Дочь

               

     Алексей Катышев был человек в городе известный, но не настолько, чтобы это мешало жить. Скорее известность помогала. Был он лицом медийным, вёл авторскую программу на телевидении. Передача его была популярна в университетской среде, поэтому далеко не все его знали.
     Но…  В этот вечер у Катышева рожала любовница. И он пообещал во время её родов быть рядом. У неё это первый ребёнок. Катя на двадцать один год его моложе. Она любима им, он – ею, как тут не пообещать? Ей должны были делать кесарево сечение. Ждали девочку. Отношения длящиеся третий год тщательно им скрывались даже от близких друзей. Катышев любил не только Катю, но и жену, несмотря на то, что они были почти тридцать лет вместе. Когда-то его любовь к жене – Людмиле была всеобъемлющей, но с годами ослабла, перешла в другое качество, страсть уступила место душевной близости. И близостью этой он до сих пор дорожил. У них было двое сыновей и внуки – два мальчика и девочка. И почти каждый выходной, их теперь уже большая семья собиралась в загородном доме, лет десять назад построенном Катышевым. Приезжали родственники, друзья. Он топил баню. Выпивали. Пели песни. Играли в бильярд и теннис. Он обожал эти сборища. Мысль о том, что ему придётся оставить Людмилу, и даже не столько её, а, и это было более важно – детей, внуков, общих друзей – вызывала панику. Он не знал, как поступить… Наверное, дети со временем простили бы ему уход от матери, но…о семейной традиции собираться вместе по выходным уже не могло бы быть и речи. И эта мысль была невыносима.
     Катю он любил страстно. При этом, говорил ей, что никогда жену оставить не сможет, так как считает себя не в праве… И тут – ребёнок. Почти катастрофа. Но он смирился, хотя и не знал, как с этим жить. Настаивать на аборте он не мог, этим, так ему казалось, он нанёс бы Кате смертельную обиду. Но уйти из семьи он так Кате и не пообещал. Хотя понимал – она ждёт.
     Он долго не соглашался прийти в роддом, мотивируя это тем, что многие его знают, и он может быть узнан. «Я буду называть тебя другим именем, или лучше скажу, что ты мой родной дядя, только приди, – говорила Катя. – Хочу открыть глаза и увидеть тебя». И в какой-то момент он сдался.
     Первый сын у них с Людмилой родился двадцать семь лет назад, второй – двадцать четыре. И вот теперь, когда ему исполнилось пятьдесят три года – дочь. Жене он сказал, что задержится на работе, это было предлогом частым, всегда принимаемым без возражений и недовольства. Она ему доверяла.
     Он ждал звонка. Он волновался. За окном темнело, шёл снег. Он ходил по Катиной квартире, из одной комнаты в другую, то с чашкой кофе в руках, то с незажжённой сигаретой. Время от времени выходил на балкон, открывал окно, курил. Хотелось выпить, но тогда пришлось бы поехать на такси, выпив, он никогда не садился за руль. И всё же он не вытерпел, выпил рюмку коньяку, потом ещё одну и ещё.
     Катя позвонила только в начале девятого:
     – Ну, как ты?! Как?! – почти крикнул он.
     – Я в порядке. Лёша, в девять часов, меня увезут на операцию. Ты сможешь пройти со служебного входа. Назовёшь мою фамилию, тебя пропустят. Поднимешься на пятый этаж. Операционная слева, в конце коридора. Мне сказали, что малышку вынесут тебе минут через пятнадцать после операции, а ещё минут через тридцать-сорок я выйду из-под наркоза, и ты расскажешь мне, какая она. До утра я видимо не смогу её увидеть.
     – Хорошо, Катюша, я еду. Пожалуйста, не волнуйся, будь умницей. Я люблю тебя.
     Надеясь, что его не узнают, Катышев причесался иначе, опустив чёлку на лоб, отчего сразу стал выглядеть старше. Вместо привычного костюма он был в свитере и джинсах. Повязав красный шарф, он действительно стал на себя телевизионного мало похож.   
     Он вызвал такси. Когда машина приехала, он сел на заднее сиденье, надвинув на глаза кепку. Без пяти восемь таксист припарковал машину у роддома. Катышев помнил, что первого сына жена рожала здесь же. Её увезли днём, на скорой. Вечером он позвонил. «И не думает рожать», – сказали ему. Мобильных телефонов тогда ещё не было. Утром он снова позвонил. «Поздравляем с сыном», – сказали ему, и назвали рост и вес. Тогда отцов в роддом не пускали и Люда, показала ему сына в окно второго этажа. Он посмотрел на это окно, он помнил его – слева от лестничного пролёта.
     Обогнув здание, он вошёл со служебного входа, назвал фамилию Кати. Ему разрешили пройти. Было волнительно и тревожно. Он поднялся на пятый этаж, повернул налево, дошёл до конца коридора. Никого не было. Только из палат слышны были крики рожающих женщин и голоса медработников, принимающих роды.
     Поставив сумку на подоконник, он стал смотреть в окно. Свет фонарей освещал липовую аллею во дворе больницы, стволы деревьев под снегом казались загадочными.
«Ветер, ветер, мне скажи, как рисуешь голых веток чертежи?» – вспомнилась ему строчка из чьего-то стихотворения. 
     Из двери операционной вышла медсестра, Катышев поспешно отвернулся к окну, но она подошла к нему:
     – Вы у нас к кому? – спросила деловито.
     – К Катерине… к Григорьевой Екатерине. Она в операционной. Кесарево сечение.
     – Ой… а… вы… это вы? – с удивлением глядя на него, спросила медсестра.
     – Что вы имеете в виду?
     – Ну… вы Катышев? Алексей Николаич?
     – Ну, что вы, я на него похож, меня часто с ним путают, – сказал он, стараясь произносить слова с чужой для него интонацией. Она улыбнулась:
     – Понимаю. А вас, простите, как же тогда…
     – Меня… Владимир Сергеевич. Я дядя Кати, – он почувствовал, что краснеет, для него это было нехарактерно.
     – Дядя?
     – Дядя Кати, – уже строго посмотрел он на неё.
     – Ясно. Я поняла, – сказала она, продолжая растерянно улыбаться. – Ждите.
     «Я так и знал, – подумал он. – Сейчас она всем растреплет, что к молодой роженице, пришёл телеведущий Катышев. Чёрт бы её побрал!»
     Из операционной вышел молодой человек, подошёл к нему:
     – Я анестезиолог, – сказал он. – Операция проходит успешно, максимум через сорок минут ваша жена придёт в себя.
     – Я её дядя, – не скрывая раздражения, сказал Катышев, – если вы о Григорьевой. Вы ведь о ней говорите?
     – Именно о ней. Извините, не знал. – Анестезиолог, как показалось Катышеву, усмехнулся.
     «Чёрт… – разозлился он, – теперь они ещё и посмеются надо мной! Нет, не надо было мне идти. Знал же я – не надо идти!» – Он отвернулся к окну и стал барабанить пальцами по подоконнику. Чтобы унять раздражение, он стал думать о том, что вот сейчас за этой дверью, родится его ребёнок, его дочь. Мысль эта немного его успокоила. В какой-то из палат истошно закричала роженица. Он посмотрел на часы: двадцать пять минут десятого. Снова вышла медсестра.
     – Поздравляю, вас, простите… напомните…
     Катышев с растерянностью понял, что забыл вымышленное имя, которым представился:
     – Что?
     – Простите, забыла ваше имя…
     – Это не важно! Родила? Закончилась операция? Что?
     – Да вы не волнуйтесь, всё хорошо. У вас дочь. Поздравляю.
     – Я – дядя, понимаете – дя-дя, – произнёс он по слогам, почти с ненавистью смотря на неё.
     – Хорошо, хорошо, я всё понимаю…
     «Чёрт!» – Он отвернулся к окну. «Чёртова дура!» В отражении окна он увидел, что медсестра уходит по коридору. Минут через пять она вернулась, вошла в операционную и вскоре вышла в коридор со свёртком в руках:
     – Берите аккуратно, – сказала, и положила ему на руки ребёнка завёрнутого в одеяло. Катышев растерялся.
     – И что мне можно делать? – спросил он, неуверенно держа малышку в руках.
     – У вас есть десять минут, погуляйте, посмотрите, станет плакать – качайте.
     – Хорошо.
     – А, подождите, – вернулась к нему медсестра, – тут за краешком одеяла памятка, не потеряйте, Алексей Николаич.
     «Опять!» Он было хотел возразить но… не стал.
     – Поздравляю вас, – она улыбнулась и пожала ему руку выше локтя.
     – Спасибо, – ответил он обречённо вздохнув.
     Наконец-то он смог рассмотреть девочку. Тёмное личико. Приплюснутый носик. Отёкшие глаза были замазаны какой-то мазью, похожей на вазелин. Она как будто спала. Что-то кольнуло его в сердце, он вздрогнул всем телом, наклонился к ней ближе, услышал её дыхание, и тут же почувствовал, как глаза наполнились слезами. Краем шарфа он вытер покатившиеся по щекам слёзы, несколько раз глубоко вздохнул. Успокоился. Подошёл к окну, поднёс девочку к стеклу:
     – Смотри, малышка, в какой красивый мир ты попала. Да ты ведь не видишь. – Он почувствовал, как её тельце напряглось, личико сморщилось, и она заплакала, тонким, скрипучим голосом. Он стал качать её. Она успокоилась. Он всматривался в её лицо и, как ему казалось, видел себя.
     Из операционной вышли: анестезиолог и женщина врач. Подошли к нему.
     – Поздравляем, – сказала женщина абсолютно равнодушным голосом, – ваша жена в порядке, приходит в себя.
     – Это её дядя, – сказал анестезиолог. Врач кивнула, как бы в знак согласия:
     – Скоро вашу… племянницу перевезут в палату, вы сможете побыть с ней до одиннадцати вечера.
     – Спасибо, – сказал Катышев. – Послушайте, – обратился он к анестезиологу, – помогите мне, сделайте одолжение, снимите меня с девочкой.
     – Давайте.
     Катышев протянул ему айфон. Анестезиолог сделал несколько снимков.
     – Спасибо, – поблагодарил Катышев.
     Он снова остался с малышкой один. Стал снимать видео. Девочка, казалось, спала.
     – Сегодня у меня родилась дочь, он достал карточку из-за краешка одеяла и стал негромко читать: – Рост: пятьдесят один сантиметр, вес: три килограмма, сто девяносто четыре грамма. Родилась двадцать первого ноября, в двадцать один час, двадцать одну минуту. Двадцать первого, в двадцать один час, двадцать одну минуту, – ещё раз с удивлением прочитал он. – Надо же… Символично.
     Он убрал айфон в карман. Девочка опять заплакала. Он стал качать её, но она не перестала плакать.
     – Лидочка, что же ты плачешь, милая? – говорил он, качая её. Он давно решил назвать её этим редким, но очень красивым, как казалось ему, именем. Он погладил её по головке, поправил сползший к глазам чепчик. Девочка продолжала плакать, но его это вовсе не раздражало, он смотрел на её крохотное личико и улыбался. Катышев любил детей. С сыновьями, а теперь и с внуками, он мог проводить много времени, это всегда доставляло ему радость.
     Подошла медсестра:
     – Ну, давайте её мне, пора. – Она взяла у него ребёнка.
     – Простите, а когда Катерина сможет её увидеть? – спросил он.
     – Утром, – ответила медсестра.
     Катышев остался один. Прошло немного времени и из операционной вывезли Катю. Глаза её были полуоткрыты.
     – Она уже приходит в себя, – сказал анестезиолог, – скоро вы сможете с ней поговорить. Катю ввезли в палату, Катышев хотел войти следом.
     – Минутку подождите в коридоре, я вас позову, – сказал врач. Катышев остался за дверью.
     Вскоре ему позволили войти и оставили с Катей наедине.    
     – Как ты милая? – он нагнулся к ней, поцеловал. – Как ты, как?
     Она обняла его:
     – Ты… видел… её? – спросила, делая паузы между словами.
     – Конечно, конечно, сейчас я тебе её покажу, – он полез в карман за телефоном.
     – Подожди… немного подожди… – она облизнула спёкшиеся губы. – Расскажи… какая она?
     – Она – милая, очень милая…– он не знал, как её описать. – Представляешь, на карточке было написано, что она родилась в двадцать один час, двадцать одну минуту. И число сегодня – двадцать первое. Символично, правда?
     – Двадцать один… двадцать один…двадцать один, – прошептала Катя улыбаясь. – Да, действительно… символично… Что бы это… могло значить?
     – Это не важно. Важно, что с ней всё в порядке, она здорова.
     – Теперь покажи мне её.
     Катышев достал айфон, нашёл снимки сделанные анестезиологом:
     – Смотри, – он поднёс айфон ближе к Кате. Та улыбнулась:
     – Какая маленькая. Лёша, она совсем крошечная.
     – Ну, не так чтобы… Три килограмма и сколько-то, не помню… кажется, что-то около двухсот грамм. Вот ещё, смотри, – он показал следующий снимок.
     – Как мило... хочу… подержать её на руках…
     – Ух… – Катышев улыбнулся и развёл руками, – что, что, а это…– он наклонился к Кате, поцеловал её, она обняла его. – Я люблю тебя, – прошептал он, гладя её лицо…Она улыбнулась, взяла его ладонь в свою.
     – Держи, – он протянул ей айфон, – я снял видео, посмотри. Он поправил подушку, приподняв её голову, сел рядом с кроватью. Он смотрел на Катю, на её счастливую улыбку, и вдруг отчётливо понял, что прежней жизни уже не будет.
     Около одиннадцати ночи Катышев вызвал к роддому такси. Он назвал домашний адрес, но уже знал, что домой не поедет. Таксист был пожилой, и видимо сильно уставший.
     – Меняем маршрут, едем в ресторан – в «Океан». – Катышев, достал айфон, выбрал номер из списка.
     – В кабак, так в кабак, – таксист равнодушно зевнул.
     – Паша, привет! – весело сказал Катышев. – Не спишь? Спишь? Придётся проснуться. Собирайся и приезжай в «Океан». И как можно скорее. Нет, возражения не принимаются. Поверь, событие чрезвычайное, твоё присутствие необходимо… Скажи – я позвал. Не знаю. Приедешь – объясню. И Ленке не говори куда едешь. Ни в коем случае. Всё, прекращай. Я жду. Всё, – Катышев убрал айфон в карман, опустил подбородок глубже в шарф. «А зачем я прячусь?» – подумал он, снял кепку, убрал волосы со лба. Таксист на него не смотрел.
     В «Океане» играла музыка. Людей было немного, Катышев выбрал столик и сделал
заказ.
     Через несколько минут, официант принёс салаты, коньяк и две рюмки. Позвонила жена, но он не стал брать вызов. Он не знал, что ей сказать, да попросту трусил ответить. «Домой не вернусь. Завтра позвоню и всё объясню», – набрал он сообщение, но отправить медлил. Подумав, после «Домой», добавил – «сегодня», и отослал сообщение. Почти сразу раздался звонок. Защемило сердце, он почувствовал, как на лбу выступила испарина. Налив в стопку коньяк, он сбросил вызов, выпил… Понимая, как волнуется Людмила, стал думать, чем он мог бы её успокоить. «Я с Павлом, завтра всё объясню», – отправил он сообщение.
     Через несколько минут в ресторан вошёл Павел. Катышев помахал ему рукой.
     – Привет.
     – Привет. И по какому поводу ты меня выдернул ночью в будний день в кабак? Мне твоя Людка третий раз звонит, я не беру трубку, что мне ей сказать?
     – Отключи телефон. Садись, сейчас всё поймёшь. – Катышев достал айфон, включил видео записанное в роддоме. – Смотри.
     Павел подвинул айфон к себе:
     – Где это ты?
     – В роддоме.
     – И что? Не понимаю.
     – Смотри, смотри.
     – Смотрю. И? Кто у тебя на руках?
     – Дочь.
     – Чья?
     – Моя.
     – Как это?
     – У меня на руках моя дочь.
     – Ты меня разыгрываешь? Какая дочь?
     – Моя, Паша, моя.
     – Откуда?
     – Откуда? – Катышев развёл руками и рассмеялся. – Паша, не тупи.
     – Хватит…– Павел выругался, – играть со мной в кошки-мышки. Говори толком, кто это, что? В чём вообще дело?
     – Тихо, тихо, объясняю. Сегодня у меня родилась дочь, от женщины которую я люблю. Так ясно?
     – Ясно? Лёша, я ничего не понимаю.
     – Ещё раз: уже три года, я люблю женщину. Её зовут Катя. Сегодня у нас родилась дочь. Теперь понял?
     – Понял… Лёша, ты хочешь сказать, что у тебя три года была постоянная любовница на стороне?
     – Паша, а где ещё, как не на стороне может быть любовница?
     – Постоянная любовница? Три года?
     – Да. Три года.
     – И я, твой родной брат, ничего об этом не знал?
     – Да.
     – Какой же ты мудак…
     – Ну, ладно, ладно. Зачем тебе было об этом знать?
     – Да…Не ожидал. Налей.
     Катышев налил коньку. Они выпили.
     – И что будет дальше? – спросил Павел.
     – Я уйду от Людки.
     – Ты идиот?
     – Думай, что хочешь, решение я принял.
     – Что значит, принял решение? А как же… дети? Внуки? Люда? Ты спятил?
     – Успокойся… Завтра я позвоню Людмиле и всё объясню.
     – Что ты ей объяснишь?
     – Я ей честно всё расскажу.
     – Остынь. Не делай этого. Подожди несколько дней. Я же вижу: сейчас ты не в себе.
     – Паша, я в полном порядке.
     – Ты? В порядке? Ты сейчас похож на идиота, поверь. Ради чего-то непонятного, готов разрушить свою жизнь, Людкину, испортить отношения с детьми... Ты в своём уме?
     – У меня нет выбора, Паша. Лёд тронулся. Пусть старая жизнь катится к чертям. Она мне надоела. Благополучная, устроенная жизнь – мне надоела. Как большинство и я разбился о быт, ты понимаешь? Ведь если быть перед собой честным, без Катьки – я почти мёртв.
     – И тебе захотелось свежей крови. Думаешь, она тебя воскресит?
     – Да! Именно – свежей крови! Именно! – Катышев налил коньяк в стопки. – Только с Катькой я чувствую себя на что-то способным. Нужно разрушить старую жизнь и начать всё заново! Пойми, всё заканчивается разрушением. Так уж всё устроено. Вся вселенная так устроена. Всё ведёт к разрушению и энтропии.
     – Успокойся, большую часть своей энергии ты давно уже рассеял в пространство. Сколько лет твоей Кате?
     – Тридцать два.
     – Хм, – Павел усмехнулся. – Через десять лет тебе будет – шестьдесят три, через пятнадцать – почти семьдесят, что ты тогда предъявишь своей всё ещё молодой жене?
     – А что я буду должен ей предъявить?
     – Такие отношения выгорают стремительно. Что будешь делать, когда перестанешь быть ей интересен?
     – Я одно знаю, Паша, она любит меня. Понимаешь, любит…
     – Ну, хорошо… Послушай… давай успокоимся. Ну, случилось, родился ребёнок… но зачем разрушать семью? 
     – А что же делать? Быть приходящим отцом?
     – Почему нет? Мне казалось у вас с Людкой гармоничные уважительные отношения…
     – Паша, – ты болван, – перебил Катышев брата. – Неужели ты считаешь главной составляющей отношений – гармонию?
     – А что же ещё? Любовь? Так она проходит. И с годами нужно стремиться к гармонии, а не любви.
     – Да пойми ты! Отношения мужика с бабой – это война и мир. Должна быть страсть! От соприкосновения оба должны искрить. А какая у меня с Людкой страсть? Какая война?
     – Зачем тебе война? Чего ты пыжишься?
     – Пыжусь, потому что в своей семье я чувствую себя старым, а с Катей я молод. И ей я интересен. Ты понимаешь?
     – Одно я понимаю точно: если уйдёшь из семьи, то начнёшь жить назло себе.
     – Почему назло себе?
     – Да потому что ты действительно стар, Лёша. Какое-то время ты будешь гордиться своей молодой женой, но через пару-тройку лет совместной жизни всё может измениться. Совместная жизнь это не радостные редкие встречи. Появится неуверенность в себе, станешь её ревновать, что тогда?
     – Паша, в моей душе ни одного седого волоса…
     – Хм…Зато старческой нежности в тебе хоть отбавляй. Внуков тебе надо нянчить, внуков… Я всегда уважал тебя, как старшего брата, ценил твои советы, а тут… Ну, нахрена тебе, дураку, молодая жена? А?
     – Паша, ты ведь тоже не мальчик – скоро полтинник, скажи мне: когда у тебя последний раз была молодая баба?
     – Ну, о моей-то жизни ты знаешь всё.
     – Получается – давно. Неужели тебе не надоела твоя Ленка? Неужели тебя всё устраивает?
     Павел молчал… Он как-то обмяк, опёрся локтями об стол и сидел, глядя в одну точку. Катышев ждал, не нарушая его молчания.
     – Налей, – попросил тот. Выпил. Устало посмотрел на брата: – А ведь возможно ты прав… Бережёмся, душим собственные желания… лицемерим, лукавим. Обманываем себя. Помнишь стихотворение Самойлова:
      
     Ах, как я поздно понял,
     Зачем я существую,
     Зачем гоняет сердце
     По жилам кровь живую,
     И что, порой, напрасно
     Давал страстям улечься,
     И что нельзя беречься,
     И что нельзя беречься...
    
     Катышев обнял брата:
     – Спасибо, Паша.
     Они просидели в ресторане до утра.
     Домой Катышев вернулся через полтора месяца. Жена простила его.