Ч. 2, Возвращение к Началу, Эпилог

Верочка жалела Дорошенко. По всему, он был неудачником: бросил Столицу, уехал в глушь, почти что во «Тьму тараканью», в силу каких-то, никому не понятных, романтических устремлений. Но и здесь ничего не добился.

Жена его бросила, дети к нему не льнули, он не сумел внушить им даже уважения. Да и то верно – что с него толку: обеспечить семью не в силах, подрабатывать не умеет. Научной карьеры не сделал. Престижем не озаботился. Дачи не построил. На иномарке жену не возил. За границу не выбрался, зато каждый отпуск уезжал один в горы. С вышестоящими дружбы не водил. Всю жизнь искал непонятно что.

Почти все его друзья и приятели заколачивали в каких-либо фирмах и офисах, половина сослуживцев разбежалась по частным лавочкам, некоторые даже подались в Гербалайф – и ничего, успешно. Другая половина сослуживцев оказалась ленивой и на всё согласной. Даже на переориентацию и переформирование лаборатории. Один он продолжал гнуть свою линию и долбить по одной клавише. Упрямый, несговорчивый, несчастный. Похожий на помятую, нахохлившуюся ворону во время проливного дождя.
И к тому же хромую.
 
Он походил на человека, потерявшего или забывшего что-то очень важное, и постоянно находящегося в стадии вспоминания.

Ранняя седина проклюнулась уже не только на висках, но покрыла равномерной паутиной всю голову. Спина начала сутулиться. Верочке так хотелось пригнуть эту голову, положить на свою немаленькую грудь и поцеловать в самую макушку.

Увы, упрямый Дорошенко, слишком погружённый в свои непрактичные мечты и фантазии, не замечал её пылких взглядов и попыток позаботиться. Не понимал, что она приносила ему пирожки и пельмени не просто оттого, что имелись их излишки. Не понимал, что она одевается и красится, встав утром на два часа раньше необходимого, только для него. Что она даже стала делать по утрам зарядку, развивая гибкость и избавляясь от лишних – страшно подумать! – четырёх килограммов.

Он принимал все её жертвы как нечто само собой. Верочка и обижалась, и грустила, но не упрекала – надеялась. Однажды ей удалось увлечь его к себе домой после работы, накануне праздника, когда мама напекла пирожков с картошкой и мясом. Поставила на стол крепкую настойку на травах. Дорошенко мало-помалу размягчился и даже рассказал немного о себе. Вернее, о своих работах. Верочка узнала много любопытного. И печального.

Дорошенко вспомнил, как пытался написать книгу на тему: «Методика поиска артефактов внеземных цивилизаций и параллельных миров на Земле». Вспомнил, как писал серьёзные философские труды о множественности миров – в научной среде их называли околонаучными, бредовыми, популистскими, спекулятивными и… много чего ещё о нём говорили. В самом деле, он утверждал, что геомагнитные аномалии – это грани, или сколы пространства, обратной стороной выходящие в другое измерение. И что именно там надо искать проходы в параллельные миры.

Он утверждал, что обосновал это подробно и чётко. Что у него абсолютные поисковые нюх и интуиция. Что может найти тому реальное подтверждение, визуализировать, так сказать, если ему организуют кругосветку.

 Конечно, это было потрясающе интересно, но мир состоит не из одних «лаборанток Верочек». Кому такое рвение могло понравиться? Только кучке таких же энтузиастов-безумцев, фанатов. За Уралом таких фанатов не оказалось: без гроша в кармане научный фанатизм зеленеет и перерождается в науку выживания.

Этот вечер окончился нелепо. Дорошенко захмелел сразу и безоговорочно, с первой стопки – видимо, с голодухи, ну что он там сам может себе приготовить? И потом только ел и ел, и не мог насытиться. А после осталось уложить его на диван тут же, в маленькой столовой. И пока он спал, Верочка с мамой тихо и смирно сидели у телевизора за сериалами, расстроено глотая их один за другим. Долгожданной близости не получилось ни в этот раз, ни потом: Дорошенко утром очень извинялся, выглядел виновато, и больше не соглашался зайти в гости.

После этого Верочка с большим трудом разыскала у друзей и выпросила несколько специализированных, малотиражных изданий со статьями Дорошенко. Внимательно изучила. И ничего не поняла. Его эмпирические изыскания походили больше на философские, а порою напоминали странные не то молитвы, не то мантры, но абсолютно еретические с точки зрения и религии, и науки.

Но Верочка не оставляла надежды. Понять и приручить…

… Виктор Павлович Дорошенко, старший научный сотрудник экологической лаборатории РАМН, ныне обретался в зауральском городе NN. Тихо, настороженно, сам в себе, не найдя надёжных и задушевных друзей, в пустой суете и сутолоке тесных институтских коридоров, так же, как и все. Просто жил, работал, не проявляя больше излишней самостоятельности, не выказывая особой теплоты и влечения к женскому полу.      
И выжидал.

Нет, его нельзя было обозначить как женоненавистника. Иногда женщины обманывались и не безвозмездно предлагали себя. Он брал и пользовался, потом забывал. И они его в ярости бросали, а он этого даже не улавливал. Теперь вот Верочка. Конечно, она милая и добрая. Ему было её немного жаль, совсем немного. Он не давал ей надежды, не потакал, не пользовался. Но каждый раз, видя её, вспоминал что-то странное, необозначенное, и рвался вдаль из тесных стен, пока не втягивался в работу и не переставал её замечать.

Потом смутная тоска начала уплотняться, концентрироваться, стягиваться в тяжёлый ком. И Виктор Павлович вдруг снова проявил активность. Он решил организовать серьёзную экспедицию на Северный Урал, в район Народной, или даже ещё севернее, куда его почему-то тянуло всё сильнее и сильнее.

Сначала он пытался выколотить эту малонаучную экспедицию у начальства, потом плюнул и организовал людей сам, оформив им несуществующие отгулы и часть отпуска. Он надеялся заодно вдохнуть жизнь в скучающих сотрудников, сидящих без зарплаты уже два месяца. Сотрудники разбегались понемногу, словно крысы с тонущего корабля, и подавались в охрану и торговлю. Что он сам делает тут, что ищет, зачем он сейчас здесь, в этой давно изученной глуши, где новизны не осталось и в помине – Дорошенко не мог понять.

Виктор не был стар, но ему всё время казалось, что жизнь уже позади. Екатерина, его жена, женщина высокая, крепкая телом и духом и авторитетная, если не сказать, авторитарная, говорила так, словно заколачивала гвозди. Она всегда всё знала наперёд и подробно, выразительно, расписывала Виктору, что именно она потеряла, выйдя за него замуж. Закончилось тем, что она нашла перспективного и вполне покладистого торгового работника и стала требовать размена.

Дорошенко не препятствовал. Он не любил жену, она обворовывала его, отнимала силы и энергию, но он любил детей печальной, безнадёжной и отстранённой любовью, и не мог от них отказаться. Он оставил квартиру бывшей семье и снял комнатку  у развесёлого инвалида, довольно молодого парня, живущего за счёт жильцов.

Впрочем, как скоро понял Виктор, за счёт тех жильцов, что обретались у парня до него, не особенно можно было разжиться: сюда притягивались, как магнитом, такие же непутёвые любители выпивки, как и хозяин. Квартира была грязная, обшарпанная, полупустая. Частенько собирались дружки сомнительного свойства, на кухне организовывалась выпивка, дым стоял коромыслом, в дверь научного сотрудника колотили, требуя выйти, или хотя бы добавить на бутылку, перемежая требования ласковым матерком.

 Дорошенко не мог уснуть. Он поневоле стал присоединяться к компании, выпивке и задушевным беседам, и даже находить в этом определённое своеобразие. Во всяком случае, новые принудительные приятели оказались на редкость трезвей, понятливей и отзывчивей прежних, и тем более, начальства.

Но долго так продолжаться не могло, работать не было возможности, зато была возможность спиться. И Дорошенко укатил подальше от жены, на Урал, в NN, где вдруг обнаружилась вакансия. Судьба готовилась завершить круг.

И вот теперь экспедиция, превратившаяся в дружеский пикник, подходила к концу. Они ничего не нашли, да толком и не искали. Сейчас они расположились палатками в славном местечке, удивительно пустынном и тихом. Камень и горы вокруг были пронизаны особым светом. Пространство излучало нездешние флюиды, Дорошенко ощущал всею кожей лёгкие электрические покалывания: что-то назревало. Виктор захотел остаться один на один с этими флюидами и самим собой.

Дорошенко покинул подвыпивших ребят, развлекающих себя байками, анекдотами и обнимашками, и отправился один сначала вниз, к реке, а потом вверх по склону, поросшему редкими соснами. Солнце разогрело их, хвойный запах вился и томил. Дорошенко помнил, что должен что-то сделать, что-то отыскать. Но что?

Взгляд наткнулся на корявую сосну на крутизне, раскинувшуюся над гигантским валуном-останцем, величественным, точно надгробие великана.

«Солёные ягоды…» - внезапно всплыло в памяти. – «Чушь, у сосны не бывает солёных ягод…»

Он легко поднялся по каменистому склону ещё выше, к  валуну. Сзади к нему примыкал какой-то каменный завал, больше похожий на осыпающуюся гранитную стенку. Горы были стары и мудры, они хранили в себе множество тайн, тайнами полнился воздух. В этой ненадёжной стенке была вертикаль, которая выглядела так, словно простояла незыблемой, не меняясь, с момента сотворения мира, не подверженная никаким катаклизмам. Почему она так притягивает его?

Он нежно, трепетно дотронулся до шершавого, тускло отблёскивающего камня, ладонью, и его ударило током. Перед глазами поплыли лиловые круги. Он вспомнил.
Дорошенко выставил вперёд обе руки, сконцентрировался. Так и есть. В стене – ниша. В нише – Она.

Ещё одно усилие – гранит начал крошиться и осыпаться, как осыпалась бы дряхлая, истлевшая дверь в разрушенном временем здании. Открывалась каменная гробница. Дорошенко заволновался. Он снял очки, чтобы не мешали концентрироваться, и аккуратно положил рядом на камень. Они ему больше не понадобятся. Окружающее тут же растеклось невнятной, жидкой кашицей. Зато теперь он ясно и чётко видел Её.
Ну что же, его Путь наконец-то подошёл к концу. Он прожил несколько жизней, поглотил десятки. Познал любовь и разочарование. Спасал и предавал. Он боролся за свой Путь. Он ошибался, но никогда не жаловался. Пора поставить точку.


… Лаборантка Верочка устала ждать своего ненаглядного начальника. Даже здесь, в этой дурацкой экспедиции, он не обращал на её нежность никакого внимания. Или делал вид? А ведь это она, единственная, а не кто другой, не отходит от него ни на шаг, волнуется, сопровождает, спасает от депрессии. Верочка не такая, как его жена – она никогда бы изменила, она пошла бы за ним на край света, не то, что в горы! Пора поставить вопрос ребром и признаться в чувствах, о которых уже все знают, кроме него. Верочка перескакивала с камня на камень, вглядываясь в серые увалы и останцы, - куда же он запропастился?

Она увидела его на вершине склона, около отвесной скалы, на коленях перед какой-то выемкой. Он что-то обнаружил! Их экспедиция сделала открытие! Ископаемые останки?

Она легко взбежала вверх с намерением тронуть коленопреклонённого научного сотрудника за плечо, нежно и доверительно, как умела делать только она, улыбнуться, развеселить, восхититься.

 Виктор Павлович услышал её шаги, обернулся, кивнул, спокойно и умиротворённо. Улыбнулся ей так, как никогда раньше не улыбался, светло и ласково. Лаборантка Верочка сначала остолбенела от испуга, потом неуверенно моргнула.

- Что это… кто это… - задыхаясь, пробормотала она. – Это какое-то преступление?
Виктор Павлович досадливо покачал головой.

- Ой, это древняя мумия? Вы сделали открытие, Виктор Палыч?

- Можно сказать и так, - он поразмышлял, задумчиво кивнул. Взгляд его был отсутствующим.

- Она красивая, правда, Вера? – шёпотом произнёс он, словно боялся разбудить мёртвую, и вдруг попросил виновато: - Ты, пожалуйста, не обижай её.

У Верочки почему-то оборвалось сердце.

- Вера, распорядитесь, чтобы сюда никто… Верочка, последи, чтобы никого не было, - поправился он, - пожалуйста. И ещё, не подходи близко и не отвлекай меня. Лучше подумай о транспорте.

Дорошенко вновь перевёл взгляд на Синдру и снял защитный кокон. Если бы не запёкшаяся кровь на лице, груди, одежде, он бы подумал, что она спит. Ветер затеребил её кудри – и они словно ожили. Он прикоснулся губами к её руке.

- Прости меня, малышка, я виноват перед тобой. Я пришёл, чтобы исправить ошибку. Подожди ещё чуть-чуть, потерпи.

Он глубоко вздохнул, собрал воедино всю свою Силу. Глаза его вспыхнули, медленно разогреваясь – и вот сноп света вырвался из зрачков и груди, окутал прозрачным мерцающим облаком.

«Счастливого пути, королева Син! Властвуй!»

Застывшая Верочка в ужасе зажала рот ладонями, попятилась, споткнулась, взмахнула руками и села, потом встала на четвереньки, кое-как вскочила, развернулась и побежала звать на помощь ребят.

Свет разгорался. Он охватил Синдру яростным пламенем, но пламя это не сжигало – оно дарило жизнь. Энергия вливалась в маленькую танцовщицу, жизнь и память возвращались, сначала медленно, по капле, потом всё быстрее и быстрее, пока не полились неудержимым потоком. Вот она вздрогнула и открыла глаза. Страха не было в них – она видела лицо любимого, чувствовала его прикосновения, его любовь.

Чем больше энергии вливалось в неё, тем больше слабел Меор. И вот силы совсем покинули его. Последний всплеск, последний импульс…

Все прошлые жизни, все прошлые сущности вереницей пронеслись в памяти – несокрушимый Меор Мелт, неудержимый Инок, поруганный Мигуро, яростный рыцарь Март, одинокий Дорошенко – это было его прошлое, от которого никуда нельзя сбежать, и он принимал и прощал его, и прощался с ним, отдавая свою память Синдре, как последний дар.

Ещё миг – и он упал ничком, опустошённый. Но он умирал счастливым, с ясной улыбкой. Он впервые за все свои жизни был полностью счастлив.

Отчаянное и молящее «Инок, не уходи!..» - последнее, что он услышал…


… Когда Верочка с друзьями, задыхаясь, взбежали на склон, они увидели полулежащего старшего научного сотрудника, Виктора Павловича Дорошенко, а может, совсем и не его – они ничего не могли взять в толк. Голова мужчины покоилась на коленях у неизвестно откуда взявшейся женщины, синеглазой, смуглой, в ореоле чёрных кудрей, в странной, рваной одежде. Она отчаянно рыдала, омывая слезами мёртвое лицо Дорошенко, которое странно изменилось: вместо короткого седого ёжика – густая чёрная волна, черты лица, став волевыми и резкими, заострились. Но вместо загара меловая бледность покрывала это лицо.

 Без сомнения, неведомый Дорошенко был мёртв. Без сомнения, мёртвая женщина из гробницы была жива. И в чём тут дело – никому, понятное дело, было не понять.

Верочка всхлипнула раз, другой, и тоже зарыдала, неудержимо и горько. Только она могла знать, как она его любила. Но куда ей тягаться красотой с этой незнакомкой?

Растерянные ребята сгрудились позади неё, как за укрытием, в полном молчании.

- Вот, блин, какие дела, - только и пробормотал, обескуражено, Петя Науменко, тайно влюблённый в Верочку. – Может, надо милицию вызвать?

Но ему никто не ответил.