рассказы-3

          Психология палки
    Мы имеем в виду вовсе не казарменный коммунизм, пережитки крепостничества или ежовщину. Нет, обычная палка, на которую при ходьбе опираются пожилые люди, таит в себе массу психологических открытий. Особенно когда ей пользуются не старики, а про-сто больные, увечные и колченогие граждане, вот как ваш покорный слуга. С чего бы, спрашиваете, это я с палкой ходить вздумал? Сейчас объясню, все очень просто. Вошел как-то в трамвай новой конструкции, где в середине низкая площадка, и к ней ступеньки ведут. А остановка у метро, народу много, все ехать хотят. Ну я для скорости на эти ступе-ньки и прыгнул, сэкономил пару шагов. А там уголок, которым край ступени обшит, оторвался напрочь, и ваш покорный слуга полетел птицей с оных ступенек, на нижнюю площадку. Ничего, к счастью, не сломал, но ногу подвернул изрядно. Думал даже, что придётся ехать до конечной, до Подбелки, и там как-то лечиться. Но за три остановки нога вроде «обрела подвижность», а там и работа рядом. На службе худо-бедно ползал, а вот домой опять пришлось ехать, хоть там до метро двадцать минут нормальным шагом. И на пересадке как-то было не очень, а десять минут до дома, по выходе из подземки, превра-тились почти в двадцать. Нет уж, так не пойдёт. И вот достал я из-под кровати бабусину палку, старую, но вполне прочную, без всяких изысков, но удобную, и неделю с ней не расставался. И почти сразу почувствовал себя куда увереннее, как будто в броневике ездил. Вроде бы должно быть наоборот – человек с ущербом и воспринимать себя должен соответственно. Ан нет. А уже на второй день так обнаглел, что прямо народ расталкивал по любому поводу. Не видите что ли ветерана Куликова поля! И потом, когда гога прошла, с большим трудом отвыкал от вредных привычек. И как это люди без палки ходят всю жизнь! Особенно в молодости.

         В душе
      А скажите на милость – обратился Абрам Сергеевич к соседу по даче, когда после собрания товарищества они возвращались на свои участки, - как-то у вас душ устроен сложно, со стороны ничего понять не могу. И бака не видно, а вода журчит постоянно, может он у вас внутри?
Да нет, он на крыше – усмехнулся сосед – на виду, можно сказать, лежит. Давайте зайдем, посмотрим вблизи, если желаете. Сергеич пожелал, и минут через пять уже осматривал загадочное строение. Смотрел долго, но ничего не понял. И где же тут бак… лежит?! Да вот же он, перед вами красуется! Как, эта фитюлька тоненькая… да сколько в нее воды может влезть? Не так мало, триста литров с гаком. Правда?! Не может быть! Так он же хоть и тонкий, всего в пять сантиметров, но зато на всю крышу, 270 на 270. То есть бак и служит крышей, а при такой толщине он прогревается очень быстро, и на весь день хвата-ет. Наступило молчание, Сергеич несколько раз обошел вокруг постройки, что-то бормоча и прикидывая в уме. Потом встал, задумчиво глядя в небеса, подумал. Осмотрел краны и трубочки, по которым вода попадала в бак и стекала внутрь душа, и задал следующий вопрос – а как, скажите, воздух из него выходит, когда бак заполняется водою? Ведь он узкий, стоит наклонно, а вода снизу заходит. Да очень просто, там наверху отверстие есть, вооон оно. Видите?
    Вижу, а как же вода через него не выливается? Так эта дырка на самом верху, когда весь воздух выйдет лишнее выльется, и всё. Ну там останется пустого пространства на пару – тройку литров, не жалко. Ну да, верно… а эта трубка зачем? Остатки воды сливать осе-нью. Ну да, понятно, но ведь и на другом патрубке краник есть. Зачем же два? Ну когда я этот бак заказывал, на чертеже обозначил два патрубка, мало ли что. Тогда ещё не поня-тно было, как что, куда подключать, ну вот я и решил, что два выхода не помешают. А потом пришлось на второй кран ставить, как ещё воду вылить из патрубка? А оставишь, она замёрзнет, и трубка лопнет. Или сварка на входе в бак треснет, ещё хуже. Да, теперь понятно. А греется он как? Колонкой, комбинированная болгарская – и на дровах, и на электро. Только вот с дровами пока плохо, не получается. Не, дров-то полно, дымовую трубу не могу склепать, нет нигде рядом жестяных труб. Не из Москвы же их переть. Они ещё поговорили о ценах на свет, о достоинствах и недостатках дровяного отопления, засим Сергеич осмотрел крепление бака к стропилам и остался им доволен. И вот остался невыясненным последний вопрос.
         А ведь оный бак, наверное, страшно тяжелый? Ну да, сам по себе кило двести, скорее двести пятьдесят. И воды до фига. Но он же на шести стойках стоит, видите – толстые дубовые столбы. И стропила солидные, их восемь штук. Ясненько… а вот как эту дуру на крышу подняли? Неужто краном? Да нет, что вы, руками. Это наш старый сторож, Лёха, вы его должны помнить, с двумя друзьями полдня возился. Сперва они хотели на руках его поднять, да чуть на ноги себе не уронили. Потом срубили два дерева, поставили их стволы как полозья, и по ним надвинули бак на стропила. И тог часа два колупались, чуть продвинут, подопрут, отдохнут, и вперёд. А я с другой стороны на верёвке висел, как противовес. Так вот и справились.
         Сергеич ещё осмотрел внутренности душа, похвалил полочки, вешалку, раскладные стойки под полотенца. Попробовал водицу на ощупь, и всем остался доволен. Потом они с хозяином слегка отобедали, сосед угостил его самодельной хреновкой, и они разошлись, зело довольные проведённым вечером. Чего и всем на свете желаем.

          Эсфирь
       Редкая у меня фамилия, и знаменитая больно. Вот кому взбрело в голову древними героями нынешних людей нарекать? Да еще при нелегальной жизни, в подполье да за границей. Поймают в два счета и будешь сидеть до гроба. И стала я просто Лапиной. Белла Лапина – уж лучше, чем Эсфирь, да и благозвучней, попроще. А впрочем, тогда всё равно было, как назваться – лишь бы не сцапали. Это нынче меня на философию тянет.
       На подпольной работе, да в эмиграции, что только не услышишь. Многие ворчат, и не только на жизнь, на горькую долю, на царских сатрапов. Друг на друга, на бестолковое руководство, на зажравшихся боссов, равнодушных европейцев и на тупых, бестолковых сограждан. А по совести говоря, не нравится – не ешь. Никто ведь нас не неволил. Да, ко-нечно, сперва всё казалось проще и легче, и вера в близкое будущее согревала, да мало ли казалось чего, особенно по молодости. Но если годы бесплодно прошли, и сил больше нет, и желания, так отойди от дел, уйди в тень и не хнычь. Никто кроме как сам и не виновен ни в чем.
        Но сие как несладко, признаваться в таких-то вещах. Иному повеситься легче, чем каяться в своём бесплодии. Благо и повод у таких как мы всегда найдётся. Что-то не так, не там или не тогда. Вот и появляется предсмертная записка, порой толковая, а чаще не очень. А потом охи и ахи, вопли и стоны, и обязательно взаимные обвинения. Не учли, не заметили, не поддержали вовремя, проявили зазнайство, равнодушие и близорукость. А то и ещё похлеще. Как будто оными излияниями можно кому-то помочь. Нельзя, по себе знаю. Да мне-то в общем уже всё равно, кто что скажет, взалкает или совершит, али же свершить пожелает. Одни рыскали, разнюхивали, разоблачали, и пригвоздили на веки вечные к позорному столбу. Другие защищали, божились с пеной у рта, а как вся правда всплыла, немотой поразились. А потом взвыли, аки псы бешеные – ату его, ату! Сволочь, предатель, иуда, злодей… наверно так. А сами-то? Ужели подпольный революционер мо-жет быть безгрешен, как смольненская институтка? О да, огрехи огрехам рознь, и пороки у всех разные. Но не в этом сейчас суть. Для меня.
          Что у нас напоследок? Фирмы нет, но вроде испанская штука. Всё вычищено, все картриджи на месте. Сочинять ничего не надо, всё и так ясно. Поймут, кто захочет, а на иных плевать. Ну, с богом.