофы. Смерти Альберто и нервного расстройства Ракель с лихвой хватало, Фран просто не мог допустить, чтобы что-то еще случилось с его семьей.
      И вот теперь убийцу сына выпустили досрочно, даже не за раскаяние или хорошее поведение, а потому, что приговор был вынесен несовершеннолетнему и потерял силу после того, как Альфи исполнилось восемнадцать. Суд отклонил поданное прокурором прошение о привлечении Кортихо к ответственности уже как взрослого, и теперь тот где-то в городе отмечал совершеннолетие… А Альберто никогда уже не исполнится восемнадцать…
      Очень хотелось пойти к Марине, она как никто умела утешить и успокоить Франа одним своим взглядом, присутствием, прикосновением, но сегодня его место было рядом с женой и дочерью.

      Дома Ракель встретила мужа обвиняющим взглядом покрасневших от слез глаз.
      — За ним убийство, кражи и куча драк, даже в колонии. Как его могли выпустить?! Как?!
      — Ни в одной из тюремных драк он не значится зачинщиком. Судья посчитал, что имело место преследование.
      Личное дело Альфи Кортихо Фран просматривал всего пару дней назад. Среди прочего в нем констатировалось, что заключенный не преуспел в учебе и не нашел общего языка с сотоварищами по исправительному учреждению. Прочитанный перечень наложенных швов и шин бальзамом лег на душу, подтверждая, что четыре года в колонии не стали для убийцы сына отдыхом на курорте.
      — Они специально так написали, чтобы его выгородить. А «непреднамеренное» убийство? Три выстрела в упор — это непреднамеренно?!
      — Постой… Ты, что, читала дело?
      Кого она уговорила открыть ей доступ в базу? Килеса или Мати? Мати — у нее сердце мягче, да и женская солидарность…
      — Верни его в тюрьму, Фран. А еще лучше отправь в могилу.
      — Я поговорю с прокурором. — На самом деле с прокурором он уже говорил. Безрезультатно. Тот отказался подавать еще одну апелляцию на решение судьи.
      — Что толку от разговоров с бюрократами! — Ракель горько усмехнулась. — С каких это пор ты начал решать проблемы разговорами? Я выходила замуж за настоящего мужчину. Что с ним сталось?
      Узнать ответ на этот вопрос хотелось бы и Франу. Куда исчезли двое влюбленных, без конца целовавшихся и хохотавших на собственной свадьбе? Кто эта женщина с безумным блеском в глазах, с натянутыми, как струны, жилами на шее? Что, кроме мертвого сына, связывает ее с лысеющим курчавым мужчиной, чье покрытое морщинами лицо он по утрам видит в зеркале?
      — Я хочу справедливости. Всего лишь справедливости! Чего стоят все годы твоей службы, Фран, если взамен нам отказывают даже в этом?!
      — Сейчас нет законных оснований для его ареста.
      Ракель надрывно, с усилием расхохоталась. Вымученный смех закончился рыданием.
      — Так создай их! Неужели чтобы этот подонок сел по-настоящему, должен умереть еще чей-то ребенок?!
      Она права. Но оснований действительно нет. А тут еще новый шеф в первый же день полез поднимать дела, которые лучше бы не ворошить…
      — Любимая, — Фран попытался обнять жену, но она отшатнулась от него.

      
      Поздно ночью Рут слышала, как пришел отец, как они спорили с матерью внизу, как он успокаивал Ракель, целовал, обнимал, предлагал съездить к ее родителям в Мадрид на какое-то время. Потом заскрипела старая деревянная лестница на второй этаж, шаги в коридоре ненадолго замедлились у двери комнаты Рут, послышался шепот матери «она уже давно спит, разбудишь» и звук шагов удалился дальше, к дверям родительской спальни.
      Утром, проснувшись, Рут первым делом раскрыла ноутбук. Если видео все еще там, придется сказать отцу, пусть принимает меры, иначе спрятать ролик от матери не удастся. Впрочем, почти сразу же Рут окатило волной облегчения — ролика не было, ни на фейсбуке, ни на ютьюбе.

      
      — Этот мудак не успел выйти, а уже создает проблемы, — сказал Хаким, садясь в патрульную машину. — Надо вправить ему мозги, только без шума. Перед законом Альфи теперь чист, и любое движение Франа в его сторону расценят как месть.
      — Я этим займусь, — вздохнул сидевший за рулем толстый, с белоснежной щетиной и опушкой вокруг лысины Килес.
      — Если ты думаешь, что он прислушается к тебе из уважения к старости… — хмыкнул молодой араб. — Я бы на это не рассчитывал. Потолкуем с Альфи вместе. Если что, показания двух полицейских перевесят рассказ одного уголовника.
      Кортихо они нашли пьющим пиво в парке, верхом на скамейке в компании пары друзей.
      — Есть разговор, — начал Хаким.
      — О чем мне с вами базарить? Я ниче не сделал… пока.
      — Отгребите-ка в стороночку, — вежливо попросил Хаким дружков Альфи и, дождавшись, когда те отойдут, наклонился к собеседнику. Нависнуть над ним Хакиму не позволили скамейка и невысокий рост.
      — Не сделал? Мне твою мочу на экспертизу сдать? Или то видео, что ты, тупой баран, вчера выложил в интернет?
      — ****ь, далось всем это видео… Да удалил я его уже!
      — Молодец, — похвалил Хаким. — Осталось машину помыть и удалить видео с камеры наблюдения магазина напротив.
      — Пошел ты.
      — Парень, не нарывайся, — предупредил, вступая в беседу Килес.
      — А то что, дедуля? — насмешливо протянул Альфи. — Двести часов общественных работ за обоссанную мусоровозку? Пойду подтирать зад таким же старым пердунам как ты?
      — Дорогуша, тебя выпустили потому, что судья пожалел, — терпеливо принялся разъяснять недоумку Хаким. — Пара таких выходок и жалеть будет не за что. Уж я об этом позабочусь, не сомневайся. Тюрьма для взрослых — это куда как пожестче колонии для несовершеннолетних. Тебе не терпится туда попасть?

      
      Первое причастие. Обычно, девочки идут к первому причастию в восемь, иногда в девять лет. Рут уже исполнилось двенадцать. Платье, по-детски перехваченное бантом под начавшей прыщиками выделяться под атласной тканью грудью, заставляло ее чувствовать себя будильником-переростком.
      — Я ужасно выгляжу. Буду стоять там, как столб среди маленьких девочек, — глядя на свое отражение в большом зеркале удрученно пробурчала Рут себе под нос.
      — Нет, милая. — Мать встала за спиной, обняла ее и, нагнувшись, положила подбородок Рут на плечо. — Ты прекрасна. Просто ты подросла, и это платье тебе уже не подходит. Давай, померяем другое, — Ракель поцеловала дочь в щеку.
      Платье выбирали уже в третий раз. В первый раз, четыре года назад, все было готово, но убили Альберто, и причастие так и не состоялось. Потом наступила годовщина, и мама была в таком состоянии, что… Еще год спустя, когда Рут примерила купленное для причастия платье, оно оказалось ей безнадежно мало. Впрочем, в тот год причастие тоже не состоялось — у Ракель случился нервный срыв. А в прошлом году Рут сама замяла тему, опасаясь, что все кончится так же, как в прошлые разы. Теперь вот отец снова поднял вопрос, надеясь отвлечь Ракель от мыслей о досрочно освободившемся Альфи.
      Рут примерила еще пару платьев, перед тем как нашла что-то подходящее. Кружева на груди, достаточно длинное и какое-то немножко взрослое. В этом платье Рут не почувствовала себя пугалом, скорее наоборот, наконец-то юной девушкой.
      — Мам… Что скажешь? — Рут вышла из примерочной и покрутилась перед зеркалом.
      — Очень красиво, деточка.
      Слова Ракель прозвучали как-то отстраненно. К тому же, в зеркале Рут увидела, что мать смотрит не на нее, а куда-то сквозь витрину.
      — Ты же не смотришь… Мам?
      Ракель уже неслась к выходу из магазина. Хлопнув дверью, она вылетела на улицу. Через стекло Рут видела, как мать торопливо подошла к группе пацанов, куривших возле мотоцикла. С криком:
      — Как ты смеешь следить за нами? — она толкнула в грудь одного из парней.
      — Эй, ты че? — опешил тот.
      — Как ты смеешь?! Жить! Дышать! Ходить по одной с нами улице! Сгинь!
      — Тетка, по ходу, слетела с катушек, — хихикнул кто-то из пацанов.
      — Или обкурилась забористой травки! — заржал другой.
      Ракель схватила висевший на мотоцикле шлем и со всего маху заехала по физиономии первому парню.
      — Ах ты, сука! — полузадушено выговорил он, уворачиваясь от следующего удара.
      — Эй! Да она точно чокнутая!
      — Убирайся! Сдохни! Будь ты проклят, Альфи! — вопила Ракель, размахивая шлемом и наступая на парней.
      — Какой еще Альфи?!
      Отступившие было пацаны, оправившись от неожиданности, начали, грязно ругаясь в ответ, замахиваться на Ракель, швырять в нее камнями.
      — Мама, остановись! Прекратите! — Выбежавшая из магазина Рут попыталась перехватить Ракель за руки, закрыть собой. Мать сопротивлялась, прохожие и продавцы из близлежащих магазинчиков начали подбегать к месту скандала. Ракель кричала и вырывалась так, что на шее безобразно вздувались жилы. По лбу у нее текла кровь из царапины, нанесенной метко брошенным камешком.
      Кто-то вызвал полицию. Оторвав на минуту одну руку от матери, Рут набрала отца и попросила, чтобы на вызов он приехал сам.
      Машина скорой увезла мать, отец уехал продолжать работу, а Рут осталась в магазине ждать крестную, красная, с растрепанными волосами, в слегка порванном и основательно запачканном, но уже оплаченном отцом платье. Продавщица сочувственно косилась и предлагала холодный чай, а Рут хотелось биться головой об стену, биться до тех пор, пока что-нибудь в ее жизни не изменится к лучшему, или хотя бы до тех пор, пока она не перестанет ненавидеть свою мать.

      
      Первое причастие дочери. Фран обещал себе, что сделает все возможное, чтобы ничем не омрачить этот праздник. Ракель тоже старалась изо всех сил, он это видел. Жену выписали на следующий день, и всю его вторую половину она провела в предпраздничных хлопотах, занятая готовкой, уборкой, глажкой и починкой платья Рут.
      Ранним утром, под мягким освещением теплых, но еще не палящих солнечных лучей похожая на ангела в белом платье с длинными распущенными волосами Рут позировала отцу, смеясь, кружась, расправляя пышную юбку.
      — А теперь вдвоем, — сказал Фран вошедшей с террасы жене.
      — Что, прямо так? — засмеялась она. В отличие от полностью готовой и одетой дочери и мужа, которому оставалось лишь натянуть праздничный пиджак да завязать галстук, Ракель была все еще в ночнушке, но именно коротенькая ночнушка и слегка растрепанные после сна волосы делали ее моложе и нежнее. На такой, до боли красивой и полной внутреннего света девушке Фран женился когда-то, ее он любил без памяти.
      — Прям так, — категорически настоял Фран и принялся безостановочно нажимать значок сьемки на экране телефона. Улыбающиеся тоненькие фигурки двух самых дорогих на свете людей, обнимающихся, счастливых, на фоне утренних лучей солнца… Телефон внезапно зазвонил, прерывая сьемку. Килес.
      — Что, не можешь влезть в костюм? — добродушно поинтересовался Фран у напарника.
      — На пляже нашли тело, Фран. Оно всплыло. Балласт оказался ни к черту.
      Не было нужды уточнять, что за тело. Именно сейчас! Именно сегодня! Убитый, Абдессалам Бен-Барек, приходился младшим братом главарю местной банды наркоторговцев, Фаруку. Как только его опознают, Фарук начнет мстить предводителю конкурирующей группировки Аннибалю. Последний божился и целовал болтающийся на шее золотой крест, уверяя Франа, что это не его рук дело, и Фран был склонен ему верить. Не только потому, что на «черной» зарплате у Аннибаля сидела половина полицейских их участка, но и потому что убивать молоденького студента, не имеющего ничего общего с бизнесом старшего брата, у Аннибаля и правда не было резона. Вот только надежды на то, что Фаруку хватит ума это понять, почти не оставалось, а война между двумя бандами наркотрафиканте обернется стрельбой на улицах, трупами, бесконечной писаниной и отчетами, ухудшением показателей эффективности их полицейского участка… Черт бы все побрал!
      — Если новый шеф докопается… а он уже начал…
      В этом молодом франте Франа беспокоила и раздражала склонность к работе «на публику», причем проявлял ее новый начальник, когда дело касалось совсем неподходящих вещей. А поскольку только вчера он изо всех сил распускал павлиний хвост перед красоткой-учительницей, приходившейся сестрой Фаруку и убитому Абдессаламу, рассчитывать, что дело удастся спустить на тормозах, не приходится.
      — Я… мне нужно на работу…
      Фран многое бы отдал, чтобы не видеть глаз жены и дочери в этот момент. Они уже знали, что он скажет.
      — Я ненадолго. Постараюсь даже не помять праздничный костюм, — неловко пошутил он, но это не помогло. И сам Фран, и Ракель, и Рут знали, что обычно означает его «ненадолго».

      
      На первое причастие отец с дядей Килесом, как и следовало ожидать, опоздали. Зато заранее пришла крестная Изабель, жена Килеса, а с ней притащился сыночек, Хота, школьный друг Альберто, поприветствовавший виновницу торжества традиционным «Эй, малявка!», сопровождавшимся болезненным щипком за щеку.
      Честно говоря, Рут уже слабо помнила брата — сказывалась восьмилетняя разница в возрасте, да и точек соприкосновения у нее с Альберто было не так уж и много — пока Рут играла в куклы с подружками, брат рубился с друзьями с компьютерные игры, занимался спортом, ходил на свидания со сверстницами и готовился к выпускным экзаменам.
      Теперь же, глядя на нахально развалившегося на диване с тарелкой, беззаботного и безработного, в двадцать один год сидящего на шее у родителей вместе с девушкой и двухлетней дочерью Хоту, со злостью рассуждающего о том, что всех мигрантов надо гнать поганой метлой, а Европе нужна сильная рука, наподобие генерала Франко, дуче или, на худой конец, нынешнего российского президента, Рут подумала, что, если бы Альберто вырос таким же, как его друг, она предпочла бы и вовсе быть единственным ребёнком в семье. Хорошо еще Хакима здесь не было, и он разглагольствований Хоты не слышал — отец не пригласил молодого полицейского, решив, что мусульманину будет неуютно на христианском празднике.
      Сам он тоже появился ненадолго — не успел даже дотанцевать с Рут единственный танец, как зазвонил телефон, и они с Килесом исчезли до глубокого вечера.
      Остальные сотрудники почти все тоже ненадолго, по очереди отметились за столом — симпатичная, большеглазая Мати, добродушный старик Феде, молодой, с иголочки одетый капитан Морей — очередной новый начальник отца, присланный из Мадрида. На его фоне папа выглядел резко постаревшим и безнадежно уставшим. Впрочем, обычно за пару месяцев работы в Эль-Принсипе самоуверенности у таких убавлялось, а еще через пару месяцев они обычно просили перевода в первый попавшийся участок по ту сторону Гибралтара, и все проблемы опять сваливались на плечи отца.
      Ракель давно ушла из-за стола, просто встала и, не говоря ни слова, поднялась на второй этаж. Самое страшное в их доме наступало не тогда, когда мать кричала. Самое страшное — когда она начинала шептать.
      Оставив подружек во главе с Пилар внизу Рут тихо поднялась на второй этаж и заглянула в обычно наглухо запертую, а сейчас слегка приоткрытую дверь спальни Альберто. Мать убиралась здесь сама, не позволяя ничего сдвинуть даже на миллиметр. И сейчас Ракель сидела в темноте на коленях на полу у кровати, слепыми движениями гладила покрывало и шепотом рассказывала:
      —...и Хота тоже пришел… помнишь, как вы вместе ездили в летний лагерь на Тенерифе? Как его укусила медуза, когда вы ныряли с инструктором по дайвингу, а ты помог ему доплыть до поверхности? Он на всех фотографиях с той поездки распухший. У них с Марией такая красивая девочка. Соль. Я не могу на нее смотреть… не могу… — Слезы частым дождем закапали на покрывало. — Сыночек, прости меня… прости… жизнь моя, кровиночка моя… прости, что не защитила тебя… не уберегла… что он до сих пор топчет землю, в которой ты лежишь…

      
      И пары часов не прошло после обнаружения тела, как дом Аннибаля закидали коктейлями Молотова. Мать и сестра убитого парня, плача и крича на весь участок, обвинили Франа в коррупции и ничегонеделании. Он понимал, что они сейчас чувствуют, сам прошел через это: Абдессаламу было семнадцать, когда он погиб, Альберто — шестнадцать. В отличие от его сына, получившего три пули в грудь, младшему Бен-Бареку выстрелили в лицо, снеся полголовы. Аннибаль орал, что порешит каждого, кто осмелится тронуть его мать, а особенно поганых арабов, и во всеуслышание грозился, что Фарук кончит жизнь на морском дне, как и его брат. Во второй половине дня появились первые погибшие — неизвестные стреляли по пришедшим выразить свои соболезнования семье Бен-Барек. Пришлось вставать из-за праздничного стола и ехать на место происшествия.
      — И это я боялась, что испорчу первое причастие дочери, — донеслась ему в спину горькая усмешка Ракель.
      Когда он вернулся ближе к одиннадцати, Ракель внизу уже не было, она сорвалась и ушла наверх. Еще до того, как уехать по вызову шефа, Фран видел, как жена остекленевшим взглядом смотрит на сделанное пять лет назад семейное фото, стоящее на камине. На этом фото, снятом в день пятнадцатилетия Альберто, они были все вместе, все четверо. Фотографию сделали на стадионе Камп Ноу — Фран отвез именинника и всю семью в Барселону, чтобы показать сыну воочию место, где играет и тренируется его любимая команда.
      Рут поднялась следом за матерью, просто присмотреть, трогать Ракель в таком состоянии было опасно, нельзя. Ему досталась самая легкая из семейных обязанностей — развлекать гостей, делая вид, что все идет как надо, что все хорошо. Гости тоже притворялись, что не замечают отсутствия хозяйки дома и исчезновения виновницы торжества. Лишь хихикающим над школьными историями подружкам Рут и перебравшему вина Хоте все было нипочем.
      — Что бы я ни отдал ради того, чтобы вместо такой бестолочи, как Хота, у нас родилась такая чудесная малышка, как Рут, — с глубоким и давним сожалением вздохнул Килес, наблюдая, как пьяный сын ругается со своей девушкой. — Или сразу Соль, — добавил он, остановив потеплевший взгляд на Изабель, утешающей плачущую, напуганную скандалом между родителями маленькую внучку.
      Осознание того, что вечер, да и жизнь не удались не только у тебя, утешает. Фран сочувственно похлопал старого друга по плечу. Детей не выбирают. Как и время их ухода и многое другое. Остается лишь смириться или сойдешь с ума.
      Позже, когда гости разошлись, оставив после себя опустевшую и сразу пропитавшуюся унынием гостиную, Фран поднялся на второй этаж. Рут сидела на полу у комнаты брата в круге белых кружев своей длинной пышной юбки, устало положив голову на колени. При его приближении дочь подняла глаза, слишком грустные для двенадцати лет. Слишком грустные для первого причастия.
      — Она плакала, а потом заснула, — тихо сказала Рут.
      — Пойдем, посидим в саду, — ответил Фран, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться. Он обнял девочку за плечи и прижал к себе, не отпуская, даже когда они спускались по лестнице.
      — Я ненавижу, когда она так себя ведет, — виновато призналась Рут. — Как будто это меня нет на свете, а не Альберто.