В. Пашинина О фотографиях и не только

Глава 9
О фотографиях и не только

Но была ли кабацкая грусть? Грусть, конечно, была… Да не эта!
Н. Рубцов
Этот крестьянин был безукоризненный аристократ.
Фр. Элленс
Есенин оставил после себя много фотографий, охотно дарил друзьям и подругам. Ну просто кинозвезда голливудская! Так себя любил? Любил покрасоваться? Конечно, портреты нужны были для сборников. Но во всяком случае именно есенинские фотографии наглядно убеждают: не был Есенин алкоголиком.
Единственный раз вышел фотоальбом: должно быть, Софья Андреевна и Екатерина Есенина в 1928 году постарались. Больше не издавался никогда, несмотря на миллионные тиражи книг. Почему? Ведь так интересно увидеть "живого" поэта! Должно быть, по этой самой причине и не издавался: увидит читатель живого Есенина, посмотрит на его многочисленные снимки и скажет: "Почему все друзья врут, что Есенин пьяница? Да разве у пьяницы бывают такие ясные глаза и такое чистое лицо, такая нежная кожа?"
О есенинском пьянстве написано много. Это стало расхожим штампом и не подлежит никакому сомнению. Скажи теперь читателю, что Есенин не был пьяницей — на смех поднимут, тотчас приведут в опровержение десятки примеров.
Еще бы! Эту сторону не обошел вниманием ни один мемуарист. Первыми изрядно постарались друзья и подруги. Да что там друзья, когда пишут сестры, пишет сам поэт о своей "запойной болезни". Нынешние исследователи либо обходят молчанием этот вопрос  либо касаются очень деликатно. Пожалуй, единственный, кто не боится говорить на эту тему, Эдуард Хлысталов. И говорит, казалось бы, странные вещи. Есенин никогда не употреблял водки, тому он имеет документальное подтверждение. Странный, по русским меркам, пьяница!
Почему же тогда Есенин в мае 1922 года перед отъездом за границу пишет Клюеву: "Последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным"? А через год не менее тяжкое обвинение "в пьяной есенинской свалке" и "непробудном кабаке" находим в письме самого Николая Клюева. Клюев — не Мариенгоф, его никто не обвинил в клевете. Как не верить Клюеву? Так откуда же тогда все это?
В письме Есенина на самом деле речь идет не о "запойной болезни", а об аресте. И арестован был не за пьяный дебош, а по подозрению в контрреволюции. Это совсем другое дело.
Органами ВЧК Есенин арестовывался дважды, это опять же доказал Эдуард Хлысталов. Исследователи пишут только об одном аресте в 1920 году, должно быть, потому, что "Личное дело" Есенина, арестованного в 1921 году, не найдено.
Первый раз он арестован был на квартире Кусикова по подозрению в контрреволюции. (Младший брат Кусикова служил в Добровольческой армии Деникина.) В письме ИвановуРазумнику 4 декабря 1920 го да поэт объясняет:
"Дорогой Разумник Васильевич!
Простите, ради Бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так все неожиданно и глупо вышло. Я уже собрался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК.
Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться".
Кроме подозрительной связи с Кусиковым, Есенин открытым текстом писал о своем негативном отношении к советской власти. Евгении Лившиц 11 августа 1920 года:
"Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал".
Восемь суток находился Есенин в тюрьме на Лубянке. В августе 1921 года по делу Таганцева расстреляли большую группу интеллигенции. Тогда же ликвидировали по приказу Ленина "Помголы", прошли массовые аресты. Должно быть, тогда был арестован и Есенин. Неизвестно, сколько дней провел он в тюрьме во второй раз, но теперь, наученный горьким опытом, он пишет уже не об аресте, а о "запойной болезни". Этот конспиративный язык будет часто использовать в письмах и стихотворениях:
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали В тигулевке.
Благодарю за дружбу граждан сих,
Но очень жестко Спать там на скамейке
И пьяным голосом Читать какойто стих
О клеточной судьбе Несчастной канарейки.

В стихах все выходит даже забавно, на деле было не до шуток. Вот что писал С. Есенин Н. Клюеву в мае 1922 года: "Очень уж я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным, так что даже и боюсь тебе даже писать, чтобы как-нибудь беспричинно не сделать больно".
Было от чего стать издерганным — ведь не пощадили даже такого талантливого поэта, как Гумилев, хотя лично М. Горький просил за него Ленина. И было чего Есенину беспокоиться за друга, того только недавно исключили из партии, потому боялся своим письмом навлечь на него чекистские неприятности.
"Запойная болезнь" и "пьяная есенинская свалка" того же происхождения, что и "чекистская Тетушка", о которой не без юмора рассказал в тюремных мемуарах ИвановРазумник.
"Теткой прозвали мы в небольшом писательском кругу ГПУ, а поводом к этому послужили две строчки из поэмы "Комсомолия" замечательного поэта земли русской Безыменского: "Комсомол — он мой папаша, / ВКП — моя мамаша".
Надо сказать, что шедевр "поэта земли русской" был настолько популярен в те годы, что вдохновил другую "знаменитость", Вольфа Эрлиха на создание подобного двустишия:
"Мой дом — весь мир, / Отец мой — Ленин".
Безыменский воспел "трехбуквенную мамашу" — ВКП, а Разумнику Васильевичу тотчас на ум пришла "трехбуквенная Тетка — ГПУ". Почему Тетка? Потому что "еще Фамусов знал о ней, грозя сослать дочь "в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!" "Тетка" пришлась всем по душе, тотчас прижилась в писательском кругу, а вскоре появилась и на страницах есенинских писем, например в письме Кусикову.
"Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть... Теперь, когда от революции остались только клюнь да трубка, злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь. Ну да ладно, оставим этот разговор про Тетку".
"Клюнь" — тоже появилось над зачеркнутым трехбуквенным непечатным словом.
Чтобы расшифровать письмо Клюева о "непробудном кабаке и пьяной есенинской свалке, которая длится днями и ночами", достаточно взглянуть на этот период жизни Есенина. Ко всем житейским неурядицам — квартирным, финансовым, семейным и прочим — прибавилась амурная, и с той стороны, откуда меньше всего ожидал.
Рассказывают так. Сосед Бениславской по квартире Грандов приревновал к Есенину свою молодую жену (сотрудницу газеты "Беднота", будущую писательницу Елену Кононенко), которая была страстно влюблена в поэта. Поскольку дом этот был ведомственным, и жили в нем работники печати, сотрудники газет "Правда" и "Беднота", Грандов, ближайший коллега Сосновского, редактор "Бедноты", третирует Бениславскую, требуя немедленно вы писать Есенина — ему не место в доме работников партийной печати. Да Есенин, собственно говоря, почти и не жил здесь в это время, как бездомная собака скитался по чужим углам.
 Из ревности или по другой какой причине Грандов сделал все возможное, чтоб жизнь Есенина стала невыносимой. Конфликт закончился трагически: Грандов повесился.
Здесь рассказчики, как правило, умолкают, предоставляя читателю возможность самому "импровизировать" и делать вывод. А вывод непременно будет таким, как в мариенгофском "Романе...": Есенин вернулся "другой", безнравственный и аморальный. И таким сделали его за короткое время богемная жизнь с Дункан и заграничное турне. А все потому, что не было у деревенского парня внутреннего стержня. Съехал с Пречистенки, ушел от Мариенгофа, остепенившегося, женатого человека, окружил себя гаремом: Галина Бениславская, Августа Миклашевская, Надежда Вольпин, Анна Берзинь — всех и не перечислишь. Совершенно безнравственный и растленный тип, пьянь кабацкая.
Ну, а что же молодая жена Грандова — Елена Кононенко? Неизвестно, довела ли сотрудница газеты "Беднота" своего супруга до этого нервного cрыва, но точно известно, что Есенин здесь ни при чем. Его уже не было в живых, когда Грандов в 1927 и 1928 годах все еще редактировал свою газету. Лишь в 1929 году придет другой редактор, а Грандова найдут повешенным на батарее (не правда ли, знакомый почерк?).
Еще на "товарищеском суде" над поэтами "друзья" Мариенгоф и Рабинович впервые указали "на болезненное состояние Есенина". На то, что он "совершенно спился, что он опасно болен, что он близок к белой горячке и что его необходимо лечить". 
Мариенгоф напомню, объяснял друзьям, что эта вопиющая ложь была во имя спасения Есенина. В "Литературной энциклопедии" 1930 года уже как непреложный факт написано, что привел Есенина к самоубийству наследственный алкоголизм.
А есенинские выступления — о которых мы уже говорили?
Подлость и предательство есенинских друзей, по-другому не скажешь, заключается в том, что они-то все знали, что Есенин никогда не был пьяницей, что "пьяные есенинские скандалы" нужны были провокаторам. И очернили его потому, что отказался сотрудничать с большевиками.
Клевета исходила не только от друзей и подруг.
Поддался этой клевете и Максим Горький, который собрал в письмах из России большую корреспонденцию о Есенине и внес свою ложку дегтя в распространение неправды. Его очерк "Сергей Есенин" был опубликован в "Красной газете" 5 марта 1927 года. После очерка всеми уважаемого учителя Алексея Максимовича никто уже по-другому писать не смел, хотя сам "уважаемый учитель" на полях рукописи против этих слов сделал пометку: "Считаю нужным заметить, что Максим Горький для нас не является авторитетом бесспорным, а как и все из прошлого — подлежит внимательному изучению, серьезнейшей критике".
Золотые слова! К ним давно пора прислушаться. Ведь в воспоминаниях 1926 года рисовался другой облик Есенина. Он представал таким, каким при жизни его знала и любила вся Россия.
"Он был чист, строен, красив — у него ж одни русые кудельки чего стоили! (…) А потом на пруду купались. Он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи. Я даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горькой-то пропойцы!"
Эти слова Дмитрий Фурманов написал сразу после гибели Есенина! Ему самому судьба отводила после этого всего три месяца жизни. Да и прочитать эту фразу можно по-другому: "И этого-то чистого, светлого, красивого человека нарекли горькой пропойцей?"
На есенинской конференции в октябре 2001 года был поставлен вопрос о пьянстве Есенина.
Юрий Львович Прокушев ответил так: "Творческий путь Есенина — 10 лет. 10 лет его имя не сходило со страниц печати, с 1915 по 1925 годы (...) 33 книги вышли при жизни и 27 подготовленных к изданию, смакетированных даже, нашли в архивах. 60 книг за 10 лет подготовить! Титанический труд. Где уж тут пить? Алкоголики не знают творчества. О пьянстве ли говорить! Выпить, чтобы снять усталость, напряжение — да. Но алкоголиком Есенина считать — грех".
Подтверждением могут быть и слова Рюрика Ивнева: "Здесь надо упомянуть (и это очень важно для уяснения некоторых обстоятельств жизни Есенина после его возвращения из Америки), что в ту пору он был равнодушен к вину, то есть у него совершенно не было болезненной потребности пить, как это было у большинства наших гостей. Ему нравилось наблюдать тот ералаш, который поднимали подвыпившие гости. Он смеялся, острил, притворялся пьяным, умышленно поддакивал чепухе, которую несли потерявшие душевное равновесие собутыльники. Он немного пил и много веселился, тогда как другие много пили и под конец впадали в уныние и засыпали".
 Большого внимания исследователей заслуживает письмо Марка Азриэлиевича Гецова (1901-1942), студента Государственного института искусств, адресованное Жене и Рите Лившиц. Письмо хранится в частном собрании И.М. Бернштейн. Опубликовано впервые в 1997 году. Вот его сокращенный вариант.
"Ленинград, 2 мая 1924 года.
Милые Женя и Рита!
Хочу до педантичности быть аккуратным. Пршло всего два часа, как я повидал Есенина, а я уж делаю вам подробный письменный доклад об этом. Буду по возможности обстоятелен и постараюсь не пропустить ни одной подробности… Обещал я вам быть у Есенина вчера (1-го), а попал к нему только сегодня утром… Хотел раньше с Сахаровым поговорить, но в первой же комнате наткнулся на Есенина. Я сразу узнал его, отдал письмо. Он очень любезно усадил меня в кресло, а сам наскоро пробежал глазами все ваши письма. Пока Сергей Александрович читал, я все время следил за ним, и чем больше я на него глядел, тем светлее становилось у меня на душе… Так было со мной.
Есенин встретил меня очень вежливо, но с тем холодком, который сквозит в речах человека, который совсем не расположен переходить за границу делового разговора. Но через минуту уж он так открыто и сердечно улыбнулся мне, что я почувствовал себя так, как если б я был с ним знаком целую вечность.
 Признаться, мне было не по себе, когда я направлялся к Есенину. Уж очень не лежит у меня сердце к литературной богеме, и мне было досадно, что Есенина, который все же по своему духовному складу ее типичный представитель, я увижу с этой самой непривлекательной стороны… А оказалось совсем не то. Куда там богемная манерность, кабачковый стиль, — чудесный, простой, сердечный человек. Мне стало ужасно хорошо. Не вязался в моем представлении образ человека, который сидел передо мной, с тем Есениным, о котором вы мне рассказывали столько тяжелого и гнетущего, как кошмар. Может, я попал в один из тех счастливых моментов, когда Сергей Александрович бывает исключительно хорошим, ну и отлично — я очень рад. Теперь я Есенна люблю вдвойне… Вообще-то говоря, Есенин не произвел на меня впечатления больного человека…
Уходя, я встретил в коридоре Сахарова. Мы прошли с ним в его кабинет. На мои расспросы Сахаров ответил, что Есенин ведет себя прилично, почти не пьет и скоро собирается в Москву". Такие вот легенды и слухи о Есенине распространяли самые близкие его друзья и подруги.

Продолжение следует