Восьмой цвет радуги

    
     Солнце, в остывающих лучах заката, за горизонт стремилось. Жаркий приморский август, своим завершением, уступил место сентябрьским морским туманам. Природа остывала, погружаясь в темноту.
      
     Остывало уже и лицо мальчишки от горячих слез его, не от боли, увы, а от обиды.
      
     Пришлось сегодня Антошке, за разбитое стекло оконное камешком «случайным»,  держать ответ своей пятой точкой.
      
     Упрямый мальчишка знал, за все должен уметь держать ответ мужик, «держать удар судьбы», в виде отцовского ремня, без слез и стонов. Мальчишка он, ведь, не девчонка.
      
     Практически была закончена «экзекуция» над  ребенком шаловливым фразой отца: «Еще раз что-либо, Антоха, подобное учудишь, познакомлю я тебя с восьмым цветом радуги!»
      
     Отец, в сердцах бросив ремень на лавочку, громко хлопнув дверью, вошел в дом. Ремень, лежащий на «лобном месте», казалось мальчишке, стал шипеть, как змея с открытой пастью и раздвоенным языком.
      
     Боль быстро затихла у него в теле, но, казалось, в сердце мужичка зреет настоящий душевный шторм. Слезы  обиды на отца, на его ремень горячий, на  жесткую скамейку, на непонятный восьмой цвет радуги, на весь свет, и, даже, на себя, душат мальчишку.
      
     Вышедшая из дому старшая сестренка, его пожалев, пройдясь ласковой ладошкой по его взъерошенной шевелюре, ведет его в дом: «Не переживай сильно, братик,  успокойся! Завтра мы с тобой и старшим братом, со светом дня, застеклим прореху разбитого окна тети Маши».
      
     Старшая сестра с Антоном, после ужина семьи, уединились в детской для разговора по душам.
      
     Уже третий год все самое потайное, что тревожит душу малыша, Антон доверяет сестренке, как матери родной.
      
     Два года назад, в дни майских праздников, случилось в семье мальчишки горе: стирка белья большой семьи, в один из теплых дней весенних, своим финалом его полоскания с мостков реки в ее прозрачных водах, для его матери стало финалом ее жизни.
      
     Лишь к началу лета в тридцати верстах ниже по течению реки, у одного из обширных водяных лесных завалов, нашли тело бедной женщины.
      
     Антошка до сих пор не верит, что это была его мать.
      
     Обижен на нее ребенок не смышленый за то, что пропала она из дому, никого не оповестив.
       
     Обязанности по ведению домашнего хозяйства в доме взяла добровольно на себя его сестра Маринка.
      
     Старший брат его уже был женат, жил своей семьей, посещая дом отцовский в выходные дни.
      
     Отец после ужина, на диване в зале, у телевизора, раскручивает лихо закрученный сюжет полицейского детектива. 
      
     Свет в детской не горит. На детской кровати полулежит Антошка, пока еще весь напряженный, как сжатая пружина. Маринка сидит рядом в мягком кресле, поглаживая руку братца.
      
     - Тоська, милый мой! Когда же, наконец, ты повзрослеешь? Ведь тебе не три годочка. Ты взрослый, ведь, пацан, как считаешь?
      
     Часы с кукушкой, ходики, тянут минуты напряженного молчания. Малыш, насупив брови, потирая распухшие от слез щеки, молчит. Молчит он не потому, что боится правдивости своих ответов. Боится он того, что объяснив свой поступок, может он разрыдаться, как девчонка! Больше того он еще боится, что его за это пожалеет сестра. Сердце его сжимает тоска безысходности. Душа его уже не находит себе места в исстрадавшейся по женской ласке телесной оболочке.
      
     Сестра его встает с кресла, садится на постель рядом с ним, обнимает его головушку, целует его вихры волос.
      
     - Мариночка! Не мог я поступить иначе. Ведь тетка Машка едва мне не оторвала уши в прошлый раз, два раза навернула меня штакетиной по хребтине! Смотри, какой синячище у меня под правой рукой на теле, на руке царапина какая от той горячей древесины! А было ли за что пускать в ход горбылину? Сорвал - то я у нее всего лишь пару яблок с ее дерева в саду, да пару надкусил.  Едва успели мы тогда с пацанами убежать от ее супруга, дяди Бори. Хотел он, уже было, по нам «шарахнуть» солью из ружья!
    
     - Верю-верю, братец, я тебе! Скажи, вот только, за что ты «до крови»  «цапнул» за руку соседку, когда она тебя поймала в потемках сада? По -  человечески нельзя было с ней расстаться, не грызть ее руку волчонком? Ведь ты же не вампир!
    
     - Сестренка, да я и так был «подстрелен» хитрющим соседом, когда в прыжке с ограды ночью к ним в сад, правой ногой наступил на доски в гвоздях, подложенные у забора. Два гвоздя насквозь пробили мне ногу, едва я ее с них и оторвал. А если бы я сдался им на милость, они бы растерзали меня, как Тузик грелку!
      
     - Ну, да, Антоша, конечно! И шаровары новые сатиновые, что я тебе в прошлый раз пошила к Днюхе, конечно, они изорвали в хлам?
    
     - Нет,  конечно. Что ты, сестренка? Это я, когда лез назад при побеге через забор, в колючей проволоке, штаны на нем оставил!
      
     Опять ночную тишину спальни оттеняет мерный звук часов с кукушкой.
      
     Восход луны приветственным лучом скользит в спальню родных душой и сердцем человечков.
    
     Фотоны дневного светила, отразившись от спутника Земли, преломившись в ночной росе стекла окна спальни, на его занавесках застыли радугой.
      
     Вот, уже, Антоша начинает видеть, ясно различать, цвет восьмой радуги – тепло души сестренки, как тепло души своей матери.
      
     Продолжает наша пара детей-взрослых так нужный им душевный  разговор.