Из дневниковых записей Светланы Медуницы

Предисловие:

Будучи студентом университета, я, начав писать свои  «романески», чувствовал, что чего-то в них не хватает. При всём моём стремлении быть объективным, сделать «романески» более волнующими, чтобы они были не просто пересказом моих похождений, но и носили в совокупности характер социально-сексуального исследования, понял, что у них не хватает чувственности пережитой девственницами с детского возраста.

Светлана Медуница, студентка филфака стала соавтором некоторых моих «проб пера», за что я премного ей благодарен. Соавтором она стала после того, как однажды сказала:

- После родов я веду «Дневник».

А я, смеха ради, полюбопытствовал:

- После каких родов по счёту?

За это «любопытство» получил по башке от неё, и мы расхохотались. После чего мы и договорились, хотя бы иногда, писать о чём-либо вместе. Предварительным условием на совместную работу была моя просьба прочесть «Дневник» Светланы. Содержание «Дневника» убедило меня в том, что со Светланой мы «спишемся». В каком жанре «спишемся» я и сам не знал. К примеру, к какому жанру отнести следующие строки из дневниковых записей Светланы Медуницы? -

«... Как только у меня прошло послеродовое  помутнение в глазах, меня  устроили в детские ясли без всякой очереди, так как мама моя была передовиком производства. Знаете, сколько у неё всяких похвальных граммот и атласных кумачёвых лент победителей?! Почётных знаков в соцсоревновании уйма, и даже медаль. У папы было всего не меньше. Они работали в каком-то «почтовом ящике». За  их заслуги меня и приняли в детские ясли, чтоб не отрывать от дальнейшего строительства коммунизма. Я их дома мало видела. Они день-деньской на работе, а вечером мне спать надо было. И так каждый день. Может, от этого я раньше времени понимать стала, что к чему, и пацанов возненавидела  с младых ногтей, с детских ясель. Как вы думаете, за что я их должна была любить, если, когда я сяду на горшок, а какой-нибудь Вовочка подсовывается на своём горшочке ко мне, голову аж до пола клонит и заглядывает, как я писаю? Докрутится дурачёк, пока с горшка свалится! И тогда вони из его посудины, как из общественной уборной, где аккуратности никакой..


В детском саду, куда меня перевели из ясельной группы из-за возраста, тоже никакого покоя от этих паразитов, вроде Вовочки. В туалет хоть не ходи – стоят как кикиморы, и наслаждаются процессом мочеиспускания. Я даже по-большому сходить стыдилась, а им – одно удовольствие, как будто я им цирк Шапито. Что вы думаете, читающие мою искреннюю повесть, - бывало спрячусь в кустики покакать, только трусики сниму, а они тут как тут! Из всех щелей, будто тараканы-пруссаки таращатся и ушами шевелят, как усами. Ну не заразы?!


Ну, думаю, вот в школу пойду, избавлюсь от этих придурков. Да куда там!
В первом классе я матерную речь освоила раньше, чем буквы русского языка из-за этих существ, ненормальных по природе своей.

А во втором?! Ещё хуже. Колька с дурацкой фамилией Мазурик, как только увидит меня на улице, орёт, как недорезанный свинтус: «Рыжая, конопатая убила бабушку лопатою! Подлиза учительская! Отличница! Пацаны, смотрите на эту дуру недоношенную! У неё ноги, как у кузнечика!»
Так его за это надо было любить?

Ещё паршивее стало в третьем классе. Витька Сердюков, заика на всю катушку, пытался обьясниться мне в любви и говорил вот так:

- Си-си-с-с-вета, да-а-а-ва-а-вай п-п-о-о-поженимся!

Этот дурачёк, я даже не понимаю как то случилось, но он окончил институт и стал инженером-конструктором на заводе «Красный Аксай». Там хоть и делали одни сенокосилки, но как же он их изобретал, если слово «сенокосилка» это тебе не «Света» сказать?!

В четвёртом, пятом и шестом классах думала, что наступил конец света. Что на нашу погибель инопланетяне налетели и внедрились в души всех пацанов. Они, вылупив свои глазищи инопланетянские, на переменах бесами скакали по коридору, ловили нас, хватали одних за косы, других за грудки, шлёпали нас по попе, так выражая свою любовь. При этом они ржали не по-земному, делали непристойные жесты и изрекали похабщину грязных подворотен. Разве стоило их за это любить?

К четырнадцати годам я оформилась физиологически и напоминала, скорее, молоденькую девушку, чем подростка. Мне, хотелось объятий, прикосновений, ласк, поцелуев. Теперь я знаю, что большинству девчонок приходилось бояться и скрываться от этих бесов-пацанов, чтобы не испортить свою репутацию непорочной и целомудренной, кем на самом деле, в большинстве своём, они не являлись, как и я, в те школьные годы. Так что в четырнадцать лет к мальчишкам я питала отвращение.

Сказать, что у меня не было романтических чувст я не могу. Но были они  затаённые. Хотелось романтических отношений наяву. И они не минули меня.

Я доверяю своему «Дневнику» и пишу «Исповедь Светланы Медуницы»  к повести «Два автографа одной Любви», которую, если Бог даст, напишу с эпиграфом -

«Двойной соблазн - любви и любопытства…

Девичья грудь и голова пажа,

Лукавых уст невинное бесстыдство,

И в быстрых пальцах пламя мятежа.

В твоих глазах танцуют арлекины…

Ты жалишь нежно-больно, но слегка…

Ты сочетала тонкость Андрогены

С безгрешностью порочного цветка»…

                М.А.Волошин