Немец-то угошшал нас чтолича?

По рассказам моей мамы, Сафоновой Марии Тихоновны (1903-1994), я написала повесть «Ведьма из Карачева» (помещена на Проза. Ру), и это - отрывки из неё. 

Началися морозы и немцы все же впустили нас в хату. Отгородили мы себе уголок за печкой, там и толклися...  Чем питалися?.. Да тем, что бог пошлёть, немец-то угошшал нас чтолича? Когда скот губили, так пойду, наберу требухи, печёнки, селезенки... они ж всё это выбрасывали, потом вымочу в воде, накручу, котлет нажарю, вот и едите. А как-то и картошкой запаслися, правда, подмороженной...
А вот так… Уже поздней осенью к соседскому дому подвезли немцы машину цельную, да и оставили на улице, а тут ночью мороз, картошка и примерзла. Что ж, есть они такую будуть? Они себе и не мерзлой привязуть. Ну, мы взялися, да и перетаскали её к себе. Зальешь, бывало, её водой холодной на ночь, утром отваришь, натрешь, потом и печешь оладушки, да еще требухой заправишь. Надо ж было есть что-то? Вот и промышляли, как собаки, где что ухватишь, то и твоё… А после войны-то… расплачивалися за эту удаль свою... А вот так. Как что, так и вызовуть в энкавэдэ, и начнуть выспрашивать кто и чем жил при немцах? Помню, призвали меня повесткой, прихожу. Липатников сидить:
- Ну, что, Сафонова... – развалился на стуле. -  Слышали мы, что ты шубу при немцах продавала.
- Какую шубу? - глаза аж вылупила. - Никакой шубы у меня и сроду-то не было!
- Да вот, говорят, что была, и что ты немцам её…
Ну, тут я и не выдержала:
- А хоть бы и шубу! А хоть бы и продала! А хоть бы и немцам! Вы ж поуехали, нас с детьми побросали, так что ж нам делать оставалося? Тут и шубу, тут и всё продашь, лишь бы что было.
- Ты мне этого не рассказывай! – По столу-то… кулаком. - Меня это не интересует. Ты про шубу давай...
- Да-а, знаю. Вас не интересуить, чем мы тут жили... А про шубу вот что тебе скажу, Некогда мне было за шубами смотреть и за теми, кто их продавал, детей надо было кормить, обувать-одевать.
- Ну, знаешь!..  - из-за стола вскочил, - я сейчас свидетеля призову.
Гляжу, входить одна знакомая, а я как накинуся на нее:
- Забясилася ты, чтолича? Какую такую шубу я продавала, когда?
Досада ж! У меня ж на огороде то дел сколько, а они... с допросом этим. День цельный из-за них потеряла! Липатников опять как заорёть:
- Замолчи! Я тебя посажу сейчас.
- Сажай, - говорю, - сажай! Пусть дети мои сиротами останутся.
Вотон, милиционер входить, да сов меня в другую комнату… а там кушетка стоить, солнышко в окно светить. Как легла я на эту кушетку... А во хорошо! Не помню, заснула ль, нет ли, но полежать… полежала. Потом дверь отворяется:
- Уходи, - опять Липатников на пороге.
- Ух, - говорю, - хорошо-то как у вас тутова! Я б и ишшо полежала.
- Уходи отсюда! Ты, Сафонова, ханатик.
- Какой такой ханатик? - спрашиваю.
- Да ты правду говорить не хочешь, как тут при немцах...
- А что я тебе буду говорить? Побыл бы сам, так увидел бы, а то удрал, а нас тут с детьми оставил правду разведывать?
Ну, ничего... выгнал только, по-ошла я.