Би-жутерия свободы 33

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 33

 Но дорогой мой поглотитель баек, думающий, что серятина имеет прямое отношение к экскрементам или к колотой ране грудной клетки, требующей воздушного надувательства вследствии пневмоторакса!
На минуту оторвёмся от домыслов гуманитария, рассматривающего женщину как спальную принадлежность и судимого по законам механики за высшее словообразование. Итак, вернёмся к поощрительному снабжению меня – угонщика иллюзий живностью в медицинском офисе – мы же не китайцы из страны, где преобладают лекарственные нравы в спорах за необитаемые острова с расчётливыми и несгибаемыми в коленях японцами.
По дороге к желанному вознаграждению сопровождающая меня малоросская медсестра с лучистыми западэнскими глазами и ожерельем на перешейке между головой и телом Клавиатура Ливановна Чепчик, исходя пенящейся волной слюны, обстоятельно проинформировала обо всех тонкостях процесса голосования за партию головастиков и беспардонных. Когда-то ей (дочери коммуниста-краснодеревщика, попавшего в чёрный список белого человека за то, что как трансвестит способствовал стиранию граней между мужчиной и женщиной), приходилось встречать горластые петушиные рассветы на областной кожевенной фабрике, будучи подневольной ученицей закройщика Фимы Грубошёрстного, оснащённого завидным прибором для исследований. Хотя с детства у неё проявлялись кулинарные способности – она мечтала о дееспособной кулебяке из плохих мальчиков – органически не перевариваемых продуктов общества, в последующем её мечта воплощалась в жизнь – кудесницей весной и распустёхой осенью.
В равноденствии дня и ночи Чепчик, когда-то умело обвешивавшая покупателей ёлочными игрушками, колебалась между мужем и моложавым почтальоном, поклонником вялых радиопередач для бездельничающих слушателей. Теперь же, спускаясь по гнусаво скрипящим ступенькам, Клавиатура при одном воспоминании о хорошем вспорхнула накрашенными ресницами, неприминув сообщить, что скоро в наёмной армии утвердят постановление – разрешить соблазнительным бабам принимать непосредственное участие в боевых действиях врукопашную на поле ненормативной брани. По этому поводу Клави уже отослала сочинение в военную газету «Нашедший перёд – ни шагу назад», в котором инкогнито представлялась оппозиционеркой того же пола.

Прослышала, что женщинам
на свой же риск и страх
правительством обещано
участие в боях.

Я откажусь от пипингов,
прочь скука, сплин и грусть,
к ним запишусь в противники,
их пуль я не боюсь.

Отбросив во вчерашнее
из предрассудков прыть,
вступаю в рукопашную –
Ама-зон-ку добыть.

Я по цене не рыночной
любовь приобрету,
пленю в бою блондиночку –
собою одарю.

Услышав эту несуразицу, я иными глазами взглянул на Клавиатуру, отметив про себя жгучую брюнетку в натуральную ветчину. Клави двигалась величественно, как королева, шлейфующая пол, но без малолеток-пажей. Попутно, прикрывая ладошкой свой генератор громкости, она посвятила меня в историю окончания педучилища, в котором проработала месяц в инфекционном отделении «Уход из жизни за больными вслед». Затем она с головой ушла в занятия ювелиркой кулинарных изделий и в навязчивое хобби – сальные железы беседы с подругами, уходившими в лес Бианками, и там в амплитуде колебаний бёдер взаимно зализывающими прошлые семейные раны на ребристых холмах бремени.
Скажу без обиняков и пространных отступлений – в ней, безотравно питавшейся из самсунговской корейской кулинарии и одевавшейся из проволочного магазина готового платья «Колючки Елисейских полей», меня привлекали: маркизетовая кофточка, вызывающе выглядывавшая из-под распахнутого персидского халата гомельского покроя и разговорная воркута с прохладцей. И чего удивляться – такого как я, с зашореным взглядом на личную жизнь воробьёв, не проведёшь на мякине без билета в кино.
– В наше время Наполеонов недостача, – на ходу подкинула Клави (дама горячего копчения) новую тему, в избытке чувств шумно отсасывая заварной крем из эклера, – и я, как добровольная отшельница, знаю, что температура в подземелье далека от комнатной, но никому не позволю вытирать ноги о мой болевой порог неукомплектованных мыслей на гормональном уровне.
Под рукой не нашлось ничего тяжёлого, и мне, с солевым раствором солдатских шуток, как бывшему стоматологу, знавшему многие знаменитости через зубы, было нечем возразить всезнайке-медсестре по существу. Не мог же я посвятить постороннюю в белеющем парусом халате в то, что я – сильно облучённый, и что жена моя – лучезарное солнце, после посещения тряпичных магазинов штудирует китайскую кулинарную книгу на облагороженном мандарине «Две куле-бяки в песочнице», успокаивала меня тем, что полумесяц всё же рогатей меня.
Сам я, битый за взломы жульнических карточных систем в  горном индийском казино «Хунду-куш» и пузотёрство в примерочных публичных домов, где женщины ценили меня за высокую мораль, насаженную на палочку, остерегаюсь вспышек неприязни со стороны незнакомцев, преследуемых безнаркозно ампутированными мечтами и навыками. Ведь согласитесь, мы ни на секунду не подозревали, что там, на родине подстриженных стрижей, в движениях души по графику жилось вполне сносно по рублю не за распространение крамольного памфлета «О миксере свобод народа, слепо идущего за партией, как рыба на нерест». В отличие от кап системы с её религиозными лоботрясами нас (терпеливых долгостроителей коммунизма) кредиторы не осаждали бестолку, да и кто купит билет на разыгрывающуюся трагедию «Всеобщее банкротство»? Так что подлежащие осмеянию мы впитывали в себя лживые каноны передач эмигрантского радио, пропитанного воспоминаниями, проталкиваемыми устаревшими понятиями на протяжении батутной эпопеи кроватных баталий.

Вам не спится чего-то, просыпаетесь рано,
на работу спешите, мой милый дружок?
Наберитесь терпенья, глотая рекламу,
гарантирую, что испытаете шок.

Он вчера и сегодня, пожелаете – завтра
под гитару по-ленноновски вполне
изуродует песню, что там Фрэнку Синатра
в безголосьи тягаться на ультра волне.

Поразит аудиторию подходом научным,
предварительно вдоволь напившись росы,
на бэкъярде сосну спилит собственноручно,
сэкономив на этом две тыщи косых.

От звонка до звонка он трудиться не рыжий –
это жалких посредственностей удел.
Всё ему по плечу: стол пинг-понга и лыжи...
Лишь бы только рекламный доход не редел.

Он напьётся с друзьями, попарившись в бане
и доложит в подробностях любопытным ушам
кто на чём разорился, у кого что не встанет,
с кем теперь просыпаются Жан Маре и Вальжан,

отчего не меняется мышленье с Союза
и зачем заскорузлые завезли перегной,
можно ль гетто назвать Рабин зонами Крузо
в обсужденьях по Пятницам с психиатром женой?

Дети переползают из школы в колледжи –
надо проинформировать. А ты не судачь,
если Колина Люда долдонит как прежде,
составляя основу его передач.

Вывод очень простой, не желаешь – не слушай,
продолжай просоветский летаргический сон.
Жалко Слева лапшу надевает на уши,
разрывая притом безразмерный гондон.

Из информационных мемуаров блудницы-проводницы «Путевые за писки», которой пичкала меня разговорчивая сестра, складывалось впечатление, что медицинское образование невостребованная голубка получила от знахарки-бабушки. Эта прыткая старушенция в безотчётной молодости при помощи возвышенных холмов грудей наводняла мир детьми без отрыва от производства. По субботам она виртуозила на скрипке в кафе с тапёром Тапировым, воющим Ветлугой, удостаиваясь поаккордной оплаты. В свободное от пианино время переливчатый у стойки бара  с тремя тумбалалайками тапёр Тапиров пристально интересовался еврейским вопросом, вынесенным на обсуждение на подносе в фойе.
Когда резко встал на задние лапы вопрос что укреплять – страну или ноги, он выбрал последнее. Тогда ещё руководящие партийцы не бросали людей на возделывание избирательных участков, и полицейская сущность Тапирова не проявляла себя по ночам в разгоне демонстрации тараканчиков, страдающих мышечно-вегетативным неврозом на кухне, освещённой приходским попом, помешавшимся в любви к ближнему на нулевой отметке.
Вообще-то Тапиров ничего не имел против забинтованных плесенью стен и иудеев, скрещивающих обоюдоострые языки, считая их типичным случаем до определённого момента, когда народ, разбившийся по парам (столько стекла, столько стекла) в исступлении начинает делить вина на столовые и некошерные подстольные. А с простатой у него был полный порядок и он вспоминал о ней только когда его терпению приходил конец и оно лопалось. Явно гордящаяся своим дородным разбитным, как садовый участок, задом, вечно жующая Клави с помощью забрилльянченных пальцев пояснила, что неизмеримо плохо, когда глаза одного и того же человека страдают расхождениями во взглядах, но даже при этом условии она, как опытная пловчиха, не прочь почувствовать себя рыбой в воде, кишащей акулами и пираньями.  Такое водилось за её нордической прабабкой, стонущей на угро-финском наречии эстонкой. Её почечная недостаточность переросла в денежную после того, как она почувствовала себя пробуравленной скважиной, оставшейся без присмотра.
До Октябрьской революции у неё был роскошный выезд, и среди кружевных подруг она слыла по западному образованной, потому что думала, что в делиЖансах четвертовали французов.
Об этом я узнал из затруханных старухиных мемуаров «Великое противоSOSтояние», в которых отразилось нестандартное отношение дважды совершавшей покушение на себя, к наглеющей мужской половине в разгул бурелома народного возмущения, которому вскоре пришлось ужаться до нейтронных величин.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #34)