Мертвые не умеют читать

1.
Читать мы учимся с малых лет, и занятие это для нас так же незаметно и обыденно, как, например, дышать. Невозможно разучиться или забыть, как складывать буквы в слова, а слова в строки. Но сегодня я видел сон. Во сне этом, надо сказать, я был моложе, хорошо выглядел и, как прежде, мог ходить. Но самое главное, чем запомнилось мне то видение  – это моей покойной женой, Ирочкой, и тем, что я внезапно разучился читать.  Увы, я сознаю, что это означает, потому и сподобился поведать сию историю.
Сейчас, сидя в инвалидном кресле, столь же изношенном, пожалуй, как и я сам, держу на коленях новенький ноутбук, подаренный мне дочерью на день Рождения, и вспоминаю историю, что приключилась со мной немало лет назад. Я хочу рассказать вам о невозможном, о том, что никогда не происходило и не произойдет в нашем мире: о том, что ждет нас за гранью. И какую роль может сыграть элементарное умение прочесть пару листов в судьбе умирающего. Что бы сказали нам по этому поводу ушедшие, мы никогда уже не узнаем. Я пишу о самом главном событии в моей не самой интересной жизни для того, чтобы уходящим в дальний путь было легче понять, какая их ожидает дорога. Но не судите меня строго – я открываю вам свою историю, в которую вряд ли кто-нибудь бы поверил, пока я жив. Возможно после моей смерти, окончательной смерти, мое послание достигнет чьих-нибудь сердец, и я смогу упокоиться с миром.
Что ж, приступим.
2.
Я был рожден в достаточно обыкновенной семье, среди нас не было ни колдунов, ни магов, мои родители не верили в пришельцев и не обращались к медиумам. Окончив школу, я не получил карт-бланш от родителей на предмет поступления в любой вуз страны – отец потребовал от меня беспрекословного подчинения в выборе места, где я продолжу обучаться премудростям науки.
Я же совершенно не горел желанием становиться инженером и, как водится в таких случаях у молодежи, выбрал свой путь. Для того, чтобы не перечить отцу поступил в престижный университет на техническое направление, но с третьего курса вылетел за неуспеваемость – надо сказать, мне пришлось достаточно сложно, так как, располагая явными способностями в инженерии, я подавал большие надежды. Одному Господу ведомо, сколь трудно было мне убедить преподавателей в том, что их самый перспективный студент действительно не может сдать ни один экзамен. Тем не менее, имея знания, но, не применяя их на занятиях и экзаменах, я, слава Всевышнему, получил долгожданную свободу и, сразу же, поступил в медицинский. В качестве практики решил подрабатывать на скорой помощи и, как и следовало ожидать, навидался там разного, и, от того, крепко пил. А потому уже порядком опустился, прежде чем получил предложение, от которого не смог отказаться. Когда же мы приехали на вызов к ней, я никак не ожидал, что останусь надолго в этом пропахшем пылью особнячке в качестве приходящего мед-работника при престарелой мадам. Впрочем, назвать Хельгу престарелой я мог бы лишь для красного словца. Да и никто бы не осмелился говорить пренебрежительно об этой даме, несмотря на её возраст и инвалидное кресло. Она просила называть её только по имени, без условностей, но, тем не менее, поведением своим вызывала желание вести себя более или менее почтительно. В своём доме Хельга была полноправной хозяйкой и, к сожалению, это многих раздражало.
Мы познакомились банально, в тот вечер вместе с бригадой я приехал к ней по вызову. Когда я впервые увидел её, сидящую на веранде с дамской папиросой в руках, прямой осанкой и благожелательной улыбкой уверенной в себе сильной женщины, то понял, что влюбился бы в неё непременно, будь она хотя бы лет на 30 моложе. Увы, жизнь распорядилась иначе, и я не годился ей даже в сыновья. Человеком она была отнюдь не здоровым, и, несмотря на столь уверенный вид, вовсе не всегда уже могла позаботиться о себе самостоятельно.  Это явно расстраивало ее, как и любого человека, привыкшего всю жизнь решать свои проблемы собственными силами.  Однако внешне раздражение ее практически не проявлялось, разве что чуть строже становился голос. Все эти нюансы я научился распознавать лишь со временем. Тогда же радостно и без раздумий согласился на предложение работать в этом доме. Сейчас, возвращаясь мыслями в тот день, признаюсь себе, что сделал это ровно как по причине высокого оклада, (очень высокого, должен заметить) так и благодаря тому потрясающему впечатлению, которое эта женщина произвела на меня. Если бы я знал тогда во что выльется моё согласие… возможно поступил бы так же. Этого мы уже в любом случае не узнаем.
Был я Хельге скорее компаньоном, чем сиделкой – эта женщина была одинока, несмотря на то, что проживала под одной крышей с доброй половиной ее обширнейшего семейства, включая дочь.  Внушительные размеры особняка позволяли им почти не встречаться, и до сих пор я не узнал причин взаимной неприязни самых близких друг другу людей. Со временем мы стали друзьями, и я рассказывал ей частенько о своих делах, а взамен получал советы, краткие и точные, какие может породить только мудрость человека, за плечами которого весьма длинная и насыщенная жизнь.
Забавно, но в то время я сомневался, начинать ли мне встречаться со своей будущей женой, и решил попросить совета у своей пациентки. Я долго раписывал Хельге плюсы и минусы объекта моего внимания, умолчав, как обычно это делают влюбленные, о главном обстоятельстве, говорящем «за». Выслушав получасовой монолог и посмотрев на меня своим острым взглядом чистых голубых глаз, моя собеседница произнесла лишь несколько слов:
- Всегда, друг мой, бывает лучше жалеть о том, что ты натворил, чем о том, чего не сделал.
Одна эта фраза, в итоге, вошла в моё сердце и проросла на благодатной почве, даровав мне не одно десятилетие счастливой семейной жизни. Я никогда не сожалел о том, что сделано – Ирина стала моей единственной женой, и сразу же занялась приведением меня в человеческий вид. Тогда не обошлось без ссор, сейчас же я сознаю, что легко мог закончить в канаве в обнимку с бутылью чего-нибудь крепкого и дешевого, если бы не железная воля моей героической жены,  и не странное стечение обстоятельств, перевернувшее всю мою жизнь с ног на голову.
Хельга и Ирина делят в моей душе, и по сей день, главное место, хотя ни той, ни другой давно уже нет в живых. Своей же жизнью я, несомненно, обязан обеим, и об этом пойдет мой рассказ.
3.
Тогда я еще безбожно пил и приехал, как это часто бывало, совсем «на рогах». В мои обязанности входило проводить вечера и ночи с Хельгой 2 раза в неделю, после основной работы. Не так уж сильно хозяйка этого роскошного особняка действительно нуждалась в сиделке, скорее ей было скучно проводить закаты в одиночестве. Платила она прилично, и я уже задумался о создании семьи, тем более, что Ирина накануне сообщила радостную новость. Свое отцовство я отпраздновал хорошо, даже слишком, но не беспокоился на этот счет. Я еще ни разу не слышал от моей работодательницы ни слова упрека за свой образ жизни, хотя пару раз удостоился такого красноречивого молчания, что невольно устыдился. Вогнать в краску пожилая леди могла любого, даже не повышая голоса.
Тогда я еще понятия не имел о том, что Хельга переписала на меня большую часть завещанного детям имущества, ровно как и о том, что детей у неё двое, а не одна, известная мне дочь. В ту ночь я проснулся от шума в соседней комнате, принадлежащей хозяйке, быстро оделся и без стука зашел. Обнаружил я следующую картину: Анна, дочь Хельги, стояла над кроватью своей матери с подушкой в руках, рядом находился неизвестный мне мужчина лет сорока, астенично сложенный, черноволосый и с крайне пугающими водянисто-серыми глазами. Чуть позже я узнал, что Алексей, сын Хельги и мой тезка уже давно и прочно сидел на тяжелейшем наркотике, что и сыграло роковую роль в моей судьбе.
Последовала немая сцена, во время которой эти двое, вытаращив на меня глаза, застыли в тех позах, в которых были – Анна в наклон над кроватью, и Алексей с открытым ртом (видимо он что-то говорил сестре), положив руку в карман брюк. В следующую секунду воздух взорвался звуком и движением:
- Леш, держи его!
-Мочи уже бабку, а то скоро весь дом сбежится.
Видимо они полагали, что я слишком набрался, чтобы даже проснуться и, тем более, составить им серьезное препятствие. Увы, господа не ошиблись в этом прискорбном факте.  Я на секунду потерялся, пытаясь определить, что лучше – выскочить в дверь и позвать на помощь или кинуться к будущим преступникам и быстро обезвредить обоих. Борьбой я занимался и был в ней неплох, но хмель, еще не выветрившийся из моей дурной головы сыграл злую шутку, заморозив меня на одну-две секунды. Этого было достаточно для Алексея, чтобы вытащить руку из кармана и сделать два шага ко мне, приставив к моему лбу дуло пистолета. Я еще помню, как повел глазами в сторону кровати с наклонившейся над ней Анной. Помню сумасшедший взгляд и ухмылку парня, ставшего моей, пусть и временной, но смертью. Дальше был звук, глухой звук падающего тела, я тогда еще думал, что что-то грохнулось в комнате, пока не увидел над собой потолок. Белый потолок комнаты Хельги – это, собственно, последнее, что я увидел. Когда стало больно, я уже не понимал, что это моя боль. Но вскоре и она прошла.
-Идиот, ты что  натворил, я просила держа…- последнее, что я слышал.
Они, в отличие от меня, знали о том, что Хельга собирается изменить завещание. Но им, как и мне, не было известно, что оно уже переписано.
4.
Я проснулся от кошмара в холодном поту, на собственной кровати. Внимательно осмотрел три красных квадратика на пододеяльнике – давно выцветший орнамент, и немного успокоился. Мне просто приснился страшный сон, так мне тогда показалось. За окном светило солнце, но… окно было не моим. Я провел рукой по волосам и удивился еще больше – они снова стали длинною по плечи, как я носил в ранней юности. Комната с побеленными стенами, без штор на окнах, с одной старенькой кушеткой, на которой я лежал и большой мягкой кроватью – кроватью Хельги. Я кинулся туда, надеясь увидеть знакомое лицо. И тут меня захлестнул ужас – на сбитой простыни, откинув одеяло, лежала не Хельга, а незнакомый мне человек. Чернокожий мужчина в расцвете сил безмятежно спал на кровати только что задушенной подушкой пожилой женщины, а рядом стоит моя кровать, застеленная моим бельем, в комнате без каких либо опознавательных признаков. Что же все-таки произошло? Я умер?
- На этот вопрос у меня пока нет ответа, - обернувшись, я обнаружил, что парень, приподнявшись на локте, внимательно смотрит на меня голубыми проницательными глазами. Взгляд его был…как у Хельги. – Я спал, когда все произошло, и случившееся для меня не меньшая загадка. Но возможно ты сможешь пролить свет на ситуацию, в которую мы попали?
-  Ты кто? – я не нашел лучшего вопроса чем очень удивил моего собеседника.
-Ты не узнаешь меня мой мальчик? – парень приподнял одну бровь, разведя руки в очень знакомом характерном жесте.
- Это вы? – неуверенно спросил я, чувствуя себя полным идиотом. -  Но почему вы… негр? И мужчина?
- Не говори ерунду, - строго одернула…одернул меня парень, выдававший себя за мою пациентку. – Я не негр. Впрочем, и ты выглядишь весьма странно для меня. Видимо, в этом необычном месте мир мы так же видим иначе. Расскажи, пожалуйста, что последнее ты помнишь? И отвернись, прошу тебя, я хотел бы одеться.
Я отвернулся, не смея ослушаться, да и не имея каких-либо сил объяснять собеседнику, что он мужчина и стыдиться меня не стоит. Сам я уже натянул на себя джинсы, футболку и старую кожаную куртку -  вещи из моего не очень далекого, но уже забытого прошлого. И постарался не концентрироваться на вопросе, как они здесь оказались. Похоже, придется принять происходящее как данность.
Рассказывать Хельге о том, что её убила родная дочь, мне было крайне неловко, но ощущение нереальности происходящего придало мне сил.
Он (теперь я буду отзываться о Хельге только в мужском роде, чтобы читателю было проще) воспринял мой рассказ стойко и, как мне показалось, даже устало.
- Я ждал этого давно. – Первое, что сказал мой собеседник, - потому  переписал завещание на тебя.  Думал оградить себя от их замыслов, пусть бы ждали, пока их престарелая карга смилуется!
- Хельга Германовна! – я всё больше изкмлялся то ли самому рассказу о завещании, то ли сленгу, употребляемым тем, кто совсем недавно был благовоспитанной дамой. Негр засмеялся:
- Что, не слышал от меня такого мальчик? Прости меня, что невольно заставил участвовать тебя в этой провокации, как видишь, я не рассчитал, и подверг опасности как себя, так и тебя.
В глазах его я увидел сочувствие и понимание, и в сердце моем защемило. Я сел  на кровать и уставился в пол, который, как и стены, был белым, больничным. Осознание постигло меня внезапно.
- Как в больнице, - повторил я вслух, сам не знаю зачем – А у меня там Ира беременная…
Он подсел ко мне и приобнял за плечи, совсем как раньше делала Хельга, если я был чем-то расстроен. Мать моя давно умерла... странно, что до этого момента я и вовсе не задумывался о том, кем стала для меня моя пациентка.
- Не стоит унывать, мой мальчик. Не думаю, что мы мертвы. Эта комната выглядит как больничная палата, возможно, это галлюцинация, которая говорит нам о том, где мы сейчас находимся. Пойдем, посмотрим, что снаружи. – Он улыбнулся, и мне стало немного легче.
Мы вышли на улицу, где к удивлению своему, я увидел поразительную картину: перед нами простиралось поле, поросшее травой неестественного едко-зеленого оттенка. Никакие газоны, что нынче в чести у дачников и владельцев загородных особняков не могли сравниться с этим рябящим в глазах цветом. Далее за полем, слева от нас оскалились серыми клыками скалистые горы, из-за которых виднелись глубокие клубы чернейших из всех туч, что мне доводилось видеть. Из облаков били молнии, но били против всех законов физики, снизу вверх. К небу. Небо так же было необычайное, переливающееся всеми оттенками радуги. Впереди, прямо посередине изумрудного поля, я увидел озеро, которое было так же невероятного, глубокого синего цвета, что уже не удивляло меня. В этом удивительном мире контрастов все было, как будто, слегка утрировано.  Деревья на краю поля гнулись от ветра, близкого к ураганному, но я не чувствовал ни дуновения. И тишина, глубокая всепоглощающая тишина, через которую слабо и приглушенно пробивались первые аккорды моей любимой песни. Они постоянно повторялись, мешая сосредоточиться и доводя до безумия своей бесконечностью.
- Думаю, скоро начнется гроза, - я заметил это совершенно будничным тоном, как будто мы сидели на веранде у Хельги за чашечкой кофе. Она частенько отпаивала меня этим напитком после бурных возлияний. Задумавшись в том, кто на самом деле за кем присматривал, я грустно усмехнулся. Мой спутник даже не обернулся, продолжая ходить по траве взад-вперед, словно… словно только что вспомнил, что это значит – ходить.
- Здесь у меня есть ноги, - через несколько минут выдал Хель (про себя я называл его так), и обернулся ко мне, - Что за чепуха, грозы не будет. Она только что прошла, я вижу радугу.
Я скептически посмотрел на небо: нет, радуги как таковой я не заметил, весь небосвод был одной сплошной радугой. А вот буря явно надвигалась. На высокие горные пики наваливалась грозовая чернота, словно густая пена, потекшая через край пивной кружки. Полупрозрачные ленты дождя колыхались под этой массой, заливая склоны.
- И вы не видите грозовых облаков за скалами?
- Какими скалами? – удивился Хель.
С этого момента мы стали сравнивать, каким видим этот мир. Оказалось, что дом, из которого мы вышли совсем недавно представлялся мне и моему спутнику совсем по-разному. Я видел свой старый  дачный домик, в котором прошли лучшие годы моего детства. Хель же узнал в нем свой особняк, в котором дочь, уехавшей много лет назад из Германии фрау, провела всю свою жизнь. В котором эта жизнь так печально закончилась, подумал я тогда. Небо для Хеля было обыкновенным, голубым, все тона окружающего пространства, наоборот, виделись ему приглушенными, не считая радуги на горизонте, которая, по его словам, медленно приближалась. Как раз с той стороны, где мне мерещилась гроза.  Озера же он не видел вовсе, как и неприступных скал вокруг поляны. Ни ветра, ни сводящей с ума музыки – пение птиц и легкий аромат цветов. Наши миры были разными. Что же, до того, какими мы видели друг друга – меня Хель воспринимал сообразно мне же: неопрятным семнадцатилетним юнцом, каким я был лет 10 назад. Год, когда я поступил в университет. Год, когда умерла моя мать.
Вдоволь набродившись по полю, мы пошли направо, где виднелась небольшая рощица. Деревья жалобно скрипели и гнулись надо мной, но я, по-прежнему, не чувствовал ветра.  Среди стволов, к удивлению моего спутника, обнаружилась площадка для картинга. Меня это уже не впечатлило:
- Это ясно, я просто люблю прокатиться на этой дребедени, - устало сообщил я Хелю. У меня почему-то разболелась голова. – Раньше любил, пока не забросил.
- Тогда давай садись, - предложил тот со слишком, на мой взгляд, большим энтузиазмом. Но я предпочел согласиться – раз в этом месте есть картинг, значит он, в конце концов, для чего-то нужен. Мы сели в маленькие машинки, я краем глаза следил за Хелем: он радовался как ребенок, а я представлял себе пожилую даму в платье, которую привык видеть вместо чернокожего парня, сидящую за рулем маленькой машинки, в которую с трудом помещался. Внезапно мне стало очень весело, и я со смехом нажал на педаль. Хель тоже рассмеялся. Мы катались достаточно долго по лесной поляне, врезаясь друг в друга, под гнущимися от ветра деревьями,  ветра, которого не было для него, который не ощущала моя кожа. Когда упали первые капли дождя, мы решили остановиться.  Добрели до крыльца дома и сели на ступеньки, находясь в крайне приподнятом настроении. Я, поддавшись, несомненно, своему молодому нраву, сделал вывод о том, что в таком позитивном месте беды случиться просто не может, а, значит, неплохо было бы задержаться здесь на время и отдохнуть от текущих проблем. Стоило мне только озвучить эту мысль, как небо над моей головой стало проясняться, а тень от облаков рассеиваться. К моему большому удовольствию, музыка так же стала тише, и боль в голове перестала так сильно терзать меня. Я был доволен своим решением. Однако мой приятель, а именно так я начал воспринимать Хельгу в этом странном мире, озабоченно нахмурил брови.
- Алексей, - начал он тоном, который я не мог не узнать, - я искренне надеюсь, ты знаешь, что делаешь, и не забыл, где мы находимся.
- А где мы находимся? – отец всегда говорил, что умом Бог обделил меня, наделив, зато массой талантов, которые мне мозгов не хватает реализовать. О да, по поводу ума, он, несомненно, был прав. Я внезапно вспомнил то, что уже казалось мне далеким сном – свою смерть, и внутренне похолодел. Но как же случилось, что я начал забывать об этом? Хель рассказал мне свои догадки по поводу нашего местоположения, и мое хорошее настроение улетучилось окончательно.
- Я полагаю, мы на перекрестье двух миров – нашего реального мира и загробного, - мой собеседник взял лекторский тон. – Видим мы этот участок по-разному, так как разум каждого из нас имеет свои воспоминания и впечатления. Здесь, безусловно, приятно находиться, так как умирающий мозг строит комфортные для себя декорации, и в этом причина различий.
- И я вижу вас негром, потому что таковой вас представлял? Чушь! – взвился я. А озеро? Известно ли вам, что я не люблю воду и не умею плавать? Я уж молчу про тучи, от которых явно стоит ждать не грибного дождичка.  Зачем моему мозгу создавать неприятные для меня образы, если согласно вашей теории этот мир для меня полностью комфортен.
- Этого я не знаю, - спокойно заметил Хель, - но могу предположить кое-что. Крепитесь молодой человек, это может Вас расстроить. Или обрадовать, в зависимости от вашего отношения ко мне.
Я приподнял брови: Хельга при жизни обращалась ко мне на вы, только в том случае если дело было крайне серьезное.
- Боюсь, что нам придется расстаться, - печально произнес парень. – Видишь ли,  друг мой, ты явно осознаешь этот мир гораздо более искаженным, чем я. Искажение распространяется и на меня самого и на цветовую гамму окружающего пространства. Озеро же – это заслон, которого для меня нет, но есть для тебя. И его можно преступить в случае, если ты того захочешь. Скалы – препятствие непреодолимое, они встают перед тобой именно в той стороне, в которую меня очень сильно влечет с того момента, как мы появились здесь. Ты видишь меня в нелепом облике, потому что я для тебя лишь призрак. Ты еще жив, Лешенька. Ты еще можешь вернуться назад. А мне уже скоро будет пора. – он грустно улыбнулся, глядя на меня с теплотой, от которой скребло на душе. – Если же ты решишь остаться, то за мной последовать не сможешь. И обратно вернуться, возможно, тоже.
- То есть кома? – я произнес эти слова шепотом, зная, что, скажи я их вслух, и голос мой задрожит.  Ира… мой сын (или может быть дочь?) – сирота. Без отца. Как я с 17 лет без матери. Грудь мою, сжатую в тиски, пронзала странная боль, как будто кто-то постоянно нажимал на нее, только очень медленно, словно пресс. – Что же делать?
- Войти в озеро, Леша. Полагаю, это твой способ вернуться.
Я взвился. Резко и неожиданно для себя самого.  Привел множество аргументов, один глупее другого, почему этот метод никуда не годится. На самом же деле единственная причина моего нежелания попробовать заключалась в том, что я попросту боюсь заходить в незнакомые водоемы. Ну да, боюсь, и что с того? Хель молча смотрел на меня и страх уступил место моей, с рождения, деятельной натуре.
- Значит так, - бодро начал я. – Первое: я вас здесь не оставлю. Второе: я же инженер, пусть и недоучка. А значит, что? Значит смогу из подручных материалов соорудить что либо, на чем можно будет переплыть озеро. Вдвоем переплыть, - я особенно акцентировал на этом внимание для Хеля. – Обычный плот не подойдет, озеро штормит. И третье: мне понадобится ваша помощь с чертежами. Мы выберемся, Хель, выберемся, я тебе обещаю.
  Я говорил горячо, а он слушал меня и кивал, с печальной и мудрой улыбкой пожилого человека, никак не вяжущейся с простоватым лицом молодого мужчины. Сегодня, вспоминая это, я сознаю, что он лишь подыгрывал, чтобы я не опускал руки. Он хотел, чтобы я жил.
5.
 Я начал с того, что прошелся по поляне и лесу, в надежде найти материал, из которого  мог бы соорудить подобие судна. Не найдя ничего подходящего, я совсем было отчаялся, но тут Хель вновь направил мой ум в нужное русло.  Глядя, как он гуляет босиком по траве, я спросил, отчего человек, давно и прочно прикованный к инвалидному креслу, здесь может ходить, как ни в чем не бывало. Парень глянул на меня слегка удивленно, и дал ответ, как всегда незамысловатый и точный:
- Потому что я так хочу.
До меня, наконец, дошло: вокруг меня лишь плод моего воображения, остаточный бред простреленной головы (то-то она так безумно болит), а, значит, здесь существует всё, что я хочу, чтобы существовало. Мне следует только пожелать и…да, да, ватман и набор карандашей, ластик, линейка, линейка-уголок, еще одна, кульман… Я набрал всё необходимое, но с удивлением обнаружил, что не могу остановиться. Прямо из воздуха передо мной возникали все новые вещи, и, конечно же, не обошлось без коньяка. Остановился я только на губной помаде Иры, которую, видимо, наколдовал после чудесного исчезновения бутыли (к слову сказать, уходила она  вовсе не тем путем, что прибыла). Хель только качал головой, глядя на это безобразие, но не останавливал меня. И правильно: я, как уже оговорился ранее, быстро успокоился и, найдя среди вороха вещей, необходимые принадлежности, мановением руки растворил в воздухе все остальное.  Приятно было ощущать себя волшебником, но раскаты грома становились всё громче, и пора было заняться делом.
Хель искренне старался помочь, но к нашему общему удивлению, не смог. На этапе черчения обнаружилось, что он не видит рисунка и не может прочитать ни единой строчки из моих расчетов. Но я упорствовал, и, вскоре, проект был готов.
Мы сидели на маленькой открытой веранде. Сосед мой поднял голову вверх и жмурился, словно грелся на солнышке.  А с неба накрапывал дождь. Облака затянули почти весь небосвод, вокруг полыхали молнии, я дорабатывал чертеж – строить корабль не было необходимости, мне останется только представить то, что я придумал и мысленно составить воедино детали. Главное, чтобы работало. Листы под моими пальцами начали было разлетаться, но я велел им оставаться на месте и они будто бы приклеились к столу.
- Лешенька, - я уже не вздрагивал от мужского голоса, произносящего мое имя так ласково, по-женски. – Я молчал все время, что ты чертил корабль, но теперь пришла нам с тобой пора расставить все точки над i. Пойми, я не вижу грозы, не вижу чертежа, не увижу и корабля, что ты создашь, да и озера не увижу. Тебе придется плыть одному.
- Попытайтесь хотя бы, - устало попросил я. На эту тему нам уже довелось поспорить. – Меня же вы видите так, как и я себя вижу. И картинг видели, даже катались со мной. Возьмете меня за руку, и я вас перевезу.
- Я вижу тебя таким, какой ты есть, мой мальчик, потому что ты еще жив, - печально ответил Хель. – Ты не сможешь взять меня, я ведь уже призрак. – Он приподнял руку, и я, холодея, увидел, как ударила позади молния, сверкнув и просветив насквозь запястье. Полупрозрачное. – Я исчезаю. Мне уже не место здесь, и скоро я уйду.
 - Значит надо торопиться, - упрямо ответил я. – Если не получится, я оставлю вам записи.
- Ты, наверное, запамятовал, что я не могу их прочесть, - заметил мой собеседник.
- Я предлагаю следующее, - я щелкнул пальцами и в воздухе завис еще один лист бумаги, - вы запишете за мной сами. И сможете увидеть то, что начертили.
 Я взял его руку, она была почти невесомой и теряла четкие очертания – будто держишь в ладонях облако. Молния ударила совсем рядом, заставив меня захлебнуться словами.  Музыка стала громче. Я водил рукой Хеля по бумаге, создавая копию своего наброска.
- Кстати, а почему вы сказали, что видите меня таким, какой я есть, - просил я между делом, - ведь сейчас я тоже смотрюсь иначе.
- И все же ты такой. Что-то случилось, когда ты был совсем молоденьким, Лешенька. Что?
Руки, моя и его, дрогнули, проведя неровную линию. Я подтер её ластиком и вздохнул.
- Мама умерла.
- И ты её не отпустил, я прав? – после паузы спросил  Хель.  Он смотрел на меня мягко и с сочувствием, как смотрят, возможно, на чудаков или юродивых. Меня это сильно вывело из себя.
- Да причем здесь она, это не связано! – рявкнул я и снова вложил в руку Хеля ластик. А затем внезапно начал говорить. – Мать была единственным человеком в мире, кто мог сдержать отца. Он совершенно слетел с катушек после…этого и мне пришлось сидеть тише воды, чтобы остальные домочадцы не были биты. Стоило нам поссориться, и он распускал руки, но не со мной дрался трус! С нами сестра жила и тетка. – я резко замолчал. Удивился, что все же рассказал кому-то о позоре своей семьи. Имидж отца я старался поддерживать в глазах окружающих несмотря ни на что, а проблемы решать тихо и наедине. Потом вздохнул и продолжил, внутренне понимая, хотя и не признаваясь самому себе, что Хель уже вряд ли что-либо расскажет в обществе. – Он срывался на слабых. Когда я бросил университет, то ушел из дома. Наверное, в отца пошел…
- Почему? – спросил он вроде бы удивленно,  но в мудрых его глазах не было вопроса.
- Никого с собой не прихватил, ушел сам. И знать до сих пор не желаю, что у них происходит. Одним словом, трус –  это наследственное. А мама, она была вроде вас…сильная, смелая, умная. Да что уже говорить. – я закрыл глаза, а в горле щемило от воспоминаний. Хотелось выть, да вот только луны здесь, кажется, не предвидится. Небо этого мира заволокло тучами – их я не мог разогнать силой мысли. Над нами царила грозовая ночь.
- Ты остался таким же, каким был в год её смерти, верно? Не изменился. Волосы постриг, оделся как человек, но душа твоя осталась прежней. Ты можешь убеждать себя, что ты уже взрослый, но ты всего лишь мальчик, запуганный отцом, обиженный на жизнь. Я хотел бы дать тебе напоследок парочку советов: отпусти мать и прости себя. Одним словом – повзрослей.
Я обернулся с Хелю, желая возразить, но застыл с открытым ртом. Он стал совсем прозрачным.
- Я тоже ухожу, и тебе придется принять это обстоятельство, - строго сказал мой собеседник. - И никаких но.
- Нет уж, «но» будут, - я впервые возразил ей…ему, в ответ на этот безапелляционный тон. Хельга могла быть убедительной. – Вы можете прочитать, что, что написано вашей рукой?
Хель нахмурился, сделав неосознанное движение пальцем у переносицы – она носила очки при жизни.
- Нет, - печально ответил парень, - и это тоже не могу.
Ветер стал почти ураганным, теперь я чувствовал его и трясся от холода.  А ведь еще предстояло подняться на корабль. Как же болит голова! Сосредоточиться было необходимо. Мне бы еще полчаса…
Раздался раскат грома, и в нём, как указание свыше пророкотало низким женским голосом:
- Очнись, милый.
В этом небесном гласе мне почудились интонации, с которыми обычно говорила …кто? Не помню... Да пропади оно все пропадом!
- Хель, почему мы здесь? 
- О…мальчик мой, я не помню. Но кажется мы умерли?
Нам надо идти. Надо идти, повторял я себе как заведенный.
Мы выскочили с веранды и бегом кинулись в сторону озера. Бежать было недалеко, но страшно, так как молнии били, буквально, под ногами. Снизу вверх. На грудь давило всё сильнее, я почти задыхался, а в голове гремели тяжелые металлические аккорды.
- Выключите вы эту проклятую музыку, - рявкнул я, сам не зная к кому я обращаюсь. Но, похоже, меня услышали.
- …си, сказано… - пророкотало в небе. Я уже не успевал уворачиваться от молний, бьющих из земли. Они с треском поднимались из следов, оставленных моими ботинками. Хеля я не видел. – …ное радио…
- Хватит, - я уже умолял небеса. – Я не пойду никуда сейчас, мне нужно время. Время, слышите, подождите…
- Сердечная… - ответили мне.
И молнии внезапно прекратились, давая мне передышку, необходимую для постройки корабля.
Он не возник из ничего, а  просто поднялся из под воды. Совсем небольшое судно, я видел такой кораблик совсем недавно по телевизору. Вот только, что такое телевизор?
- Скорее, - прошелестел Хель. – давай прощаться мальчик мой.
Я упрямо подвел его к кораблю, что уже стоял у берега, качаясь на обезумевших волнах.
- Заходите, - Хель вслепую ощупывал судно, и в этот миг рухнула моя последняя надежда, - его руки проходили сквозь борт.
- Ветер поднялся, - Хель смотрел на меня. Нет не чернокожий парень Хель, а молодая привлекательная женщина, в платье, от которого веяло духом 50х  и с огромными глазами, чистейшего, как слеза, голубого цвета. Хельга улыбалась, юная и красивая как никогда. Точно бы влюбился, если бы не…кто-то еще?
- Меня уносит. Скорее плыви, - прокричала она сквозь шум ветра и шторма. – Мне пора.
Ветер подхватил ее словно пушинку, и через мгновение она растворилась в воздухе. В это самое последнее мгновение мне почудилось, что это не Хельга вовсе протягивает мне руку в прощальном жесте, а словно бы моя мать прощается со мной. Её голос затих вдали последней фразой «Отпусти её, слышишь?». Я же остался на корабле – капитан пустого судна. Скалы, за которыми исчезла Хельга, внезапно пришли в движение и я понял, что это вовсе не скалы, а застывшие облака. Пройти сквозь них не сложно. Палубу тряхнуло, и я едва не упал за борт. С усилием я обернулся на озеро и стал свидетелем совершенно невероятной картины, от которой волосы мои мгновенно поседели как в забытьи, так и наяву. Озеро кипело, вздымалось и опадало бурлящими гребнями и пузырями, производя впечатление гигантского разогретого чайника, в который случайно упала мошка – то есть я. Уже не озеро видел я перед собой, но океан, бурлящий во гневе Посейдона. Вдалеке поднялась гигантская волна, словно стена вздымалась она над моим маленьким суденышком – я видел его отражение в зеркальной глади вставших на дыбы величественных вод.  А за этим адом простиралось ничто – чернота, разлившиеся чернила. Тьма была в глубине волн, в небе, за мной и подо мной. Она расползалась кругом, будто гигантский спрут, окрашивая воду словно чернила, разлитые в ванне. Не было более ни гор, ни луга, ни рощи. Все исчезло в потрясающем своими размерами водовороте, что, казалось бы, затягивал в себя все сущее, даже небеса. И туда мне следовало плыть. Не лучше ли пойти за Хельгой? Лишь в той стороне, куда ушла умершая, сквозь облака еще пробивается свет.
- … три, два… - отсчитывало небо. Еще одна молния вылетела из под воды и ударилась о небосвод.
- Пожалуйста…, - еле слышный шепот сквозь ветер напомнил мне о…ком-то. В сердце разлилось тепло, вот только кто же это говорит, вспомнить я не мог.
Не осталось ничего, лишь только тьма в глубинах и свет в облаках… Кажется мне нужно плыть? Но куда? Зачем?
- …три, еще…
- Пожалуйста…слушай меня…слушай…
- Слушаю, -  я блаженно улыбнулся. Музыка слов расслабляла, прохладной волной смывала боль со лба, а тьма и пустота вовсе перестала казаться столь устрашающей. И тут…чей-то плач раздался у меня в ушах, но будто бы отдаленно, и я почувствовал дождь у себя на щеке. Всего лишь каплю.
Воспоминания всплывали на мгновение, чтобы угаснуть навсегда, оставляя после себя лишь смутные ощущения чего-то не сделанного.
- Леша… Лешенька…- кого завет небо? Чье это имя? Еще одна капля упала мне на губы, я слизнул ее и обнаружил, что она соленая. Видения прошлого вновь ворвались в мою многострадальную голову.
«Это же просто вода» - сказал я себе. Я был трусом, когда не защитил сестру от отца. Я был трусом, когда испугался воды и не вытащил из озера тонущую мать.
«Всего лишь вода» - я переплыву эту чертову лужу, чтобы не быть трусом сейчас, когда какая-то женщина плачет с той стороны.
«Мама, я отпускаю тебя». Я увидел ее лишь на мгновение, чтобы через миг уже забыть ее, как забывал и себя сейчас, и многие годы стирались из разума, который погружался в черный пьяный сон без сновидений. Что ж, в этот раз, полагаю, я уже не проснусь.
И тут корабль тронулся. Сначала медленно, но все набирая скорость он понесся по краю водоворота, крен всё увеличивался, и я, лежа на палубе и обняв стропила, уже видел под собой бездну, когда внезапно вода подо мной взбурлила с особой силой и вышвырнула меня в воздух. Из глубины водоворота, в который погружался корабль,  сверкнула молния и прошила корпус моего суденышка и меня вместе с ним. На мгновение я будто завис в прострастве, не в силах даже кричать, но когда чувства вернулись ко мне, я обнаружил, что падаю…все ниже во тьму. Или, может быть, тьма рухнула на меня с небесных высот? Не ясно уже было, где верх, где низ, и существуют ли они вообще в этом сошедшем с ума мире.
Пустота сомкнулась вокруг меня, и в этот момент я  почувствовал, как трясет и жжет мое тело, и грудь снова подверглась давлению медленного пресса. Наконец-то я что-то вообще почувствовал, кроме боли в голове. Хотя и не могу назвать ощущения приятными, но они принесли кое-какое облегчение. Я как будто вырвался из ватной тишины.
 - …три – есть пульс!
Тьма из черной стала бордовой, чтобы исчезнуть через мгновение, когда дрогнули мои веки.
- Слушай меня милый, солнышко мое, проснись! Проснись, подумай о ребенке! У нас будет дочка, я сегодня была на УЗИ! А потом я рожу тебе сына, у нас обязательно будет сын, как ты хотел. Не умирай, Господи, не надо, не надо, не может быть с нами этого….
- Дыхание в норме, прекратить стимуляцию.
- Все готово? Каталку! Санек, еще раз врубишь свой грёбаный Би-2 в карете – уволю к чертям собачьим!
Кто-то просунул руки мне под плечи, и голова взорвалась болью.
-  Ты как взял? Придерживай сказал, мать твою так растак!
- Готов? Давай за ноги. Дамочка, отойдите с прохода, мешаете!
- Тык…это ж радио. Ему ж нравилось всегда.
- Тык, тык! С пулевым в башку. Дубина! Не заткнешь гребаный динамик – Палычу скажу, он с тебя точно шкуру спустит. Каталку выносим, живо, черти сраные!
Это мои ребята. А как совпало, вроде и не наша смена была…
6.
Таким образом, закончилось мое приключение, в палате реанимации и с кислородной трубкой в носу. Пуля застряла в черепе, не причинив тогда существенного вреда. Когда же меня перевели в общее отделение, жизнь снова пошла своим чередом. Жена моя, Ирочка, не отходила и шагу от моей кровати, пока я не упросил главную сестру погнать ее вон, хотя бы что и на день. Отдохнув же, жена моя взялась за дело еще с большим энтузиазмом, потребовав себе спальное место прямо на этаже, где я располагался. Палату мне дали одноместную, несмотря на протесты среднего медицинского персонала. Как я узнал много позже  - сия любезность была следствием распоряжений, полученных от нашей доблестной полиции, а около моих дверей круглые сутки дежурил некий ее представитель, видно сильно проштрафившийся накануне. По сей день задаюсь вопросом: кого и от кого он защищал? Через день ко мне приходили следователи всех мастей и видов, чтобы задать миллион и более вопросов, на которые я, как мог, добросовестно отвечал. В начале расследования я чуть было не оказался в кругу подозреваемых, и хорошо, что нынче 21 век, когда существует судебная экспертиза. И еще лучше, что всему произошедшему был свидетель: внучатый племянник Хельги, так же, как и я проснувшийся от шума. Он получил свою порцию свинца, но только в ногу, и слава Богу, что на этом у Алексея закончился порох. Суд проходил без меня, показания я давал заочно. Анну и Алексея, в итоге, посадили надолго, а я оказался крайне богат, и хотя эти, свалившиеся на меня деньги, не сказать, что сильно радовали меня, использовать я их не отказался.
Пулю, увы, так и не смогли извлечь из моей несчастной седой головы. Сначала это не сильно заботило меня, тем более вследствие рождения дочери, Леночки, которое я, к несчастью, застал еще лежа в больнице. Но при выписке Антон Сергеевич, мой лечащий врач, предупредил меня, что за положением пули следить придется тщательно. Первым, что я  сделал, выйдя из больницы, после радостного воссоединения с семьей, было возвращение в дом моих родителей. Я бы мог сделать это на собственном автомобиле, но, увы, он еще не был куплен, а  я не пожелал затягивать с визитом в прошлое. Странно было вновь садиться в электричку и ехать тем маршрутом, которым когда-то я покидал свою прежнюю жизнь. Видит Бог, не один раз я стремился выйти из поезда на каком-либо мелком полустанке и пересесть на встречный состав, и всё же сдержался. В доме родителей было по-прежнему, разве что чуть более обветшалым, чем я помнил. Я никого не нашел ни в покосившемся сарае, ни в заросшем саду, а потому постучался в дом. Открыла мне тетка, Дарья, располневшая с прежних пор во много раз, но с тем же анемично-бледным лицом и пыльным взглядом глаз, цвета остывающей золы. Свои тонкие мышиные волосы она, как и раньше, убирала под невыразительный пегий платок, а распухшие ноги кутала в шерстяную юбку-колокол. Проведя меня в дом, тетка напоила меня чаем с сушками, и рассказала последние новости села. От нее же я узнал, что брат ее и мой отец почил, пусть и не совсем с миром, но достаточно скорой смертью и буквально недавно. Сообщать мне не стали, решив, что все равно не приду. Помер братец, говорила тетка, отравившись каким-то пойлом, купленным за пол стольника у заезжих мужиков, а перед смертью гонял племяшу Машку по всему селу, да ревел как бык, что убьет шалаву, если еще раз с тремя китайцами ее застанет. Стоит ли говорить, что никаких китайцев ни Машка, ни село и в глаза не видело за всю жизнь ни разу? После похорон  уехала девка в Москву, не видал я её там? Не может быть, неужто не позвонила?
Жаловалась тетка и на пенсию по инвалидности, да на Саню из пятого дома, что продыху не дает, все зовет замуж, а сам с осени не просыхает. Дал ей денег, поговорил с Саней по-мужски, как у нас водится, а потом тетка бинтовала мне руки. Уезжал с осадком столь мерзостным, что и обещал себе более сюда не возвращаться. В этом я клялся и в прошлый свой отъезд, и теперь знал, что слово своё снова нарушу. В Москве нашел сестру, но, как и всегда, в подобных случаях, перетрусил, и уговаривал себя позвонить так долго, что, стыдно признаться, жена моя сделала это за меня. Мария появилась у меня на пороге тем же вечером и, рыдая в голос, объявила, что ей негде жить. Оставил сестру у себя, пока не купил ей жилье. Благо Ирочка у меня, в самом деле, святой человек, и не сказала ни слова против.
Купил нам с Ирой квартиру и загородный дом, сестре и тетке еще по дому в области. Остальное же истратил сильно позже, когда, став преуспевающим врачом, почувствовал в себе достаточное количество сил и опыта, чтобы создать что-то свое: открыл собственный медицинский центр. И все было прекрасно до тех пор, пока пуля в моей голове не решила отправиться в путешествие. Сначала были лишь головные боли, но затем не заставили себя ждать и последствия более серьезного порядка. Ирочку я уже хоронил, передвигаясь с тростью, на выпускной же к своей дочери вынужден был прибыть в инвалидном кресле. Сейчас я, не старый, в общем, человек готовлюсь, тем не менее, покинуть этот мир. Леночка с Марией всё твердят, что я рано себя хороню, однако же сон, что я видел давеча, увы, не оставляет мне никаких сомнений.
По правде говоря, трус я или нет, но смерти перестал бояться с тех самых пор, как побывал на грани. И сейчас, улавливая последние блики солнца на деревянном столе, ощущаю скорее предвкушение, нежели страх. Здесь всегда было темновато, как это часто бывает за городом близ леса. Свет в окно этой комнаты пробивается слабо, и даже днем, в прекрасную погоду, лица словно покрывают серые сумерки. Фантазия моя ли разыгралась, или то зеркало чудит, но будто бы и тень эта сейчас на моем лице, стала чуть гуще, прикрыв мне глаза своей призрачной рукой.  Грустно покидать Леночку, но так же не терпится увидеть и Иру, и маму и, возможно, даже Хельгу. Ведь кто-нибудь из них обязательно встретит меня там. И лишь одно печалит меня, когда я думаю о предстоящем – что после своей смерти ни единой книги не смогу более прочесть.