Александр Македонский. Погибший замысел. Глава 11

      Глава 11

      В конце 333 года до н. э. армия Александра, оставив несколько своих подразделений в Дамаске под управлением Пармениона, которого царь Македонии назначил сатрапом Келесирии*, вошла в Финикию.

------------------------------
      * Келесирия (или др.-греч. ; ;;;;; ;;;;;, h; Ko;l; Syr;a; лат. Coelesyria, рус. Полая Сирия) — историческая область на юге Сирии, расположенная в долине Бекаа между хребтами Ливан и Антиливан.
------------------------------

Библ, Сидон и Арад сдались без боя, однако у Тира войску пришлось задержаться. На берегу стояли развалины старого города, заново его отстроили на острове в четырёх стадиях от материка, обнесли надёжными стенами в десятки локтей высоты и сделали Тир неприступной крепостью. К Александру, ставшему лагерем вблизи руин, прибыла делегация тирийцев и поинтересовалась, что ему нужно; Александр ответил, что хочет воздать почести славному Гераклу в его храме на острове; послы сказали, что это можно сделать и в старом храме; стратег-автократор Коринфского союза возразил, что молиться в святилище на развалинах, когда есть новый прекрасный храм, значило бы проявить непочтение к Гераклу, а Александр — его потомок и не может этого допустить; тирийцы ответили, что ничем помочь не могут и, посмеиваясь, отплыли в свою цитадель.

      Ситуация выглядела достаточно комично: сразу вспоминались семилетней давности препирательства Филиппа с Атеем, когда царь Македонии просил пропустить его войско во владения царя Малой Скифии.

      Александр был взбешён, Гефестион пытался его успокоить:

      — Они научены горьким опытом Атея.

      — Нет, не научены! — вскричал Александр. — Иначе бы вспомнили, чем всё это закончилось: мой отец зарубил Атея, и я не могу быть менее успешен, чем мой родитель.

      Мнения среди полководцев разделились. Многие хотели идти дальше, чтобы быстрее достичь тёплого Египта, и предлагали не задерживаться у города, который в саму береговую линию не входит, но Александр не хотел оставлять у себя в тылу хорошо укреплённый морской порт, в любой момент готовый принять персов и к тому же имевший в собственном распоряжении множество триер. У опытных тирийцев были прекрасные отношения с Карфагеном, тоже обладавшим мощной флотилией, — иметь за спиной такой клубок неприятностей и враждебности Александр не мог допустить, но и единственно морская операция против Тира была невозможна: корабли македонян были малы числом, бо;льшую их часть гегемон распустил ещё в позапрошлом году.

      — Что же ты предпримешь?

      Александр решил пройти по воде аки посуху и велел построить мол. Рукотворная насыпь должна была протянуться на четыре стадия и достичь стен Тира — тогда по ней можно будет подогнать осадные башни, подвести войска и, собрав в море всё, что может служить Александру, начать широкомасштабное наступление с двух сторон.

      Работа под руководством военного инженера царя Македонии Диада Пеллийского закипела: в илистое дно вбивали колья, сбрасывали камни и корзины с землёй, валили сверху лесоматериалы и шли вперёд, но против македонян трудились и стихия, и островитяне: море размывало плотину, тирийцы подплывали к ней на мелких лодках и обстреливали строителей, подгоняли начинённые горючими смесями брандеры и поджигали то, что не могла уничтожить вода. Несколько раз возведение мола приходилось начинать сначала, но Александр не сдавался, хоть и был чрезвычайно зол на то, что зловредный Тир уже несколько месяцев задерживает продвижение его армии на юг: уже шло лето, когда насыпь была закончена и сработана настолько надёжно, что могла противостоять и волнам, и ветрам, и огню, и стрелам.

      Одновременно с этим на подмогу собственному слабому флоту Александр призвал триеры финикийцев и киприотов, теперь его флотилия насчитывала две сотни кораблей и, став уже внушительной силой, блокировала обе гавани Тира и помогала осаде с моря.

      Первые две попытки протаранить мощную крепость оказались безуспешными, только с третьей удалось расшатать и наконец проломить стену с южной стороны, но тирийцы отбросили македонян и за ночь успели восстановить кладку. Прошло ещё три дня, прежде чем Александр начал очередной штурм. Теперь разломали стену у южной гавани, к зиявшему провалу с триер перебросили мостки и пехоту. Вскоре все башни были взяты штурмующими. Македонянин Адмет со своими щитоносцами первым проник в город и проложил дорогу остальным, киприоты и финикийцы ворвались в порты — город пал, началась резня его защитников.

      Началась резня его защитников: к доброте Александра, давно уже выведенного из себя семимесячной осадой, нечего было и взывать. Семь тысяч тирийцев погибло во время захвата города, две тысячи распяли на крестах вдоль моря — в назидание остальным, тридцать тысяч были проданы на невольничьем рынке.

      С опустевшим Тиром царь Македонии поступил как обычно: заселил его населением с континента и возвёл на престол нового царя.

      Шёл летний месяц лой*, более полугода, семь месяцев Александр затратил на покорение строптивого города.

------------------------------
      * Лой — месяц древнемакедонского каленаря, соответствует июлю.
------------------------------

      Теперь можно было идти дальше, впереди лежала не менее упрямая Газа, она была единственным из пяти городов филистимлян, который не покорился Александру.

      Войско македонян подошло к гордому городу в начале осени.

      Возведённая на возвышенности в сорока стадиях от моря, Газа была защищена крутым отрогом, высокими стенами и гарнизоном набатеев, сформированным евнухом Батисом. В городе был собран большой запас продовольствия — и Газа сочла себя неприступной.

      «Что ж, царь Македонии на то и царь, чтобы вознестись и над этим градом на холме», — решил Александр, приказал насыпать у стен Газы огромный вал, примыкающий к собственно городскому, установить на нём тараны и, уже разговаривая с противником на равных, показать ему, кто сильнее, а кому гордую голову надо склонить.

      Снова закипела работа, снова воины, как и до взятия Тира, стали строителями, снова по мановению длани двадцатитрёхлетнего прекрасного бога переносились сотни тысяч кантаров* земли и возводились рукотворные горы.

------------------------------
      * Кантар — древнеегипетская мера веса, 139,78 кг.
------------------------------

      Как обычно, подготовка к штурму заняла гораздо больше времени, чем сама атака. На исходе двух месяцев тяжёлых работ всё было сделано — операция началась. Стены расшатывали и одновременно подрывали: делали подкопы, чтобы кладка оседала под своей собственной тяжестью. Когда стена наконец рухнула, македоняне пошли вперёд, три атаки набатеям-наёмникам удалось отбить, но четвёртый приступ стал для них роковым: первым взошёл на стену этер Неоптолем, последовавшие за ним спустились в крепость, открыли ворота и впустили в город всё войско. В ходе сражения Александра ранило в грудь огромной стрелой из катапульты, пробившей и щит, и панцирь и засевшей в верхнем сегменте торса, под плечом. Из боя раненого царя вынесли на руках, Гефестион сходил с ума, Филипп уже в который раз возвращал неугомонного властителя к жизни…

      Уже ближе к вечеру царь очнулся.

      — Гефа! Победа, да?

      — Да, да, Аид поглоти её и тебя вместе с ней! — взорвался Гефестион и, вскочив на ноги, стал нервно расхаживать по шатру. — Я так не могу, я не выдержу! Сколько раз я тебе говорил не лезть вперёд сломя голову! Неоптолем бы прекрасно справился без тебя — он и справился. Ты ведь идёшь за славой, да? — так иди за ней, а не за своей смертью! Погибнешь ты — поход заглохнет, армия вернётся домой, кто год спустя вспомнит о том, как ты был бесстрашен? Посылай вперёд авангард, штурмующих, но себя-то, голову войска, береги! Оставайся в живых, сделай больше — и потомство не будет разбирать, кто первый взобрался на стену, кто первый ворвался в город.

      — Гефа, я так не могу, не злись… — Александр, ослабленный ранением, осознавал свою вину перед любимым и говорил очень тихо.

      — А я могу?

      Александр страдальчески застонал, рана не была опасна для жизни, но оставалась очень болезненной.

      — Мне же плохо, а ты меня не утешаешь. Ну поцелуй меня!

      — Не буду! — упорствовал Гефестион, но надолго его выдержки, конечно, не хватило — и он опять подсел к любимому, взяв его за руку. — Когда ты угомонишься и станешь соображать?

      — Гефа, я тебе слово даю: только мы завоюем Египет, целый год будем отдыхать. Даже не завоюем: наши делали разведку — персы готовы сдать страну пирамид без боя. И их флот больше не будет нам угрожать.

      — Когда это будет? Сначала ты должен очухаться от ранения, потом женщин и детей в рабство продать…

      — А мужчин?

      — Их практически не осталось, десять тысяч погибло. Женщин и детей на невольничий рынок отправить, заселить Газу окрестными жителями, снова сделать её военной крепостью. Между ней и Египтом бесплодная пустыня — это ещё один тяжёлый переход, а осень на исходе. Хорошо, что здесь всё же не северные края.

      — Вот увидишь, до конца осени мы управимся и достигнем Египта.

      — Отмутузил бы тебя хорошенько, если бы ты не стенал так жалобно.

      — Это скоро пройдёт — тогда и отмутузишь, и оттрахаешь. Батиса взяли?

      — Взяли, взяли. Живьём бы его на куски разорвал.

      — Так и сделаем.

      Батису действительно не повезло: Александр, страдавший от болезненного ранения и раздосадованный и двухмесячной задержкой при взятии Газы, и ранее более полугода сопротивлявшимся Тиром, практически выполнил пожелание Гефестиона, в сердцах брошенное командиром его этеров. Через пятки евнуха продели ремни, привязали к колеснице, и кони потащили его вокруг города. Царь Македонии и Малой Азии был невозмутим: ведь и Ахилл замкнул Трою в круг с телом Гектора на колеснице. Правда, герой Гомера проделал это с мёртвым, уже бесчувственным к мучениям, но это были частности…

      Народ филистимлян исчез из истории, другие племена пришли на его земли. И другая земля ждала армию Александра — великая страна пирамид.



      В преддверии зимы пустынный пейзаж аравийского побережья был уныл и безрадостен. Изредка еле слышно прошуршит змея и метнётся прочь, оставив на песке характерную бороздку; свежий солоноватый ветер с моря треплет давно выброшенные на берег водоросли — высохшие до ломкости, выцветшие до белёсого — и гонит их вглубь континента; иногда встретятся невесть как выросшие на бесплодной почве жалкие низкие кустики, ощетинившиеся колючками. Дождя не ожидается: облака высокие, хотя и затягивают всё небо. Солнце пробивается сквозь них неохотно — радоваться остаётся только тому, что эта земля — всё-таки юг и снегопад с бураном её не посетит.

      Армия Коринфского союза тоже приуныла. Пресыщенные убийствами, отягощённые награбленным, измотанные третий год продолжавшимся походом, люди хотели только одного: добраться поскорее до земли обетованной, сбросить поклажу, помыться, поесть и завалиться спать в приличных условиях.

      Гефестион, как обычно, выступал бок о бок с Александром и думал о Газе. Смерть Батиса ещё стояла в его глазах, в ушах ещё звучали предсмертные вскрики и без того раненого и еле дышавшего евнуха. Да, Александр поступил правильно, он творил историю, которая исключает жалость и давно провозгласила горе побеждённым. Александра тяжело ранили — он отомстил на следующий день, он не мог поступить иначе, он повторял деяния Ахилла, он уподоблялся богу. И можно было понять воинов, зарубивших десять тысяч защитников крепости: они были обозлены из-за покушения на жизнь их царя, они рассчитывались за смерть товарищей. Всё можно было понять и забыть, да Гефестион и сам бросал жестокие слова, и всё же… После падения Газы племя филистимлян было обречено на гибель: не возникало никаких сомнений в том, что кровожадные иудеи, издревле воевавшие с соседями и изрыгавшие на них проклятия и грозные пророчества в своих книгах, истребят всех до единого. Исчезнет целый народ, а у него были свои культура, язык, предания, герои. Вера, становление, деяния — всё обратится в прах. Если бы Александр просто обошёл Газу: ведь по большому счёту она не была морским портом, не представляла опасности! — люди остались бы живы. Но он предал её мечу и огню — и выходило, что походя, всего-навсего проходя, смёл с лица земли целое племя…

      Гефестион прерывисто вздохнул.

      — Ты о чём? — спросил Александр.

      — Я о Газе. Филистимляне будут стёрты с лица земли. После падения Газы их разрозненные остатки не смогут оказать сопротивления и будут перебиты иудеями.

      — И тебе их жалко?

      — Да. Почему одни останутся, а другие исчезнут, почему это зависит от таких мелочей? Взял бы ты восточнее…

      — Это не совсем побережье…

      — Газа — тоже… Взял бы ты восточнее и прошёлся бы по Израилю — он бы прекратил своё существование. А ты, сам того не ведая, подыграл ему. История богата на мифы, люди падки на них. Пройдёт сотня лет — и те, которые останутся на картах, будут с пеной у рта доказывать, что ты возлюбил Иудею, побывал в ней, признал власть их бога, покорился ему и сражался на их стороне.

      — Но это же враньё!

      — Конечно. Но попробуй его стряхнуть… — Гефестион опять вздохнул.

      — Гефа, я знаю, ты, не в пример мне, намного миролюбивей и спокойней, но ничего не поделаешь, такой уж любимый тебе достался, — улыбнулся Александр. — То, что сделано, — сделано. О чём сожалеть? Или ты хотел, чтобы я остался там и принял участие в распрях этих пигмеев, потерял бы драгоценное время? — Александр пожал плечами и тут же сморщился от боли: дала о себе знать не до конца залеченная рана. — Или убил бы всех, чтобы воевать просто-напросто было некому? Кто-то должен жить, вести хозяйство, растить хлеб, пасти скот, развивать торговлю. Одни остаются, другие погибают. Лес рубят — щепки летят. Ты ещё скажи, что тебе жалко две тысячи распятых на крестах тирийцев.

      — Нет, нисколько.

      — И мне нисколько. Я хотел только войти в Тир и отдать дань уважения Гераклу.

      — Оставить в Тире свой гарнизон… Ну так — между прочим.

      Александр кивнул головой.

      — Да. И всё закончилось бы полюбовно. Даже начав строить мол, мы призывали их одуматься, дали им ещё один шанс, послали переговорщиков. А они подло убили послов — и на следующий день море прибило к берегу их бездыханные тела.

      — Да не жалко мне их, я не о них — я о тебе, — с досадой возразил сын Аминтора. — Ты подчиняешь своей власти какую-то территорию. Как? Ты оставляешь жизнь тем, кто покорился, и уничтожаешь тех, кто сопротивлялся. То есть в живых остаются слабейшие — трусливые, пошедшие на соглашательство. И под твою власть попадают далеко не лучшие.

      — Это естественно, горячие головы первыми падают с плеч. Я повторюсь: что же мне, убивать всех подряд? А кто придёт на их место? Кто заселит огромные территории? Македонян всего пять сотен тысяч. Допустим, перебросим, разместим — в каком количестве? По полусотне человек, по сотне? И между этими сотнями будут лежать десятки парасангов пустой земли, безжизненных песков. Кто займётся земледелием, примет караваны, построит новые города? Да при такой плотности населения кочевники с севера пройдутся по нему лишь раз — и сметут без остатка. Это не выход.

      — Знаю. — Гефестин ещё более помрачнел. — Выход один — идти вперёд и не оглядываться.

      — Да, — в голосе Александра обозначилось упрямство.

      — И тебя ни разу за эти месяцы не потянуло в Македонию?

      — А, вот ты о чём, вот к чему подбирался. Опять к истокам. — Александр закусил губу, стараясь скрыть раздражение в голосе. — Нет, не потянуло. Знаешь, когда я увидел шатры, брошенные Дарием…

      — Ты так легко поражаешься суетным…

      — Это не суетное: образ жизни — вторая натура. Да, я увидел, я поразился, я сказал: «Вот что такое царствовать». В Македонии нет этой роскоши.

      — И только поэтому твоя родина должна оказаться на задворках истории?

      — Когда я завоюю Азию, Пелла естественно станет окраиной, но после я пойду на Рим и Карфаген — и она опять будет центром.

      — Это в будущем, а сейчас? Два с половиной года там сидит Антипатр, третий год македоняне не видят своего царя — не подумают ли, что он забыл о них, не забудут ли сами, не привыкнут ли считать Антипатра своим повелителем?

      — Глупости. Там ещё Олимпиада, и Антипатру некогда будет царские почести принимать — ему придётся противостоять Спарте и вечно склочным грекам. Македоняне меня не забудут: отвоевавшиеся, покалеченные, возвратившиеся домой рассказывают, что я делаю, демонстрируют свои трофеи, я шлю в Пеллу значительные суммы.

      — Если бы они доходили до простого народа…

      — Простой народ живёт теперь спокойно — все смутьяны здесь, в нашей армии, — засмеялся Александр. — А строптивым соседям: грекам, фракийцам, иллирийцам — достаточно будет заслышать мою поступь, чтобы снова склонить голову. Как и мой отец, я делал это не раз — всё это хорошо известно. — Александр немного помолчал, а потом продолжил: — И, вообще, ты не о том думаешь. Оборачиваешься назад, а надо смотреть вперёд. Мы же вступаем в Египет, я уже на третьем континенте!

      Правда была и в словах Александра, и в словах Гефестиона. Македония никогда не была богатой страной, хотя ещё при Филиппе превзошла греков и по значимости, и по накопленному. Но Эллада уже миновала пик своего развития — и в этом состоянии было естественно, что многие эллины в поисках лучшей доли потянулись в Пеллу. Философы, архитекторы, скульпторы, врачи, учёные, преподаватели… Сам Гефестион был греком. Другие, умевшие держать в руках оружие, шли на службу: сначала — к персам, а теперь — и к Александру.

      Благополучие Македонии было относительным, её положение — чревато многими проблемами в будущем. Рудники, захваченные у соседей ещё Филиппом, истощались; хлеб приходилось ввозить; покорение Александром Библа, Сидона и Арада положило конец гегемонии торговли финикийцев в акватории Эгейского и на востоке Срединного моря — их место заняли греки, обладавшие прекрасным торговым флотом, а Македония, находившаяся гораздо севернее, оказалась выключенной из этого процесса. Поход стратега-автократора Коринфского союза требовал нового и нового привлечения людских ресурсов — из Пеллы и других городов Македонии уходили молодые сильные мужчины, цвет населения страны, и даже простое воспроизводство, сохранение тех самых пяти сотен тысяч граждан стало затруднительным. Конечно, иллирийцы, фракийцы и прочие народности, располагавшиеся по периметру Македонии, ещё во многом сохранившие кочевой образ жизни, охотно тянулись в Азию — поход был в крови у этих романтиков с большой дороги, и отсутствие их самих и их промысла в какой-то мере снижало напряжённость на границах и хранило сосуществование преимущественно мирное; конечно, Александр слал с полей боёв деньги, трофеи и рабов, но складывалась новая система балансов и экономических — торгово-денежных, финансовых и прочих — отношений.

      Греция выживала засчёт людских ресурсов и огромного культурного и научного наследия, характерного для государства, миновавшего пору политического и военного могущества. У эллинов были великие философы, художники, скульпторы — и Филипп приглашал Аристотеля, чтобы он образовывал его сына, Лисиппа, чтобы он запечатлевал в мраморе и царя, и его наследника, сведущих в прочих ремёслах — для украшения своего дворца. Уходя в поход, Александр взял с собой и летописца и естествоиспытателя Каллисфена, и скульпторов; первый описывал деяния стратега-автократора Коринфского союза и чудеса, с которыми повстречался в неизведанных краях, рукам вторых принадлежали воплощённые в бронзе образы этеров, павших смертью храбрых при Гранике, и статуи самого Александра.

      Земля Эллады подарила Ойкумене великих учёных — многих из них Александр также привлёк к себе на службу. Именно благодаря полёту их мысли македонская армия получила лучшее в мире техническое оснащение, начавшее применяться будущим царём Азии ещё при усмирении Фракии. Падению Галикарнаса, Тира, Газы сильно помогли блестяще проведённые инженерные работы, новые конструкции осадных башен, таранов, арбалетов, катапульт, камнемётов. Подкопы под стенами крепости и начинка их битумом и селитрой с последующими подрывами сыграли большую роль в успешной осаде Газы.

      Захват Финикии положил конец безраздельному владычеству в торговле финикийского флота; персидским морякам после лишения их возможности швартоваться в перешедших в руки македонян портах не оставалось ничего иного, как склонить головы перед Александром и влиться составной частью в молодую флотилию Коринфского союза. Между тем торговлю греки забрали в свои руки — и новые возможности стимулировали скачок судостроения на верфях Эллады. Теперь не только триеры спускались на воду — кораблестроители отправляли в плавание скоростные и мощные тетреры и пентеры, маневренные и вместительные торговые суда.

      Александр закладывал новые города, размещал в них гарнизоны, заселял их и коренными жителями окрестностей, и греками, и македонянами, он восстанавливал разрушенные персами храмы — для всего этого требовались архитекторы, синтез науки, искусства, ремёсел.

      Всё это обеспечивалось золотом. Тысячи талантов западных сатрапий империи Ахеменидов, ранее благополучно оседавшие в казне Дария, теперь циркулировали по огромной дуге, берущей начало в Афинах, тянущейся чрез Геллеспонт, восточные побережья Эгейского и Срединного морей и заканчивающейся в Египте. Прокладывались новые торговые пути; азиатские купцы вели свои караваны с благовониями, пряностями, пурпуром и китайскими шелками на запад — там они попадали в руки греков, быстро богатевших на свежих прибылях.

      Наличие денег повлекло за собой рост производства, благо было на что приобретать товары покупателям и что получать за них мастеровым. Богатство рождало запрос на совершенно другой, гораздо более высокий уровень жизни. Теперь Эллада вернула себе лидирующие позиции в Юго-Восточной Европе, а Македония, к великому сожалению Гефестиона, располагаясь севернее эллинов и Фессалии, оказалась выключенной из этого процесса.

      Складывалась другая конфигурация: увеличивалось расслоение, появлялись если ещё и не классы, то новые прослойки, натуральное хозяйство и примитивное рабовладение уходило в прошлое. Конечно, ещё не сложилась новая формация, но уже можно было говорить о техническом прогрессе, финансовых структурах, о введении соотношения курсов золота и серебра, ростовщичестве, о переделе сфер влияния, перераспределении рынков сбыта. Развитие цивилизации толкало историю вперёд, как и сама история рождала запрос на новые отношения, и эта же взаимозависимость сложилась у эволюции с Александром: неизбежный ход развития событий обеспечивал его будущее в той же мере, в какой и он сам это будущее творил, он был движим историей в той же степени, в какой и двигал историю сам. Провидение сделало его своей дланью — и он вершил высший промысел, потому что стал избранным. Сыном божьим.

      Александр начал уяснять это — и уже ничто не могло его остановить. Сын Зевса, царя небесного, он сошёл в мир, чтобы исполнить божественные предначертания, — и его величие воплотит их в жизнь. Это было его песнью, его стезёй, его уделом и судьбой, его отметиной, его избранностью.

      Гефестион тоже понял это. Он бесконечно гордился любимым, он восхищался его величием, он был счастлив тем, что неразлучен с Александром, хоть и тосковал по Пелле и огорчался невниманием своего друга к своей второй родине. Он боялся только одного, только того, что ноша, взваленная Александром на собственные плечи, окажется непосильной, — поэтому и перестраховывался, изыскивал в планах и в создавшемся положении дел уязвимые места, чтобы сын бога (для всех) и его Ксандре (лично для него) не споткнулся в пути.

      Продолжение выложено.