Moscow fiction

Почему "fictuon" с английского — "художественная литература", а "фикция" по-русски — "подделка"? Попробуем разобраться...

Как сейчас помню, было десять утра. "Гугл-такси" всё такое красно-жёлто-сине-зелёное материализовалось  прямо из мокрых снежных капель и серой жижи под ногами. Дверь открылась и на заднее сидение со словами "...вечер в хату!" плюхнулся весёлый сутулый старик с носом, спрятанным в шёлковый шарф и голубыми контактными линзами на глазах. Палестинский облик и голубые линзы пассажира вступали в явную  конфронтацию. "На Покррровку!", — сказал старик и уткнулся в плоскую плашечку iPhone. Алибаба услужливо кивнул и резко рванул с места, чтобы тут же встать в небольшой пробке. Из динамиков такси нёсся приглушенный маралий  рык Сергея Доренко:  "...ведущая  Анастасия Оношко!" Алибаба был умным азиатом и лесорубом  и твёрдо знал, что для того, чтобы надолго остаться в этой стране, нужно быстрее интегрироваться в её культуру. А так как свой день он проводил в такси, то по утрам ассимилировался с действительностью с помощью программы "Говорит Москва" и её ведущего. Ему нравился этот получеловек-полулось, и он втайне пытался походить на него.

— На моей памяти, ну Никсона то я не помню, конечно, в том смысле, что это, я был совсем диця... Ну вот. А... Я очень хорошо помню Клинтона. Так, там, на полном серьёзе весь политический класс  Америки думал, если вот он, как это сказать, входил в отношения с Моникой Левински, засовывая ей сигару во влагалище — это вот был половой акт или нет? И строго говоря, оказалось, что нет. Потому что он-то использовал э... сигару, а сигара была в руке и таким образом его гениталии никак не были задействованы.

Алибаба посмотрел на старика и прибавил звук. Старик не возражал.

— Затем она делала ему минет, и это тоже не было половым актом, поскольку она не задействовала гениталии, она задействовала вакуум, создаваемый ротовой полостью и это не было гениталиями. Нет-нет, именно полового акта не было. И вот это вот было очень смешно, потому что тогда его тоже собирались снять с должности и всё на свете, Ну, правда, правда... А поскольку выяснилось, что вообще ничего не было, а это не половой акт, то и, дважды не половой акт, то и тогда о чём мы говорим? Вообще жизнь американских президентов, она какая-то такая – полна превратностей...

Алибаба стал на полмили ближе к культуре. Доренко на полверсты дальше. Пробка стояла основательно.

— Я приехал к тому ещё сластолюбцу, это был Борис Абрамович Березовский, в Лондон, в апреле, там четвёртый, пятый год не знаю. И он мне говорит: "Как Москва?" Я говорю: "Москва дышит солнцем, весною и все без исключения молодые женщины показывают животики при плюс пяти градусах". Я говорю: "Боррря..." И он  с такой тоской говорит: " Боже, как я хочу в Москву..." Ха-ха-ха! Боже мой!

— Врун, болтун и хохотун, — пробормотал голубоглазый. Алибаба был умный азиат, и в его умном уме при этих словах сразу же возникла кепка прежнего мэра. Следом за ней стали появляться залысины с карими глазами и крючкообразный нос. Смутные мысли забегали по Алибабе.

— Да ну, на..., — подумал полуинтегрированный лесоруб и посмотрел в зеркало заднего вида. Пробка стояла, а на него пристально смотрели два голубых глаза.

— Узнал, сука, — прошептал старик, и горло Алибабы сжалось от накинутого сзади шёлкового кашне. Помахав для приличия руками и посучив по педалям ножками, тело обмякло и склонилось чуть набок. Из такси "Гугл", прочно стоящего в пробке, вылез старик и не спеша двинулся к тротуару, аккуратно обходя мокрые застывшие автомобили.

                * * *

Было двадцать седьмое февраля... На Красной площади вечером не так многолюдно. Прямо посередине неторопливо прогуливаются гости столицы, убивая время до отправления поезда. Москвичам Красная не так нужна и поэтому они быстренько пробегают её вдоль ГУМа. Иногда из ворот Спасской башни выскакивает лихой кортеж и быстро улепетывает в известном только ему направлении. Либо в бассейн, либо спать. Как обычно, в преддверии весны здесь было сыро и ветрено одновременно. Двое мужчин, вот уже не первый раз шли от Исторического музея в сторону «Bosco Cafe», которое приветливо подсвечивало арендованными дугообразными окнами  государственного универсального. Первый мужчина был короток и кроток и напоминал амбарного долгоносика. Семеня ножками, он иногда вздрагивал и вжимал головку в покатые плечи, впадая в краткое оцепенение. Второй наоборот был грузен и амбалист и походил на майского хруща. Был также как он волосат и солиден.
 
Сбоку от них семенила группа людей, таких как: человек с фотоаппаратом на риге, человек со светодиодной прямоугольной панелькой, человек-бум с микрофонной удочкой, поднятой над головами, седой человек с замашками, человек-женщина невысокого роста с блокнотом размера А5. Группа синхронно сопровождала идущую пару, направив на них фотоаппарат, панельку и удочку.

Второй: "Сегодня по радио услышал, как одна молодая девочка сказала, что чувствует в воздухе приближение весны. А для вас приближение весны это что такое?"

Первый: "В общем... Когда женщины сбрасывают с себя всё лишнее".

Второй: "То есть не по ветру, не по солнцу, а по женщинам?"

Первый: "Да, по женщинам. За тем, что я делаю, всегда стоит женщина".

Когда группа возвращалась к Историческому для очередного дубля, из «Bosco Cafe» выскочил высокий мужчина и модельного вида девица. Мужчина выглядел так, что глядя на него хотелось подойти и спросить "...кучерявый — мама дома?" Девица не вызывала никаких эмоций. Ухо мужчины было прижато к мобильнику. Он слушал.

— Значит, делаем так... Ты сейчас отваливаешь. Женщина пусть идет к Васильевскому спуску. Там её перехватит наш человечек. Он каскадер и похож на тебя, как от одной мамы. Дальше всё по плану. Очки взял черные? Всё, начали.

«Кучерявый» прислонился к уху девицы. Было непонятно говорит он ей или просто целует. Резко двинулся в сторону Никольской. Девица — в сторону Спасских ворот.

— То есть не по ветру, не по солнцу, а по женщинам? Да, по женщинам. За тем, что я делаю, всегда стоит женщина", — с очередным дублем к «Bosco» проплыла семенящая компания. Спасская важно и с расстановками пробила одиннадцать Р. М.

Заморосил мелкий-мелкий дождик. Заблестел булыжник. Замёрзшие полицейские поймали прямо посреди площади мужика, который катил тяжелый мотоцикл, и громко отчитывали его.

— Сергей Леонидович, ну вы бы по краю, что ли катили его. Ну не по центру же. Символ России все же.

— Да живу я за мостом прямо. Объезжать далеко с Тверской. Думал, срежу и заодно прогуляюсь, а?

— Сергей Леонидович при всем уважении, давайте с краю катите. Идёмте, идёмте...

Далеко-далеко кто-то раскатисто взорвал китайские петарды.

                * * *

Дядя Боб очнулся от резкого света, кинжально падающего прямо в глаз сквозь прорехи крыши бунгало. Дядей Бобом его начали звать еще с одиннадцати лет, сразу после поездки в Лондон с отцом, давно хотевшим позырить Вестминстер и посмотреть, чё почём. Из Лондона он привез множество сленговых выражений, по одному из которых, а в частности "...Bob your uncle" и получил свое имя, плотно присосавшееся к его печальному личику. «Берешь гашиш, забиваешь в пипетку и боб ю анкл», — блистал он перед  дворовыми «тиматями» своими познаниями. По-французски это звучало как "Вуаля!", по-русски - "Вот и всё...", по-английски "...Боб твой дядя".

Дядя Боб потрогал непривычно лёгкую голову. Куда делись его полутораметровые дреды, отращиваемые десятилетиями он догадывался, но старался не верить этому до конца. Конечно, они оторвались, когда Бог Джа поднимал его к себе в ту роковую ночь в Чебоксарах. В голове назойливо и монотонно звучала песенка Boney M "Rivers of Babylon", но со словами "... двадцать шесть бакинских чебоксар, where we sat down..."  Кинжальный свет уже сполз с глаза дяди Боба, переполз на стол и приостановился  на стекле бальбулятора "Percotron 4.0". Поотражавшись в колбах дудки, кинжал двинулся дальше, а дядя Боб провалился в тёплый сон.

— И продюсер у меня есть уже на примете, и дом я тебе свой в Мексике отдам под студию, там покруче, чем у толстого на Бали, да и Кастанеда, тольтеки там, огонь изнутри. Разгул для творчества. Там и поживёшь, пока на ноги не встанешь.

Вечерняя Москва шумела и пахла машинами. По Берсеневской набережной не спеша шли два человека. Высокая худая блондинка  и невысокий, увешанный дредами молодой почти мальчик. На мальчике был шарф поверх пиджака, на блондинке короткая стрижка. Мимо пробежал Доренко, прижимая к подмышкам два пакета молока.

— Привет, ребят! Долго гуляете. Я уже за молоком сгонял. Детям завтра хлопья на завтрак мешать. Удачи вам. Ну, в хорошем смысле этого слова...

Мальчик поднял глаза на блондинку.
 
— Да, я давно думал свалить. Сделать "псевдоцид", как Мишка Яксон и гуд бай. Подальше от Москвы, где-нибудь в Чебоксарах сделать. Надо подумать. Тема интересная.

— Ну, ты подумай, подумай. Время идет. Тридцать пять уже.

— Вот-вот...

— Кто тебя там знает в Чебоксарах? Найдем двойника. Врачей. За деньги сейчас все, что угодно.

Дверь в бунгало скрипнула. Дядя Боб открыл глаза и увидел высокого, курносо-кучерявого и невысокого смугло-крючконосого с голубыми линзами. Вместе они напоминали Паниковского и Балаганова из известного романа.
 
— Мы в Москву, ты с нами? — спросил «кучерявый».

— Где я? — вопросом на вопрос ответил дядя Боб.

Гости молчали. «Кучерявый» вплотную занимался с "Percotron 4.0", аккуратно выкладывая на сеточку бонга измельчённую смесь.

— Соединим Землю и Солнце? — вопросил Балаганов, доставая каминные спички.

— Таняваля опять к деду поскакали. Не могут без него, — подытожил Паниковский, наблюдая за кем-то в окно.

Когда и до него дошла очередь, дядя Боб заткнул пальцем KICK-отверстие, вдохнул желаемое количество дыма, отпустил палец и подумал: «В Москву не хочу. Ну её».

Прямо на границе белого песка и необъятной накатывающей морской синевы, стоял дядя Боб, задрав голову. Он читал огромный авиа баннер, растянутый на барражирующем самолетике. "WELCOME TO BORIS ISLAND".

Вот и всё.