Дело Весна на Черниговщине

          Политические репрессии 1930-1931 гг., проводившиеся ОГПУ СССР, были направлены, преимущественно, против военспецов Красной Армии, а также против бывших царских и белых офицеров, хотя в Украине они имели свою специфику.
          Поводом для репрессий стали агентурные сведения о подготовке интервенции со стороны Польши. Исходя из плана восстания,  якобы ставшего известным ОГПУ от зарубежной агентуры, начать мятеж должны были перешедшие советскую границу петлюровцы, а потом к ним присоединились бы части РККА, в которых предварительно провели соответствующую антибольшевистскую агитационную работу.
          Хотя сведения и были весьма сомнительными, в Кремле было решено действовать на опережение и провести несколько открытых политических процессов, направленных на запугивание общества, то есть на реализацию политики террора.
          Одним из таких процессов и стало дело «Весна». По придуманной в ОГПУ для широких народных масс версии каждый год, весной, военспецы, "недобитые" офицеры, "гнилая" интеллигенция и кулаки только и ждали интервенции. Надеялись, что придут освободители от большевистского ярма, ну а дальше подключатся военспецы, которые переведут под знамена мирового империализма части Красной Армии.
          Измышления о начале интервенции именно весной и стали кодовым названием «Весна» применительно к "контрреволюционному офицерскому заговору".
          Дело «Весна», как пишут, «очень темная и не до конца проясненная история». Даже даты начала интервенции указываются разные: в источниках указывается весна 1930 г., но по другим сведениям восстание планировалось на август 1930 г. или на весну 1931 г. 
          Репрессии начались в Москве, после повальных арестов бывших белых офицеров в августе-сентябре 1930 г. директива об уничтожении белогвардейцев была спущена и в Киев, а в октябре киевским чекистам поручили и чистку военспецов.
          Украинское республиканское ГПУ традиционно зависело от директив из Москвы. До октября 1930 г. никто из местных чекистов не собирался заниматься чистками бывших офицеров, а уж тем более – заслуженных военспецов. У ГПУ в Украине были свои, весьма серьезные проблемы.
          В стране как раз лихорадочно набирала темпы сталинская коллективизация. При реализации первого сталинского пятилетнего плана большевики осуществили не имевшее аналогов физическое уничтожение и ограбление производительных сил страны, раскулачив во время коллективизации в Украине почти миллион человек. Причем, жертвами коллективизации стали наиболее трудолюбивые семьи c доходными частными хозяйствами, которых объявили кулаками.
          Вступать в создаваемые колхозы не хотели ни зажиточные крестьяне, ни середняки, ни даже, бедняки. Поэтому было применено выселение противников коллективизации из Украины в северные области России, на Урал и в Сибирь.
          Списки на выселение составлялись в сельсоветах согласно спущенной чекистами численности, причем составлялось два списка, основной и резервный. Если кто-то из основного списка убегал, недостача пополнялась из резервного списка. Согласно “классовому отбору” высылали и кулаков, уже вступивших в колхозы. На практике выселению с конфискацией имущества подвергались не только кулаки, но и так называемые подкулачники, т.е. середняки, бедняки и даже батраки, уличенные в прокулацких и антиколхозных действиях.
          В некоторых селах пытались выселить под шумок воров, бездельников и пьяниц, но их строго одернули: социально близких не трогать, ведь это опора и «золотой» резерв партии.
          Выселение происходило на фоне навязанных сверху планов хлебозаготовок, когда с мая 1929 г. крестьяне-единоличники были вынуждены отдавать государству большую часть зерна, и оказывались на грани выживания. Катастрофическим было и положение со снабжением самыми необходимыми промышленными товарами, полки магазинов пустовали.
          В созданных колхозах царили неразбериха и произвол местных руководителей, процветало кумовство. Имели место незаконные конфискации домов, имущества и скота, уничтожение огородов, избиения крестьян и непомерные штрафы.
          От своих осведомителей ГПУ получало информацию о нарастании протестных настроений в селах Украины: "Ну что, добились земли, думали хорошо будет, а оно хуже барщины!". Или: "Неудобно всех стрелять, вот и уничтожают высылкой. Дай Бог времени, чтобы их за это перестрелять!". Крестьян уже перестало пугать и само выселение: "В селе все время дрожи, а там как-нибудь приспособимся. Едем на заработки, будем как на свободе. Хорошо, что с семьями вывозят. Советская власть уже совсем ничего не соображает!". 
          Насильственная коллективизация и безжалостное «раскулачивание» в сочетании с другими негативными факторами приобрели такие масштабы, что зацепили интересы каждого украинского крестьянина. Поэтому украинское село не могло не восстать.
          Уже весной 1930 г. крестьянские протесты и выступления приобрели массовый характер.
          Основной формой неповиновения были мирные протестные выступления: ругательства, угрозы, проклятия, язвительные реплики в адрес большевистского руководства. Прокатилась мощная волна так называемых «бабьих бунтов». Появлялись листовки, прокламации и анонимки с угрозами в адрес слишком усердных представителей местной власти. Среди массовых форм борьбы самыми распространенными были срывы собраний по вопросам коллективизации, разбор «обобществленного» имущества и скота, коллективные выходы из колхозов.
          Вооруженное сопротивление также имело место, были это, в основном, теракты, направленные против наиболее усердных колхозных руководителей, а также избиения и поджоги домов активистов. Массовые восстания, если и возникали, то быстро подавлялись внутренними войсками и отрядами милиции. У повстанцев не было ни оружия в достаточном количестве, ни организационных центров, восстания были стихийными.
          Почти весь 1930 г. ГПУ УССР занималось вылавливанием недовольных крестьян и ликвидацией "кулацких банд". Иногда в руки следователей попадали и бывшие офицеры, но их, как правило, быстро отпускали.
          Дело «Весна» в Украине начиналось на Черниговщине. Как следует из официальной версии, в начале 1930 г. Конотопским отделом ГПУ была начата агентурная разработка по делу "группировки кулаков" села Головеньки и хутора Чечель Борзненского района Конотопского округа. За несколько дней в селах Головеньки и Ядуты и на хуторах Галайбин и Чечель этого района "разоблачили" подполье в составе почти 50 человек. Руководителями "группировки" были представлены крестьяне Яков Шкробат с сыном Сергеем, Иван Василенко с сыном Алексеем, а в Чечеле – крестьянин Кирилл Заруба, «бывший офицер царской армии» и «рьяный украинский шовинист», женатый на бывшей помещице хутора Евдокии Никифоровне Шкляревской.
          Выявление такой группировки совсем не тянуло на громкое дело, но в ходе допросов  арестованные К. Заруба и А. Василенко "признались" в "контрреволюционных деяниях" и назвали руководителями мнимой организации бывших белых офицеров Н.С. Белявского, Я.А. Олейника, Тодоровича, лесничего П.С. Универсаля, а также бывших помещиков В.В. Косенко и Е.Н. Шкляревскую.
          1 и 2 августа 1930 г. указанные "предводители" были арестованы. Теперь следователи взялись за новую порцию подследственных, которые "признались", что являются не каким-нибудь "контрреволюционным сборищем", а "Левобережным штабом повстанческих войск". В полученных следователями "признаниях" значилось, что этот штаб кроме Борзненского района якобы охватывал всю Черниговщину, распространяя свое влияние и на территориальные воинские части.
          Добытые чекистами показания были неубедительными, не содержали конкретики и каких-то реальных доказательств, так, в их докладах сообщалось: «Борзенский центр с начала 1930 г. собирал на квартирах Шкляревской и Белявского ряд совещаний (всего 8-9), где обсуждались вопросы развертывания работы организации в ряде сел: Конашивка, Борзна, Ядуты, Прачи, Головеньки, программные вопросы, вопросы вооружения, подготовка к выступлению и др.».
          Начальник ГПУ УССР Владимир Балицкий в октябре 1930 г. был вызван в Москву, где доложил о проделанной работе, получившей высокую оценку со стороны заместителя начальника ОГПУ СССР Генриха (Еноха) Ягоды.
          Однако начальник Особого отдела и член Коллегии ОГПУ Ян Ольский, подвергнув материалы тщательному анализу, установил, что все это – "липа", очковтирательство. Старый чекист-дзержинец прекрасно знал, что уровень квалификации кадров ГПУ в провинции значительно ниже, чем в центре, потому там и работают люди, выбивающие показания у арестованных методами физического воздействия. Его поддержали член коллегии Иван Воронцов, заместитель председателя ОГПУ Станислав Мессинг, начальник Иностранного отдела Меер Трилиссер – и получилась целая группа оппозиционеров против Ягоды.
          Тогда Ягода дал тенденциозную информацию по этому делу в ЦК ВКП(б), назвав оппозиционеров либеральными интеллигентами и заговорщиками, а их позицию – нездоровым явлением, недопустимым в условиях обострения классовой борьбы.
          Центральный Комитет принял решение поддержать Ягоду и изгнать из ОГПУ сотрудников, проявивших «классовую слепоту и либерализм», как непригодных для работы в таком важном политическом органе.
          Еще только разворачивающееся следственное производство и агентурная разработка «Весна»  на Черниговщине было названо «выдающимся» делом, которому дали "зеленый свет", и маховик репрессий заработал на полную мощность.
          ГПУ УССР было поставлено сразу три задачи: добить недовольных в крестьянской среде, уничтожить бывших белогвардейцев и арестовать военспецов. Все эти дела успешно объединили в одно общее дело.
          Главным организатором дела «Весна», его движущей силой, был  начальник Секретно-оперативного управления ГПУ УССР и одновременно начальник Особого отдела Украинского военного округа Израиль Моисеевич Леплевский, четырнадцати лет от роду вступивший в социалистическую партию еврейских националистов Бунд, а через семь лет ставший членом РСДРП(б). Именно он – при всемерной поддержке зампреда ОГПУ Ягоды – раздул масштабы дела «Весна» до невероятных размеров.
          Начались повальные аресты "повстанцев" – в основном крестьян, открыто высказывавших свое недовольство политикой советской власти, а также представителей сельской интеллигенции. Главной базой работы по созданию повстанческих отрядов чекисты выбрали Черниговщину. Руководство этой работой приписали «Штабу повстанческих войск освобождения Украины», который, якобы, находился в Борзне и объединял 102 партизанских отряда. Ячейки этого штаба, по сообщениям чекистов, имелись в Чернигове, Нежине, Конотопе, Сновске, Коропе, Корюковке, Ичне, Вертиевке, Прилуках, Ромнах.
          Были проведены аресты в Борзне, Ядутах, Головеньках, Великой Загоровке, Плисках и Ичне с районами, Нежине, Вертиевке, Дремайловке, Вересоче, Смолянке и Крутах. Арестовали около 1000 чел., а всего по делу было арестовано 3400 чел.
          Характерной особенностью дела «Весна» стало последовательное ее перерастание из локального уровня к всесоюзному. Арестованных в обязательном порядке допрашивали о наличии связей в Москве и других крупных городах, спрашивали и о бывших офицерах и их связях с военспецами Красной Армии. Уже в феврале 1931 г. в очередном сборнике показаний по делу «Весна», отправленном в Москву, было указано, что «Весна» – это «Всесоюзная военно-офицерская контрреволюционная организация».
          По данным Ярослава Тинченко всего по делу «Весна» в Украине через Судебную тройку и Коллегию ГПУ прошло арестованных: военнослужащих – 305 чел.; гражданских лиц – 1706 чел. Было расстреляно: военнослужащих – 27 чел.; гражданских лиц – 546 чел. Еще 23 военных получили 10 лет заключения в лагерях как замену высшей меры наказания. Остальных обвиняемых приговорили к разным срокам заключения и административной высылке.
          Преобладание гражданских лиц среди осужденных и отличало дело «Весна» в Украине от репрессий в Москве в 1930 г. и Ленинграде в 1931 г. Так ГПУ УССР подавляло сопротивление коллективизации в украинских селах.
          К настоящему времени лучше изучены репрессии среди военспецов и бывших офицеров, где имеются списки основных фигурантов дела «Весна», а вот по гражданским лицам совсем мало информации, списки осужденных отсутствуют.
          Немного дополнить имеющие сведения, а также раскрыть методы следственной работы ГПУ УССР позволяет дело № 554672 (4315) из архива ГДА СБ Украины, содержащее следственные материалы дела «Весна» по обвиняемому С.П. Пурису.
          Степан Прокофьевич Пурис, директор семилетней школы из села Парафиевка (сейчас Ичнянского района Черниговской области), был арестован 2 декабря 1930 г. и до конца следствия содержался в Черниговском ДОПРе. Его обвиняли в участии в «контрреволюционной организации» села Ивангород Плискинского района Нежинского округа (ныне Ичнянский район) в бытность его работы в этом селе до 1927 г.
          Следственное дело содержит три протокола допросов обвиняемого, проведенных 12, 13 и 15 декабря следователем Телишевским. Протоколы допросов позволяют четко проследить технологию получения необходимых следствию показаний. Сначала обвиняемый добровольно и подробно писал автобиографию, а затем с помощью наводящих вопросов следователя ее детализировал. По ряду вопросов и ответов на них формировался желаемый для следствия результат.
          Согласно автобиографии из дела, а также дополнительно собранных сведений, Степан Прокофьевич Пурис родился в 1887 г. в селе Орловка Глуховского уезда Черниговской губернии в семье бедного козака Прокофия Никитовича Пуриса. В 1896 г. Прокофий Пурис с женой Евдокией Андреевной, забрав 8 детей, выехали на поселение в Енисейскую губернию, оставив Степана и его старшего брата Федора на Черниговщине в Воздвиженской сельскохозяйственной школе-интернате помещика Н. Неплюева.
          Пурисы прижились в Сибири, в Красноярском архиве имеется дело 1931 г. о лишении избирательных прав Пурис Никиты Прокофьевича из села Ельничное Ужурского района за  использование труда батраков. Вообще-то, трудно назвать батраком 8-летнего мальчика-сироту из соседнего села, которого Пурисы приютили в собственном доме. Были у него, как и у всех членов крестьянской семьи, определенные обязанности, присматривал мальчик за пасекой из четырех ульев. Эта работа была, скорее, просто развлечением для ребенка, но, по мнению местного руководства, был он батраком у кулака Никиты Пуриса, хотя тот при 6 едоках располагал всего пятью десятинами земли, имея пару лошадей да две коровы. 
          Степан Пурис при помощи брата, окончившего после сельскохозяйственной школы Глуховский учительский институт, сдал экзамены на народного учителя, а в 1912 г. окончил Киевский учительский институт. Работал учителем, в 1-ю мировую войну был мобилизован в царскую армию, окончил Чугуевское военное училище (ускоренный 4-х месячный курс) и был отправлен на австрийский фронт в чине прапорщика. Из армии демобилизовался в чине поручика в 1918 г., женился на Марии Михайловне Ялыжко, школьной учительнице, родилась у них дочь Елена.
          Всячески избегал участия в вооруженных противостояниях, сохраняя нейтралитет. Ему удалось избежать воинской службы у гетманцев, петлюровцев и красных, но в октябре 1919 г. он был мобилизован деникинцами. Тогда ему, как офицеру царской армии,  пришлось стать на воинский учет в Борзне, иначе бы мобилизовали рядовым. Служил в Харькове в 3-м Корниловском ударном полку, а спустя два месяца при отступлении деникинцев самовольно покинул остатки полка и вернулся на Черниговщину в Ичню, где проживал его брат Федор, работавший директором школы.
          Далее с 1921 г. работал учителем в селе Ивангород. В 1922 г. умерла его жена, и Степан Пурис женился вторично на учительнице Елене Алексеевне Кутеповой, дочери местного священника. Было у них двое детей, Борис и Людмила. В Ивангороде работал до 1927 г., заведовал семилетней школой, а затем перевелся в село Парафиевку, где его и арестовали в начале декабря 1930 г.
          Биография Степана Пуриса является достаточно типичной для периода переломных событий того времени, в ней совершенно не видно возможного "контрреволюционера", но именно такое обвинение и было ему предъявлено.
          Следствие по делу «контрреволюционной организации» в селе Ивангород началось с ареста в октябре 1930 г. в Нежине врача Сергея Ивановича Кота. В деле имеется выписка из протоколов его допросов. С. Кот дал показания, что в период своей работы заведующим амбулаторией Ивангорода в 1925 г. им, якобы, была создана контрреволюционная организация, в которую он завербовал несколько местных жителей из числа сельской интеллигенции. Предлагал присоединиться к организации и Степану Пурису, но тот не дал согласия. В 1926 г. С. Кот полгода находился на учебе в Киеве, в его отсутствие организацией руководили Гаценко и Бурлака, завербовав еще несколько человек.
          Показания С. Кота были расплывчатыми, не содержащими конкретных деталей. В показаниях он называл только фамилии завербованных, иногда с именами, но без отчеств.  Это объяснимо, ведь С. Кот был приезжим и плохо знал жителей Ивангорода. А вот имя и отчество заведующего аптекой Ярошенко указано полностью, с ним С. Кот был хорошо знаком по работе.
          В показаниях С. Кота упоминаются и другие фамилии по Борзне, Плисках и Великой Загоровке, а о "борзненском штабе" упоминаний нет.
          На основании показаний С. Кота были проведены аресты жителей Ивангорода. Все обвиняемые показали, что они действительно часто собирались по вечерам для игры в преферанс, а также устраивали вечеринки. Преферансом увлекался и врач С. Кот, играли в его доме и в домах Н. Гиммельрейха и С. Пуриса. По ходу расписывания "пульки" преферансисты беседовали на разные темы, в том числе и на политические. Очевидно, что "созданная" С. Котом "контрреволюционная ячейка" была, в действительности, сельским кружком любителей преферанса.
          Свою вину обвиняемые отрицали, а следователь пытался добиться желаемого результата, детально расспрашивая об их политических взглядах.
          Степан Пурис отрицал свое участие в контрреволюционной организации до конца, утверждая, что впервые узнал о таковой лишь после ареста.
          Никандр Иванович Гиммельрейх, крестьянин со средним агрономическим образованием, также все отрицал, утверждая, что он не может сообщить то, о чем сам не знает. Максимум, чего от него добился следователь Телишевский на втором допросе, это детального изложения взглядов Н. Гиммельрейха на политическую ситуацию в стране и признания, что эти взгляды предполагали свержение существующей власти, поэтому его, как и единомышленников, с этих позиций можно считать участниками  контрреволюционной организации.
          О роде Гиммельрейхов можно прочитать в авторской статье «Немецкие колонисты Гиммельрейхи с Черниговщины».
          Роковую роль в этом сфабрикованном деле сыграли показания землемера Петра Алексеевича Бурлаки, он и оказался слабым звеном. Допрашивали его первым 11 декабря 1930 г. Уже на первом допросе он сообщил, что врач С. Кот завербовал в контрреволюционную организацию Н. Гиммельрейха, С. Пуриса, учителя Павла Андреевича Гаценко и его жену, учительницу Веру Александровну Гаценко. У себя в квартире С. Кот, якобы, устраивал собрания этой группы. Далее П. Бурлака назвал пару десятков фамилий жителей села, завербованных С. Котом и им лично. Себя и С. Пуриса он назвал руководителями контрреволюционной ячейки на селе.
          Можно лишь предполагать, почему П. Бурлака дал такие показания. В начале января 1931 г. допрашивался П. Гаценко, арестованный на основании показаний П. Бурлаки. Его показания имеются в деле. Он очень удивился, узнав, что П. Бурлака оказался членом контрреволюционной организации в Ивангороде. Зная Петра Бурлаку на протяжении 7-ми лет, он сообщил, что тот из бедняков по происхождению и является активным сторонником советской власти. В частности, рассказал, для примера, как П. Бурлака громко восторгался министром иностранных дел Литвиновым по поводу его выступления о разоружении, почерпнутом из газеты: «…не может сдержать свого восхищения, бегает по комнате, бьет в ладони, приговаривая – вот Литвинов так Литвинов, вот так умница!». Свою причастность к контрреволюционной организации П. Гаценко категорически отрицал, требуя проведения очной ставки с П. Бурлакой.
          С. Пурису и Н. Гиммельрейху, как следует из протоколов допросов, угрожали расстрелом, а вот в случае П. Бурлаки следствие могло воспользоваться его наивностью и ограниченностью, и предложило дать нужные показания для разоблачения сельских "контрреволюционеров", принеся тем самым пользу делу советской власти. Такого рода приемы чекисты часто использовали, а для тех, кто на подобное соглашался, все заканчивалось трагически, они становились основными обвиняемыми.
          Из протоколов допросов П. Бурлаки видно, что они составлялись под диктовку следствия. В его показаниях указываются имена и отчества лиц, которых С. Кот называл только по фамилии, в частности, те же Гаценко. Слишком много там информации, которой П. Бурлака и знать не мог. Он указал, что организация в Ивангороде относится к социал-демократической партии, действующей в подполье, дал и столь необходимые следствию сведения о существовании контрреволюционных ячеек в селах Ядуты, Дочь, Оленовка, Шаповаловка, Коношевка, Малая Загоровка, Плиски, якобы сообщенные ему С. Котом.
          Следствие по делу Степана Пуриса разворачивалось очень быстро, уже 10 января 1931 г. было составлено обвинительное заключение. При фальсификации дела следствие совершенно не смущало то обстоятельство, что контрреволюционная организация выглядела очень странной, только вербовка и разговоры на политические темы – ни плана, ни листовок – никаких активных действий. Да и речь шла о событиях 1925–1926 гг., а тогда политическая ситуация в селах была достаточно стабильной, коллективизация ведь началась в 1929 г. Сам Степан Пурис был в те годы вполне материально обеспеченным, работая на трех должностях: учителем, статистиком и секретарем налоговой комиссии. А с 1927 г. с жителями Ивангорода он не общался, да и С. Кот и П. Бурлака существенно противоречили друг другу в своих показаниях.
          Однако следователей это не интересовало, им поручили создать массовую контрреволюционную организацию на Черниговщине, а необходимую массовость обеспечивало и весьма сомнительное дело по Ивангороду. О судьбах людей, которых они обвиняли, чекисты не задумывались.
          В обвинительном заключении все противоречия, содержавшиеся в деле, в частности, показания С. Кота, которые оправдывали С. Пуриса, были проигнорированы. Степана Пуриса признали принадлежащим к контрреволюционной повстанческой организации, Нежинским подцентром которой руководил врач С. Кот, а активным деятелем подцентра являлся П. Бурлака. Завербовал С. Пуриса лично С. Кот, поручив ему руководство Ивангородской ячейкой вместе с П. Бурлакой. В какой именно центр входил Нежинский подцентр, в заключении не указано.
          Указаны в заключении и более мелкие "преступные деяния": служба в 3-м Корниловском полку, сокрытие до 1927 г. офицерского звания, за что С. Пурис получил целых три недели исправительных работ по месту основной работы, и даже голосование в 1917 г. за кадетов. Сообщенные С. Пурисом в автобиографии сведения об этом были истолкованы следствием как частичное признание вины. По деятельности С. Пуриса в Ивангороде ему вменялись в вину политические разговоры, не имевшие определенного и планового характера, но сводящиеся к критике советской власти и о необходимости ее свержения.
          Обвинительное заключение было передано на рассмотрение Судебной Тройки при Коллегии ГПУ УССР, которая 27 января 1931 г. постановила: Пуриса Степана Прокофьевича – расстрелять.
          Осуждение С. Пуриса по сфабрикованному делу к расстрелу, при наличии оправдывающих его показаний, объясняется тем, что ГПУ УССР выполняло и одну из частей триединой задачи, спущенной из Москвы: уничтожение белых офицеров. Ведь сам факт службы в белой армии преступлением еще не являлся, в гражданскую войну мобилизация была принудительной, имелись даже случаи службы в белой, красной и петлюровской армиях по нескольку раз. Поэтому нужно было придумывать более веские основания и доказательства.
          Дело С.П. Пуриса содержит протоколы допросов 6-ти обвиняемых, а в показаниях С. Кота и П. Бурлаки указаны фамилии еще 14-ти человек, завербованных в организацию. Сведений о их судьбе найти не удалось. Пишут, что все гражданские лица по делу Борзненского центра были расстреляны.
          В издании «Жертвы политического террора в СССР» найдены лишь сведения об учительнице села Ивангород Гаценко Вере Александровне. Ее показания есть в деле С. Пуриса. Свою причастность к контрреволюционной организации она категорически отрицала, считая это клеветой и местью за свою общественную деятельность: являлась она членом сельсовета, возглавляла комиссию по культуре, участвовала в изъятии хлеба у кулаков и раскулачивании. На ее квартиру даже был произведен бандитский налет.
          Вероятно, эти заслуги и учло следствие. В.А. Гаценко отделалась административной высылкой в Архангельскую область. В 1937 г. проживала в Архангельске, там ее и настигла вторая волна политических репрессий. Веру Александровну Гаценко, 1895 г.р., уроженку  г. Ичня Черниговской области, украинку, арестовали 23 августа 1937 г., а 21 апреля 1938 г. Архангельский облсуд приговорил ее к 10 годам лишения свободы по статье 58-10 УК РСФСР (антисоветская пропаганда и агитация). Содержалась в воркутинском Минлаге, погибла 01.01.1942 г.
          Жена Степана Пуриса Елена Алексеевна с тремя детьми после расстрела мужа выехала из Парафиевки в Шатурский район Московской области, устроившись учительницей в деревне Дмитровка.
          Вскоре к ней присоединилась и подруга по школе, невестка Никандра Гиммельрейха Зинаида Ивановна, проживавшая в его доме. Ее муж Александр, старший брат Никандра, офицер Белой армии, находился в эмиграции в Праге.
          В апреле 1932 г. ГПУ УССР составило список "неблагонадежных" учителей Ивангорода. Было в том списке 7 учителей, среди них и Зинаида Ивановна Гиммельрейх. Назвали ее кулачкой, не участвующей в общественной жизни села, и  рекомендовали перевести куда-то подальше от Ивангорода. Вот и пришлось уехать, устроилась она в селе Власово Шатурского района недалеко от Дмитровки, работала учительницей.
          Вероятно, ГПУ Московской области тогда еще не было особо бдительным в поисках мнимых врагов советской власти.
          Пишут, что в начале 1930-х годов ОГПУ еще не могло просто так расстрелять человека, ни в чем не признавшегося и ни в чем не уличенного. Дело Пуриса такое мнение опровергает, можно было подвести под расстрел и без признания вины по простому оговору только одним человеком, даже при наличии оправдывающих показаний других фигурантов дела. А Бурлаке можно только посочувствовать, дав признательные показания «для пользы дела» или по малодушию, он, фактически, подписал себе смертный приговор.
          Накопленный карательными органами опыт проведения следствия, допросов обвиняемых и их интерпретации с фабрикацией дел подследственных в дальнейшем широко использовался в период массовых репрессий 1937–1938 гг. Масштабы этих репрессий несопоставимы с делом «Весна», которое стало лишь репетицией к проведению сталинской политики «Большого террора».