Мишка, мой лучший друг

   Любил Мишка, конечно, меня. С мамой он дружил. Всё-таки именно с ней он проводил больше всего времени. Моего старшего брата Сталика, своего главного спасителя, Мишка никак не выделял. Попросту не замечал его. Впрочем, это было взаимно. Папу Мишка уважал. А боялся Мишка только одного – папиного костыля. Стоило папе сказать «А ну-ка, где мой костыль...» и сделать рукой движение как-бы в поисках костыля, с Мишки тут же слетала вся его важность и самоуверенность. Он в секунду превращался в того, кем и был на самом деле – в маленького серого воробышка.
   Заполошно вереща он улепётывал от «костыля». Бешено хлопал крыльями, стукался о стены, цеплялся за одежду, падал на пол. Нёсся огромными скачками по полу, взлетал и опять падал и чирикал срываясь почти на визг. Мы глядя на всё это хохотали, а я потом шла извиняться и мириться. Мишка совсем не был злопамятным.
   Услышав мой голос он вылезал из-под буфета, из-под кровати, из-за холодильника или ещё куда в страхе забивался. Крепко охватывал мой указательный палец своими острыми коготками. Я осторожно гладила его пальцем, шевелила лёгкие пёрышки на спинке, на шейке, под крылышками. Приговаривала: «Что же ты боишься, дурья твоя башка? Ну как это возможно – ударить костылём воробья? Ты ведь не кошка и не собака, ты маленький воробышек, в тебя не попадёшь. Да и костыля никакого у папы нет давно. И не может мой папа никого ударить... Эх ты, Мишка, глупый мой птенчик...» Мишка тихонько мне подчирикивал, глаза его затягивались плёнкой, он блаженно покачивался на пальце, вытягивал вверх шейку, послушно поднимал крылышки...               
    Мне было девять лет когда жарким июньским днём мой брат принёс мне птенца воробья.               
    В этот день мы, малышня в возрасте от семи до одиннадцати лет, решили строить «халабуды» из надёрганных в кучах строительного мусора кусков гипсокартона. С помощью обрезков досок и кирпичей мне удалось соорудить вполне приличный «дом». Никак не удавалось закрепить «крышу» - картон сползал. Мой сосед с третьего этажа, очень сильный Вова Буханов, втащил на «крышу» кусок рельса. Картон перестал сползать со стен. Я, пыхтя, на четвереньках вползла «в дом». Из положенной на куски кирпичей доски соорудила «диван» и уселась отдохнуть. Голова моя лежала на коленях – домик получился очень низкий. Но я была довольна. В это время кто-то из мальчиков крикнул:
    - Фирка! Иди скорей, к тебе брат пришёл.          
    Я от неожиданности резко выпрямилась, ударила потолок, и тяжёлая железяка рухнула мне на голову. Про такой удар говорят «искры из глаз». Мальчики стояли вокруг меня замерев от испуга, вытаращив глаза. Я же, сдерживая стон, вылезла из под развалин «дома» и искала глазами брата.
    Сталик стоял метрах в пяти, спиной ко мне. Руки сцеплены за спиной, голова задрана вверх. Что он там высматривал? Не знаю. Главное что он ничего не видел и мама ничего не узнает. Я осторожно потрогала голову – крови не было. «Повезло – подумала я. – Вот если бы на руку упало или на ногу то мама бы точно заметила. А голове ничего не будет, там же только кость». Вытирая грязные ладони о подол платья я подбежала к брату. Спросила не вежливо:
    - Чего тебе?
    - Я тебе что-то принёс – улыбнулся брат и пошёл домой.               
    Я, забыв про боль, бежала рядом рассчитывая на шоколадку. На кухне он выложил на стол носовой платок. На платке, покрытый серым пухом и совсем короткими пёрышками, откинув головку лежал птенец. Глаза затянуты бледно -жёлтой плёнкой, маленький обмётанный жёлтой кожицей клюв приоткрыт. Видно было как под тонкой кожей быстро-быстро бьётся сердце.
    - Это кто?
    - Это птенец воробья. Он совсем маленький, ему дней десять, не больше.
    Подошла мама.
    - Опять гадость домой принёс? – сказала хмуро.          
    - Я чудом не раздавил его. Он бы погиб там или кошка съела бы.
    - Не выживет – обронила мама.    
    Птенец открыл глаза.
    - Выживет, выживет! – я схватила птенчика и сунула в рот его клюв.
    - Нельзя! Грязь, микробы! Вытащи немедленно!          
    А птенец глотал и глотал мою слюну. Выдернул клюв из моего рта и осторожно покрутил головой. Я откусила хлебный мякиш, разжевала, обильно сдобрив слюной, и опять сунула клювик в рот. Птенчик сделал несколько глотков хлебной кашицы. Мама покачала головой, посмотрела на брата и сказала недовольно:
    - Посмотрим что папа скажет.
    Моя мама была, конечно, строгой женщиной. Но сердце у неё было доброе
    Папа очень не обрадовался, но деваться ему было некуда. Не мог он выбросить живое существо на верную смерть.               
    - До утра! Только до утра!
    Так в моей жизни появился Мишка, мой самый лучший друг.

    Мы жили на втором этаже трёхэтажного дома в двухкомнатной квартире. В большой комнате, мы называли её «зал», на тахте спали родители. На диване спала я. В комнате был буфет с красивой посудой и семью слониками. В середине комнаты стоял круглый раздвижной стол с вишнёвой бархатной скатертью. У окна и на подоконнике стояли цветы: пальма, фикус, алоэ, кактусы, герань. Цветы мама очень любила.
    В маленькой комнате стояла кровать на которой спал брат, трёхстворчатый платяной шкаф, небольшой одно тумбовый письменный стол за которым я делала уроки, и гордость семьи холодильник Зил-Москва. Я поставила воробья на стол – пусть осваивается.
    Мишка неторопливо прыгал по столу, осматривался. Из под его хвоста, как из мясорубки, выскакивали жёлтые с зеленцом слизистые комочки. Маленькие коготки смешно «цокали». «Ему, наверное, страшно с нами – думала я. – Мы все такие
огромные. Один мой глаз больше его головы. Мы говорим, дышим, пахнем наверное как - то... Трогаем его.» Я представила себя на его месте. В клетке, как Гулливер среди великанов...               
    Я подставила птенцу указательный палец и он доверчиво залез на него. Медленно, чтобы не спугнуть, поднесла к своим глазам, стала рассматривать. Голова маленькая, покрыта серой шёрсткой. На шее и груди пушок светло-серый, даже
белесый. Маленькие крылья уже покрыты пёрышками. Острый конец его костяного крючковатого клюва был тёмно-серо коричневый. Но у основания он был совсем светлый и мягкий. На хвосте перья были большие, как у взрослых воробьёв.
    Мишка стоял на моём пальце крепко обхватывая его своими когтистыми лапками. Голову склонил на бок и внимательно меня слушал. Ушей я у воробья не нашла. Мне стало жалко птичку и я опустила Мишку на стол. Тот спрыгнул с пальца, как-то дёрнулся и отскочил в сторону. Большая слизистая жёлтая с зеленцом кучка осталась на столе.               
    А ведь пока я рассматривала Мишку, беседовала с ним, он не уронил ни одной капли. Получается, что птенчик может «терпеть»? Я принесла будильник, нарезала на кусочки газетный лист и стала проводить исследования.
    Сажала воробья на палец над столом, разговаривала с ним. Через две минуты поднесла под хвост листок бумаги и сказала:               
    - Мишка, давай!
    И Мишка «дал». Потом через пять минут, через восемь, через десять...
    Это была чистая победа!     
    Мишка не просто «терпел», он понимал меня. Как такое могло быть? Все воробьи такие умные или мне такой гений попался? Что же он ещё умеет, мой Мишка?
    Я принесла книгу, прислонила её к настольному зеркалу за которым папа брился. Мишку я поставила на край твёрдой обложки, и уселась читать. Читать книги было моё самое любимое занятие. Когда я болела, это случалось часто, то, если не было книги, я читала учебники. Однажды даже стала читать учебник математики. Сюжеты в задачах были совсем примитивные, даже дурацкие.
    Например про трубы в бассейне. «Что за глупость, думала я, одновременно впускать воду в бассейн и выпускать воду из бассейна?» Однако решать такие задачи было трудно, приходилось думать...
    Отец приучил меня все книги, даже учебники и школьный дневник, заворачивать в бумажный или газетный лист. Сделать бумажную обложку аккуратно было не легко. Но от папы не отвертишься, пришлось научиться. Так что большой беды я от Мишки не опасалась – книга была завёрнута в газету. Я читала, а птенец стоял на книге и смотрел на меня. Через десять минут я подставляла палец, под хвост бумажку, и:   
    - Мишка, давай!               
    Совсем уже обнаглев я улеглась с книгой на кровать. В отсутствии брата я так делала. Книгу пристроила на поднятые колени. На грудь себе и на кровать накрошила немного хлеба. Здесь я, конечно, серьёзно рисковала – покрывало и одежда не стол, быстро не отмоешь.     
    Мишка не подвёл меня!
    Я побежала к маме, доложить о наших успехах. Очень мне хотелось как-нибудь уговорить родителей оставить Мишку у нас пожить подольше. Хоть до осени, когда он уже хорошо летать будет. Мама никогда не сидела без дела. Готовила, стирала, убирала, шила, вышивала, штопала одежду. Руки её всегда были заняты. Произнесла не поднимая головы:               
    - Это всё холоймес.
    Холоймес – значит чепуха, чушь, не стоит внимания. Любимое её словечко.
    И мы с Мишкой показали класс! Мама, моя насмешливая мама с уважением смотрела на моего маленького друга.               
    Мы, дети, знали, что в нашей семье как мама скажет так и будет. Но СКАЗАТЬ это должен был папа. Если же папа говорил «нет» - то всё. Изменить его решение было очень трудно.               
    Мне нужно было убедить, уговорить, упросить маму чтобы она уговорила папу разрешить мне оставить моего птенчика хотя бы на пару недель, пока не повзрослеет. Отец никакой живности в доме не разрешал. «Люди и животные не должны жить в одном помещении» - так говорил папа. Правда, было однажды исключение, особый случай.               
    Когда мы жили на Дальнем Востоке, в Комсомольске-на-Амуре, у нас прямо под окнами был огород. Там в специальном утеплённом сарайчике жила наша коза Белка. Каждое утро мама отводила Белку в стадо. После обеда, ближе к вечеру, мама с другими женщинами шла встречать стадо. Я, понятное дело, с ней, куда же от меня денешься?               
    Мама крепко держала меня за руку и говорила чтобы я смотрела под ноги, не вырывала руку, не отбегала, не говорила глупости и всё такое.
    Как только вдали показывалось стадо, я выдёргивала свою потную ладошку из маминой руки, бежала навстречу широко раскинув руки и звала:
    - Бе-е-елка-а-а!
    Белка, крупная коза с большими и острыми загнутыми назад рогами, обычно шла в хвосте стада. Услыхав мой крик она выскакивала из стада и, обгоняя всех, бежала ко мне смешно разбрасывая по сторонам задние ноги между которыми тяжело болталось большое раздувшееся вымя. На бегу она задирала вверх свою козью морду и отвечала:
    - Ме-е-е-е! Ме-е-е-е!
    Добежав она сильно толкала меня в живот лобастой головой и прижимала к земле. Я истошно кричала:               
    - Ма-ма-а-а-а!
    А сама торопливо трогала нежно-розовые мягкие Белкины губы, трепещущие вытянутые ноздри. Я гладила большой лоб, белые ресницы... Теребила большие кажущиеся прозрачными уши, смотрела в бешеные чёрные Белкины глаза с моим отражением... Слушала тяжёлое дыхание, вдыхала козий запах...
    Подбегала запыхавшаяся мама, оттаскивала козу, ощупывала меня, отряхивала моё платье и ругала:               
    - Я говорила руку не вырывать, я предупреждала не бегать – и так далее.
    Белка спокойно стояла рядом и щипала травку.       
    Мне очень хотелось прокатиться верхом на Белке. «Все говорят что я худенькая и очень лёгкая. Жалко ей, что ли? Покатала бы немного» - думала я. Всё это повторялось каждый день, до глубокой осени. Осенью Белка родила нам двух беленьких козляток, Зойку и Пёсика. Для козьей семьи отгородили в нашей комнате угол и мы стали жить все вместе. По утрам я со слезами уговаривала маму выпустить малышей на свободу. И начиналось веселье...
    Козлята носились по комнате, боролись, стукались своими безрогими пока лбами. Я залезала не широкий сундук с навесным замком, затаскивала их туда. Тискала, прижимала к себе маленькие головки, заглядывала в рот, в уши, рассматривала тонкие ножки с копытцами. Они вкусно пахли Белкиным молоком и всё время роняли чёрные маслянистые «орешки». Они жили у нас дома около месяца, потом их кому-то отдали. Когда мы уезжали с Дальнего Востока то нашу кормилицу Белку продали. Её новым хозяевам повезло – коза давала много сладкого и жирного молока.

    Вечером, после ужина, когда отец отдыхал на диване с газетой, мама пошла на переговоры. Дверь в комнату она плотно закрыла и я осталась переживать в коридоре. Говорили они, кажется, целую вечность. Наконец дверь открылась и мама, не оглядываясь, прошла на кухню. Молча.
    Я плелась следом и уже готовилась всерьёз заплакать. «Ну почему, почему нельзя? У других хотя бы кошка есть, а мне даже совсем маленькую птичку, воробья нельзя?» - думала я. Тут мама повернулась и сказала с улыбкой:
    - Разрешил!
    И я помчалась обнимать своего любимого папочку.
    Прижималась к его полноватым губам со щёточкой усов, чмокала в колючие к вечеру щёки... Я гладила его высокий лоб, густые брови, заглядывала в синие глаза... Папа придерживал меня за спину своей большой горячей ладонью и счастливо улыбался:
    - Ну всё, всё... Но помни, Фирка, ты говорила! Не забывай,Фирка, ты обещала!
    Так Мишка стал полноправным членом нашей семьи.               
    В субботу, короткий рабочий день, брат смастерил для Мишки клетку, чем очень меня удивил. Я знала, конечно, что братья дружат с молотком и пилой, отвёрткой и шилом. Но клетку сделать это вам не коробку под картошку сколотить. Однако Сталик ловко и быстро разобрал старый посылочный ящик. Маленькие гвозди выпрямил и сложил – пригодятся. Из больших кусков фанеры выпилил будущие «пол» и «потолок» мишкиной «комнаты». Из деревянных брусков выстругал «несущие колонны и строительные балки». Все деревянные части тщательно зачистил наждачной бумагой. Затем шилом навертел дырки в фанерных листах. Из мотка проводов, который я нашла среди строительного мусора, надёргал тонкую медную проволоку. Дальше совсем просто было – соединил вертикальными струнами пол и потолок и, переплетая, горизонтальными струнами соединил между собой «колонны». Я смотрела на всё это буквально разинув рот. И думала: «Да это легко! Любой смог бы... И я...» Часто пролетают у человека такие мысли при виде чьей-то уверенной и красивой работы. Если бы только не эта частичка «бы».        
    Получилась просторная клетка где «стены» были из проволочной сети. В ячейку сети проходил палец, а вот воробышек свою головку просунуть не мог. В одной из стен брат соорудил «дверной проём» куда входила рука взрослого человека. С помощью толстой алюминиевой проволоки Сталик сделал дверцу, которая открывалась и закрывалась как настоящая, на петлях. Сделал даже совсем крохотный накидной крючок, чтобы можно было закрыть дверь. Был у этой клетки только один «нюанс» - не хватило проволоки. Я, конечно, хотела сбегать к соседям – на улице было уже темно, не найти. Наверняка у мальчиков есть проволока «на всякий случай». Но мне не разрешили - поздно. И сделал брат одну сторону из шпагата. Пока. Временно.
    Выстругал он для Мишки тонкую, в палец толщиной, жёрдочку. Я просила ещё качели сделать, чтобы он качаться мог. На это проволоки хватало. Брат не отказал, нет.               
    - Сделаю. Не сейчас, потом... Обязательно сделаю.               
    На самом деле брата уже не было рядом со мной. Он смотрел куда-то поверх моей головы. Хотя и не было там ничего интересного.
    Наконец всё было готово. В клетку поставили «поилку» - наполненную водой маленькую стеклянную солонку. Занесли «кормушку» - насыпали пшённую крупу в щербатую чайную чашку с отбитой ручкой. Я добавила туда немного «мяса» - несколько свежих тушек комаров и специально отловленных живых мух с оторванными крылышками и ножками. Растущему Мишкиному организму нужен белок, а мясо и есть белок. Для веселья, чтобы Мишке не скучно было, я положила несколько мелких листочков бумаги.     
    Мишку впустили в клетку...    
    Откуда у этой пичуги столько достоинства! Никакой суеты, торопливости.
    Вошёл, обошёл не торопясь своё жилище. Попил водички, закинул клювом себе в глотку пшено. Подёргал немного бумажку, придерживая острым коготком. Вскочил на жёрдочку и что-то нам прочирикал.
    Все с облегчением выдохнули – понравилось!               
    Остаток вечера я протолкалась около Мишки. Давала ему поклевать мой палец (иногда он «увлекался» и я, посасывая больной палец, ругала его), щепочку, кусочек печенья. Да мало ли... Утром, в воскресенье, меня разбудил громкий голос папы:               
    - Сюда! Все идите сюда! Фирка, и ты иди поскорей!
    «Мишка!» - сердце моё свалилось в пятки и я метнулась на кухню. Папа стоял посреди кухни и указывал на клетку.               
    - Вот! Смотрите – так должен делать каждый! И ты, Фирка, смотри.
    Я посмотрела.
    Мой Мишка скромно сидел в закрытой клетке, на жёрдочке, головка склонена на бок. Теперь про таких говорят – «ботаник».               
    В клетке было чисто. Очень чисто. Табуретка, на которой стояла клетка, и пол вокруг табуретки, были покрыты мусором. Изодранные кусочки бумаги, пшено, засохшие экскременты, серые Мишкины пушинки, щепочки, которые он сумел отколупать... Всё было аккуратно выброшено наружу. Внутри своей «комнаты» Мишка навёл почти идеальную чистоту.               
    Ну что сказать? Лучшего подарка моему папе придумать было невозможно. Отец был болезненно чистоплотен. Умывался всегда с мылом. Мыл не только лицо, но и шею, уши, за ушами, руки до локтей. И нас к этому приучил. Папа не выходил из дома в нечищеной обуви. В коридоре на специальной скамеечке всегда стояла баночка с чёрным кремом (был, конечно, ещё коричневый крем, бесцветный), обувная щётка и бархотка для наведения на обувь полного блеска. Обязательно причёсывался перед зеркалом, смахивал одёжной щёткой (висела тут же, на специально вбитом гвоздике) невидимые ворсинки. Отец сам стирал свои носовые платки и носки. Не разрешал это делать маме. Говорил:
     - Это каждый мужчина должен делать сам!        
     Мы жили очень и очень не богато, и содержать папину одежду в порядке было не так-то просто. Мама перелицовывала папины костюмы, пальто, плащи. Переставляла воротнички на рубашках – протёртой стороной к спине. Чтобы не лоснились (не
блестели) рукава пиджака папа носил на работе нарукавники. На стул с этой же целью он стелил суконную подстилку. Чтобы рукава рубашки не высовывались из рукавов пиджака и подольше сохраняли «товарный» вид, папа одевал на руки, повыше локтя, резинки. Любая самая маленькая дырочка сразу зашивалась или заштопывалась умными мамиными руками. Перед приходом папы с работы мама быстро осматривала квартиру. Подбирала пушинки, соринки, складывала газеты. Наводила блеск. Отец мог спокойно достать чистейший носовой платок и провести им по плинтусу, по подоконнику, по люстре, да где угодно. И уж если на платке оставался след...
     Он не ругался, нет, он просто повязывал фартук и начинал «наводить чистоту».Уж лучше бы ругался. Впрочем, я такого ни разу не видела. Это был скорее миф, легенда. Что, мол, вот папа придёт и начнёт за мной грязь убирать.
     И вот такому человеку Мишка показал, как сейчас говорят, мастер-класс.
     Мишка стал не только любимым, но и уважаемым членом нашей семьи.
     И пошла прекрасная жизнь. Когда я была дома Мишка обычно сидел у меня на плече. Он ел со мной. Я просто поворачивала голову и открывала рот. Мишка очень осторожно, деликатно, брал немного еды. Если случайно подхватывал большой кусок – спускался на стол и съедал не торопясь, придерживая кусочек пищи коготками. Ни разу не было такого, чтобы он схватил что-то, утащил, спрятал и где-нибудь сожрал. Это всё не про нас, нет. Из моего рта он пил чай - не горячий, конечно – какао, компот. Очень любил конфеты, варенье. Мишка, как член нашей семьи, участвовал в семейных ужинах и обедах. Он прыгал по столу. Не знаю, как он это понимал, но он очень правильно себя вёл «на столе». Во-первых, он никогда, ни одного раза не уронил ни одной «капли». Я подзывала его, подставляла палец, под хвост бумажку, «Мишка, давай!» И всё. Он никогда ничего не просил. Когда подзывали – тут же подскакивал. Ничего никогда не хватал сам - только если давали. Угощение брал скромно, с достоинством. Я, понятное дело, была в восторге, но даже родители, даже требовательный отец, были покорены его обаянием.
    Больше всего, больше всех угощений, Мишка любил сахар. Прекрасно понимал, как он выглядит, где находится. Я обычно набирала из сахарницы пол чайной ложки и подносила воробью. Тот с наслаждением погружал туда свой маленький клювик. И вот однажды я решила пошутить. Когда Мишка был на другом конце стола я зачерпнула из солонки соль и позвала его. Тот прибежал, увидел любимое угощение и хватанул полный клюв...               
    Да... Бедный Мишка. Он так плевался, так закашлялся... Смеяться мне совсем не хотелось. Мама кинулась промывать ему клюв под краном. А потом он стоял передо мной и ругался. Мокрый, с повисшими крылышками, он чирикал и чирикал, затихал на пол минуты, пил воду, и опять что-то обиженно мне кричал.
    После этого случая, чем бы и кто бы его не угощал, он сначала кончиком клюва пробовал маленький кусочек. Потом уже брал остальное.
    Во время каникул вся наша детская жизнь проходила на улице, во дворе дома. То есть в прямом смысле – с утра и пока родители домой не загонят. Конечно все мои ровесники знали о моём необыкновенном друге, о Мишке. Я хвасталась, немного приукрашивая при этом. Все забрасывали меня вопросами. Первое – почему Мишка? Воробей ведь совсем непохож на медведя. Я не могла толком ответить. Когда я увидела этого птенчика, поникшего, едва живого, мягкого, пушистого... Я просто сразу поняла – он Мишка. Другого имени для него просто не было. Всех удивляло что он не боялся людей, легко шёл на руки. Да, так и было. Только не нужно было делать резких движений и очень громко говорить. Воробей даже отличал наше настроение по интонации. Если я открывала клетку, просовывала руку и ласково подзывала его, то Мишка спокойно заходил на ладонь и я его доставала. Если же я начинала его ругать «Ах ты, плохой Мишка. Ты почему не слушаешься?» и т. д., он пятился и забивался в угол. Приходилось потом его уговаривать чтобы не обижался. Когда я читала книгу он обычно сидел на краю книжной обложки и цепко держался коготками. Когда мне нужно было перевернуть страницу я поднимала на Мишку глаза и делала знак пальцем. Птенчик взлетал на несколько сантиметров, секунду висел в воздухе. Я переворачивала страницу, и он садился на своё место. Самое сложное было с туалетом. Мне было всего девять лет. Я зачитывалась, заигрывалась... Мишка терпел. Были, конечно, аварии, но ничего серьёзного не случилось. Просто если я забывала про Мишку, то потом нужно было подержать его подольше над «горшком». Дать ему возможность освободить кишечник.
     Мишка уже начинал летать и не очень хотел возвращаться в клетку. Несколько раз он ударялся о стекло окна. Но потом всё-таки спокойно давался в руки и заходил в клетку. Тут был маленький секрет – когда он умудрялся взлететь к потолку или на шкаф, нужно было просто всем уйти из комнаты. Наш Мишка хотел быть с коллективом, один оставаться не любил.       
     Моим рассказам верили и не верили. Дело в том что никто не слышал о домашних воробьях. Кошки, собаки, хомячки, мыши, голуби, канарейки – про это все знали. Но воробьёв было очень много, они были вокруг нас всегда, зимой и летом. Странно было представить что у такой маленькой и очень самостоятельной птички есть такой цепкий ум.               
     В общем народ хотел познакомиться с моим другом. Но как? Родители сразу предупредили, что никаких «поиграть» у нас в квартире они не разрешают. Просто пригласить посмотреть двух или трёх человек тоже не получится – мама всех усадит, угостит чем нибудь и поставит на стол клетку: смотрите. Оставалось только одно – вынести Мишку во двор. Должен же он, в конце концов, дышать свежим воздухом, заявила я. Мама отговаривала, предупреждала что его раздавят просто, или кошка съест. Вздохнув сказала:
     - Хотя бы в клетке вынеси.
     И я вынесла клетку с Мишкой во двор. Ребёнком я всегда возмущалась родительским страшным предположениям. Откуда они знают, думала я, как будет? Это у них может такие все глупые были, в их детстве. Сейчас всё по другому. Потом я с горечью думала – как это получается, что родители опять всё угадали? Потому что как они говорили, так всё и получалось. Почти всегда.
     Дети, в основном мальчики, увидев меня очень обрадовались. Все рванули ко мне, стали выдёргивать клетку, засовывать туда пальцы, палки... Бедный Мишка кричал, метался по клетке. Мальчишки окружили меня, толкались, пытались открыть дверцу клетки. Я что-то закричала, вырвалась с трудом, бегом добежала до двери, стала стучать. Мама ждала меня, открыла сразу. Ребята потом удивлялись:
     - Ты почему убежала? Мы же просто посмотреть хотели, потрогать его. Мы ничего плохого не хотели...               
     После завтрака я, конечно, сразу убегала на улицу. Мишка оставался с мамой. При всей строгости она была весёлым человеком. Воробей был ей интересен. Мама доставала его из клетки и сажала на плечо или в карман, куда она для удобства подкладывала вату. Но Мишка выбрал себе местечко поудобней – у мамы в бюстгальтере. Да, в той самой уютной ложбинке на женской груди. Жарким летом мама носила лёгкие халатики с треугольным вырезом. Мишка держался коготками за край лифчика и видна была только его головка с острым клювиком. Мама занималась домашними делами и беседовала с Мишкой, пела с ним песни. Говорила что он ей «подпевал». Иногда он там дремал. Когда я приходила, он с радостным чириканьем перелетал ко мне на плечо.
      Примерно через неделю Мишка нас сильно удивил. Я проснулась оттого что он чувствительно ущипнул меня за ухо. Видимо я крепко спала, птенец не смог «докричаться». Мы были дома одни. Это означало что воробей САМ выбрался из клетки. Но КАК? Дверца закрыта, верёвочная сторона натянута туго, все «окошки» одинаковые. Мы стали следить за воробьём. Всё было бесполезно. Дня через три мы заметили светло-серый Мишкин пушок на верёвочной стороне. Но как он это делает? Окошки были маленькие. Он мог, конечно, раздвинуть верёвочные струны клювом и вылезти. Но мы бы это заметили. Неужели он настолько сообразителен и понимает что нужно поправить шпагат?
     Конечно можно было убрать совсем шпагат, сделать проволочную "стену". Но брат отнекивался, говорил что ему некогда. Да никто особенно и не настаивал. Как-то так получилось, что Мишка не воспринимался как воробей, птичка, зверёк. Он был Мишка, один из нас. К нему не было претензий, никаких.
     Вопросы были ко мне. Я должна была следить за чистотой в клетке, вокруг клетки. Менять воду, подсыпать еду, чистить кормушку. Но...
     С этого времени Мишка практически в любое время мог выйти из клетки.
     И однажды случилось. Да. Мой брат Сталик чуть не съел Мишку, воробья, нашего любимца.               
     Сталик тогда работал в Сталинграде, на строительстве легендарного Мамаева Кургана. Он уходил из дома раньше всех, в половине седьмого утра. Отец мой запретил маме вставать по утрам готовить нам завтрак. Сказал что мы достаточно взрослые и можем себе сделать бутерброд и чай. И вот одним прекрасным утром мой мечтательный девятнадцатилетний брат жевал свой хлеб с маслом и плавленым сыром «Дружба». Мишка, который научился самостоятельно вылезать из клетки, пытался привлечь к себе внимание, чирикал. Сталик его не замечал. Тот прыгнул к брату на плечо. Брат воробья не слышит. Тогда Мишка засвистел Сталику прямо в ухо. Сталику показалось, что кто-то свистнул ему в ухо. Он, не переставая жевать, повернул голову на свист. Мишка, привыкший есть у меня изо рта, увидел открытый рот и ловко туда запрыгнул. Сталик рот от неожиданности захлопнул. Мишка, оказавшись в липкой и душной темноте испугался, захлопал крыльями, затрепыхался. Брату показалось, что во рту у него кто-то живой. КТО? Его затошнило, он зажал рот рукой, вскочил к раковине. Упала табуретка, грохнул на пол чайник.
Сталик натужно закашлялся. На шум прибежала заспанная мама. На кухне она увидела кашляющего багроволицего своего верзилу сыночка, кинулась к нему. Всё это время несчастный маленький Мишка, изрядно помятый зубами моего брата, лежал в раковине облепленный хлебной кашицей, испуганный. Появился отец. Маме пришлось отойти от сыночка к мужу, успокаивать мужа. И только после этого наконец вспомнили про птенчика. Его отмыли в тёплой воде, накормили, напоили сладким тёплым чаем. Наругали. Он весь день был необычно тихим. Видимо здорово испугался. Да и помял его Сталик изрядно.
    Жизнь наша продолжалась, как теперь говорят, в новых реалиях. Мишка подрастал, пушок потихоньку уходил. Он уже весь был покрыт перьями. Сделался крепким клюв. Но жёлтая губчатая складка вокруг клюва ещё не ушла, хотя сильно уменьшилась. Мальчики во дворе авторитетно мне пояснили, что вот когда эта жёлтая кожа вокруг клюва исчезнет, то это и будет означать, что воробей взрослый. Уже прошло две недели как Мишка жил с нами. Я понимала, что с воробьём придётся расстаться. Думать об этом не хотелось. Мне казалось что Мишка пока ещё недостаточно хорошо летал. Проверить это можно было только выпустив его на волю. Но выживет ли он там, в большом, но опасном мире?
    Мой брат Сталик очень рано, раньше всех собирается на работу. Мишка, теперь уже осторожный, крутится около него. Сталик, как обычно, ничего и никого вокруг себя не видит, о чём то мечтает. Уже одет, идёт к двери. Мишке обидно, он же летает вокруг человека, чирикает. Сталик одевает ботинки, завязывает шнурки. Мишка бегает рядом, суетится. И брат наступает на воробья...  
    К счастью в пол силы. Мишка кричит. Брат в ужасе опрокидывается на стену узкого коридора.Грохот,крик...               
    Вскакивает мама, за ней папа, я прибегаю. Все ощупывают брата и только потом соображают что где-то здесь должен быть Мишка. Как мы его вообще не затоптали? Мишка жив. Но у него повреждено правое крыло. Уже на следующий день он весел. Когда он летает его слегка заносит влево. Я брата видеть не могу, злюсь на него. Ну нельзя же быть таким, в самом деле. Хотя Мишка тоже хорош. Оба лучше, в общем. Однако в душе, стыдно признаться, но я рада. Мишка, мой Мишка проживёт со мной ещё, может быть, целый месяц, пока полностью крыло на место не встанет. А там зима, не прогонять же птичку из дома зимой.
    Лето в Сталинграде очень жаркое. Как у Маяковского: «...в июль катилось лето, была жара, жара плыла...» В июле температура поднималась до сорока градусов и выше. Небо из голубого сделалось бледно-голубым, даже белесым. Трава желтела, листья на деревьях сделались тёмно-зелёными, тусклыми, вялыми.
    Нам, детям, жара ничуть не мешала. Но взрослые мучились. Мишка тоже притих. Сидел целый день нахохлившись, свесив крылышки, с открытым клювом. Много пил, почти не ел. Мы брызгали на него водой, но это мало помогало. Я заметила, что время от времени воробышек садился в поилку. И тогда моя практичная и сообразительная мама придумала сделать для воробья купальню. Мы поставили в клетку пиалу с водой. Мишка сразу уселся на край пиалы, попил свежей воды высоко закидывая головку. Затем, покрепче ухватившись коготками, сунул в воду голову. Он фыркал, крутил в воде головой, отдувался, и снова раз за разом «нырял» в воду. Потом отряхнулся совсем как щенок, отдохнул немного, и аккуратно спустился в воду. Сидел, наслаждался. Вода почти полностью покрывала его. На поверхности оставались только голова, часть спины, и на другом конце пиалы висел не поместившийся хвост. Он расправил крылышки, тихонько шевелил ими. Затем вылез из воды, несколько раз отряхнулся. Перешёл на другую сторону пиалы. И опустил в воду хвост и всю заднюю часть тела. Он присаживался, шевелил распушившемся хвостом. Затем вытащил хвост из воды, отряхнулся хорошенько по - собачьи. Перескочил на жёрдочку, радостно закрутил головой и зачирикал.          
   Понятное дело – вся клетка, табуретка, да и половина кухни были залиты водой. Но зрелище было просто фантастическое. Конечно и я, и мама, много раз видели как воробьи купаются в лужах. Казалось бы, ничего нового. Но наш Мишка этого не видел никогда, его никто не учил. И у него не было безразмерных луж. Он экономно и аккуратно мыл своё тело в три захода. Каждую часть тела отдельно.
   Мы, конечно, убрали в клетке, постелили сухую газету, поменяли воду в пиале. Мишка отнёсся к этому благосклонно. К тому времени мы дверцу в клетке закрывали только на ночь. И клетку верёвочной стороной ставили плотно к стене. Во избежание, так сказать... Впрочем, это воробья не останавливало. Он всё равно вылезал из клетки когда хотел. Да Мишка, видимо, и сам что-то понял. Старался сюрпризов не устраивать. Когда кто-то из нас уходил, он «провожал» нас не по полу, а по верху, цепляясь за висевшую на вешалке одежду. А мы, приходя домой, кричали из-за двери:               
    - Мишка, это я! Миша от двери отойди! Ты отошёл? Ну всё, я открываю...
    Мишка истерично чирикал в ответ. Измученный одиночеством, он метался по полу перед дверью, взлетал, запрыгивал на нас и опять опасно сваливался на пол под ноги...               
    Ах, какое это было счастье! Мы ругали птичку, смеялись, отмахивались от надоеды...               
    «Купался» наш Мишка три или четыре раза в день. Я с восторгом рассказывала об этом своим друзьям во дворе. И они стали проситься в гости. Посмотреть как купается этот необыкновенный обыкновенный воробей. После длительного нытья, клятв и обещаний родители разрешили пригласить моих друзей.
    - Но! – так и вижу папин указательный палец перед моим носом. – Ты должна... - и т.д.               
    На следующий день я привела первую партию зрителей. Я волновалась. Вдруг Мишка не захочет купаться при посторонних? Он не артист, его нельзя уговорить или заставить. Подсмотреть за ним тоже невозможно. Оставалось полагаться на Мишкину добрую волю.    
    Пришли четыре человека. Самый высокий был Валя Осипов из четвёртого подъезда. Он был старшим в многодетной семье. У него было четверо братьев и сестёр. Они во всём слушались своего брата. Валя считался самым справедливым и честным во дворе. Его редко отпускали погулять и поэтому все согласились, что он должен первый пойти на Мишку смотреть. Чтобы Мишке было спокойней мы решили спрятать «зрителей» в коридоре. На кухне были только их глазастые головы, которые смотрели как воробей «принимает ванну». Первым, на корточках, сидел Вова с третьего этажа. За ним, на коленках, стоял Саша Тацков с первого этажа. За ним, слегка согнувшись, его брат Слава. Последним, на цыпочках, стоял Валя. Мама поставила в клетку пиалу со свежей водой и занималась своими делами, как будто никого здесь не было. Все притихли, ждали. Мишка, умничка, поманежил нас всего пару минут. Затем искупался. Совсем как я рассказывала. Все выдохнули, зашевелились, заговорили. Мама угостила ребят компотом.
    Эти «выступления» длились, пожалуй, неделю. Потом маме это надоело. А потом закончился июль, и спала жара.               
    Потом и лето закончилось и начались занятия в школе. Я пошла учиться в четвёртый класс начальной школы номер десять на улице Чайковского.
    В августе, за пару недель до первого сентября, мой отец сломал ногу. Он резко повернулся на автомобильный сигнал и у него на правой пятке откололся кусочек кости. Травма оказалась очень болезненная. Отцу наложили на ногу гипс. Он лежал в постели и передвигаться мог только на костылях.
    Папа теперь часто оставался дома один. С Мишкой. Мишка одиночества не терпел. Он прилетал в зал, где лежал отец. Папа либо дремал, либо слушал радио (телевидения тогда, в 1956 году, в нашем городе не было), либо читал газеты. Воробей выбирался из клетки и лез к папе. Он хотел посидеть на газете как у меня на книге, но его прогоняли. Мишка согласен был сидеть у папы на шее, или на груди. И отсюда его гнали прочь. Птенчик согласен был сидеть на подушке, на голове, да где угодно. Лишь бы быть рядом с любимым человеком. Но мой чистюля - отец уж очень волновался что неразумная птичка нагадит. Хотя не было такого ни разу. В какой - то момент папа в досаде воскликнул:
    - Вот я тебе сейчас покажу! Ну-ка, где мой костыль?          
    И схватил костыль. Что тут началось! Мишка заверещал, стал носиться по комнате, ударился о люстру, уцепился коготком за штору и повис на ней. Освободился и упал на пол. Метался по полу, ударялся о цветы в горшках. (Цветов было много, целый лес.) Уже папа пытался успокоить его. Костыль он сунул под диван.
    - Вот смотри, Мишка, нет у меня костыля... Да я просто так сказал.
    Мишка умчался на кухню, забился за батарею и сидел там, горестно чирикая, до прихода мамы.               
    С той поры не было для Мишки страшнее слова чем «костыль». Однажды птенчик, совсем уж испугавшись, забился под буфет и никак не хотел оттуда вылезать. Мы сначала смеялись, шутили. Потом стали серьёзно звать воробья. Он не выходил и только каждые две три минуты что-то обиженно выкрикивал. Потом я стала уговаривать его. Наконец я легла на пол и попыталась палкой из-под буфета выгнать. Мишка истерически заверещал и забился за буфетную ножку. Оттуда его уже никак невозможно было достать. Тогда мама взяла горсть пшена и стала сыпать перед буфетом приговаривая «цып, цып, цып...» И Мишка вышел. Поклевал пшено, залез ко мне в ладонь и согласился вернуться в клетку.
     Нога у папы благополучно зажила, папа ходил уже с палочкой. В выходной день нас пригласили наши знакомые в гости. Они жили не далеко, через дом от нас. У дяди Ильи и тёти Ани было двое детей. Нине было четырнадцать лет, а Вова пошёл в первый класс.
     Я с родителями не пошла. Решила прийти позже, к торту. С воробьём. Очень хотелось похвастаться моим необыкновенным Мишкой. А мама меня бы обязательно уговорила не делать этого. Она умела быть очень убедительной. Крепко подумав я решила клетку не брать. Всё-таки два чужих дома, могли отобрать. В нашем - то доме все знали что у меня два старших брата есть. Не решались обижать меня. Так же дальновидно, как мне казалось, я решила одеть кофточку с карманами. Конечно было бы здорово пройти с Мишкой на плече. Но это, подумала я, было слишком рискованно.
    Я зашла в подъезд. Мне было жалко Мишку, который столько времени просидел в кармане. Я посадила его себе на плечо. Это было любимое Мишкино место. Но воробей по другому понимал свободу. Он вспорхнул, сделал круг и уселся на ящик в дальнем углу. В этом подъезде лестничные площадки были большие, больше нашей кухни, примерно 2,5 метра на 4 метра.
    Я со смехом подошла к воробью, протянула руку. Но тот перелетел на торчавший из стены провод. И опять, и опять... Это было очень плохо! Вдруг в подъезд кто-то войдёт? ...или откроет квартирную дверь? Остаётся одно – снять кофту и попробовать набросить её на расшалившегося птенчика. Поймаю хулигана, никуда не денется.
    Какая - то тень мелькнула около ноги, послышался шум какой-то возни. Раздался сдавленный Мишкин писк, затем всё стихло. В углу сидел здоровенный, коричневый с серым, котяра. Глаза его мрачно горели, он бил себя хвостом. В зубах он держал Мишку. Меня окатило ледяной волной ужаса. Он же может съесть моего Мишку как съел бы любого воробья! Ну нет, этому не бывать. И я, расставив пошире руки, пошла на врага. Кот заурчал. Но меня не испугаешь, нет. Я приближалась. Враг стал сильнее бить хвостом, и рычание перешло в вой. Ах ты гад, фашист, стучало в висках. Запугать меня хочешь?               
    Кот очень легко прыгнул, проскочил мимо меня и рванул к подвалу. Я обмерла. Дверь в подвал была закрыта, я это видела. Но вдруг там есть лаз, щель? Тогда всё, пропал мой Мишка... Я кинулась за котом. Но он уже бесшумно, огромными скачками, промчался по лестнице вверх, на второй этаж. Я на одном дыхании взбежала туда же. Кот стоял в дальнем углу, воробья держал в зубах, голова низко опущена. Увидел меня и опять завыл-зарычал. Я, тяжело дыша, шла на него. Ближе, ближе... Зверю некуда было спрятаться. Он прыгнул в мою сторону и опять проскочил, совсем рядом со мной. Я не успела, не успела... Но надо скорее за ним, нельзя его оставлять надолго. Ведь там третий этаж, выход на чердак.
    Слава богу, на чердачной двери висел огромный замок. На чердак вела металлическая лестница. На верхней ступеньке, непонятно как там поместившись, стоял кот с воробьём в пасти. Огромный толстый хвост торчал трубой, кончик хвоста подрагивал. Сердце моё стучало где-то в горле, мыслей никаких не было. Я что-то шипела сквозь зубы, слёзы вскипали на ресницах и тут же засыхали не успев пролиться. Кот взвыл переходя на визг... Я приготовилась к броску, оставался какой-то метр, ещё меньше... Кот прыгнул на меня, невесомо оттолкнулся от моего плеча и, приземлившись за моей спиной, с громким мявканьем умчался вниз по лестнице. На полу жёваной серой тряпочкой лежал Мишка. Я, сразу задохнувшись, обессиленно опустилась рядом. Воробышек лежал в чёрной лужице, одна лапка согнута, глазки затянуты плёнкой, сердце билось. Я взяла своего птенчика в руки, встала и наконец-то зарыдала. Стояла в метре от двери тёти Ани и ревела, била ногой в дверь и выла в истерике. Наконец раздались шаги, взволнованное «Кто там?» «Это я...откройте скореееее... Мой Мишка... скореееее...» Дверь открылась. Папа испуганно смотрел, крупный нос покраснел, полные губы дрожали. «Кто тебя? Что случилось? Ты в крови...» Наконец ко мне пробилась мама. Она всегда быстрей всех знала что нужно делать. Забрала воробья. Остальные взрослые, тщательно ощупав, повели меня успокаивать. Дали мне большой кусок торта и очень сладкий чай. Я быстро перестала плакать. Но как только я оставалась одна то снова и снова переживала этот бой. Самый серьёзный бой в моей жизни. Бой по-настоящему за жизнь. Я понимала что только моя отчаянная решимость биться до конца спасла Мишку. А моя глупость, моё хвастовство чуть не погубили моего друга.    
    Вскоре мама принесла Мишку. Он сидел на ладони мокрый, нахохлившийся. Одна лапка была сломана, и мама привязала к ней две половинки спички – наложила шину. Было повреждено правое крыло. Всё остальное было вроде бы в порядке.     
    Через пару дней неугомонный Мишка содрал с себя остатки бинтов. Ножка его зажила. Раны от укусов затянулись. Спустя неделю мы не могли найти следов от кошачьих зубов. Только правое крылышко повисло окончательно. Крыло работало, но медленно. Раскрывалось не полностью. Ясно было, что никогда не будет Мишка, как в моих глупых девятилетних мечтах, прилетать ко мне «в гости». Не постучится клювом в окно. Не познакомит меня со своими птенцами. В этом во многом виновата и я. К счастью, я не умела долго переживать. Внешне, казалось, всё наладилось. Но через пару недель Мишка стал чахнуть. Он по-прежнему со мной «делал уроки». Но раньше он меня отвлекал, бегал за пером и смотрел что я пишу. Сколько клякс я из-за него посадила. Теперь он тихо сидел рядом с тетрадкой, дремал. Воробей стал меньше есть. Я всё время ловила для него мух, копала червей. Мишка любил «дичь» и с удовольствием «свежатину» поедал. Он, конечно, и теперь всё съедал, но не торопясь, скучно. И ещё он всё время дрожал, ему было холодно. Мы сделали ему из ваты домик и он там ночевал. Днём он всё время проводил у мамы в лифчике. Перестал выходить из клетки, хотя дверца была всегда открыта. Может кот чем-то заразил нашего птенчика? Не знаю. Плохо то, что мы, семья наша, не отнеслись к этому серьёзно.               
     И однажды Мишка умер. Я до сих пор вижу его. В клетке, рядом со своим домиком из ваты. Он лежит на спине, вытянув вверх тонкие лапки. Глаза затянуты бледной плёнкой. Сердце не бьётся. Очень маленький и не живой.
     Мама дала мне коробочку из под духов. Я положила туда вату, сверху лоскут красивой ткани, и пошла хоронить Мишку. Собралось нас, пожалуй, человек десять. Ещё с других домов малыши прибежали. Мы вырыли ямку под молодым деревцем, положили туда коробочку с Мишкой и закопали. Первое время я следила за этим деревом, поливала его. Потом наступила зима. Потом стало что-то происходить в жизни и я про Мишку, про дерево, забыла.