Кругосветное путешествие на велосипеде 1-10

В дополнение к обычной велосипедной экипировке и вышеупомянутой маленькой палатке, я обзавелся несколькими дополнительными спицами, комком сырой резины для ремонта шины и дополнительной шиной для заднего колеса. Последнюю я вместе с двадцатью ярдами маленьких, крепких веревок, я плотно обвиваю вокруг передней оси. Палатка и запасное нижнее белье, коробка револьверных патронов и небольшая бутылка масла для швейной машины отправляются в багажник сзади. Мои материалы для письма, несколько лекарств и всякого рода разные мелочи находят хранилище в кожаном чехле Вайтхаус, а затем в футляре Ламсон, в котором также есть костюм из тонкой резины.



Результатом моего изучения различных маршрутов через Азию является стремление продвинуться в Тегеран, столицу Персии, и там провести приближающуюся зиму, и завершить мое путешествие у Тихого океана в следующем сезоне.



Соответственно, в девять часов утра понедельника, 10 августа, я нахожусь на борту маленького турецкого парохода, который отходит через полчаса и идет между Измитом и столицей Османской империи. Мой велосипед, как обычно, является центром притяжения удивленной восточной толпы. Этот пароход Ismidt, с его пестрой толпой пассажиров, представляет сцену, которая отражает с большим красноречием слова, заявляющие про Константинополь, как о самом космополитичном городе мира. Случайный наблюдатель, судя только по внешнему виду с борта корабля, назвал бы его также самым демократичным.



Похоже, нет ни первого, ни второго, ни третьего класса. Каждый платит одну и ту же плату за проезд, и каждый бродит по своей доброй воле в любом закоулке и углу верхней палубы, садится верхом на ящики с веслами, шляется на капитанском мостике или возлежит среди разного ассортимента грузов, сложенных в путанице, в куче на передней палубе. Короче говоря, каждый, кажется, совершенно свободен следовать своим наклонностям, кроме как проникнуть за покровы самой верхней палубы, где, тщательно скрытые от грубого взгляда пассажиров-мужчин холщовой перегородкой, мусульманские дамы имеют свой маленький мир сплетен, кофе и ароматных сигарет. В каждом общественном транспорте на Востоке есть свое огороженное убежище, в котором светлые оттоманки могут снять свои паранджи, выкурить сигареты и собраться с такой же свободой, как в уединении своих жилищ.



Греческие и армянские леди смешиваются с пассажирами основной палубы, однако, живописные костюмы первых вносят немалый вклад в общий восточный эффект сцены.



Наряд армянских леди мало чем отличается от западных костюмов, а их манеры мягко   сплетаются с самообладанием лорда Чемберлена и безмятежной улыбкой одобрения; но умы и склонности нежных дам Эллады, кажется, движутся скорее в противоположном русле.


Поодиночке, по двое или в уютных приватных кружках, рука об руку, они прогуливаются здесь и там, мало о чем разговаривая друг с другом или с кем бы то ни было. Живописностью своей одежды и, казалось бы, смелым поведением они привлекают к себе больше, чем просто долю внимания. Но в притворном неведении об этом они делят большую часть своего времени и внимания между кручением сигарет и курением их. Их головы повязаны яркими шелковыми платками, они носят изящные короткие жакеты, на спине которых их пышные черные волосы свисают в два локона. Коронным шедевром их костюма является тот замечательный предмет одежды, который не является ни юбкой, ни панталонами, и который наиболее правильно можно описать как «неописуемый», который имеет тенденцию придавать владелице весьма женственный вид, и его нельзя сравнивать с действительно разумная и неброской одеждой турецкой леди. Мужчины-компаньоны этих гречанок ничуть не отстают от них в том, что касается веселых красок и поразительных сюрпризов искусства левантийских швей, поскольку они также во всей храбрости праздничных нарядов. На борту их довольно много, и теперь они предстают в своих лучших нарядах, поскольку они собираются принять участие в свадебных торжествах в одной из маленьких греческих деревень, которые приютились среди покрытых виноградниками склонов вдоль побережья - белых деревень, которые с палубы движущегося парохода выглядят так, как будто они были размещены здесь и там художественной рукой природы с единственной целью приукрасить прекрасные зеленые картины, которые окружают голубые воды залива Измита. Некоторые из этих веселых людей оживляют прошедшие часы музыкой и танцами к удовольствию многочисленной аудитории, в то время как вокруг велосипеда собирается вторая постоянно меняющаяся, но никогда не рассеивающаяся толпа. Я могу, конечно, частично понять, словесные комментарии и мудрые мнения, высказанные в выразительной пантомиме, в этом болтливом собрании, касающиеся машины и меня самого; Иногда какой-то мудрец внезапно становится раздутым из-за того, что ему удалось разгадать запутанную загадку, и тут же он продолжает объяснять в назидание своим попутчикам, способ действия на нем, дополняя его слова самыми необычными жестами. Аудитория, как правило, очень внимательна и очень заинтересована в этих объяснениях, и может быть значительно просвещена своим гуру, чье единственное преимущество перед остальными в отношении велосипедов заключается просто в вере в превосходство своих собственных особых способностях убеждения. Но этот неподражаемый человека на борту парохода, действительно вообще ничего не знает об этом предмете, а пик его экспозиции, кажется, достигается, когда он должным образом впечатлил умы своих слушателей заявлением, что велосипед должен ездить и что он ездит со скоростью, не поддающейся пониманию их — его слушателей.


«Бин, бин, бин. Чу, чу, чу. Хайди, хайди, хайди». Повторяет он с яростью, которая предназначена для того, чтобы впечатлить скоростью, ни как не меньшей скорости летучего голландца.


Палуба Константинопольского парохода дает прекрасную возможность для изучения персонажей, и собрание парохода Ismidt не является исключением. Почти каждый человек на борту имеет некоторые характерные, особенные и отличные от других.


С интервалом примерно в пятнадцать минут пара армян, босых, голоногих и в лохмотьях,


карабкаются с большим трудом и царапают голени по большой куче пустых куриных клетей, чтобы навестить один конкретный ящик. Их коллективный багаж состоит из тонкого, подросшего цыпленка, привязанного обеими ногами к небольшому мешку ячменя, который должен подготовить его к полезному, но бесславному концу. Они заключили в тюрьму свое несчастное животное в ящике, в который труднее всего добраться. Почему они не поместили его в один из ближайших ящиков, какова их цель - карабкаться по нему, чтобы посещать его так часто, и почему они всегда идут вместе - это проблемы самого запутанного вида.



Гораздо менее трудная загадка - случай человека средних лет, чей костюм и призвание ничего не объясняют, за исключением того, что он не оттоман.
Он является пассажиром, направляющимся домой в одну из прибрежных деревень, и он постоянно циркулирует среди толпы с корзиной арбузов, которые он привез на борт «по заданию», чтобы продать среди своих попутчиков, надеясь тем самым получить достаточно, чтобы покрыть расходы на его проезд.


Рядом с перегородкой, на холсте сидят те, кто равнодушен к ярким и волнующим сценам перед ними. Группа мусульманских паломников из какого-то внутреннего города, возвращающиеся из паломничества в Стамбул - симпатичные османские старики, чей надменный вид даже велосипед не может полностью преодолеть, хотя он оказывается более эффективным в подавлении его и пробуждении их от привычного созерцательного состояния, чем что-либо еще на борту. Двое из этих людей великолепного телосложения, у них черные глаза, довольно полные губы и смуглые лица, предающие арабскую кровь. В дополнение к длинным кинжалам и устаревшим пистолетам, которые повсеместно носят на Востоке, они вооружены прекрасными крупными револьверами с жемчужными рукоятками и сидят, скрестив ноги, куря сигарету за сигаретой в тихой медитации, не обращая внимания даже на веселую музыку и танцы греков.




В Джелове, первой деревне, в которой останавливается пароход, пара zaptiehs (полицейских) прибывает на борт с двумя заключенными, которых они передают на Ismidt. Эти люди являются преступниками низшего класса, и их жалкая внешность выдает полное отсутствие гигиенических соображений со стороны тюремных властей Турции. Очевидно, у них не было причин жаловаться на какие-либо жесткие меры по обеспечению личной чистоты.


Их обмундирование состоит из кусков сыромятной кожи, скрепленных швами и концами веревки. Куски грубой холстины, прикрепленные к тому, что когда-то было одеждой, едва хватает, чтобы покрыть их наготу. С непокрытой головой - их густые волосы месяцами не чувствовали смягчающего воздействия расчески, а их руки и лица выглядят так, как будто они только что пережили семилетний голод мыла и воды. Эта последняя особенность является верным признаком того, что они не турки, поскольку заключенным, скорее всего, предоставляется полная свобода, чтобы содержать себя в чистоте, и турок, по крайней мере, вышел бы в мир с чистым лицом.


Полицейские сидят на корточках вместе и курят сигареты, и позволяют своим подопечным свободно перемещаться где бы они ни находились, находясь на борту, и оба заключенных, по всей видимости, совершенно не обращая внимания на их лохмотья, грязь и свое положения, свободно смешались с пассажирами. Пока они ходят, задают вопросы и отвечают на них, я напрасно ищу среди последних признаки духа социального фарисейства, которые в западной толпе держали бы их на расстоянии.


Оба эти человека кажутся самыми низкими из преступников - люди, способные к любому поступку в пределах своих умственных и физических способностей; они могут даже быть членами той самой банды, которую я избегаю, перемещаясь на этом пароходе. Однако, никто, кажется, не жалеет или не осуждает их. Каждый действует по отношению к ним точно так же, как они действуют по отношению друг к другу. Возможно, ни в одной другой стране мира эта социальная и моральная апатия не достигает такой степени среди масс, как в Турции.


Пока мы останавливаемся на несколько минут, чтобы высадить пассажиров в деревне, где проводятся вышеупомянутые свадебные торжества, четыре из семи невозмутимых паломника фактически отмирают из той позиции, которую они занимали, не двигаясь с момента прибытия на борт, и следуют за мной на переднюю палубу, чтобы присутствовать, пока я объясняю работу и механизм велосипеда некоторым арниенским студентам колледжа Робертса, которые могут говорить по-английски. Выслушав мои объяснения, не понимая ни слова, и, не снизойдя до вопросов к армянам, они несколько минут молча осматривают машину, а затем возвращаются на свои прежние позиции, к своим сигаретам и своим размышлениям, не обращая ни малейшего внимания на нескольких шлюпов со множеством греческих лодочников, которые гребли, чтобы встретить вновь прибывших, и плыли вокруг парохода, наполняя воздух музыкой. Обнаружив, что на борту есть кто-то, кто может поговорить со мной, греки, желающие увидеть велосипед в действии и представить новинку в праздничных мероприятиях вечера, попросят меня выйти на берег и быть их гостем до прибытия следующего судна Ismiclt - дело трех дней. Предложение отклонено с благодарностью, но не без особой неохоты, поскольку эти греческие веселья стоит посмотреть. Судно Ismidt, как и все остальное в Турции, движется со скоростью улитки, и хотя мы начали работу менее чем через час после объявленного стартового времени, что для Турции довольно похвальная скорость, и расстояние составляет всего пятьдесят пять миль, мы находимся в нескольких деревнях в пути, и уже будет 6 вечера, когда мы бросим концы на пристани Измита.


«Пять пиастров, Эффенди», - говорит сборщик билетов, поскольку, дождавшись, пока толпа пройдет мимо сходней, я следую за велосипедом и вручаю ему свой билет.

«Зачем нужны пять пиастров». Я спрашиваю. В ответ он указывает на мое колесо. «Багаж», - объясняю я.

«Багажный упряжка, груз», - отвечает он; и я должен заплатить. Дело в том, что, никогда не видя велосипеда раньше, он не знает, груз это или багаж. Но всякий раз, когда турецкий чиновник не имеет прецедента, он заботится о том, чтобы быть на правильной стороне в случае, если возможно получить какие-либо деньги. В противном случае он не склонен быть таким бдительным. Это, однако, скорее вопрос личной заботы, чем усердия в исполнении его служебных обязанностей. Возможности получения взятки всегда перед ним.


Выполняя требование сборщика билетов, выходит палубный матрос и, указывая на велосипед, вежливо просит у меня бакшиш.  Он спрашивает не потому, что он приложил палец к машине или его попросили сделать это, но, будучи вдумчивым, дальновидным юношей, он смотрит в будущее. Велосипед - это то, чего он никогда раньше не видел на своей лодке. Но мысль о том, что эти вещи могут теперь стать распространенными среди пассажиров, блуждает в его голове, и что получение бакшиша в этом конкретном случае создаст прецедент, который может быть очень удобным в будущем. Поэтому он делает самый почтительный салам, называет меня «бей эфенди» и с улыбкой просит два пиастра бакшиш.

За ним следует паспортный офицер, который, кроме моего, требует специальный паспорт на машину. Он также находится в замешательстве (между прочим, не требуется много времени, чтобы озадачить мозги турецкого чиновника), потому что велосипед - это то, с чем у него не было предыдущих дел. Но поскольку это вопрос, в котором финансы не играют законной роли - хотя, вероятно, его требование о выдаче паспорта сделано не с какой-либо другой целью, кроме как получить обратный удар - энергичный протест, поддержанный единодушной и, безусловно, громкой поддержкой толпа бездельников и мои попутчики, которые, высадившись, терпеливо ждут, пока я сойду и поеду по улице, либо отвергнут, либо переплюнут офицера и обеспечат мое облегчение. Я нетерпелив. Я потратил целый день на то, чтобы добраться до Измита, я думал сейчас только о том, чтобы сразу же после схода на берег выехать на дорогу и ехать до темноты, чтобы воспользоваться моими шансами достичь какой-нибудь подходящей остановки для ночлега. Но добрые люди Измита поднимают свои голоса в знак протеста против того, что они, по их убеждению, считают опрометчивым и опасным желанием. Когда я хотел отвергнуть их благонамеренное вмешательство и уйти, они поспешно отправили француза, который может говорить по-английски достаточно, чтобы объясниться. Выступая и от себя лично и в роли переводчика, повторяя слова и чувства свои и других, француз сразу же предупреждает меня, чтобы я не заходил так поздно в сегодня и не рисковал оказаться в темноте.

«Очень много плохих людей, очень плохих людей! Между Измитом и Ангорой черкесов много», - говорит он, добавляя, что худшие персонажи находятся рядом с Измитом, и чем ближе я добираюсь до Ангоры, тем лучше я найду людей. Поскольку к этому времени солнце уже садится за холмы, я делаю вывод, что раннее начало утра, в конце концов, будет самым разумным исходом.


Во время последней русско-турецкой войны тысячи черкесских беженцев мигрировали в эту часть Малой Азии. Этим мужчинам, имеющим беспокойный, буйный нрав, не подходит кропотливая и однообразная жизнь, многие из них остаются даже до сегодняшних дней бродягами около деревней, неизвестно как добывая себе пропитание. Однако представляется единодушным убеждение в том, что они способны на любую дьявольскую пакость под солнцем и что, хотя их главная специальность и любимое занятие - воровать лошадей, если это становится не интересным или убыточным, или даже ради небольшого приятного разнообразия, эти джентльмены удачи с Кавказа имеют решительность превращаться в разбойников, когда есть заманчивый случай. Люди дали мне всевозможные советы о том, как избежать того, чтобы меня обокрали. Жители Исимидта предложили  мне спрятать цепочку от часов, L.A.W. Они сказали, что все, что имеет какое-либо значение, должно быть строго скрыто из виду, чтобы не вызывать скрытую дерзость таких черкесов, которых я непременно встречу по дороге или в деревнях. Некоторые предложили план по украшению моего пальто турецкими официальными пуговицами, погонами и атрибутами, чтобы я выглядел как правительственный чиновник. Другие думают, что было бы лучше переодеться в полицейского, к которому, конечно, ни черкес, ни любой другой виновный человек не будут пытаться приставать. На эти последние предложения я отмечаю, что в то время как они очень хороши, особенно идея с полицейским, что касается отражения черкесов. Однако, моё незаконное ношение формы, несомненно, привело бы меня к неприятностям в отношениях с военными властями каждого города и деревни из-за моего невежества по отношению к местному населению и вызвало бы у меня бесконечные досадные задержки. На это отвечает сообразительный француз, сразу предлагая пойти со мной к паше, объяснить ему этот вопрос и получить письмо, позволяющее мне носить форму. Все предложения я осторожно, но твердо отклоняю, будучи втайне уверен, что все эти чрезмерные меры предосторожности не нужны. С тех пор, как я покинул Венгрию, меня настойчиво предупреждали о предстоящей опасности, и я до сих пор не встречал ничего действительно опасного, так что я скептически отношусь к тому, что люди, похоже, думают о риске. Не игнорируя тот факт, что существует определенная опасность путешествия в одиночку по стране, где обычно путешествуют либо в компании, любо с охраной, я вполне уверен, что крайняя новизна моего транспорта произведет на азиатское сознание такое глубокое впечатление, что даже если бы они знали, что мои пуговицы - золотые монеты королевства, они бы колебались серьезно приставать ко мне. Исходя из прошлых наблюдений среди людей, впервые увидевших велосипед, на котором я ездил, я полагаю, что с сотней ярдов ровной дороги для велосипедиста вполне возможно проскользнуть в мимо любой, самой страшной банды разбойников в Азии.


Решив остаться здесь на ночь, я нашел себе жилье в весьма комфортабельном отеле, который содержит армянин. Там за обеденным столом я впервые знакомлюсь с азиатским блюдом под названием «Пиллау», которому суждено составить значительную часть моего ежедневного рациона в походе, в течение нескольких недель. Пиллау - это блюдо, которое встречается в одном или другом виде по всей Азии. Основанный на вареном рисе, он содержит множество других компонентов, природа которых появится, когда они войдут в мои повседневные переживания. В знак уважения к ограниченному знанию языка друг друга, которым владею я и владелец, меня пригласили в кухню и позволили взглянуть на содержимое нескольких разных горшков и чайников, кипящих на медленном огне в своего рода кирпичном желобе, указать официанту такие блюда, которые, я думаю, мне понравится. Не найдя среди ассортимента каких-либо особенно знакомых, я пробую пиллау и нахожу его вполне приемлемым, предпочитая его всему, что только может себе позволить дом.




Наш друг, француз, очень рад появлению велосипеда в Измите, он с большим энтузиазмом рассказывал мне, что в молодые годы он был неравнодушен к крутящимся колесам; и когда он впервые приехал сюда из Франции, около восемнадцати лет назад, он привез с собой костотряс, которым в первое лето не мало удивлял туземцев. С тех пор эта реликвия прошедших дней была почти забыта и спрятана среди множества старого хлама. Но появление велосипедиста освежило память об этом аппарате. В этот вечер, в честь моего визита, он снова извлекается, владелец рассказывает его историю, а его достоинства и недостатки, как средства передвижения по сравнению с моим велосипед должным образом обсуждаются. Костотряс имеет достаточно тяжелые колеса, его седло почти полностью сгрызено мышами, и весь он выглядит настолько устаревшим, что кажется скорее пережитком прошлого века, чем прошлого десятилетия. Его владелец пробует прокатиться на нем, но лучшее, что он может сделать, - это бродить по свободному пространству перед отелем, доставляя веселье толпе неловкими движениями старого костотряса. После ужина этот болтливый и веселый джентльмен приводит свою жену, пухленького, заботливого человечка, чтобы увидеть велосипед. Она левантийская гречанка, и, помимо своего собственного языка, ее муж улучшил ее образование до такой степени, что она немного понимает английский язык. Желая отблагодарить в обмен на то, что я ездил туда-сюда несколько раз ради нее, когда я спешился, леди спешит ко мне и довольно улыбаясь мне, замечает: «Как очень, благодарен, месье!», а ее муж и наставник, желая также сказать что-то приятное, повторяет: «Очень благодарен — очень».

Кажется, что жизнь греков в этих местах морского побережья залива Измит весьма поэтична. Мой отель стоит у воды. В течение нескольких часов после наступления темноты полдюжины шлюпок с поющими серенады людьми скользят перед городом, устраивая довольно занимательный концерт в тишине ночи, приятный эффект усиливается хорошо известным смягчающим воздействием воды и расцвечивается шутихами и римскими свечами.
Ранним вечером, осматривая Измит и окружающие пейзажи, в компании с несколькими общительными местными жителями, которые без особого энтузиазма показывают красивые места в окружающем ландшафте, я впечетлен чрезвычайной прелестью этого места. Сам город, в котором проживает тринадцать тысяч жителей, является наследником античной Никомедии. Он построен в форме полумесяца с видом на море. Дома, многие из которых выкрашены в белый цвет, располагаются на террасах на склонах зеленых холмов, склоны и вершины которых покрыты зеленью, а подножие усеяно голубыми волнами залива, который здесь, в верхней оконечности, сужается до полутора миль в ширину. Белые деревни разбросаны по зеленым склонам гор на противоположном берегу, среди них виден армянский город Бахджаджик, где в течение ряда лет была основана американская миссионерская школа, я думаю, филиал колледжа Робертса. Каждая миля видимой местности, склоны пологие и не очень, покрыты зеленой и пышной растительностью, а воды залива имеют темно-синий цвет, свойственный подгорным заливам. Ярко-зеленые холмы, танцующие голубые воды и окрашенные в белый цвет деревни объединяются, чтобы сделать сцену настолько прекрасной в мягком свете раннего вечера, что, думаю, не считая Босфора, я никогда не видел места более красивого. Помимо прелести пейзажа, маленький укрытый горами вход делает отличное прибежище для кораблей. В конце войны, во время хорошо запомнившегося кризиса, когда русские войска наступали на Константинополь и британский флот получил знаменитый приказ пройти через Дарданеллы с разрешения султана или без него, верховья залива Измита стали , в течение нескольких месяцев, местом сбора кораблей.