Каникулы

Я лежу на кровати. Ноги пододеяльником вспотели, и простыня прилипала к ляжкам. Я хочу сбросить одеяло, под которым мне так душно, но знаю, что тогда мне станет холодно, потому что окно, выходящее во двор, где в беседке спит отец, было открыто настежь. Отец спал в беседке, потому что кровать в доме была одна. Я слышу отцовский храп, и питаюсь отвращением к нему. Я знаю, что ненавижу его. Ненавижу больше, чем мать. Я лежу так, накрывшись плотным одеялом до подбородка, пока не слышу глухой скрип - это отец встал с металлической раскладушки, и сел в ней. Я слышу, как он подымается, и, просунув ступни в шлепки, шлепает по гравированной тропинке через дворик к входной двери. Хлопок двери в прихожей, включенный свет на кухне, и вот отцовская фигура в одних трусах стоит в дверях спальни. Я боюсь его, и делаю вид, что сплю. Но он уже видел мои зрачки, и начинает доебываться:
- Какого *** ты еще спишь?
Я не открываю глаза.
- Я видел твои зрачки, зассанец. Хватит страдать ***ней, подымайся тебе говорят!
Я лежу, накрывшись одеялом.
- Ну и *** с тобой, дрыхни...
С закрытыми глазами я слышу, как он выходит из спальни и шумит посудой на кухне. Открывает и закрывает холодильник. Поджигает конфорку. Выливает на сковороду шипящие яйца. Пахнет паленым.
- Иди жрать, зассанец!
Я не реагирую.
- Я, ****ь, кому сказал!!! ДУЙ НАХУЙ СЮДА!!!
Я быстро встаю и ****ую на кухню. Отец в одних трусах стоит над столом, разливая сопливые яйца по тарелкам. Я сажусь за стол, и кладу голову на руки. По подоконнику ползают муравьи, и я начинаю разглядывать их. Муравьи маленькие и прикольные, бегают себе, рыщут хлебные крошки. *** вам, а не крошки, муравьишки, папочка не работает, и жрать дома нехуй.
- Жри, хули не жрешь!
Я молчу. К еде не притрагиваюсь.
- Ты бросай мне ***ней страдать, ты меня понял, ****ь?!
Я не отвечаю.
- Жри!
- Я не хочу.
- С *** ли?
- Просто не голодный.
- *** с тобой!
Отец резко вскакивает, хватает мою миску и в праведном гневе вылетает на улицу в одних трусах. Через секунду возвращается на кухню с пустой тарелкой. Швыряет ее со всей дури в раковину. Тарелка с грохотом разбивается на мелкие осколки.
- Ну и голодай, сраный ****юк! Собаки сожрут твою ***ву еду!
Я молча встаю изо стола.
- Ты куда?
- Никуда.
- Ты, ****ь, как с отцом разговариваешь?!
- Никак.
- Ну и ****уй отсюда в жопу! Чтоб, ****ь, не попадался мне на глаза весь день, усек, долбаеб?
Я молча возвращаюсь в спальню, натягиваю майку и шорты, аккуратно сложенные на табурете возле кровати, и иду обуваться.
***
Отцовский двор засыпан всяким хламом: обломками кирпичей, углями, окурками. Перехожу грязную пыльную дорогу. Через дорогу - детский уголок. На качелях качается Пашка. Увидев меня, он закричал:
- Эй, Вован, ****уй сюда!
- Че такое?
Пашка - чернявый мальчик из соседнего дома, спрыгнул с качелей и пошел ко мне на встречу.
- Здорово.
- Привет...
Он протянул мне руку, я пожал ее. Пашка старше меня на два года. Мне - 12, Пашке - 14.
- Курить есть? - спрашивает Паша.
- Нету. 
- Жалко. Ну ладно. Пошли че покажу, - говорит он.
- Пошли.
Я следую за ним через двор, переступаю через коровьи "мины", которых здесь дохуя. Мы спускаемся вниз по улице, вдоль облезлого забора, обходим местные дома. Дальше - пруд. А еще дальше - заброшка. Там тусуются старшие пацаны, которые уже учатся в училище. Повсюду - мусор, обломки кирпичей и использованные строительные материалы. Пашка заводит меня в старое каменное здание без окон ( или окна были, но только выбитые). На здании -  покоцанная надпись, написанная уже стершимся мелом - "Опасно, не входить". Внутри темно. Воздух сырой и холодный. Я даю глазам привыкнуть. Возле стола, накрытого грязной, бывшей белой, простыней, толпятся двое пацанов - Витя и Шура. Они - братья-близнецы, и оба до невозможности рыжие. Витя и Шура учатся в Железнодорожном училище на  слесарей. Я их знаю, потому что мой отец знаком с их отчимом дядей Андреем. Дядя Андрей  - мент на пенсии. Иногда он заходит к папе поздно вечером, и потом они очень долго сидят в беседке и пьют водку.
- А этот ****юк хули тут делает? - спрашивает Шура. Он затягивается сигаретой, и передает недокуренный бычок Вите.
- Он нормальный пацан, - оправдал меня Пашка.
- А он точно не обосрется? - спрашивает, лыбясь, Витя.
- Я не обосрусь, - отвечаю сам за себя.
- За базар-то отвечаешь?
- Отвечаю.
- Ну смотри, - лыбится Шура - шоб никому не ****ел, понял?
- Понял. 
Они достают мешок, который прятали под столом, и кидают на стол. Мешок шевелится. Витя бьет мешок кулаком, и тот, вскрикнув, успокаивается.
- Че там? - спрашиваю.
- Ща увидишь, - говорит, залыбясь, Пашка.
Шура раскрывает мешок. Изнутри выпрыгнул здоровенный гусь, но Шура вдавил его в стол.
- Вот сука ****ая, - сказал Шура - кусается, мля!
- Держи его крепче, - сказал Витя.
- Че они делают? - спрашиваю. Мне уже ссыково.
- Ты гляди, - говорит Паша, не переставая лыбится - ща классно будет, дальше ваще ****ец.
Я смотрю во все шары. Шура держал гакающего во всю глотку гуся.
- Заткнись, ****ь! - прикрикнул, сильнее вдавив птицу в стол, Шура. - давай, неси! 
Витя вышел в другую комнату, и вернулся уже с топором. Топор ржавый и старый.
- Вытяни ему шею! - приказал Витя.
Шура схватил гуся за глотку, растянув ее, как шланг. Витя приложил топорище к шее птицы, прицелился и стал замахиваться. Гусь горланил во весь клюв, пытаясь цапнуть Шуру за руку. Витя размахнулся, и въебал топором. Гусиный галдеж резко оборвался. Послышался хруст переламывающейся кости. Кровь брызнула во все стороны, забрызгав простыню и наши майки.
- Во бля! - заорал, радуясь зрелищу, Паша.
Самое отвратное, что гусь еще продолжал двигаться без башки. Его мертвая голова с пустыми черными пуговками-глазками валялась, отрубленная на столе. Тело гуся вскочило, и махнуло через весь стол, пытаясь перебирать лапками и разбрызгивая кровь повсюду.
- Ты гля, ты гля ток, - визжал, угарая, Шура. Кровь попала и на его лицо тоже. Вся его харя была забрызгана темно-алыми веснушками. - он от нас у****еть пытается!
- Ага, уржаться, ****ь! - поддакивает Витя.
Шура догоняет гуся, переступает ему дорогу и со всей дури пинает кроссовкой. Тушка отлетает в угол и, побившись в конвульсиях, замирает и больше не двигается.
***
Я возвращаюсь домой той же дорогой. Вечереет. Солнце зашло, и жарило без прежней силы.  Какие-то дети с родителями купаются в пруду, и весело визжат. Я ненавижу их. Плавать я не умею, так как отец не научили меня как правильно.
Я иду медленно, останавливаясь перед каждым камнем, чтобы пнуть. Ни одного, гада, не упустил. Я не хочу возвращаться домой так рано, и стараюсь гулять подольше. Чтобы прийти, пожрать че есть в холодильнике, и лечь спать сразу, не срав и не умываясь. Срать я хожу за забор или еще куда, потому что у отца плохо с трубопроводом. В прошлый раз я посрал и не смог смыть, а говна было много. Я рассказал про это отцу, и он, вбежав в туалет, начал громко орать на меня. Сказал, чтобы я шел гулять, и "больше не показывался ему на глаза весь день, а то ****ы всыпет". А сам схватил вантуз и принялся заталкивать его в глотку унитаза. Подтирался я всегда лопухом или еще какой ***ней.
Уже совсем темно. В окнах соседних домов загорается свет. Я сижу на качелях на площадке, находящейся напротив нашего дома. Окна в доме отца тоже горят. Я неохотно подымаюсь с качелей и иду к дому. На пороге разуваюсь и прохожу в спальню. Отец сидит за столом возле окна все в тех же трусах. На столе - полупустой пузырь водки. Отец смотрит на меня пустым взглядом:
- Ты где шляешься?! 
- Гулял, - говорю.
- Гулял он, ****ь... ****уй отсюда спать, не хочу тя видеть седня.
Я прохожу в спальню. Раздеваюсь до трусов, забираюсь в постель и закрываю глаза.
Тут же отрубаюсь...
***
Я сижу за столом в бабушкиной кухне. Моя бабушка - дряхлая, слепая и от нее постоянно пахнет говном, когда она нагибается ко мне, чтобы что-то спросить. Я сижу и смотрю в окно. Во дворе носятся и пищат цыплята. Они наворачивают круги в картонной коробке, которую бабушка соорудила специально для них. Цыплята маленькие и похожи на солнечные желтки. Рядом с картонной перегородкой с цыплятами - разваленный курятник. Когда я захожу в него, меня обдает запахом сырости и куриных как. Я не люблю находится в курятнике, когда помогаю бабушке с кормежкой куриц-несушек или сбором яиц. Еще возле курятника стоит будка. В будке спит черная собака-дворняжка - Динка. Когда я гощу у бабушки, Динка постоянно гавкает и кидается на меня.
Я сижу, виляя босыми ногами под столом. Стол слишком большой, чтобы я поместился за ним полностью. Бабушка наливает мне в тарелку щей. Над тарелкой подымается облако пара. Я не люблю щи, но все равно их съем, так как сегодня у папы было нечего есть. Бабушка ставит тарелку с супом на стол и моет мне ложку в раковине. Когда я начинаю есть, бабушка садится со мной рядом и смотрит за тем, как я ем. От нее неимоверно воняет говном.
- Как там папка-то? - спрашивает бабушка - не сильно ругает?
- Нет.
- Ну и прально, шо тут такего-то? Он же папка твой, он тя любит. А если и поругает немошко, то эт за дело. Прально я гаарю?
- Ага.
- Ну а если и дал разок ****ы, то и эт за то, шо проказишь. Ты на его не обижайся тока, ладно? Его папка, дед твой, царство ему небесное, ****ыл, кода он ****уком был. Воспитание такое, понимаеж? Вот он и тя так воспитывает, шоб знал, шо к чему. Ты ешь, ешь, шо ты не ешь-то? Совсем худой, хосподи помилуй! Шо ж, мамка-то совсем, поди, дома не кормит?
- Кормит. Почему не кормит-то сразу?
- А, ну тода ладно. Ешь, ешь, не торопись. Хлебушку те нарезать?
- Давай.
- Ща.
Бабушка встает, идет к хлебнице, достает буханку черного хлеба и отрезает мне жопку. Подносит, я выхватываю хлеб и тут же закусываю склизкую капусту с картошкой. Тут Динка залаяла. Я глянул в окно: отец несся вдоль калитки с красным ****ом. Вид у него был бешеный. Пройдя через калитку, он заорал на собаку:
- Заткнись в ****у, сраная сука! ****ая шавка!
Отец взбежал по скрипучим ступенькам, прогибающимися под его весом. Вбежал на кухню.
- Где этот урод?! А, вот он, ****ь, сидит! А я его бегай-ищи весь день по всей улице! Вставай! Пошли домой!
- Погоди, Юрк, дай ему поесть-то, - вмешалась бабушка - он у тя вона какой худющий!
- Ладно, пусть пожрет, и сразу домой. Эй, ты, слыхал? Давай жри, хули не жрешь-то?! Бабка весь день у плиты корячилась, а он, бля, не ест. Хули не жрешь, я тя спрашиваю?!
- Я жру...
Я насильно впихиваю остывшую капусту за щеки. Я поперхнулся. Я кашляю. Глаза слезятся. Я плачу. Есть больше не хочется.
- Дожрал? Теперь вставай и пошли домой!
Я встал.
- Че сказать-то надо?
- Спасибо... - выдавил  я.
Бабушка промолчала. Стала убирать со стола. Я вышел следом за отцом во двор. Собака опять залаяла. Отец снова стал ругаться...