Предпоследний раз двадцать-4

- Ты сегодня такая! Тебе так идет это платье! – добрая «старая девушка» Нелечка из ОКЖ (отдела комсомольской жизни) одобрительно прищелкнула языком, искренно восхищаясь.
- Он тебя видел? Зайди к нему. Он точно сознание потеряет.
- «Он» – это Главный мужчина молодежной редакции, первый ее учитель в  журналистике, и (как в книжке про Грибоедова и Нину) заодно  «учитель в Овидиевой науке»(не Первый мужчина, тут Ника оказалась старомодной. Первый мужчина – первый муж), «Лучший мужчина СССР» (см. их комсомольскую вожатую школы Полину) - В.П. Старцев …
На самом деле добрая и безобидная тихоня Нелечка желала потери сознания при виде Никиной сегодняшней невообразимой красоты отнюдь не ВП, а завотделом писем Людмилке, своей всегдашней сопернице. ВП как-нибудь на ногах устоит, а вот Людка с ума сойдет от злости, забегает по коридору из кабинета в кабинет, покроется красными пятнами, будет неестественно хохотать, потом обязательно на кого-нибудь наорет и, может быть, даже зарыдает.
Нике жалко Нелечку – она в самом деле славная, она влюблена в  Старца давно и всерьез, возможно что что-то когда то у них и было:он добрый и утешает всех влюбленных в себя юных хорошеньких барышень и взрослых влюбленных дам. И сам он всегда пользуется своей неотразимостью – ни одной привлекательной юбки, в смысле, мордашки, фигурки не пропустит. Ника знакома  с некоторыми  из них.

Нельзя сказать, что Ника так уж способна на рассудочные поступки: безусловно, Старец  ей нравился всегда, как же он может кому-то не нравиться, просто тот поступок был одним из самых рассудочных в ее той (да и в этой) молодой жизни. Она его вычислила, перебрав в уме всех тех, кто в тот момент добивался ее взаимности, «сидел на хвосте» (выражение ее первого мужа)  и тех, кто пробуждал в ней самой хотя бы легкие женские эмоции. Как и в свои 16-17, 23-хлетняя Ника снова была озабочена проблемой: «как бы мне влюбиться», и внимательно прислушивалась к каждому вздрагиванию сердца. От Старца тоже вздрагивало. И еще он щекотал  ее уязвленное женское самолюбие – не столько из-за развода, инициатором которого была она сама, сколько из за долгого домашнего заточения и отражения в зеркале: худа до неприличия, глаза лихорадочно блестят, вся какая-то бледная, усталая от бессонных ночей, длинные локоны давно пора постричь… Нет, теперича она не то, что давеча: грудь  в четыре раза больше  против прежнего первого размера, конечно, сексуальна, но ведь это не насовсем – из-за грудного молока, которым она почти 2 года кормит своего уже разумеющего азбуку младенца. Но самое главное: в тот год она безуспешно пыталась избавиться от проклятого «права господина» (чары единственного мужчины были еще слишком сильны…) и уже поняла, что, если она немедленно не перестанет корчить из себя «соломенную вдову», то весь этот ее решительный шаг с разводом, которым она так гордилась, может оказаться бессмысленным, стоит только милому другу вернуться из армии.…
  Словом, она его вычислила, почти хладнокровно. Отмела одного за другим несколько персонажей из своего тогдашнего окружения и  трезво рассудила, что это единственный мужчина, от которого она не убежит в решительную минуту, роняя слезы и тапки, что вряд ли ей потом простится. И фиг бы с ними, но тогда она еще год будет ходить «снова в девушках». Ей нужен был взрослый, умный, уверенный в себе, привлекательный мужчина. И такой мужчина был среди ее знакомых.
   Да, бабам этот Ален Делон нравится всем подряд (а Нике отнюдь никогда  не улыбалось  быть – как все), но… «А он мне нравится, нравится, нравится!» – пела она, качая сына на качелях в осеннем парке. Холодный и бодрый воздух, пахнущий опавшими листьями, дождем и прошлогодней разлукой настойчиво требовал перевернуть страницу жизни. «И ты, и я – вот вся моя семья» –  в такт качелям. Ей было немножко одиноко, немножко грустно, немного жаль прошлого и очень хотелось радости и счастья. Ей было так мало лет!
...Энное количество лет назад (ей как раз исполнилось 18) В.П., до сих пор обращавшийся с ней как с ученицей и глупым подростком, с оттенком наставничества в равнодушном голосе, вдруг посмотрел на нее своим, очень мужским взглядом, и она поняла, что стала взрослой девушкой. Тогда, редактируя ее материал о дипломнице худграфа (потом он висел на доске лучших целый месяц и оказался среди лучших материалов года), он вдруг посадил ее на колени и, задумчиво водя  ручкой по строчкам, часто останавливался и вопрошал: «Угу»? – Э-а, –   не соглашалась Ника. – Ну, тогда… -  И он целовал ее в щечку или ушко. Ручка (перьевая, с красными чернилами) устремлялась дальше. – Угу? – В смысле: сократить этот абзац, изменить слово? – Э-а – Ника не отдавала ни одного слова, ни одной строки. Они расстались довольные друг другом. И материал, и Ника остались первозданными, ведь поцелуи были такими невинными, почти символическими. Старец был гурманом – наверняка прекрасно понимал, что далеко эта юная «дичь» от него не уйдет. С тех пор при встречах он всегда (проходя мимо, или среди общей беседы)  вопрошал, блестя озорными глазами, но без тени улыбки: «угу»? Ника отрицательно мотала головой: «Э-а». «Так они и вымерли», –  сокрушенно качал он головой. Так продолжалось долго: Ника – невеста, Ника – жена, Ника «ждет аиста», Ника – юная мама с увеличившимся на 4 размера бюстом, забежавшая в редакцию глотнуть глоток свободы (у мужа после защиты диплома – месяц до работы, и он отпускает ее проветриться. -Никочка, угу? - Э-а. Почему? - Сережка не разрешает - А мы ему не скажем...), Ника – разведенная молодая дама 23-х лет от роду. Он еще не знает об этом и однажды в типографском лифте  в очередной раз роняет свое дежурное (это уже просто прикол –  их пароль):
- Угу?
- Угу. – Вдруг отвечает она утвердительно, и он, недоверчиво вскинув глаза, быстро ориентирутся: «Когда?»
- Завтра  –  тут же отвечает она  решительно и твердо, чтобы не передумать.
- Сегодня, –  так же твердо возражает  он. И пишет на обратной стороне ее отпечатанного только что в машбюро оригинала: «В 7, встречаемся здесь».

И вот она решилась. И не пожалела. Все было так мило, нежно, легко, будто ее просто приласкали-приголубили, подержали на коленках, поносили на руках. Из всего, что было, она запомнила почему то его слишком нежную для мужчины, просто младенческую, просто, как у нее самой, кожу – и ей это понравилось. И всё. Были еще две встречи, а потом она на его очередное условное «угу?» –  вдруг снова ответила, покачав головой: «э-а», и так продолжалось еще некоторое время, пока вопрос -пароль стал задаваться все реже и реже. Она переступила. Чего же еще? Записываться к нему в гарем она не собиралась, влюблять его в себя (если это вообще возможно в принципе) тоже. Спасибо, Лучший Мужчина  СССР!
Вряд ли она сильно задела этим вернувшимся «Э-а!» его самолюбие – оно у него наверняка неуязвимо. Сама же  Ника, кроме благодарности, к "Л.М.СССР" ничего испытывать не может. И за женское «боевое крещение» тоже. Так что она по-прежнему кокетничала с В.П. позволяла ему целовать ручки и ничего не имела против того, чтобы подыграть Неле, подразнить Людмилку и прочих иже с ними.
- Сейчас набор в цех закину и подойду, –  пообещала она Неле. В кабинет заглянул Н.А.., ее давний поклонник из партийной газеты: «Я  тебя везде ищу. Есть серьезный разговор:
– Знаю я твои разговоры, –  пробормотала про себя Ника.
- Зайди обязательно, – добавил он неожиданно серьезно, чуть ли не строго, без обычной своей просительной интонации. И впрямь что-то случилось?
- Хорошо, после цеха зайду. Покончив с делами, Ника еще попорхала по кабинетам подружек из обеих редакций, но сначала выполнила данное Неле обещание  – заглянула к В.П. Он что-то писал.
- Пей со мной чай, я сейчас закончу. А чтоб не скучала,  – заточи мне, пожалуйста, красный карандаш. Они поболтали о том о сем, сначала вдвоем, потом  забегал на минутку Старцев друг, художник Николай. На всем ходу заскочила в кабинет Людмилка и застыла на пороге. Что-то промямлила и… выскочила, хлопнув дверью. То-то Нелечка порадуется эффекту!                (Продолжение следует..)