Б. Глава первая. Главка 3

     Первая репетиция начиналась ровно в пять, и когда Полина вошла в зал, все уже были на местах. Она кинула быстрый взгляд на часы: десять минут шестого. Значит, снова опоздала. Удивительно, как неуловимо бежало время, постоянно ставя её в такие вот неудобные ситуации. Михаил Павлович снова будет недоволен; его суровый взгляд из-под насупленных бровей она постаралась не заметить и быстро пробралась на своё место. Вынула инструмент, быстро протёрла деку замшевой тряпочкой, приладила ус к плечу. Так, вроде бы, всё в порядке…
     – Мы можем начинать, Полина? – услышала она иронично-весёлый голос Михаила Павловича. Этой его интонации все музыканты особенно боялись. – Ты нам позволяешь?
     – Да, конечно, – громко ответила она, чуть повернувшись к руководителю оркестра и стараясь подладиться под его тон. – Всё, что вы только пожелаете.
     – Ну вот и отлично! Думаю, господин дирижёр, можно начинать.
     На концерт, который должен был состояться через три недели, пригласили приезжего иностранного дирижёра, знаменитость, как раз посетившего страну с визитом. В связи с этим вся Филармония была поставлена на уши. Программа намечалась необычная, многие были с ней практически незнакомы. Иностранное светило, как легко было предположить, участвовать в репетициях отказался, и работу предстояло выполнить постоянному дирижёру. Гонорар за это дело обещали неплохой, но деньги были лишь одним, далеко не решающим фактором. Многие в такой ситуации почувствовали бы себя обиженными: “дирижёр для репетиций” – совсем не то, что хочется услышать о себе в кулуарах. Но Валентин Семёнович был золотым человеком; кажется, он вообще не умел обижаться. Когда ему сказали, что и как нужно сделать, он не размышлял ни минуты. “В конце концов, это моя работа”, – объяснил он потом в приватной беседе Сурцову, первой скрипке. Да, с дирижёром Михаилу Павловичу определённо повезло. Такого мягкого и погружённого в своё дело человека найти нелегко.
     Репетиция началась с опозданием в пятнадцать минут. Второй концерт Листа был редким гостем в Филармонии. Михаил Павлович вообще не слишком жаловал романтиков, и, с тех пор как он стал руководителем оркестра, их почти не исполняли. Но приезжий дирижёр слыл большим поклонником Листа, и выбора это не оставляло. “Всё должно быть сыграно идеально”,– заявил Михаил Павлович своим иронично-насмешливым тоном, лишённым, однако, малейшей несерьёзности. И все до одного музыканты понимали, что это далеко не просто слова. На руководителя оркестра оказывалось серьёзное давление; иностранный визитёр обязан был остаться доволен всем. На карту была поставлена репутация Филармонии и всего города. Михаил Павлович был фигурой публичной, и спрашивать, в случае чего, стали бы именно с него. Поэтому последнее время он пребывал не в лучшем расположении духа.
     Прижавшись как можно плотнее к гибкому телу скрипки, Полина ждала знака дирижёра. Валентин Семёнович любил начинать репетиции с разбора отдельных сложных эпизодов. Это, однако, занимало немало времени, а времени у оркестра было в обрез. Поэтому сегодня, по настойчивой просьбе руководителя, решено было начать непосредственно с адажио. Смычок в далеко отставленной руке дирижёра казался Полине с её места в третьем ряду не толще спички. Неподвижный, весь переполненный энергией, готовый вот-вот сорваться, он пронзал повисшую тишину наподобие рапиры. Ещё мгновение, и маленькая палочка подчинит себе весь оркестр, соединит вместе разноголосый хор его инструментов и создаст из ничего самое прекрасное, что только существует на свете, – музыку. И этот момент предвкушения, сладостного, почти невыносимого ожидания, был тем, ради чего она стала играть.
     Конечно, ей повезло оказаться в филармоническом оркестре, в этой музыкальной Мекке. Попасть сюда без соответствующих связей было необыкновенной удачей. Не в смысле денег, конечно, об этом речи вообще не шло. Филармония означала прежде всего престиж; она означала возможность продвижения. Многие её выпускники играли в оркестрах с мировым именем. Однако Полина не была тщеславна, вовсе нет. Может быть, совсем чуть-чуть. Её привлекала музыка, прежде всего музыка, и здесь она ею наслаждалась в полной мере. Она была лишь шестой скрипкой, но что с того? И шестая скрипка вносит свой вклад в общее дело – порой не меньший, чем первая. И дирижёрская палочка в равной степени руководит всеми.
     Валентин Семёнович сделал первый пас, и скрипка Сурцова вступила, затрепетала, разлилась. Вслед за ним, одна за другой, вступали вторая, третья, четвёртая. Полина ждала своей очереди спокойно, хотя всё тело её в этот момент само напоминало натянутую струну. Ещё секунда, ещё полсекунды – и вот она начинает. Музыка, теперь исходит из неё самой, из самой глубины её существа. Смычок двигался как бы помимо её воли, подчиняясь мановениям дирижёра. Нежное адажио было подобно дуновению ветра, оно ласкало, тёплое и любящее. Вот вступили духовые – и наполнили залу глубиной своих механических лёгких. Вслед за тем, сначала робко, а потом всё настойчивее и полнее заиграло фортепьяно. Сначала оно звучало тише остальных инструментов, но постепенно, волнами, набирало силу, и вот уже струнные и духовые нехотя, но неизбежно уступали, отходили на задний план, предоставляя царствовать тому, для кого и был написан весь концерт. Фортепьяно разворачивалось медленно, царственно, с сознанием собственной силы. Вот совсем замолчали скрипки; Полина опустила руку с инструментом и вся обратилась в слух. Полноводная, широкая мелодия лилась степенно, наслаждаясь каждой своей нотой. Всё громче, насыщеннее и настойчивее звучала она. Все остальные инструменты уже безмолвствовали, внимая, вслушиваясь.Фортепьяно осталось единственным источником музыки во всём зале, а значит, и во всём мире. Минуту, может быть, чуть более, оно играло, подчиняясь лишь собственному желанию. Но вот ещё один взмах палочки, похожий на удар хлыста, и звуки начали стихать, закрываться, сворачивать лепестки, потухать один за одним. Ещё немного, и всё окончательно умерло, а оставшаяся тишина ударила по барабанным перепонкам сильнее, чем самый неистовый аккорд. Всё! Адажио исчерпалось, выдохлось, терпкий его вкус испарился, но послевкусие, сладкое и крепкое, ещё долго щекотало где-то глубоко внутри. Полина расслабила руки, опустила их вдоль тела. Смычок с тихим стуком ударился об пол. Погружение было полным, и выйти из него просто не было сил. Ради таких моментов и стоило жить; ради одного из них когда-нибудь можно было и умереть.