Кругосветное путешествие на велосипеде 1-20

Во второй половине дня движение ускоряется, и рядом с моей дорогой появляется цивилизация в форме великолепных железных столбов Индо-Европейской Телеграфной Компании. Сегодня полдюжины раз я становлюсь воображаемым врагом пары кавалеристов, путешествующих в том же направлении, что и я. Они нападают на меня сзади, приближаясь галопом, доблестно крича и размахивая своими Мартини-Генри. Когда они оказываются в нескольких ярдах от моего заднего колеса, они отклоняются в разные сторона и поднимают свои винтовки, позволяя мне продвигаться вперед. Видимо, они находят в этом развлечение для себя, повторяя это интересное представление снова и снова.
Персы обычно хорошие наездники. Лихость и храбрость персидского кавалериста принимает совершенно необычные формы в мирное время. Нельзя представить себе более блестящего и бесстрашного кавалерийского натиска местного масштаба, чем я видел несколько раз сегодня днем. Но после начала серьезных боевых действий среднестатистический воин на службе у Шаха внезапно наполняется диким, жалким стремлением к мирному и благородному призванию погонщика ослов, неконтролируемого желания стать смиренным, довольным земледельцем или разнорабочим в чайхане, на самом деле что угодно, лишь бы не воевать.
Если бы я был вражеским солдатом в красном мундире и воинственной внешностью, а вместо велосипеда — с пулеметом, даже, если бы наших хулиганов было бы не вдвое, а, пусть даже двадцать. Полагаю, что я бы увидел их лишь раз, и то разве что развевающиеся по ветру хвосты их лихих скакунов.
Солдаты шаха в глубине своей души, нежные, а вовсе не воинственные создания. Во всем мире, наверное, трудно отыскать солдат, которые проявили бы себя менее достойно в решающем сражении. Тем не менее, они не лишены определенных воинских качеств. Кавалеристы - очень хорошие наездники. Пехота пусть и не выглядит очень обнадеживающе на плацу, но будет бродить по пятистам милям своей страны на половине рациона промокательной бумаги ekmek без каких либо протестов и смиренно ждать своего жалования, хоть до середины следующего года.



Около пяти часов я прибываю в Хаджи Ага (видимо, современный Кавзин), большую деревню в сорока милях от Тебриза. Здесь, как только выясняется, что я намерен остаться на ночь, меня фактически одолевают соперничающие khan-jee, которые начинают болтать и жестикулировать о достоинствах своих соответствующих заведений, словно агенты отелей в Соединенных Штатах. Конечно, они на несколько грубее и шумные и менее внимательны к личным пожеланиям клиента, чем их прототипы в Америке, но это дает еще одно доказательство того, что под солнцем нет ничего нового.
Хаджи Ага - это деревня сеюдов, или потомков Пророка, эти муллы - самый фанатичный класс в Персии. Когда я захожу в чайхану за стаканом или двумя чаю, старикан- ханжа с покрашенной хной бородой и ногтями, следуя за самоваром, закатывает глаза в святом ужасе при мысли о том, чтобы ждать необузданного Ференги, и потребовалось значительное давление со стороны молодых и менее фанатичных мужчин, чтобы преодолеть его нежелание. Он, наверняка, разбил бокал, из которого я выпил после моего ухода.
Около заката Валиат и его придворные прибывают верхом из Тебриза. Принц сразу же ищет мои комнаты в хане и, осмотрев велосипед, хочет, чтобы я вынул его и проехал на велосипеде. Однако темнеет, поэтому я откладывал это до утра. Он остается и курит со мной сигареты в течение получаса, а затем уходит на ночь в резиденцию местного Хана.
Принц производит впечатление любезного, спокойного человека. За то время, пока он находился в моей компании, его лицо постоянно обволакивала приятная улыбка, и мне кажется, что это его обычное выражение лица.
Его юные придворные кажутся легкомысленными молодыми людьми, благородных кровей, большую часть получаса они потратили на то, чтобы показать мне свои достижения в изготовлении плавающих колец из сигаретного дыма. Позже вечером я снова прогулялся в Чайхану. Это место для сплетен в деревне, и я нахожу наших ханжеских сеюдов выражающих лестные замечания относительно поведения Валиата в увлечении Ференги. Насколько фанатичны эти персы, и все же, насколько они совершенно лишены принципов и нравственного облика.
Утром принц присылает мне приглашение зайти и выпить чаю с ними перед тем, как отправиться в путь. У него такая же неувядаемая улыбка, как и вчера вечером.
Хотя обычно считается, что он полностью находится под влиянием фанатичных и фанатичных сеюдов и мулл, которые строго противостоят идеям прогресса и цивилизации Ференги и Ференги вообще, однако, он, произвел на меня впечатление любезного, доброжелательного молодого человека, который мне понравился, и мне было бы жаль, если бы его впереди ожидали неприятности.
У него есть старший брат Зиль-эс-Султан, ныне губернатор южных провинций. Но он не является сыном принцессы королевской крови, поэтому шах назначил Амир-и-Назана своим преемником престола. Зиль-эс-Султан, хотя и несколько жестокий, проявил себя гораздо более способным и энергичным человеком, чем Валиат, и не скрывает тот факт, что он намерен оспорить наследство со своим братом силой оружия, если будут необходимо, после кончины шаха. Он, по крайней мере, в настоящее время, по сообщениям, выгравировал на лезвии своего меча мрачную надпись «Это для головы Валиата» и шутливо уведомил своего безобидного брата об этом.
Зиль-эс-Султау принадлежит к партии прогресса. Он мало учитывает мнение священников и фанатиков, увлекается англичанами и европейскими улучшениями, а также содержит питомник английских бульдогов. Если он станет шахом Персии, грандиозная схема железных дорог и коммерческого возрождения барона Рейтера, которая была сорвана фанатизмом сеюдов и мулл вскоре после визита шаха в Англию, может еще возродиться, и железнодорожные рельсы, которые теперь ржавеют в болотах Прикаспия могут, в конце концов, стать частью железной дороги между побережьем и столицей.
По дороге к востоку от Хаджи-Ага на некоторое расстояние великолепное катание, и Принц и его придворные сопровождают меня около двух миль, находя много удовольствия в гонках со мной, когда дорога позволяет разгоняться.



Местность теперь развивается в холмистую возвышенность, не возделываемую и усыпанную камнями, за исключением тех случаев, когда случайный канал, обеспечивающий ирригационные сооружения, делает возможным постоянное поселение и ограниченный участок пшеничных полей, бахчей и виноградников.
Стоит взглянуть на уже сравнительно большой пройденный участок пути, чтобы сравнить различия, которые проявляются в характерах людей. Говоря коммерческим языком, перс гораздо больше еврей, чем сам еврей

На маршруте, который часто посещают путешественники, человек, едва знакомый с воровскими повадками страны и текущими ценами, помимо множества мелких изменений, встречается с этими проявлениями почти ежечасно. Владелец жалкой грязной лачуги, имеющий контроль над несколькими тонкими листами хлеба, банкой прогорклого, сливочного масла и дюжиной половозрелых дынь, поражает мрачным, печальным выражением мысли, что у него нет размена, и, следовательно, ему придется принять пятидесяти копеек Хамшерри по одной десятой стоимости. Но таинственная частота этого самого положения вещей и сопровождающее их скорбное выражение, принятое во время обмана покупателя и постоянное отсутствие разменной монеты в Персии, пробуждают подозрения даже в сознании самого доверчивого и непосвященного человека.
В этой части страны развита, специфическая система попрошайничества у владельцев дынь и огурцов вдоль дороги, наблюдая за приближающимся вероятным путешественником, они прибегают к нему с дыней или огурцом, который, как они знают, совершенно непригодны к употреблению. Они выбегают на дорогу и просят путешественника принять его в качестве подарка. Восхищенный, возможно, их очевидным простодушным гостеприимством и, более того, достаточно жаждущий оценить дар дыни, ничего не подозревающий путник предлагает взамен умелому огороднику подходящее денежное вознаграждение и принимает предложенный подарок. Разрезая его, он находит дыню непригодной для чего-либо, и постепенно ему приходит в голову, что он стал еще немного умнее, относительно врожденной хитрости и абсолютной нечестности персов, чем был раньше. Прежде чем день закончится, одна и та же игра, вероятно, будет предпринята дюжину раз.
В дополнение к этим коварным обманщикам иногда встречаются небольшие колонии прокаженных, которые, будучи вынуждены изолировать себя от своих собратьев, находят себе жилище в грубых лачугах или пещерах на обочине дороги и вылазят во всей своей отвратительности, чтобы окружить путешественника жалобными криками о помощи. Некоторые из этих бедных прокаженных выглядят отвратительно до крайней степени. Их скудные покровы из грязных тряпок и лохмотьев ничего не скрывают из разрушительного действия их страшной болезни. Некоторые сидят у входа в свои лачуги, вытягивают руки и жалостно просят милостыню, другие падают в изнеможении на дороге, пытаясь догнать и обогнать прохожего. В этих изгоях нет ничего обманчивого, их состояние слишком очевидно.
К закату я прибываю в Туркоманчай, большую деревню, где в 1828 году был подписан Мирный договор между Персией и Россией, по которому оставшаяся персидская территория Кавказа перешла во вместительную пасть Северного Медведя.
В настоящее время сообщается, что после лишения персов их прав на плавание по Каспийскому морю царь хладнокровно преподал своему любезному другу Шаху практический урок о иронии судьбы, подарив ему яхту.
В поисках караван-сарая я обратился к местному человеку. Этот сообразительный парень ведет меня по узким извилистым дорожкам на другой конец деревни и приводит в лагерь чайного каравана, полагая, что это то, что я ищу. Караванщики направляют меня в chapar-khana, где я и нахожу условия проживания обычной, грубой природы.
Посылая в деревню за яйцами, сахаром и чаем, хранитель чапарханы и конюхи разводят мятый самовар, а после приготовления ужина заваривают чай. Они бедные, оборванные парни, но кажутся беззаботными и довольными. Песня свистящего пара в самоваре кажется пробуждает в их полуцивилизованных сердцах сочувственный ответ, и они начинают петь и веселиться за крошечными стаканами подслащенного чая так же естественно, как моряки в винном погребе морского порта или немцы за бочонком лагера.
Хотя они внешне кажутся веселыми, беспечными парнями, они, однако, не являются исключением из общего числа их соотечественников в отношении мелкой нечестности. Хотя я дал им достаточно денег, чтобы купить вдвое больше продуктов, которые они привезли, кроме того, что пообещал им обычный маленький подарок перед отъездом, утром они предпринимают еще одну попытку залезть в мой кошелек под предлогом покупки еще масла, чтобы приготовить оставшиеся яйца. Есть мелочи, которые можно обсуждать, но они показывают большую разницу между характером крестьянских классов в Персии и Турции. Чапар-хана обычно состоит из огороженного вольера, в котором находится конюшня для большого количества лошадей и помещения для конюшен и привратника. Самый быстрый способ передвижения по Персии - чапар или, другими словами, верховая езда, получение свежих лошадей в каждой чапар-хане.

Местность к востоку от Туркоманчаи состоит из неровной, неинтересной возвышенности, где ничто не меняет монотонность путешествия, до полудня, когда, проехав пять фарсах, я добираюсь до города Миана, известного во владениях шаха из-за ядовитого жука, обитающего в глиняных стенах домов, и считается, что кусает жителей, пока они спят. Говорят, что укус вызывает сильную и продолжительную лихорадку и даже опасен для жизни. Принято предупреждать путешественников о том, чтобы они не оставались на ночь в Миане, и, конечно, я ни в коем случае не был забыт.
Подобно большинству из этих якобы ужасных вещей, при тщательном расследовании выясняется, что это больше миф, обладающий некоторой правдивостью и способный воздействовать на творческие умы людей.
Я думаю, что «источнику страха Мианы» будет более подходящим имя «ошибка Мианы».
(Томас позволяет себе шутить со словами. В английском «bug-bear» дословно переводится как, жук-медведь и, одновременно имеет понятие «источник страха», а слово «bug» одновременно имеет два значения - жук и ошибка.)
Люди здесь, кажется, имеют хулиганские наклонности в гостеприимном приеме Ференги без сопровождения. Проходя через базар к телеграфной станции, я становлюсь несчастной целью для тайно брошенной дынной кожуры и других нежелательных предметов, от которых нет другого укрытия, кроме дружественных стен станции. Это немного за городом, и до того, как я достиг ворот, дынную кожуру сменяют камни, но, к счастью, без какого-либо серьезного ущерба. Мистер Ф., молодой немецкий оператор, руководит здесь контрольной станцией и сердечно приветствует меня, приглашает разделить с ним его уютные помещения, и призывает меня остаться с ним на несколько дней. Я с радостью приму его гостеприимство до завтрашнего утра.
У мистера Ф. есть брат, который недавно стал мусульманином и женился на паре персидских жен. Он также временно проживает в Миане. Вскоре он приходит к телеграфной станции и оказывается диким человеком из рода харум-скарум (ветреный и безалаберный человек), который расценивает свое превращение в мусульманина и создание собственного гарема как нечто серьезное. В качестве награды за принятие мусульманской религии и становление персидским подданным Шах выдал ему денежное вознаграждение и должность в монетном дворе Табриза, а также присвоил ему звучащий титул Мирзы Абдул Карима Хана. Кажется, что такой стимул доступен каждому Ференги, кто захочет принять шиитскую ветвь ислама и персидское подданство — редкий шанс для хронических бездельников среди нас, казалось бы.
Этот свежий и торжественный переход в ислам, мысленно погружает меня в прелести персидской семейной жизни, и я решительно представляю себя на этом месте, если бы такое было возможно.
Представьте себе в костюме опереточного артиста, лишенного всякого уважения к разнице между реальностью и непристойностью и многозначительной неделикатностью, допустимой в свете рампы, а теперь представьте, что это повседневный костюм персидского гарема.
Романтическим вечером владыка гарема обычно отправляется в это характерное учреждение Востока и начинает отгонять скучную заботу, куря кальян и наблюдая за проявлением талантов терпсихоры у его жен или рабынь.
Это не те танцы, к каким мы привыкли, но изящные позы и извивающиеся и вращающиеся тела, словно трепетные птицы, поднятые руки, щелчки пальцами или крошечными медными тарелками, их ноги неподвижны, но они извиваются или изгибаются назад, подобно виноградной лозе, пока их распущенные, скользящие локоны не коснутся земли.
Некоторые персы могут позволить себе роскошь, иметь женские апартаменты, окруженные зеркалами, расположенными под соответствующими углами, так что, наслаждаясь этой демонстрацией способностей своих жен, он оказывается не просто в присутствии трех или шести жен, в зависимости от обстоятельств, но окружен со всех сторон множеством воздушных сказочных нимф, и среди мечтательных паров и успокаивающего пузыря его кальяна может представить себя счастливым - или можно было бы подумать, естественно, несчастным - обладателем ста жен. Эффект действия зеркал можно представить, конечно, лучше, чем я описал.



«У вас нет одной из этих зеркальных комнат, не так ли?» - спрашиваю я, проявляя свое любопытство, я становлюсь, возможно, довольно дерзким. - «Вы не могли бы провести парня внутрь, замаскировав, скажем под сеюда или...» - «Нихт», - смеется Мирза Абдул Каим Хан.
«Я еще не беспокоился о комнате с зеркалами, потому что остаюсь здесь только до следующего месяца, но если вам случится приехать в Табриз в любое время после того, как я приеду туда, найдите меня, и я-буду приветствовать! И принц Ассабдулла, чтобы увидеть ваш велосипед!» У Фаттеха - Али Шаха, дедушки нынешнего монарха, было около семидесяти двух сыновей, это не считая дочерей.

Поскольку сын принца наследует титул своего отца в Персии, многочисленные потомки Фаттех-Али-Шаха разбросаны по всей империи, и принцы безмятежно занимают возвышенное положение в каждом городе, где бы они ни находились. Они часто оказываются на каком-то уютном, но не всегда прибыльном посту при правительстве. Принц Ассабдулла изучил телеграфию и руководит здесь контрольной станцией правительства, получая зарплату значительно меньше, чем агент английской компании. Телеграфная линия правительства Персии состоит из одной нитки, натянутой на покосившиеся деревянные столбы. Она установлена вдоль великолепной английской линии тройных проводов и массивных железных столбов, а контрольные станции построены рядом с английскими станциями, как будто персы были достаточно робкими в отношении своих собственных способностей телеграфистов и предпочитали прижиматься, и быль так как были под защитной тенью английской линии. У принца Ассабдуллы есть старший брат, который является губернатором Мианы и который приезжает, чтобы увидеть велосипед днем. Они оба кажутся симпатичными и приятными парнями.
Когда дневная жара сменилась прохладным вечером, и луна выглядывает из-за высокой горы Кофлан-Коо, расположенные неподалеку к востоку, мы направляемся в большой фруктовый сад на окраине города, и, сидя на крыше здания, предаемся сочному пурпурному винограду размером с грецкие орехи и грушам, которые сами тают во рту. Мирза Абдул Карим Хан играет на губной гармошке, а принц Ассабдулла поет персидскую песню о любви. Рощи тополей шепчут в ответ на легкий ветерок и играют в прятки с золотым ликом луны, а горы приобретают мрачный, нечеткий вид. Это сцена невероятной красоты, характерна для персидской лунной ночи.
После этого мы посещаем дом Мирзы Абдул Кирим Хана, чтобы покурить кальян и выпить чаю. Его любимая жена, которую он научил реагировать на чисто европейское имя «Рози», пополняет и зажигает кальян, давая ему несколько предварительных пыхтений, чтобы раскурить его, прежде чем передать его мужу, а затем разносит нам бокалы подслащенного чая из самовара. Из уважения к ее зятю Ференги и ко мне, Рози надела прозрачное покрывало поверх вышеупомянутого внутреннего костюма персидской женщины.

«Она прекрасная танцовщица», - восхищенно говорит ее муж.
«Мне хотелось бы, чтобы вы увидели, как она танцует этим вечером, но это никак нельзя. Сама Рози не против, но это наверняка просочиться наружу, а Миана - довольно фанатичное место, и тогда моя жизнь здесь не будет стоить много», - и хан небрежно щелкнул пальцами.
Ужин накрывают в телеграфной станции. Принц Ассабдулла приглашен и приходит со своим слугой с несколькими огурцами и бутылкой арака. Принц, будучи подлинным мусульманином, по религиозным соображениям не может потворствовать своим удовольствиям. Следовательно, он потребляет огненный арак, предпочитая его легкому и безвредному местному вину. Такова извращенность человеческой натуры.

Два принца и Хан едут скачут галопом рядом с велосипедом, когда я выезжаю на восток из Мианы. Они сопровождают меня до предгорий, ведущих к перевалу Кофлан Ку, и, желая мне приятного путешествия, снова поворачивают головы своих лошадей домой. Добравшись до самого перевала, я обнаружил, что это чрезвычайно крутой подъем, но довольно легкое восхождение по сравнению с множеством горных перевалов в Малой Азии, потому что поверхность достаточно гладкая, а к вершине ведет древняя каменная дорога.
Новый и восхитительный опыт ждет меня на вершине перевала. Вид на запад - это откровение горных пейзажей, совершенно невероятный и новый в моем опыте, который сейчас вряд ли можно назвать неизменными. Я, кажется, полностью возвышаюсь над поверхностью земли и смотрю вниз сквозь прозрачные, неземные глубины на сцену вечно меняющейся красоты. Пушистые тучки лениво плывут над долиной далеко под моей позицией, создавая на ландшафте панорамную сцену с постоянно меняющимися тенями. Сквозь эфирные глубины, так чудесно прозрачные, серовато-серые предгорья, извилистые ручьи, окаймленные зеленью, и Миана с ее мечетями с голубыми куполами и изумрудными садами представляют собой фантастический облик, как будто они сами плывут в нижних слоях пространство, и постоянно изменяются.
На явно недоступной скале на севере возвышается древний оплот грабителей, господствующий над перевалом. Это естественная крепость, требующая от человека лишь нескольких последних штрихов, чтобы сделать ее неприступной в те дни, когда было возможно сохранять цитадель грабителей. Из-за того, что его стены и зубцы в основном возведены природой, персидское крестьянство называет крепость Perii-Kasr, считая, что она была построена феями.
Спускаясь по восточному склону, я спугнул серую ящерицу, почти такую же большую, как кролик, греющуюся в солнечных лучах. Она бодро скрывается в скалах, будучи побеспокоенной.
Пересекая Сефид Руд на полуразрушенном кирпичном мосту, я пересекаю следующий ряд невысоких холмов, в породе которых я замечаю обилие слюды на поверхности. Затем спускаюсь на широкую, гладкую равнину, простирающуюся на восток без каких-либо высоких возвышений насколько хватает зрения. На этой равнине без крова меня настигает яростный ураган. Он внезапно наступает с запада, скрывая еще недавно видимые горы Кофлан Ку за чернильной завесой, наполняя воздух облаками пыли, и в течение нескольких минут делает необходимым прижаться к земле, чтобы не быть унесенным ветром.
Сначала начинается дождь, а потом град, небесная артиллерия эхом отражается в горах Кофлан-Ку и катится над равниной, словно стряхивая градины, как плоды с ветвей облаков, и вскоре я окутан грохочущим, безжалостным ливнем града, достаточно сильным, чтобы чувствовать каждый удар.
Разбить мою палатку было бы невозможно из-за ветра и внезапности его появления. Через тридцать минут или даже меньше все кончено. Солнце снова светит, становится тепло, рассеиваются облака и земля превращается в испаритель, который окутывает все паром. Через час после того, как прошел дождь, дорога снова становится сухой, и по равнине по ней, в основном, отлично катится.

Около четырех часов я добираюсь до довольно крупной деревни Серчам. Здесь, как и в Хаджи Аги, я сразу становлюсь яблоком раздора между конкурирующими khan-jee, желающими заполучить меня в качестве гостя, при условии, что я останусь на ночь.
Однако их беспокойство бессмысленно, поскольку на восточном горизонте можно наблюдать скопления знакомых черных точек, которые пробуждают приятные воспоминания о ночи, проведенной в курдском лагере между Оваджик и Хой. Я остаюсь в Серчаме достаточно долго, чтобы съесть арбуз, покататься против моей воли, по неровной земле, чтобы успокоить толпу, а затем вырваться в лагерь курдов, который, очевидно, расположен недалеко от моего правильного курса. Похоже, что в горах шел сильный дождь, а к востоку от Серчама не шел дождь, потому что в течение следующего часа я вынужден раздеться и перейти вброд несколько ручьев, стекающих по ущельям, которые до шторма были в пыли глубиной в дюйм, приближающиеся склоны еще пыльные. Это небольшое происшествие заставляет меня благодарить судьбу за то, что я смог опередить сезон дождей, который начнется немного позже.




Направляясь в куридский лагерь, прилегающий к тропе, я направляюсь к одной из палаток. Прежде чем дойти до него, меня встречает пастух, который протягивает мне горсть сушеных персиков из кошелька, подвешенного к его талии.
Вечерний воздух прохладен с подозрением на мороз, и обитатели палатки сидят на корточках у дымящегося тезека. Они неряшливые и довольно непритязательного вида, но, будучи инстинктивно гостеприимными, они подвигаются, чтобы радушно принять меня у костра. сначала мне кажется, что я ошибаюсь, думая о них, как о курдах, потому что в них нет ничего опрятного и аккуратного моих ранних знакомств с ними. Напротив, они почти так же отвратительны, как и их оседлые родственники из Деле-Баба, но небольшой опрос снимает все сомнения в том, что они являются курдами. Они просто плохо обустроенное племя, без какой-либо идеи экономии и лишенное хорошего управления.

Они, очевидно, были в Тебризе или где-то в последнее время и вложили большую часть доходов от сезонных стрижек в трехлетние сушеные персики, которые настолько тверды, чтобы гремят, как галька. Множество этих пищевых продуктов разбросано по всей палатке и служит сиденьями, подушками и предметами общего назначения для молодежи, чтобы валяться, прыгать и разбрасывать их. Кажется, что все в лагере жуют эти персики и абсолютно бессмысленно их разбрасывают, потому что их много. В каждом мешке есть дыры для пальцев, из которых все достают и рассыпают персики в бессмысленном пренебрежении будущим.

Похоже, что почти все страдают от воспаления глаз, которое усугубляется приседанием над густо дымящим тезеком. И один несчастный на вид старик стонет и корчится от боли в животе.
Лениво слоняясь по палатке в течение всего дня и жуя эти высушенные персики, этот старикан почти привел себя в несчастное состояние мула Йосемитской долины, который ворвался в палатку и съел половину бушеля сушеных персиков. Когда охотники вернулись в лагерь и задались вопросом, что за мародер посетил их палатку и украл персики, они услышали громкий взрыв позади палатки. Быстро выскочив, они обнаруживают остатки несчастного мула, разбросанные во все стороны.
Конечно, ко мне обращаются за помощью, я рад, что наконец-то нашел кандидата на мои услуги в качестве хакима, чью болезнь я могу излечивать с некоторой долей уверенности. Чтобы быть уверенным вдвойне, что мои усилия будут не напрасны, я даю страдальцу двойную дозу, а утром испытываю удовлетворение, обнаружив, что он полностью освобожден от страданий.
Кажется, что среди этих людей нет порядка или чувства хороших манер. У нас есть хлеб и полуготовые персики на ужин, но пока они готовятся, невоспитанные юноши постоянно вылавливают их из котлов, не встречая никаких нареканий у своих старших за это. Когда наступает время сна, все захватывают стеганые одеяла, персиковые мешки и т. д. и ползут, туда где могут разместиться с относительным теплом и комфортом. Трое мужчин, две женщины и несколько детей занимают тот же отсек, что и я, и среди нас носятся голодные тощие собаки.
Около полуночи собаки начинают громко лаять и стук копыт лошадей слышен снаружи палатки. Жители палатки, в том числе и я, вскакивают, задаваясь вопросом, что это за беспокойство.
Группа всадников видна в ярком лунном свете снаружи, и один из них спешился и под руководством пастуха собирается войти в палатку. Видя, как я вскакиваю, и, боясь, что я не смогу неправильно истолковать их намерения и действовать соответствующим образом, он успокаивающе заводит: «Kardash, Hamsherri... Kardash, Kardash...», - Таким образом заверяя меня в своих мирных намерениях.
Эти полуночные посетители оказываются группой персидских путешественников из Мианы. Как-то узнав о моем местонахождении, они пришли, чтобы убедить меня покинуть лагерь и присоединиться к своей компании в Зенджане. Хотя мои собственные неблагоприятные впечатления от моей принимающей стороны подтверждаются повторными заверениями посетителей о том, что эти курды - плохие люди, я отказываюсь сопровождать их, зная, что глупо пытаться ехать по этим дорогам при лунном свете в компании всадников, которые будут постоянно беспокоит меня просьбами ездить, независимо от состояния дороги. Пробыв в лагере полчаса, они отправляются в путь.



Утром я обнаруживаю, что моя зеленая мусульманская лента со шлема загадочным образом исчезла, и, готовясь к отъезду, вокруг меня собирается разношерстная компания женщин, которые захватывают велосипед и с большим шумным весельем отказываются отпускать меня, пока я не дам каждой из них немного денег. Их поведение в целом настолько возмутительно, что я обращаюсь к своему вчерашнему пациенту, в груди которого, как мне кажется, я, возможно, зажег искру благодарности. Но у старого негодяя больше нет боли в животе, и он совершенно равнодушно относится к моим непрестанным попыткам оторваться от моих мучительниц и не видит ничего необычного в их поведении. Поведение этих диких сумасшедших теток полностью убеждает меня в том, что рассказы об их варварском поведении по отношению к путешественникам, захваченным на дороге, не являются преувеличением, поскольку, предотвращая мой отъезд, они, кажется, испытывают грубое, яростное наслаждение, хватая меня со всех сторон, как банда щенков, лающих и преследующих то, что, как они воображают бессильно им навредить. После того, как я наконец выкупил мою свободу от женщин, мужчины схватили меня и попытались задержать, пока они не дождутся своего шейха из другого лагеря за мили, чтобы увидеть, как я еду.
Прождав разумное время, из уважения к тому, что они разместили меня на ночь, и не дождавшись никаких признаков появления шейха, я решил больше не подчиняться их наглости. Они собираются вокруг меня, как и раньше. Я вытаскиваю мой револьвер и принимая злобное выражение лица, я угрожаю мгновенному уничтожению каждого, кто протянет руки либо ко мне, либо к велосипеду. Они отступают с опущенными глазами и угрюмым недовольным рычанием. Мое грубое обращение по этому случаю по сравнению с моим предыдущим посещением лагеря курдов доказывает, что между несколькими племенами кочевых курдов существует столько же различий, сколько между их оседлыми родственниками из Деле Баба и Малосмана соответственно. Для их общей репутации было бы лучше, если бы я провел ночь в Серчаме.

В нескольких милях от лагеря меня настигают четыре всадника, за которыми следуют несколько собак и свинья. Всадники оказываются запоздалый шейх и его помощники, которые преодолели несколько миль, чтобы догнать меня. Шейх - приятный, интеллигентный человек тридцати или около того и удивляет меня, обращаясь ко мне как «месье». Они едут рядом со мной, милю или около того, очень восхищенные. Потом шейх радостно пропел «Adieu, monsieur!»? они разворачиваются и возвращаются. Если бы их шейх был в лагере, в котором я остановился, мой прием, несомненно, было бы другим.

Я довольно сильно озадачен, как объяснить столь странное зрелище - свинья, резво скачущая позади лошадей, не замечая собак, которые постоянно бродят вокруг нее. Но потом я обнаружил, что домашняя свинья, обученная следовать за лошадьми, не является чем-то необычным среди персов и персидских курдов. Они жилистые, выносливые животные песочного цвета и вполне способны часами следовать за лошадью. Они живут в конюшне со своими лошадьми, находя подходящее занятие в поисках беспризорных зерен ячменя. Говорят, что лошади и свиньи очень привязаны друг к другу. Иногда на дороге свинья выражает свое недовольство слишком быстрым темпом, призывая визгом и хрюканьем, после чего лошадь обычно снижает скорость до более приемлемой для своего компаньона — поросенка. Дорога теперь укрыта от ветра подножием невысоких холмов, и движение колес заметно улучшается. за пределами Никбей он проникает через холмистую местность, и теперь чтобы катиться нужно больше тратить усилий.

В Никбей мне удается оставить жителей в глубокой задумчивости, на их расспросы я ответил, что я не ференги, а англичанин. Это, кажется, сильно озадачивает их, и они начинают спрашивать друг друга в чем же разница. Они, вероятно, озадачены до сих пор. Пятьдесят восемь миль покрыты курдскими лагерями, и в три часа дня в поле зрения виднеются голубоватые купола мечетей Зенджана. Эти голубые черепичные купола более характерны для персидских мечетей, которые обычно построены из кирпича и не имеют высоких конусообразных минаретов, как в Турции. Призыв молитвы взывается с вершины стены или с крыши. При приближении к городским воротам, я вижу полусумасшедшего мужчину, которого дико взволновало зрелище человека за рулем и, броском вверх, он хватает велосипед за руль. Когда я прыгаю с седла, он быстро начинает убегать. Обнаружив, что я не преследую его, он набирается смелости и робко приближается, умоляет меня позволить ему снова увидеть меня.
Зенджан прославлен изготовлением медных сосудов, и тра-та-та-та мастеров стучащих по металлу слышно за милю. Но, мое продвижение по через кварталл медянщиков сопровождается прекращением грохота при моем приближении и, после того, как я проехал, возобновляется с новой силой.
Мистер Ф., левантийский джентльмен, отвечающий за станцию ;;здесь, превзошел сам себя себя в практической интерпретации подлинного старомодного гостеприимства, которое не терпит никакого вмешательства в комфорт его гостя. Понимая постоянное беспокойство, которому должен подвергаться человек, путешествующий таким необыкновенным образом, среди чрезмерно любознательных людей, таких как персы, он любезно берет на себя обязанность защищать меня от всего этого в течение дня, когда я остаюсь его гостем, и ему удается обеспечить мне такой ценный отдых и покой.
Губернатор города посылает офицера с посланием, что он и несколько видных сановников очень хотели бы увидеть велосипед. «Очень хорошо, - отвечает мистер Ф., - велосипед уже здесь, и мистер Стивенс, несомненно, будет рад принять Его Превосходительство и ведущих должностных лиц Зенджана в любое удобное для них время и, вероятно, не будет возражать. чтобы показать им велосипед ". Возможно, нет необходимости объяснять, что губернатор не появляется. Однако, у меня нашелся интересный посетитель в лице Шейх-уль-Ислама (главы религиозных дел в Зенджане), почтенный на вид старец, в развевающемся платье и чудовищном тюрбане, чьи руки и развевающаяся борода окрашены в румяный желтый цвет хной. Шейх-уль-Ислам считается самым святым персонажем в Зенджане, и его внешность и поведение ни в коей мере не противоречат его репутации. Каким бы ни было его личное мнение о себе, он проявляет гораздо меньше ханжества, чем многие обычные сеуды, которые обычно собирают на себе одежду всякий раз, когда проходят мимо Ференги на базаре, из-за страха, что их одежда осквернится, прижавшись к нему. Шейх-уль-Ислам воплощает в себе идею несомненно воспитанного, достойного патриарха; он с большим любопытством и интересом осматривает велосипед и слушает рассказ о моем путешествии и хвалит замечательную изобретательность ференгийцев, на что, несомнено, указывет мой велосипед.
Из Зенджана на восток дорога постепенно улучшается, и после дюжины миль превращается в самое прекрасное движение, встречающееся в Азии; страна представляет собой каменистую равнину между горной цепью слева и рядом небольших холмов справа.

Около полудня я прохожу через Султаниех, который раньше был любимым курортом персидских монархов. На широкой, травянистой равнине, в течение осени, Шах имел привычку находить развлечение в маневрировании его конных полков, и в течение нескольких месяцев лагерная стоянка около Султаниех становилась главным штабом.
Дворец Шаха и синий купол большой мечети, который теперь быстро разрушается, видны на много миль на подъездах к деревне. Присутствие шаха и его двора, по-видимому, не оказало сильного облагораживающего или цивилизующего влияния на простых жителей деревни, в противном случае они снова обратились к варварству с тех пор, как Султаниех перестал быть любимым курортом. Они, кажется, расценивают зрелище одинокого ференги, блуждающего через их несчастную деревню на велосипеде как возможность выполнения чего-то агрессивного во славу ислама. За мной следует толпа кричащих голоногих негодяев, которые тут же живо и интересно забрасывают меня камнями и комьями грязи. Один из этих бессмысленно кинутых снарядов попадает мне прямо между плеч, с такой силой, что, если бы он попал мне по затылку, по всей вероятности, выбил бы меня из седла. К сожалению, несколько оросительных канав, пересекающих дорогу прямо передо мной, препятствуют побегу рывком, и ничего не остается, кроме как спешиться и постараться извлечь из этого хоть какую-то выгоду. Около пятидесяти из них активно продолжают меня преследовать, часть из них - просто мальчики, всего лишь агрессивная трусливая толпа. Они разбегутся, стоит замахнуться на них дубиной. Они кажутся только человеческими паразитами в своих лохмотьях и наготе, и, подобно паразитам, величайшая трудность - схватить их. Видя, как я спешиваюсь, они сразу улепетывают, но стоит повернуться к ним спиной, разворачиваются и начинают снова бросать камни, оказываясь безнаказанными. В то время как я отступаю и активно уклоняюсь от ливня снарядов, они постепенно подходят все ближе и ближе, пока не становится слишком горячо и опасно. Я бросаю велосипед и притворяюсь, что нападаю, они снова убегают, чтобы снова вернуться в атаку, как и раньше, когда я снова начинаю отступать.
Наконец, я пытаюсь провести эксперимент с выстрелом в воздух, уведомив их о моей способности нанести им серьезную травму. Это приводит к тому, что они держатся на более уважительном расстоянии, но они, похоже, понимают, что я не собираюсь вести серьезную стрельбу, и таким образом опытным метателям удается раздражать меня до тех пор, пока не будет достигнута дорога по которой можно ехать. Видя, как я поднимаюсь, они все гонятся за мной, кидаются камнями и орут оскорбительные эпитеты мне, как ференги, но как только началась ровная дорога, я, конечно, стремительно от них оторвался.



Деревни к востоку от Султаниех почти без исключения окружены высокой каменной стеной, что придает им вид укрепления, а не просто сельскохозяйственных деревень. Первоначальная цель этого, несомненно, заключалась в том, чтобы обезопасить себя от неожиданностей странствующих племен. И, поскольку, персы редко решаются что-либо изменить, обычай все еще сохраняется. Сейчас возле обочины иногда наблюдаются кусты, на каждой ветке которых, на ветру развевается полоска тряпки. Это древний обычай, до сих пор сохраняющийся среди персидского крестьянства, когда они приближаются к любому месту, к которому они с почтением относятся, например, к разрушенной мечети и императорскому дворцу в Султаниехе, срывать с одежды полоску тряпки и прикреплять ее к придорожному кустарнику. Это должно принести удачу в начинаниях, и кусты буквально покрыты пестрыми жертвами суеверных крестьян. Там, где нет удобных кустов, кучи мелких камней свидетельствуют о том же убеждении. Каждый раз, когда он подходит к известной куче, крестьянин берет гальку и складывает ее в кучу.
Из-за позднего старта и преобладающего встречного ветра, сегодня мне удалось проехать всего сорок шесть миль, когда около захода солнца я начал искать прибежище чапар-ханы в Хейе. Но, если дорога будет продолжаться хорошей, я обещаю, что завтра проеду не менее шестьдесяти миль от этого места до Касвина. Спальные апартаменты в чапар-хане в Хейе содержат побеленные стены и тростниковый коврик, а также создают впечатление опрятности и чистоты, совершенно чуждых этим учреждениям, которые ранее давали мне приют. Здесь также впервые возникает новшество от «хамшерри» до «сахиб», когда кто-то обращается ко мне с уважением. С этого момента я становлюсь Сахибом, до Индии и за ее пределами. До сих пор я опробовал на себе различные титулы в разных странах: месье, герр, эфенди, хамшерри, а теперь и сахиб... Естественно, возникает вопрос: какие сюрпризы ждут меня впереди?

Тут я получаю обильный ужин из яичницы-болтуньи (toke-mi-morgue) и обычный вечер на полу. После избавления от толпы я ищу свою грубую кушетку, и скоро я нахожусь в стране снов. Час спустя меня разбудил шум разговора. В тусклом свете примитивной лампы я чувствую несколько пар глаз прямо над собой, всматриваясь с любопытством в мое лицо; другие осматривают велосипед, стоящий у стены в моей голове.
Поднявшись, я обнаружил, что чапар-хана переполнена каравщиками, которые, в составе большого каравана на верблюдах проезжая мимо от порта Эшт на каспийском море, услышали о велосипеде и стали стекаться в мою комнату; Я слышу, как тихонько звенят большие железные колокола, когда их длинная верблюжья вереница медленно проходит мимо здания.

Дневной свет снова находит меня в дороге, полного решимости выжать всё, что возможно из раннего утра, прежде чем сильный восточный ветер, который, кажется, склонен преобладать в последнее время, начнает новые атаки на меня из своей огромной пушки.

На небольшом расстоянии я встречаю ряд из трехсот груженых верблюдов, которые еще не остановились после ночного марша. С тех пор, как я покинул Эрзерум, на дороге я встречаю множество больших караванов верблюдов, но они неизменно останавливались в дневное время. Эти верблюды рассматривают велосипед с робким опасением, просто отклоняясь на шаг или два от своего курса, когда я проезжаю мимо. Все они кажутся одинаково испуганными, так что мое продвижение вдоль линии просто вызывает легкую рябь в их ряду, как если бы каждый последующий верблюд играл в игру «делай как я». Дорога этим утром почти идеальна для езды, хорошо утоптанная верблюжьими ногами твердая гравийная поверхность, которая и сама по себе, естественно, создает отличную поверхность для езды на велосипеде. Ветра нет, и двадцать пять миль должным образом регистрируются циклометром, когда я останавливаюсь, чтобы съесть завтрак из хлеба и порцию вчерашнего омлета, который я прихватил с собой.



Проходя мимо Сеюдуна и приближаясь к Касвеину, равнина значительно расширяется и становится совершенно ровной. Видимые расстояния становятся обманчивыми, а объекты на расстоянии принимают странные, фантастические формы. Прекрасные миражи дарят иллюзию изменчивого мира со всех сторон; Мрачные стены деревень создают вид крепостных стен, поднимающихся над зеркальной поверхностью серебристых озер, а сады и рощи кажутся темными, невероятными объектами, неподвижно плывущими над землей. Столбы телеграфа, пересекающие равнину по длинной прямой линии до тех пор, пока они не перестаю быть видны на туманном расстоянии, кажутся подвешенными в воздухе. Верблюды, лошади и все движущиеся объекты более чем в миле, кажутся бредущими по воздуху на много футов над поверхностью земли. Длинные ряды насыпей канаатов пересекают равнину во всех направлениях, ведя от многочисленных деревень к далеким горным цепям. Спускаясь по склону к одному из шахтных выходов, чтобы попить, я весьма удивлен, наблюдая за многочисленными рыбами, которые плавают в воде, которая по сравнительно ровной долине течет, но медленно. Они представляют собой разновидность не имеющую глаз, похожую на найденную в Мамонтовой пещере Кентукки, тем не менее они получают мерцающий свет из многочисленных перпендикулярных шахт. Стаи диких голубей также часто посещают эти подземные водотоки, и крестьяне иногда ловят их сотнями с помощью сетей, размещенных над шахтами. Канааты здесь не кирпичные арки, а просто туннели, проложенные в земле.
Три мили сыпучего песка и камней должны быть пройдены до того, как добраться до Касвина. Тем не менее, мои обещанные шестьдесят миль пройдены, и в два часа дня я вхожу в городские ворота. Проход через несколько узких кривых улиц приводит меня к внутренним воротам, выходящим на широкую, гладкую улицу. Короткий спуск приводит меня к большой огороженной территории, в которой находятся здание таможни и прекрасный кирпичный караван-сарай. Еще один принц появляется здесь в лице чиновника таможни. Я с готовностью предоставляю запрошенную привилегию посмотреть, как я катаюсь, но звание персидского принца больше не ассоциируется в моем разуме с величием и важностью. Принцев в Персии так же много, как и в Италии, или баронов в Германии, это разрушает мечты о великолепии восточных королевских особ, когда обнаруживаешь, что принцы манипулируют ключами однопроводной телеграфной станции за оклад в сорок долларов в месяц. (25 Томанов), или выполняют прозаические обязанности начальника небольшой таможни.

Касвин важен как промежуточная станция между Тегераном и каспийским портом Эшт, а также на лежит на торговом пути между Северной Персией и Европой. Дополнительная важность также происходит от того, что он является конечной точкой широкой ровной дороги из столицы, местом, где путешественники и почта из Тегерана должны быть перенесены с колесных транспортных средств на спины лошадей для проезда по бурным перевалам горной гряды Эльбурс, ведущему к каспийскому берегу или vice versa, при движении в другую сторону. Заперев велосипед в комнате караван-сарая, я прогуливаюсь по ближайшим улицам. Пара luti или профессиональных шутов, увидев меня неспешно прогуливающимся, они торопятся - один ведет бабуина за ниточку вокруг шеи, а другой несет барабан из тыквы.
Достигнув меня, мужчина с бабуином начинает делать самые смешные гримасы и заставляет бабуина дико скакать, дергая веревку, в то время как барабанщик продолжает стучать по своему барабану с единственной целью — извлечь как можно больше шума.
Поднося пальцы к ушам, я отворачиваюсь. Через десять минут я наблюдаю еще одну подобную Компанию, бегущую по кратчайшему расстоянию к моей персоне. Отмахнувшись от них, я продолжаю идти по улице. Вскоре после этого третья группа пытается сделать из меня своего слушателя. Таким образом, эти бродячие шуты имеют обыкновение предстать перед людьми на улице и посещать дома всякий раз, когда есть повод для радости, как на свадьбе или при рождении ребенка. Для персов luti - то же, что итальянские шарманщики среди нас/ Мне кажется, люди дают им деньги главным образом, чтобы избавиться от их шума и раздражения, как мы делаем, чтобы спасти себя от душераздирающих тонов хриплой шарманки под окном.



Среди новых средств передвижения, наблюдаемых во дворе караван-сарая, находится takhtrowan, большой паланкин, снабженные палками с обоих концов и перевозимый между двумя мулами или лошадьми; другой — уже упомянутый однажды, kajaveh, устройство, похожее на две покрытых холстом собачьих конуры, повязанных на спине животного. Эти устройства используются в основном для перевозки женщин и детей.
Проехав несколько раз вокруг двора, где постоянно собираются толпы, я, наконец, пришел к выводу, что каждое действие должно иметь какое-то ограничение, и отказываюсь снова кататься. Однако вновь прибывшие задерживаются до вечера, надеясь на возможность увидеть как я еду. Некоторые из них затем собирают горстку медников, которые они дают владельцу чайханы, чтобы предложить мне в качестве мотивации поездить еще.
Коварные персы прекрасно знают, что, хотя ференги пренебрежет принять горсть их медников, он, вероятно, будет достаточно удивлен обстоятельствами, и вознаградит их за настойчивость. Пересыпая в карман ухмыляющегося khan-jee горсть медяков, я говорю что это «точно последнее представление на сегодня».
Час спустя khan-jee встречает меня, идущего на базар в поисках чего-нибудь на ужин. Выясняя цель моего поиска, он возвращает меня к своей чайхана, указывает на железный чайник, кипящий на небольшом угольном огне, и велит мне сесть. Обслужив одного-двух клиентов и снабдив меня чаем, он тихо подзывает меня к огню, снимает крышку и открывает вкусное блюдо из тушеной курицы и лука. Этим он щедро делится со мной через несколько минут, отказываясь принять любую оплату.
Из каждого правила есть исключения, как выясняется, даже среди персидских коммерческих классов есть люди, способные на щедрые и достойные поступки. Правда, khan-jee получил больше, чем стоимость ужина в горстке медников, - но обычно понимается, что благодарность среди подданных шаха - неизвестный товар.
Вскоре шумные крики «Ali Akbar, la-al-lah-il-allah» из горла множества верующих, сидящих на ступенях караван-сарая, на надежной кровле и в других заметных вдохновляющих душу местах, объявляют о приближении ко сну.
В моей комнате я обнаруживаю полотенце и старая зубная щетка. Полотенце, по-видимому, не давно не стиралось и общественная зубная щетка вряд ли могут обрадовать. Тем не менее они являются свидетельством того, что владелец караван-сарая обладает смутными, мрачными представлениями о требованиях ференги. После того, как человек сушил свое лицо косыми лучами раннего утра или своим карманным носовым платком в течение нескольких недель, едва уловимая возможность мыла, полотенец и т. д. пробуждает приятные размышления о приближающемся комфорте.
В семь часов следующего утра я выезжаю в сторону Тегерана, теперь уже на расстоянии шести почтовых станций.
Параллельно с дорогой проходит Эльбурская горная цепь, хребет, отделяющий возвышенное плато Центральной Персии от влажных и лесистых склонов Каспийского моря. К югу от этого великого разделительного хребта страна представляет собой засушливые и бесплодные пустыни, за исключением тех ограниченных мест, которые орошаются искусственно, а склоны гор серые и каменистые.
Переходя на северную сторону водораздела, человек сразу же оказывается во влажном климате и стране, зеленой, как Британские острова, с густыми лесами из самшита, покрывающими склоны гор и скрывающими подножие под непроходимой мантией. Зеленые
Эльбурские горы являются частью великого водосбора Центральной Азии, простирающегося от Гималаев до Афганистана и из Персии на Кавказ, и они выполняют практически ту же функцию на каспийском склоне Персии, что и Сьерра-Невада для Тихоокеанский склон Калифорнии, поскольку они заставляют влажные облака, катящиеся из моря, опустошаться на морском побережье, поливая склоны вместо того, чтобы проникать дальше внутрь.
Дорога продолжается вполне пригодная для езды на велосипеде, но это ничто по сравнению с дорогой между Зенджаном и Касвином. Это - больше искусственного шоссе. персидское правительство переделывало его, значительно улучшая его в некотором отношении, но оно так и осталось несколько шероховатым и незаконченным и в местах шоссе непригодно для езды на велосипеде из-за песка и рыхлого покрытия по поверхности. Тем не менее, оно вполне достойное, однако, и, для Персии, является очень похвальным шоссе.

В четырех фарсахах из Касвина я добираюсь до чапар-ханы Каванды, где готовят завтрак из яиц и чая. Эти две вещи являются одними из самых легко получаемых закусок в
Персия. Местность этим утром однообразная и неинтересная, по большей части каменистая, гладкая равнина, редко покрытая серыми кустами с верблюжьими колючками. Иногда на расстоянии можно увидеть лагерь элиаутов, одного из странствующих племен Персии. Их палатки меньше и имеют форму, совершенно отличную от курдских палаток, больше напоминающие передвижные хижины квадратной формы, чем палатки. Эти лагеря находятся слишком далеко от моей дороги, чтобы оправдать их посещение, тем более что у меня, вероятно, будет еще возможность, прежде чем я покину владения шаха. Но я встречаю отдельную группу из них на дороге. Они выглядят более покладистыми, чем курды, более цыганской внешности, и они мало отличаются жителей от окружающих деревень.

В Кишлоке, где я получаю обед с хлебом и виноградом, я обнаружил, что циклометр зарегистрировал прибавку в тридцати две мили от Касвина. Это едва ли было легкие тридцать две мили, поскольку я снова сталкиваюсь с обескураживающим встречным ветром.
Достигнув караван-сарая Шах-Аббаса в Йен-Имаме (все первоклассные караван-сараи называются караван-сараями Шах-Аббаса, в знак уважения к столь многим, построенным по всей Персии этим монархом) около пяти часов, я решаю остаться здесь на ночь, имея за спиной пятьдесят три мили.
Йен-Имам - великолепный большой кирпичный караван-сарай, лучшее, что я когда-либо видел в Персии. Здесь много путешественников, и это место выглядит довольно оживленно. В центре двора большой крытый источник; вокруг него - сад роз, гранатовых деревьев и цветов. Сад окружен кирпичной аллеей, а еще большую площадь занимает само здание караван-сарая, состоящее из одноэтажного кирпичного здания, разделенного на маленькие комнаты.

Здание имеет только одну комнату в глубину, и каждая комната выходит на своего рода крытое крыльцо с камином, где можно развести огонь и приготовить пищу. К караван-сараю, обычно под массивными и просторными арочными воротами, прилагается чай-хана и небольшой магазин, в котором можно купить хлеб, яйца, масло, фрукты, уголь и т. д. Путешественник нанимает комнату, которая лишена любой мебели и использует свои постельные принадлежности и кухонную утварь, приобретает продукты и достаточное количество древесного угля, и чувствует себя вполне комфортно.
В крайнем случае, обычно, можно взять сковороду или какой-нибудь чайник, а в таких первоклассных караван-сараях, как Йен-Имам, иногда есть одна меблированная комната с коврами и постельными принадлежностями, предназначенная для размещения важных путешественников.
После обычной программы катания на велосипеде, чтобы успокоить любопытство и волнение людей, я получаю хлеб, фрукты, яйца, масло для их приготовления и уголь для костра - элементы очень хорошего ужина для голодного путешественника.
Заполучив сковороду без ручки, я приступаю к приготовлению собственного ужина, когда из толпы любопытных зрителей выходит респектабельный перс, который добровольно вынимает этот довольно обременительный долг из моих рук.

С готовностью получив мое согласие, он быстро разжигает огонь, а так же делать омлет.
В то время как мой повар-волонтер, таким образом, занят работой, компания выдающихся путешественников, проходящих по дороге, останавливается в Чай-хане, чтобы покурить кальян и выпить чаю. Владелец караван-сарая приближается ко мне и загадочно подмигивая, намекая на то, что, выйдя на улицу и отправившись на покорение новоприбывших, я почти наверняка получу подарок керан (около двадцати центов).
Поскольку он, похоже, очень хочет, чтобы я удовлетворил их, я, соответственно, выхожу и совершаю для них несколько поворотов на ровном участке земли снаружи.
После того, как они ушли, владелец тайно предлагает мне пол керана, чтобы каждый мог наблюдать, как он пытается дать мне что-то, не видя суммы.
Коварный перс, несомненно, попросил для меня подарок от путешественников, возможно, получил пару керанов и, наблюдая за благоприятной возможностью, предложил мне пол керана; коварные способы этих людей даже несколько более изобретательны, чем темные пути и тщеславные уловки «Китайца-язычника» Брета Гарта.(сатирическое стихотворение, 1870 г.).
В одной из комнат находятся два молодых дворянина, которые едут со своей матерью в гости к губернатору Зенджана. После того как я поужинал, они пригласили меня к себе на вечер. У их матери есть самовар под парами и много яиц вкрутую. Два ее сына, надежда и опора, заняты выпивкой арака. Они уже безумно веселы и преданы братским объятиям и сомнительным песням о любви. Их нежная мать поглядывает на них с одобрительной улыбкой, когда они глотают рюмку за рюмкой огненного напитка и постепенно становятся опьяненными и веселыми. Вместо того, чтобы проверять их опьянение, как это сделала бы любезная и предусмотрительная мать ференги, эта снисходительная родительница поощряет их, и не иначе, и чем более глубоко опьяненными и веселыми счастливы становятся сыновья, тем счастливее кажется мать. Около девяти часов они впадают в слезы любви друг к другу и ко мне и разводят такую сентиментальность, что я, естественно, испытывая отвращение, принимаю прощальный стакан чая и желаю им доброго вечера. Караван-сарай jee назначает мне меблированную комнату, упомянутую выше. Комната, как выясняется, хорошо покрыта коврами, содержит матрац и изобилие пылающее красных одеял, на маленьком столе лежит хорошо зачитанная копия Корана с позолоченной надписью и освещенными страницами. За эти действительно удобные апартаменты с меня взята ничтожная сумма в размере одного керана.
Сейчас я нахожусь в пятидесяти милях от Тегерана, это мой пункт назначения до того момента, когда весна снова придет и позволяет мне продолжать движение на восток к Тихому океану.
Катание продолжается по-честному, и в прохладе раннего утра я проезжаю хорошие несколько миль. Когда солнце заглядывает за вершину горного отрога, выступающего на юг на небольшом расстоянии от основного Эльбурского хребта, с востока устремляется воздушная стена, как будто солнце предпринимает напряженные усилия, чтобы возвестить начало другого дня с триумальным гудком.
Множество ослов встречаются на дороге, вездесущие перевозчики персидского крестьянства, доставляющие продукты на Тегеранский рынок. Единственное колесное транспортное средство, встречаемое между Касвином и Тегераном, - это тяжелый почтовый фургон, бодро грохочущий позади четырех скачущих лошадей, едущих в ряд, и недавно импортированная карета для некоей столичной знаменитости, которую тащат вручную, на расстоянии двухсот миль от Решта, компания солдат. Изо всех сил крутя педали против сильного ветра, я обхожу вокруг торчащей горной отроги около одиннадцати часов, и коническая заснеженная вершина горы Демавенд вырисовывается, как световой маяк, среди меньшей высоты Эльбурского хребта, примерно в семидесяти пяти милях впереди. Демавенд - идеальный конус высотой около двадцати тысяч футов (5671 м), и считается самой высокой точкой земли к северу от Гималаев. От выступающего горного отрога дорога проходит через промежуточную равнину к столице. большая ирригационная канава, окаймленная ивами, теперь пересекает каменистую равнину на некотором расстоянии, параллельном дороге, снабжая водой караван-сарай Шахабада и несколько соседних деревень. Сам Тегеран, находящийся на плоской равнине, и без высоких минаретов, которые делают турецкие города заметными на расстоянии, не позволяет определиться с его точным местоположением до нескольких миль от ворот. Он занимает положение в дюжине или более миль к югу от основания гор Эльбурс и с востока окружен еще одним выступающим отрогом. К югу - обширная равнина, редко усеянная деревнями и огороженными садами более богатых тегеранцев.
В час дня 30 сентября часовые у ворот Касвеин столицы шаха с неописуемым удивлением смотрят на странное зрелище одинокого Ференги, едущего к ним верхом на воздушном колесе, которое блестит и блестит в ярких персидских солнечных лучах.
Они выглядят еще более удивленными и почти склонными думать, что я какое-то сверхъестественное существо, когда, я не спеша, еду под ярко окрашенной аркой и вниз по пригородным улицам.
Проехав милю между мертвыми грозными стенами и вдоль открытой деловой улицы, я нахожусь в окружении удивленных солдат и горожан на большой центральной площади - maidan или артиллерийской площади, и вскоре после этого я пытаюсь отчистить хотя бы часть пыли и почвы путешествия в комнате жалкой гостиницы, которую держит француз, бывший кондитер шаха.



Мой циклометр зарегистрировал тысячу пятьсот семьдесят шесть миль от Измита. Расстояние от Ливерпуля до Константинополя, где у меня не было циклометра, можно приблизительно оценить как две тысячи пятьсот, что в общей сложности от Ливерпуля до Тегерана составляет четыре тысячи семьдесят шесть миль (~ 6500 км).
Вечером несколько молодых англичан, принадлежащих к персоналу Индоевропейской Телеграфной Компании, пришли ко мне и, повторяя мои вышеупомянутые чувства по поводу отеля, щедро приглашают меня стать членом их удобного холостяцкого заведения во время моего пребывания в Тегеране. «Как вы считаете насколько далеко от Лондона до Тегерана по вашей телеграфной линии», - Я спрашиваю их во время нашего разговора после ужина. «Где-то в районе четырех тысяч миль...», - отвечают мне, - «А что говорит твой циклометр?»