Сломанный карандаш

1. Ларик
Сейчас мне кажется, что ничего этого не было. Много лет прошло, и вообще… Но одно я отчетливо помню – как в первый раз увидел мастерскую Ларика – крашенный деревянный домик с высоким крыльцом и вывеской «Почта». Летние каникулы я отбывал у бабушки с дедушкой в поселке, где не жизнь, а скука смертная – один сплошной свежий воздух.
В первый же день я отправился прогуляться – осмотреться и все такое. Особенно рассчитывать было не на что. Обойти поселок за 15 минут, и привет. Руки в карманы, приплелся я на площадь, где среди прочих, ни выше, ни ниже, лишь чуть дальше врезаясь крыльцом в пыльную дорогу, стоял деревянный домик с вывеской «Почта». На крыльце метался и лаял старый, облезлый пекинес, у которого не было одного уха. Толстощекий пацан, наш сосед, с дороги тыкал в него длинной палкой, будто это была не собака, а какой-нибудь труп. Сразу не по душе мне пришелся этот толстощекий. Это он кидал гнилые ранетки в бабушкин огород, и я уже успел получить одной по затылку.
– На его месте я бы перегрыз тебе коленку, - заметил я.
- На твоем месте я шел бы, куда шел, - огрызнулся Толстые Щеки и собрался плюнуть мне на кроссовок.
 Я обрадовался, что сейчас будет, чем заняться, вытащил руки из карманов, и уже совсем было нацелился залепить жвачкой толстощекому в волосы. Это было бы здорово, потому что волосы у него были как у девчонки, кучерявые. Но тут из домика с высоким крыльцом и вывеской «Почта» вышел Ларик.
У этого волосы были еще хуже – скатанные какими-то колбасками. Кое-какие из этих колбасок были покрашены в разные цвета. И собранные сзади в хвост. В каждом ухе у Ларика болталось по нескольку колечек, а на шее и руках висели фенечки, какие дарят на счастье или на дружбу. И из-за уха торчала кисть. Я тогда подумал, что с виду он не старше моего брата, который перешел в последний класс, только одет малость по-задрипански, и худой, как палка. Пальцы у Ларика были вымазаны в чем-то вроде шоколада. Я поразмыслил и решил – раз почта, значит, простой сургуч.
- Обезьяна, заткнись! – велел он пекинесу, - а вы оба сюда.
Толстые Щеки выпучил глаза, и без того круглые, как у рыбы, показал Ларику средний палец и убежал за угол, отчего я возненавидел его еще больше. А я подошел к Ларику, как он сказал.
- Поможешь?
Я кивнул, и он вытер правую руку о штанину, чтобы взяться за дверь. На его джинсовом комбинезоне живого места не было – весь в дырках и пятнах. Так я в первый раз попал в мастерскую Ларика. И, наверное, как раз из-за того, что я там увидел, мне сейчас кажется, что ничего не было.
На весах, вроде тех, что на нормальной почте взвешивают посылки, в стеклянной банке кипела и булькала та самая шоколадная гадость, в которой у Ларика были руки. Он вытащил из-за уха кисть, кое-как вытер руки о ветошь, отшвырнул ее в угол, и малость поубавил жару. Для этого он просто щелкнул по гирьке на шкале. Потом сунул мне старую куртку – рукав порван углом, как бывает, когда зацепишься за гвоздь. Велел расстелить куртку на конторке для писем и держать ровно. Набрал шоколадного сургуча на кисть и стал осторожно мазать разорванные куски. Как только сургуч, булькая и шипя, попадал на ткань, края сползались и соединялись между собой. Так у нас с ним получился едва заметный ровный шов, будто куртку срастили, а не склеили. У меня, когда я это увидел, рот открылся сам собой, и жвачка выпала на пол.
- Ларик-Ларюша! Баба Роза принесла картошечки.
Я выглянул в окно и увидел соседку, что жила рядом с дедушкой и бабушкой. Она, слава богу, не кидалась гнилушками, а наоборот, не успел я приехать, заявилась с куском пирога. Я еще подумал – чего это она всех кормит? Может, человеку еду девать некуда?
Ларик как следует вытер пальцы о штаны и вышел с курткой на крыльцо.
– Вот молодчина! – обрадовалась баба Роза и передала Ларику кастрюлину горячей вареной картошки с маслом, накрытую полотенцем. – А то - если дождь? Как без куртки?
И она стала разглядывать рукав, довольно причмокивая. На нем и следа не осталось от былой дырки. А я давай во все глаза смотреть, что дальше будет делать Ларик.
Он, когда вернулся в дом, положил боком стеклянную банку с кипящим и пузырящимся сургучом на пол, чтобы пекинес ее вылизал. Будто это и вправду был шоколад, ну или, на худой конец, какая-нибудь сгущенка. И пекинес стал лакать и причмокивать, озабоченно рычать и вертеться возле банки. 
Этот пес вообще, как приклеенный, ходил за Лариком и все время косился на меня и ворчал, дергая своим единственным ухом. А я все время боялся на него наступить, до того он был старый и жалкий. Когда я нагнулся, чтобы якобы подобрать с пола свою жвачку и засунуть ее обратно в рот, а на самом деле просто хотел поближе посмотреть, как это собака ест сургуч, то увидел на боку у пса такой же шов, как на куртке, только уродливее и грубее. Ларик живо подтянул меня кверху за шкирку и ухмыльнулся.
- Вот когда я повозился-то. Это тебе не тряпку склеить.
Он хлопнул меня по плечу и выпроводил на улицу.
Вечер я убил на то, чтобы выпытать у дедушки с бабушкой что-нибудь про Ларика. Главное, меня волновал вопрос, почему он живет на почте.
- Почту Ларику отдали. Почта теперь никому не нужна, - вздохнула бабушка, разливая по тарелкам борщ.
- Ну да, есть же тырнет.
- Тырнет-пырнет, все равно старикам никто не пишет, – вздохнул дедушка. – И ты вон за столько лет в первый раз приехал.
Тут бабушка поспешила поставить на стол тарелку борща, чтобы дедушка не расстраивался.
- У нашего Ларика золотые руки, -  сказала она. – Мы бы все протянули ноги, если бы не его руки. Все чинит и денег не берет.
- Как денег не берет? – удивился я, – как он живет, без денег-то?
- А вот подумай-ка хорошенько своей головой, как, а?! – дедушка хлопнул меня по плечу, совсем как Ларик.
Наверное, это у них в поселке обычай такой – чуть что, сразу по плечу.
И я вспомнил бабу Розу, но не пирог, а как она принесла Ларику картошку. И решил, что Ларик чинил вещи в обмен на то, что ему было нужно. Например, за еду.
Так оно и было на самом деле. 
 
2. Жадюга
После того я ни о чем другом думать не мог, кроме как об этом шоколадном сургуче. И чудо-весах. И кисти. И как бы до всего этого мне добраться. Поэтому я все время вертелся возле деревянного домика с высоким крыльцом и вывеской «Почта». Обезьяна, которая целыми днями валялась на дороге в пыли, даже перестала лаять, когда я приходил. А только ворчала, скалилась и косила глаза.
Один раз я подкараулил Ларика, когда он тащил мешок с каким-то барахлом. Кинулся помогать, но он отмахнулся.
- Да, брось. Это старичье. Ничего не могут выбросить.
И не дал мне тащить мешок, а сам заволок его в дом. Штанины у Ларика были закатаны, он топал босяком. И я углядел у него на лодыжке разноцветную татушку – змеюку с лапками, ящерицу или, может быть, дракончика. Вот тогда я и решил окончательно, что Ларик крутой.
На следующее утро перед потемневшим по краям, старым бабушкиным зеркалом я закатал джинсы, дал себе слово никогда не стричься и нарисовал как мог ручкой дракона на плече. Дракон вышел похожим на осла, но я не расстроился, потому что знал точно, что это был дракон. Потом я разворошил бабушкину шкатулку с нитками и кое-как смастерил сам себе фенечку на счастье или на дружбу. С Лариком. Еще немного постоял и полез копаться в дедушкиной коробке с причиндалами для рыбалки. Нашел крючок, с горем пополам отпилил у него ненужный конец, макнул в бабушкины вонючие духи и, набрав воздуха в грудь, одним махом проколол себе ухо. Было жесть как больно, голова закружилась, и я чуть не свалился на пол.
После этого, довольный, держась за ухо, я залез на яблоню, чтобы обдумать, что скажу бабушке и дедушке, когда они меня увидят. Толстые Щеки обретался на том же дереве, только со своей стороны забора и по обыкновению кидал гнилые ранетки на бабушкину грядку с капустой. Я сказал, что вздую его. А он сказал, что нет, ведь он на своей территории, а я на своей. Щеки у него были набиты ранетками, спорить с ним не получалось – ничего было не понять, что он там говорит.
- Ларик – псих, - наконец, выдавил он, когда все прожевал. - А собака его дохляк.
Я запулил в него ранеткой, но он ловко увернулся, тряхнув своей кучерявой шевелюрой. И перебрался повыше.
- Такой же псих, как и его дед.
Я ничего не ответил. Толстые Щеки еще сильнее выпучил свои рыбьи глаза.
- Знаешь, почему он все чинит за еду? Не может брать в руки деньги. Если возьмет хотя бы монетку, все, абзац. Сразу помрет!
Я понимал, что все это он сочинял прямо на ходу, ради смеха или чтобы меня позлить. Толстые Щеки помолчал немного, а потом нерешительно добавил.
- Он, может, от денег возьмет и превратится в вампира или там не знаю в кого еще.
Я еще швырнул в него ранетку. И попал в лоб. Он потер лоб, но не обиделся. Я к тому времени уже знал, что кроме меня в поселке ему не с кем было тусоваться. Все дети поразъехались.
- Хочешь, покажу тебе деда? Не будешь тогда таскаться на эту Почту. Зассишь.
«Вот тебе что надо! Чтобы я с тобой водился, а не с Лариком», - про себя усмехнулся я.
И согласился. Но только потому, что меня жутко интересовало все, что касалось Ларика.
Толстые Щеки вывел меня на окраину поселка, где пыльная дорога и все тропинки кончались, будто их собака съела. Мы с ним петляли минут пять между кустов и деревьев. И вроде погода стояла ничего, однако же в лесу было жутковато и как-то сыро. С горем пополам мы выбрались к заросшему бурьяном кованому забору, за которым угадывались серые очертания старого каменного дома. Перелезли через ограду. Я заметил, что у дома весь верхний, второй этаж выгорел. Окна без стекол глядели, как черные, жуткие глаза, будто с подозрением - чего это вам вздумалось сюда явиться? Нам пришлось дать кругаля. Дом стоял, отвернувшись от поселка, будто бы не желал иметь с ним общих дел. На радость толстощекому я вдруг на ровном месте провалился по коленки в ряску. Видимо, тут когда-то был маленький пруд, да только он давно уже заболотился.
Толстые Щеки отсмеялся и сказал, что вроде бы все так и было. Когда-то и дом был в полном порядке, и забор, и в пруду даже водились большие краснобрюхие рыбки. Еще я ободрал колени о какие-то колючки, пока мы с ним лезли к окну возле самого входа. Здесь по обе стороны от крыльца стояли колонны и две осыпавшиеся каменные коротконогие лошади, от которых уже мало что осталось. Со стороны казалось, с них слезла кожа. Чтобы заглянуть в окно, пришлось встать сначала на спину лошади с дыркой в боку и отколотым копытом, а потом – на подоконник.
Так или иначе, мы, как два воробья, уставились в стекло – темное и пыльное.
- Вон он, Жадюга! – возбужденно зашептал Толстые Щеки, пихая меня в бок. – Только тихо. Не любит, когда тут ходят.
Кто-то большой в обветшалом халате и вправду бродил по комнате – заброшенной и грязной. Там все было вверх дном, и валялось всякое барахло. Этот человек громко разговаривал сам с собой и трогал мимоходом все, что попадалось под руку. Рассматривал, крутил и клал обратно. Когда он повернул к нам свое крупное, недоброе лицо с нечесаной бородой, я едва не свалился вниз, прямо под копыта каменной лошади.
- Красавец, - не без гордости поделился Толстые Щеки, как будто он был хозяином диковинного зверинца, а я его гостем. – Я собираюсь снимать здесь фильм ужасов. Про всякую нечисть!
Я во все глаза глядел на Жадюгу. Если он и вправду был дедом Ларика, то непонятно, что и подумать.
- Ты смотри, не болтай, что тут видел. И про Ларика, и вообще. 
Я не стал дожидаться, пока меня хлопнут по плечу, как тут у них было принято, а просто кивнул.
- А то весь фильм ужасов мне испортишь, - захихикал Толстые Щеки.
Я понимал, что этот Ларик для поселка – настоящее сокровище. Ведь у стариков нет нормальных денег, чтобы покупать новые вещи. А если кто в городе узнает про это, у Ларика будет полно работы. И тогда уже не до стариков. То, что у них сломается, некому будет чинить.
- А, правда, что Ларику нельзя брать в руки деньги? – спросил я у бабушки, когда забежал посмотреться в потемневшее по краям бабушкино зеркало.
Я хотел знать, распухло мое ухо так сильно, как мне казалось, или же мне это только казалось.
- Он порядочный молодой человек, - туманно ответила она.
Дедушка с остервенением ткнул в древний, покрытый салфеткой телевизор в углу.
– Не то, что некоторые.
Еще я спросил про собаку, и почему та жрет сургуч, или что там еще у Ларика на почте может быть шоколадного. Но бабушка даже не посмотрела на меня. И я решил спросить в другой раз, когда у нее будет другое настроение. Или узнать сам.
Но тут бабушка нацепила очки и углядела у меня крючок в ухе. А я увидел свое ухо в зеркале. И понял, что оно и вправду распухло и стало болеть намного сильнее, чем я предполагал. Я думал, бабушка устроит мне выволочку, но она просто взяла меня за руку и повела к Ларику.
Ларика на Почте не было, только пекинес, похожий на нелепого китайского дракончика без одного уха, дремал возле крылечка в пыли, высунув кончик языка, и похрюкивал. Тогда мы, к моему удивлению, быстрым шагом направились не куда-нибудь, а к Жадюге. Был вечер, дул прямо в лицо свежий полезный воздух, пели птицы и все такое. Бабушка двигалась уверенно, огибая кусты и деревья, будто ходила тут тысячу раз, чтобы забраться на спину разрушенной каменной лошади и поглазеть в пыльное окно. Мы с ней спокойно вошли через ворота, минуя всяческие неприятности в виде болотной ряски или колючек. И я мысленно поклялся оторвать голову моему новому толстощекому другу, который явно меня морочил и специально водил кругами, чтобы я помучился и вывозился в тине.
Ларик сидел на выщербленных ступеньках у входа. Глаза у него были красные. Почти такие же красные, как и мое ухо.
- Кажется, он в тебя влюбился, - хмыкнула бабушка, кивнув на меня.
Ухо горело и грозило заслонить собою весь свет. Я начал тихонько поскуливать. Сначала мне казалось, что я делаю это про себя. Больше всего хотелось ткнуться головой бабушке в живот.
Ларик посмотрел на меня безо всякого интереса. Он только и делал, что сжимал и разжимал свои худющие кулаки, которые лежали у него на коленях, будто два готовых к драке зверька. Мы с бабушкой сели рядом с Лариком, по обе стороны. Она похлопала его по плечу - вполне в духе их поселка.
- Он очень старый.
- Да.
Ларик потер глаза, а я понял, что он ее не слушает, а думает о чем-то своем.
- Я приберу в комнате и сменю белье.
Ларик отвернулся. Я услышал, как скрипнули его зубы.
Бабушка поднялись и вошла в дом, где дверь была приоткрыта. Я залез на лошадь и принялся наблюдать, как она там орудует, в этой ужасной, гоблинской комнате. Первым делом бабушка протерла окно и распахнула его настежь, чтобы проветрить. Жадюга лежал на диване, вздыхал и хрипел, чтобы она ничего не трогала своими грязными руками, иначе он ее задушит. В комнате страшно воняло, будто болото было и там, внутри тоже.
- Это ж надо же быть таким дураком, - то и дело качала головой бабушка.
А сама тем временем вытряхивала половики, мыла посуду и сгребала мусор.
А Жадюга, хоть и грозился ее выпотрошить, как курицу, не мог подняться с дивана. Видно, ему было плохо. Вещи валялись по комнате, как попало - старые-престарые и ломанные-переломанные. Когда я спросил у бабушки, почему Ларик их не починит, она прикрикнула на меня, чтобы я помалкивал, и не беспокоил старого больного человека.
Потом бабушка сварила Жадюге кашу. Она сгребла сломанные часы, обрывки бумаги, пружины и прочий хлам в верхний ящик тумбочки, которая стояла возле дивана, чтобы освободить место и поставить тарелку. При этом Жадюга аж весь взвился на своей лежанке и едва не выбил кашу у бабушки из рук. Но бабушка не обратила на это внимания. Она взяла ложку и стала кормить Жадюгу, как маленького. Я подумал, что меня сейчас вырвет, и решил вернуться к Ларику на крыльцо. Но тут вдруг услышал, как ложка звякнула об пол. Бабушка закричала.
Жадюга лежал с открытыми глазами, открытым ртом и не двигался. Даже не хрипел. Уж я тогда хорошенько разглядел его - синяки под глазами, высокий грязный лоб, жилистые руки, волосатая грудь. Все это выглядело малоприятно. Бабушка вытерла глаза и велела, чтобы я позвал Ларика, и чтобы сказал ему, что УЖЕ МОЖНО.
Хоронить Жадюгу пришлось нам троим – мне, бабушке и Ларику. Больше желающих не нашлось. Видно, любить его особенно было не за что. Толстые Щеки сидел на дереве и каркал. Мол тому, кто придет на похороны, Жадюга станет являться по ночам и требовать, чтобы его выкопали и обратно закопали вместе с домом и остальными негодными вещами. Я на всякий случай стукнул его как следует, чтобы он не сочинял глупостей.
Когда Жадюгу хоронили, Ларик стоял с губами, сжатыми так сильно, что, казалось, собирался их перекусить. Я спросил у бабушки, где его родители, и почему их нет в такой ответственный момнет. Но она велела мне помалкивать, потому что на похоронах следует вести себя тихо.

3. Человек с машиной
Из-за всех этих переживаний время, чтобы починить мне ухо, у Ларика нашлось не сразу. Я думал, бабушка будет паниковать и звонить в больницу, как всегда делает моя мама, когда я поранюсь или еще что-нибудь в этом роде. Но бабушка вела себя спокойно. Когда же дело наконец дошло до лечения, я ждал, что Ларик станет капать на меня сургучом, которым он все сращивает. Но вместо этого он определил меня на стул возле конторки для писем и велел закрыть глаза. А я все равно оставил щелочку и подсмотрел. Он сходил в другую комнату и принес какой-то старомодный аппарат. С помощью таких штуковин раньше выстукивали телеграммы. Ларик легонько постучал по штуковине пальцем, будто просился к ней в гости. Когда не произошло ничего особенного, если не считать взлетевшего вверх облачка пыли, треснул по ней как следует, со всего размаху. Тогда вдруг в штуковине появилась щель вроде криво усмехающегося рта, и оттуда полилась вода. Я забыл о том, что мне велели делать. И открыл глаза так широко, как только мог. На этот раз я был без жвачки, так что падать на пол было нечему.
Пока я соображал, что к чему, Ларик ловко подставил под щель банку из-под сургуча, до блеска вычищенного длинным, как змея, шершавым собачьим языком. Собрал воду, поболтал ее и посмотрел на свет. Я мог бы поклясться, что там, в этой воде плавали буквы. Всякие разные, даже и такие, которые я не знал или не мог разобрать. Они кружились, и таяли, и возникали снова, и, кажется, складываясь в какие-то слова. Наверняка, эти слова были лечебными. Ларик окатил меня всего, с головы до ног, я даже глаз не успел закрыть. Не верилось, что он вылил на меня всего-то какую-то банку. Воды было столько, что, казалось, сейчас на Почту прибудут яхты и пароходы. Обезьяна стала лаять и пыхтеть, отряхиваясь и забрызгивая стены. Я тоже отфыркивался, как мог, и выливал воду из ушей. А Ларик спокойно спросил:
- Ты точно хочешь оставить его? – он имел в виду рыболовный крючок.
Я аж подпрыгнул.
- Еще бы!
Ни на какую другую сережку на свете я бы не согласился. И тогда Ларик тоже кивнул. Мне показалось, он был доволен.
- А это? – он показал пальцем на дракона, который вышел у меня похожим на осла и от воды наполовину расплылся, будто его расстреляли.
Каждое утро я заново рисовал дракона ручкой, отчего он со временем стал волосатым и неопрятным.
- Ага!
Ларик ухмыльнулся и ощупал мое ухо, продернув крючок туда-сюда. Оно больше не болело. Тогда он вышел в другую комнату и вернулся с обыкновенным штампом, каким штампуют письма. Ларик этим штампом приложился к моей самодельной татушке.
- До конца лета доживет, и хватит, - сказал он. – А то родители тебя убьют.
Я скосил глаза на собственное плечо. На месте моего осла извивался и скалил острые зубки ловко нарисованный дракон с лукавой мордой. Он был прямо как настоящий. Дракон шевельнулся, зевнул, перевернулся на бок, подмигнул, свился клубком и заснул.
Я вскочил со стула.
- Ты колдун! – закричал я. – Колдун!
Ларик только фыркнул, равнодушно пожал плечами и себе под нос пробормотал.
- Был бы я колдун, смог бы кое-что поправить.
После смерти Жадюги Ларик перенес из его дома всякое барахло – старое и разломанное. Теперь оно или стояло в коробках или валялось сваленное кучей в углу. И, кажется, он никак не мог его починить. Ни единую досочку.
- Будто проклятье какое! – беспомощно ругался Ларик.
Он в отчаянии отбросил какую-то загогулину, которую собирался хотел выпрямить. И, поджав губы, как тогда, на похоронах, стал смотреть в окно.   
Я тоже, мокрый и озадаченный, стал туда смотреть. И вот тогда мы увидели его. Человека, который все изменил в жизни Ларика. И я его сразу же возненавидел почти так же сильно, как Толстые Щеки. Тот , придурок, вообще пообещал, что едва вырастет, сдаст Ларика в телевизор. Пусть его показывают в каком-нибудь шоу. Сам Толстые Щеки тоже через это дело собирался сделаться знаменитым и, само собой, жутко богатым.
Мы с Лариком и Обезьяной вышли на крыльцо. Человек в сером костюме, полный и рыхлый, как перезревший овощ, стоял возле своей машины и обзирал наши поселковые просторы. Увидев Ларика, он широко улыбнулся. Но мне его улыбка не понравилась.
- Что-то двигатель барахлит, - противным, как переслащенный компот, голосом проговорил он.
Ларик ответил, что он не механик. У них в поселке и машин-то ни у кого не было.
- Вы что, не видите, здесь написано «Почта»! – влез я.
Уж больно мне не нравился этот гладкий тип.
Мы с Обезьяной развернулись, чтобы двинуть обратно в дом, где у нее был ее любимый сургучный шоколад, а у меня старомодный телеграммный передатчик. Я очень хотел рассмотреть его как следует, и, быть может, даже разобрать.
Но человек в сером костюме засунул руку в окно своей машины, нажал на сигнал и стал противно гудеть, чтобы Ларик не уходил. Обезьяна принялась лаять. И неизвестно еще, что было громче и хуже, так что я даже зажал уши. Потом человек достал из-за пазухи кошелек и помотал им в воздухе. Но Ларик только хмыкнул.
- Слышал, вы можете починить, что угодно, - заявил этот чертов овощ. – Я обещаю, это останется между нами. Окажите мне услугу.
Говорил он складно и вежливо, но Ларик почему-то изменился в лице. Он своим фирменным жестом поджал губы. Я увидел, как он насторожился, словно мелкий, но опасный зверек. А я поклялся свернуть шею толстощекому, потому что это наверняка он, а не кто другой, проболтался про то, что Ларик умеет.
- Не понимаю, - сквозь зубы процедил Ларик ледяным тоном.
Жилка на его шее стала пульсировать сильнее и чаще.
- Прекрасно понимаете, - спокойно ответил человек в сером костюме.
«Чтоб ты подавился этой своей гадкой улыбочкой», - подумал я.
Так улыбаются, когда достают из реки бедную рыбину, что бьется на крючке. Никогда не любил смотреть, как рыбачат.
- Я застрял. Не могу ехать дальше. Вы понимаете? – он разговаривал с ним, точно с дурачком. - Помогите, пожалуйста. Посмотрите машину!
Ларик вздохнул обреченно, по привычке вытер вовсе на этот раз не такие уж грязные руки о комбинезон и поплелся к машине. Человек-овощ с наигранным почтением посторонился. Ларик нырнул под автомобиль, полежал там немного, вылез, потом порылся под капотом, проверил мотор и, ни слова не говоря, ушел в дом. Он вернулся, хмурый и бледный, с самым обыкновенным набором инструментов, который есть даже у моего отца. Да и вообще у всех, кто водит машину. Ларик снова зарылся под капот и повозился там совсем недолго.
- Порядок, - пробурчал он, ни на кого не глядя. – Можно ехать.
Потом вытер руки о штанины и закрыл свой набор. Приезжий удовлетворенно кашлянул и поправил галстук.
- Вы волшебник. Так бы я тут и застрял, в этой дыре.
И гаденько так улыбался.
- Ну, можно еще раз специально клеммы отсоединить. Или провод перерезать. Тогда точно застрянете.
Овощ скривился и покосился на меня. Я все еще был мокрый, будто только что из реки. На самом деле мне казалось, что вода льется из меня самого. Я так и поедал этого противного дядьку глазами, чтобы он поскорее отсюда сваливал.   
- Разрешите войти в дом? Нужно поговорить о деле.
Я не понимал, почему Ларик не огреет его гаечным ключом промеж лопаток, и не выпроводит вон из поселка. Пусть бы катился себе, откуда приехал. И, кажется, он уже был близок к этому. Но человек многозначительно поиграл бровями и доверительно приобнял лариков чумазый локоть.
- Я хорошо знал вашего дедушку.
После таких слов, которых он как будто бы ждал и боялся, Ларик перестал упираться. И тип получил-таки свое - они оба направились в дом. Я со злорадством подумал, как этот придурок сейчас промочит свои городские ботинки и серые пижонские штаны заодно. Они не пустили внутрь ни меня, ни Обезьяну. Мы с пекинесом уселись на пыльную дорогу возле машины, где я стал сохнуть на солнышке. Я просвистел пару мелодий, которые крутились у меня в голове, со злости пнул колесо. А потом мне надоело ждать, и я начал потихоньку подбираться к приоткрытому окну, откуда было все прекрасно слышно и видно.
Скрестив руки на груди, Ларик стоял ко мне спиной, по щиколотку в воде. Но ему это было нипочем, ведь он все лето щеголял босяком. Зато тот, другой, не знал, куда себя девать. Я аж раздулся от гордости - благодаря моему лечению, вся Почта колыхалась, как одно сплошное синее море. И единственный стул тоже был весь мокрый. Однако удивительно - ни одна капелька этой чудной воды не просочилась за порог. Серый овощ безуспешно пытался пристроить свое тело хоть куда-нибудь. Ничего-то у него не выходило. Ларик помалкивал, а человек-поломанная машина отчаянно жестикулировал, пытаясь его в чем-то убедить.
- Просьба простая. Для вас это пустяк, - услышал я его вкрадчивый голос, который уже успел возненавидеть. – Моя дочка пишет стихи. Девочка очень умная.
Ларик весь собрался и напрягся, будто перед прыжком.
- Так вот, - повторил серый овощ и огладил свое лицо. – Хотя не все считают, что у нее талант, не все, да. Печатать ее не торопятся. Я человек не бедный, хочу сделать девочке подарок на день рождения. Такой, чтобы она запомнила. Хочу сделать ей такой подарок, который изменил бы ее судьбу, - тут человек стал запинаться, он то и дело покашливал, будто подбирал слова. – Еще и ее отношение. Ко мне. Тоже должно измениться. Для меня — это вся моя жизнь. А для вас - пустяк. Я же не требую от вас сделать золотые слитки, как дедушка.
Тут стул скрипнул. Это Ларик плюхнулся на него - прямо в ту же лужу, в которой недавно сидел я. 
- Или вырастить алмазы в деревянной бочке. Трудно, но интересно, да? Чудак он был, ваш дедушка, но рынок чуял, что уж говорить.
Овощ засмеялся.
Ларик потянулся и поднял с пола старую, дырявую соломенную шляпу, с которой капало, будто она была тучей.
- Мы с дочкой живем раздельно. Отношения у нас не сказать, чтобы очень теплые. Я бы хотел, чтобы было иначе.
Хотя голос человека в сером костюме зазвучал мягче, все равно чувствовалось, что сунься кто в его дела – голову откусит. Ларик продолжал молчать. Он ничего не делал, а просто сидел на стуле, там, где недавно сидел я, не обращая внимания на воду. А ее, кажется, все прибывало. Он задумчиво вертел в руках шляпу, в которой, надо полагать, Жадюга щеголял в поселке в лучшие годы своей жизни.
Человек хотел напечатать эти самые тухлые доченькины стишки, чтобы сделать ей подарок. Но так как стишки были, скорее всего, так себе, то их никто не стал бы покупать. И тогда человек придумал вот что. Он придумал, чтобы на каждую страницу Ларик колдовским способом поместил невидимый, но только с первого взгляда, сюрприз. Лучше всего, конечно, чтобы это были обыкновенные деньги. Если читатель будет находить деньги на каждой странице, книги раскупят, не успеет краска на картинках обсохнуть. И девчонка станет популярной.
Таковй вот маркетинг. Просто, но гениально.
Когда человек-овощ кончил говорить, Ларик отшвырнул шляпу в угол.
- Я могу починить то, что сломалось, - тихо сказал он. – А насчет денег…
Он так расстроено осекся, что я понял… Толстые Щеки был прав. Ларик и вправду почему-то побаивался денег. Все равно что ящерка побаивается прохожих, что ненароком могут отдавить ей хвост.
- Об оплате не волнуйтесь! – оживился приезжий, видимо тут он ступил на хорошо знакомую дорожку. – Вы получите, сколько захотите, - и он гадким шепотом добавил, - а то и больше!
- Я не волшебник, - покачал головой Ларик, будто бы и вовсе не слыша его.
Стул снова скрипнул. Это он встал.
- Неделя, чтобы все приготовить, - теперь голос незнакомца зазвучал жестко и властно, а оттого еще противнее. – Через неделю я привезу книги и деньги. Вы получите столько… О таком не мог мечтать даже ваш жадный дедушка!
И человек так мерзко заржал, что меня аж всего передернуло.
Ларик скрипнул зубами. Я подумал, что вот сейчас он, наконец, придушит мерзавца. Но он только потер свой лоб. А потом провел руками по голове, ощупывая разноцветные колбаски-дреды, будто проверяя, все ли они у него на месте.
- Я вообще-то не самый последний человек. Откажетесь - пожалеете. Хотя у вас не осталось родных, это ничего. Есть много способов заставить человека сделать, что нужно. Особенно, если человек такой необычный. Как вы.
Клянусь, он так и сказал «необычный». Прямо сделал ударение на этом слове. И еще добавил, что он держит слово, и никто и никогда не узнает про Ларика и его удивительные способности. Но я ему не поверил. Он дал Ларику карточку со своим телефоном и адресом. Но как только он ступил за порог, карточка полетела в окно, прямо в пыль. А Ларик выругался такими словами, каких я до сих пор никогда не слышал. Потом он начал с остервенением собирать воду в банку и выплескивать ее с размаху на дорогу через окно. А Обезьяна стала лаять и надрываться, чтобы ее пустили в дом. Я подобрал карточку из пыли и пошел убивать Толстые Щеки.

4. Дарина
Для начала я его пару раз шваркнул как следует о стену сарая.
- Ты что, свихнулся? Ничего я такого не делал! – завопил Толстые Щеки.
Переварив то, что я ему рассказал про человека-поломанную машину, он возмутился.
– Я бы привел кого покруче – чувака из телешоу или киношников… А не какого-то там побирушку.
И тогда я еще пару раз для профилактики ткнул его в пухлые бока. Чтоб уж совсем выбить эти неправильные, алчные мысли.
Потом Толстые Щеки убежал и залез на дерево, где стал пожирать ранетки и швыряться ими, как ни в чем ни бывало. А вот бабушка, когда я ей все рассказал, заволновалась.
- Дело плохо, - расстроилась она. – Дай-ка сюда эту карточку!
Потом она долго звонила кому-то по телефону, написанному на карточке. При этом она что-то такое странное плела. Будто бы она репетитор по английскому, и должна ехать на урок, но потеряла ее контакты. А я удивлялся, как ловко моя бабушка умеет врать, когда нужно. Совсем как я.
Так благодаря бабушке я познакомился с Дариной, дочкой этого дядьки с машиной. Мы поехали к ней, а Толстые Щеки увязался за нами, потому что ему все равно в поселке одному нечего было делать.
Дарина жила с мамой в небольшом городке, рядом с бабушкино-дедушкиным поселком, в многоэтажке, почти такой же, в какой жил я. Только мой город был в тысячу раз больше. У этой девчонки, которая пописывала так себе стишки, оказался курносый нос, похожий на крышку от бутылки с колой, а верхняя губа торчала над нижней, вздернутая, как рыболовный крючок. Так что сама девчонка напоминала какого-то диковинного зверька. Глядеть на нее было весело. Толстые Щеки при виде Дарины сначала покраснел, потом покрылся пятнами. Открыл рот, потом закрыл его и в конце концов успокоил душу тем, что уставился в пол. Я бы так и умер со смеху, если бы все время не помнил про Ларика, и что с ним случилось. И вообще, зачем мы приехали. А приехали мы, чтобы уговорить Дарину уговорить своего противного папика не печатать книгу. И вообще оставить нашего Ларика в покое.
Когда Дарина узнала про стихи, она вспыхнула не хуже толстощекого. Вскочила с дивана, на котором мы все сидели у нее в гостях. Потом стала кричать, что мы рылись в ее вещах, и что это подло. Выяснилось, что она вообще эти свои стихи, какие бы они ни были, плохие или хорошие, до сих пор никому не показывала. Девчонка бухнулась обратно на диван, закрыла лицо руками и, кажется, заплакала, я в таких вещах не очень разбираюсь. В общем, там внутри нее что-то забулькало. Бабушка отправилась на кухню делать ей чай, потому что больше было некому. Мама Дарины в это время была на работе.
Она вообще оказалась довольно стеснительной. А папашу своего не видела целый год. С тех пор, как они с мамой сильно поссорились и даже, вроде бы, подрались. И вообще, сказала она, на самом деле они уже тысячу лет как не вместе, ее родители. И отца она побаивается.
- Тогда, - очнулся вдруг продвинутый Толстые Щеки, - объяснение одно. У тебя дома жучки.
Так как бабушка все еще гремела чашками на кухне, она не слышала, как я фыркнул. И не видела, как губы Дарины, особенно верхняя, задрожали. Мы все уставились на Толстые Щеки. А тот выглядел таим уверенным, будто говорил то, что точно знал. При этом круглые глаза его вытаращились еще больше, чем обычно.
Толстые Щеки, окрыленный успехом, принялся развивать тему. В то же время я видел, как он тайком поглядывает на симпатичный курносый носик Дарины.
- Ничего удивительного. Папочка хочет быть с тобой. Вот и следит.
Толстые Щеки многозначительно воткнул палец в потолок. И мы все посмотрели, куда он показывает. А потом стали и вправду обыскивать квартиру. Так что когда бабушка вошла с подносом и чашками с чаем, я стоял на коленях под столом, Толстые Щеки с серьезным лицом шарил за шторой, а Дарина сидела неподвижно, как зачарованная. Вид при этом у нее был расстроенный, а глаза на мокром месте. В итоге в комнате Дарины я нашел круглую черную штуковину под телефоном, а Толстые Щеки нашел такую же, но только с глазком возле лампочки над кроватью. И еще Дарина вспомнила, что пару дней назад ее тетрадь со стихами куда-то делась. Но потом вроде бы нашлась сама собой.
- Сделал копию! – удовлетворенно кивнул Толстые Щеки.
От того, что его идея про жучков оказалась верной, он сиял, как новенький телевизор. А мне было жалко Дарину. Я точно знал, что человека вроде ее папаши бесполезно уговаривать что-нибудь делать или не делать. Раз уж он способен сотворить такое.
И тут я в первый раз почувствовал, как мой нарисованный дракон укусил меня за плечо.

5.Письмо
- А твоя татушка что умеет делать? – спросил я у Ларика, когда мы все вернулись в поселок.
Мы, и в первую очередь Толстые Щеки, очень хотели забрать Аню-Марину с собой на весь остаток каникул. Но бабушка заметила, что неплохо было бы для начала спросить разрешения у ее мамы. Оставалось нам всем троим только перезваниваться. 
Ларик  пожал плечами.
- Ничего. Это же просто татушка.
Тогда я не стал распространяться про своего дракона. Про то, как он меня укусил. Подумал, вдруг просто показалось. От волнения. Из-за жучков, Ани-Марины и всего остального. Вместо этого я спросил у Ларика, что он собирается делать с книгой.
- Ничего, - мрачно отмахнулся он.
С того момента, как наш приятель-овощ вошел в его дом, а потом, брезгливо отряхивая воду с ботинок и штанин, вышел, Ларик был сам не свой.
- Ничего, потому что такие люди, как мой дед или этот человек, они не должны знать, что правда на их стороне.
И он рассказал мне про себя кое-что. Оказывается, Жадюга перестал с ним разговаривать, а потом и вовсе пускать на порог из-за того, что Ларик отказался подделывать деньги и проворачивать другие такие же нехорошие делишки, используя свои необычные способности.
- Дед сам не мог сладить с деньгами.
- Как ты? – осторожно спросил я.
- Как я, - совсем не удивившись, ответил Ларик. – Но он вообще ничего не умел. Только все ломал и все время ругался.
Уж в том, как он превосходно ругался я сам убедился. Ларик с тоской оглядел свое логово, заваленное всякими вещами из дома Жадюги. Их в надежде починить с каждым днем он притаскивал на Почту все больше и больше. Ни с одной безделушкой, которая побывала в руках безумного деда, он справиться не смог.      
- Кто скажет, что я плохо живу? Вон у меня всего сколько.
Ларик засмеялся.
И тут дракон цапнул меня во второй раз. Он кусал и кусал меня до тех пор, пока я не заорал и не стал притоптывать от боли. А потом и вовсе принялся бегать по комнате. Тут уж дураку было понятно, что мне не показалось.
Вскоре выяснилось, что проклятая зверюга кусает меня, только если я стою в определенных местах. Когда я остановился, чтобы перевести дух, возле хромоногой тумбочки, что в свое время коротала век у дивана Жадюги, дракон угомонился и замер, выжидательно подняв свою лукавую морду со свисающими китайскими усами. Я боялся двинуться с места. Ларик смотрел на все это, прищурившись. Вряд ли он, как и я, понимал, что происходит. Я, было, обрадовался, что все кончилось. Плюхнулся на стул. Но тут дракон на моем плече сделал сальто и со всех сил впился в руку своими крохотными острыми нарисованными зубками. Я завопил, дернулся, подпрыгнул и задел коленкой тумбочку, а она и без того была на последнем издыхании. Тумбочка повалилась на бок. Все, что было в ее верхнем ящике, высыпалось на пол – пружинки, обрывки бумаги, старые часы… То есть, все то, что бабушка туда запихала, когда собиралась кормить Жадюгу кашей.
Ларик расстроился. Встал на коленки и принялся запихивать барахло обратно в ящик. Но, наткнувшись на бумажные обрывки, сел на пол, скрестив ноги, и начал разглядывать, что там было написано. А дракон зевнул, свернулся клубочком и затих у меня на плече. Ларик стал зачитывать вслух то, что ему удавалось разобрать. Я тоже уселся с ним рядом, чтобы помогать складывать вместе куски бумаги. Это были части какого-то письма. И вот что мы вдвоем с ним собрали:
«Змеиный язык… Называть нас всех… Старыми именами… Очень сожалею… Смерти твоей дочери… Ее семьи… Нелепое событие… Тех, кого совсем не знал… Ради внука… Ларик остался жив… Простим и забудем… Ни в коем случае не претендую… Дом только твой… Видеться… Позволь… Нет другой надежды… Меня легко найти…Соленый Нос…»
Ларик отложил листы и невидяще уставился на рыболовный крючок у меня в ухе. Я прямо-таки почувствовал, как мысли, точно волны, бьются у него в голове. А когда он открыл рот, я даже вздрогнул. Вдруг он, как и та телеграммная штуковина, возьмет да и выплюнет воду.
- Здесь написано про меня, - проговорил Ларик.
Мне показалось, будто ему под язык напихали ваты.
И мы с ним стали искать какой-нибудь адрес среди обрывков письма, чтобы понять, кто это написал. И нашли его, то есть кое-как собрали по частям. И само собой, Ларику, как и мне, захотелось узнать, кто такой этот Соленый Нос, который писал письма такому человеку, как Жадюга. Да еще и жуть какие трогательные.
Вечером я терроризировал бабушку до тех пор, пока она не сдалась и не рассказала мне кое-что. Оказалось, вся семья Жадюги – его жена, дочь и муж дочери погибли при пожаре. Тогда сгорел верхний этаж серого дома с колоннами и лошадьми. И что маленького Ларика кто-то, чтобы спасти, просто взял и выбросил из окна. Малышу повезло. Он упал прямо на кучу скошенной травы во дворе. Да к тому же его угораздило приземлиться точнехонько на домашнюю собаку. Он даже не поранился. Чего нельзя сказать о собаке – ее просто расплющило. Еще бабушка рассказала, что семья Жадюги была самой обычной. Только уж больно несчастной из-за его жуткого характера.
На следующее утро мы с толстощеким облазили весь погоревший дом, до самого последнего кирпичика. Толстые Щеки был занят тем, что рассуждал, сколько может стоить такой особняк, если его привести в порядок и покрасить как следует. Я ему не мешал, а думал о своем. Искал кое-что. Вернее, я вбил себе в голову, что должен найти причину – почему начался пожар.
- Ты дурак, - радостно отозвался Толстые Щеки, когда я поделился с ним своими планами, – спустя столько-то лет.
Что вообще можно найти в заброшенном доме? Там почти совсем не было мебели, только в комнате, где обитал Жадюга. То, что Ларик еще не успел перетащить к себе, чтобы попытаться починить. Стены были голые и мрачные, и повсюду гулял ветер. И, конечно, как и говорил Толстые Щеки, я ничего не нашел. Кроме надписи мелкими корявыми буквами на стене. Кто-то просто окунул палец в сажу и написал:
«Серебряный Ветер».
Мы с толстощеким решили, что, может быть, так когда-то называлось это место – имение с прудом, садом, за кованым забором. И, может, лес когда-то не был таким густым и колючим, а дышал романтикой. Как в стихах, которые время от времени нам задавали учить наизусть в школе.
Дом стоял, отвернувшись от всего мира, уткнувшись в чащу.
На следующий день мы с Лариком выкатили из единственного на весь поселок гаража старый мотоцикл с коляской. Миллион лет назад, как сказал Ларик, он нашел его на помойке в городе, прикатил сюда и отремонтировал сам, своими руками, без помощи всякого волшебства. И мы с ним поехали по адресу, что был на письме. Толстые Щеки, ясное дело, увязался за нами. Каждый, как мог, коротал время в каникулы.

6.Соленый Нос
И ясное дело, по пути мы захватили с собой Дарину. Мы наврали взрослым, что едем все вместе, и Ларик с нами, в кинотеатр смотреть кино на большом экране в 3D. Это были выдумки. Дом, куда мы направлялись, находился в том же городке, где жила Дарина. То есть совсем недалеко от нашего поселка. По такому случаю Ларик переоделся в джинсы, которые не были заляпаны разноцветно краской, а были просто дырявыми.
Мы без труда нашли адрес, который собрали по частям, Старинный дом, двухэтажный, с балконом. Нам просто-таки везло на всякую древность. Он стоял на тихой улочке, и на боку у него было написано «Библиотека». Мы переглянулись, а Ларик пожал плечами. Сам-то он вообще жил на Почте, и ничего. Мы вошли, поднялись на второй этаж и все разом остолбенели.
Среди полок с книгами в кресле-качалке, укрытый пледом, уронив очки на колени и склонив голову набок, похрапывал Жадюга – живой и здоровый.  Ларик, видимо, не зная, куда девать волнение, нечаянно задел плечом дверцу шкафа, и она скрипнула. Жадюга вздрогнул, проснулся, нацепил очки, большие круглые, как глазищи у совы, улыбнулся и спросил:
- Хотите что-нибудь почитать, дети?
Голос у него был добрым и мягким. И даже отдаленно не напоминал те хрипы и вопли, которые я выслушивал, когда бабушка пыталась навести порядок у него в логове.
- Дед? – сдавленно прошептал Ларик, уставившись на старика во все глаза.
- Ларик? – воскликнул Жадюга.
Он едва не свалился на пол, потому что запутался в пледе, который попытался отпихнуть ногой.
Я ничего не понимал. И чтобы успокоиться, стал разглядывать книжки. Они хранились в идеальном порядке на стеллажах вдоль стен. Обложки были яркими и чистыми. На подоконнике рос цветок, окно было закрыто шторками с веселым рисунком, а на столике стояла старая фотография в рамке. На фотографии в обнимку на лавочке сидели трое молодых людей почти такого же возраста как Ларик сейчас или мой старший брат, который перешел в последний класс. Два брата-близнеца и девушка с красивыми светлыми волосами. Девушка улыбалась, а парни выглядели потешно-серьезными. Хмурились они нарочно, чтобы казаться совсем взрослыми. В углу я прочитал надпись:
«Змеиный язык и Соленый Нос! Люблю вас! Серебряный Ветер».
Ларик стоял как вкопанный. Толстые Щеки и Дарина переминались с ноги на ногу. А Жадюга, который, как я быстренько сообразил, был вовсе никакой не Жадюга, а его брат-близнец, все еще сражался с пледом, отчаянно пытаясь выбраться из кресла-качалки. Тогда я сунул Ларику под нос фотографию. К тому времени старик нашарил тапочки, с грехом пополам поднялся на ноги и принялся громко сопеть и сморкаться. Тут уж всем стало понятно, почему его прозывали Соленый Нос.
Потом он бросился обниматься с Лариком. А потом, когда наобнимался, мы осторожно сообщили, что Жадюгу похоронили. И он сказал, что это ему известно. Старик стал кивать, сморкаться и сопеть еще сильнее. Слезы из его глаз побежали по щекам и по очкам. Закапали на бороду и на одежду. Тогда Дарина побежала вниз, на первый этаж, чтобы принести чая, точно также как когда-то моя бабушка. А Толстые Щеки открыл окно, чтобы было чем дышать. За что я почти простил ему половину его дурацких выходок.
В конце концов мы все немного успокоились, получили чай и уселись за стол, среди книг, возле кресла-качалки и фотографии.
-   Ларик-Ларик! Уже и не надеялся увидеть тебя! – причитал Соленый Нос.  – Твой дед запретил мне… Он всегда запрещал мне…, – и он снова кинулся обнимать Ларика.
Тот выглядел так, будто это его, а не меня неожиданно облили холодной водой.
Он глядел то на фотографию, то на старика. Руки его дрожали, как две пойманные птички, и он не знал, куда их пристроить.
- Трудно поверить. Но мы с ним были очень дружны. Пока не выросли, - вздохнул Соленый Нос. – И пока не стало ясно, что мы оба влюблены в одну и ту же девушку. С волосами светлыми и длинными, как у русалки.
Дарина бережно провела пальчиком по волосам девушки в рамке, случайно задев при этом руку толстощекого. Отчего тот чуть не свалился на пол. 
- Красивая! – прошептала она.
- Она вышла замуж за другого человека. А вовсе не за меня или за моего брата. Она любила нас совсем по-другому.
Старичок выразительно посмотрел на Толстые Щеки, который сидел тихо, пунцовый и счастливый.
- Почти в то же самое время, - продолжал он, - как она вышла замуж, случилось несчастье – погибли наши родители. Мы с братом остались вдвоем – одни на белом свете. И с тех пор жизнь наша пошла кувырком. Говоря по правде, мы только и делали, что спорили. Брат хотел продать дом, уехать в город. А  мне это не нравилось. Продать дом, где все было связано с детством и родителями, которых больше не было, казалось преступлением. Тогда Серебряный Ветер и предложила – пусть решит случай. Мы взяли сломанный карандаш, который хранился у нас с незапамятных времен. Она спрятала руки за спину, и мы с братом вытянули каждый свою половинку. Я по жизни был неудачником, и мне, конечно же, достался незаточенный конец. Это означало, что брат выиграл, и дом нужно было продавать.
Несмотря на то, что я проиграл, такой несправедливости я допустить не мог. И тогда совершил ужасную вещь. Я подделал завещание. Его на самом деле родители и не думали писать, ведь никто из них умирать не собирался. В завещании, которое я состряпал, было сказано, что дом ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не может быть продан никому, кроме членов семьи. Когда брат увидел бумаги, он позеленел от злости и сильно меня поколотил. Он и раньше частенько решал наши споры таким способом. Тогда он рассудил по своему. Взял и подкупил судью. Судья вынес решение по дому в его пользу. Брат победил. Но когда дело дошло до сделки, выяснилась весьма странная вещь. Брат не смог взять в руки деньги. А я не смог взять в руки ручку, чтобы поставить подпись.
Так наша ссора сделала нас обоих еще несчастнее, чем мы были. С тех пор и на всю жизнь это проклятье действовало так. Он не мог иметь дела с деньгами, которые ужасно любил, а я не мог писать, хотя всегда мечтал заниматься литературой. 
Я вытащил из кармана клочки бумаги вместе с адресом.
- Но кто же тогда написал это письмо?
- Как кто? – удивился Соленый Нос нашей неосведомленности, потешно склонив голову набок. – Конечно же, Серебряный Ветер. Она всегда нам помогала - и мне, и брату. Хотела, чтобы мы помирились. Да… Когда-то у нас было что-то вроде непотопляемой команды.

7.Серебряный Ветер
«В саду, возле пруда играли в пятнашки двое мальчиков-близнецов лет десяти-девяти. И с ними девочка помладше – хорошенькая, белоголовая. Вдруг один из мальчиков вскрикнул, споткнулся и упал. А другой в это время поднял что-то с земли.
- Это я нашел! Это мой карандаш!
- Я Змеиный Язык, я главный, и я его первый взял.
- Ты подставил мне ножку!
Один из близнецов, тот, что держал в руках карандаш, толкнул другого в грудь.
- Ты Соленый Нос!
- Я не хочу быть Соленым Носом!
- Ты Соленый Нос, ты все время ноешь!
- Серебряный Ветер, скажи, это я первый нашел карандаш, - и вправду захныкал тот, что упал.
- Я нарисую картину, как взрослые художники рисуют. А ты только испортишь бумагу.
- Но я первый увидел…
Девочке хотелось бегать и играть дальше. Ей было досадно, что мальчики спорят по таким пустякам.
- Я отдам вам все свои карандаши, перестаньте ссориться, - нетерпеливо почесала она коленку и добавила. – Пожалуйста!
Но дело было вовсе не в карандаше. Соленый Нос поднялся с земли и схватился за трофей. Второй мальчик разозлился, толкнул брата в грудь и закричал:
- Никакой ты не первый, я первый!
Они вцепились в этот злосчастный карандаш и стали тянуть его, выкручивая и выдирая из рук друг дружки, пока карандаш не упал на землю. Тогда близнецы сцепились и стали драться. Потасовка продолжалась до тех пор, пока один из них специально, со всей силы не наступил на карандаш. Тот сломался пополам.
Тогда один мальчик пнул другого, обозвал и убежал прочь. А тот, другой заплакал и уполз под дерево. Девочка, тяжело вздохнув, подняла огрызки, что-то прошептала и спрятала их в карман. Досадно, но догонялкам конец.
- У вас дома столько карандашей! – покачала она головой.
Мальчик поднял на нее заплаканные глаза.
- Разве в этом дело? Я первый его увидел! Первый! Я!»
Все это так и стояло у меня перед глазами, когда Соленый Нос рассказывал. Тут кое-что мне пришло в голову, но Ларик опередил меня.
- Мы должны найти этот карандаш! Вдруг я смогу починить его! И тогда все наладится!
Я тоже обрадовался.
- Надо найти. Обязательно! Вдруг мы узнаем, кто такая эта Серебряный Ветер!
Толстые Щеки покосился на стол и незаметно пододвинул свою руку поближе к руке Дарины. Похоже, для него вся эта история - не больше, чем интересный фон для его собственной.
- Серебряный Ветер? – мечтательно вздохнул Соленый Нос. – Как бы я хотел видеться с ней каждый день. Как и со своим внуком, с Лариком. Но мне было запрещено. Мне все это было запрещено. Семейное проклятье. А ведь она живет совсем недалеко…
И он называл поселок, где жили мои дедушка с бабушкой. А потом он назвал дом, где жили мои дедушка с бабушкой. И тут я чуть не упал на пол. У моей бабушки, конечно же, были длинные белые волосы… Но я никогда не подозревал, что ту, которая варит борщ, угощается бабырозиными пирогами и возится с капустной грядкой, можно называть так красиво.
Серебряный Ветер.

8.Книга стихов
Дарина спросила у бабушки только одну вещь. Что она прошептала, когда прятала огрызки в карман?
- Просто детская считалка, - улыбнулась бабушка.
Она подняла глаза к потолку, немножко подумала, пошевелила губами и проговорила:
«Если сломалось что-то у вас
Вовсе не надо переживать!
Все, что порвалось, можно зашить!
Все, что случилось, можно простить!»
- Какие хорошие стихи! – задумчиво отозвалась Дарина.
И тут же покраснела, так что ее чудный носик-крышечка стал нежно-розовым.
– Мне никогда так не написать.
- Я всю жизнь только и делала, что умоляла ларикового деда простить брата и перестать мучить близких. Но он был таким упрямым.
- И в конце концов умер от злости.
Толстые Щеки спросил у бабушки только одну вещь. Почему она раньше не дала Ларику карандаш, чтобы он его починил?
- Ларик чинит вещи, которые сломались случайно, сами по себе, без умысла. Если кто-то испортил что-то специально, ничего не выйдет. Ларик был совсем маленьким, когда заштопал Обезьяну. После того, как он на нее упал, если что и осталось, так одно мокрое место. А ухо и вовсе не нашли. Мне стало ясно, что только этот мальчик один сможет снять с семьи проклятье. С каждым днем Змеиный Язык или как вы его называете, Жадюга, становился все невыносимее, все злобнее. А все потому, что не мог владеть тем, что любил больше всего на свете – деньгами. Его брат любил его и его семью, хотя почти ее не знал. Он раскаялся в своем поступке и отдал брату дом. А сам уехал жить в город и поселился в Библиотеке.
А я спросил у бабушки только одну вещь. Отчего начался пожар?
- Эту историю удалось замять. Сказать по правде, дед Ларика был страшным человеком. Заставлял свою дочь и жену делать нехорошие вещи. Производить незаконные сделки в банках, мошенничать. Словом, то, чего он не мог делать сам. Ведь он не смел даже прикоснуться к деньгам, а любил их больше всего на свете. Хотя, по правде сказать, знал массу способов, как их добыть. Когда родился Ларик, муж дочери воспротивился тому, чтобы Змеиный Язык втягивал его семью в такие дела. Вот и все, что я знаю. А что до пожара… После него в особняк никого не пустили, да у нас в поселке и без того мало кто отваживался подходить близко. Никто не знает, что случилось. Я думаю, кто-то пытался избавиться от каких-то документов или бумаг, и поджог их. Вот и случилась беда. По случайности – или нет? Двери на второй этаж оказались запертыми. И все погибли. Кроме мальчика, который упал на собаку.
После смерти родных прошло время, Ларик вырос. Но Змеиный Язык запретил ему близко к себе подходить. Была большая ссора. А все потому, что внук отказался зарабатывать для него деньги, используя свои способности. Он так и не поверил, что Ларик, как и он, не может прикасаться к деньгам. Думал, тот его специально дурачит.
Вот и человек-овощ, из города, он тоже не поверил. Иногда люди упираются в то, чего на самом деле нет. Годы и годы тратят на вещи, которые кажутся им важными. 
А выходит — была одна ерунда.
 
***
Моя бабушка, (мы ее попросили), в надежде, что колдовство сработает, прочитала над карандашом тот самый детский стишок. Но ничего особенного не случилось. И Ларик тоже не смог починить его. Так что он просто заточил второй конец и подарил его Дарине на память. Чтобы она на здоровье свои писала стихи, хорошие или плохие.
Он вообще больше ничего не смог исправить своим волшебством. После того, что случилось и что мы выяснили, оно пропало или испарилось само собой. Зато вещи, которые он ремонтировал просто так, обычным способом, не ломались и служили долго.
Однако кое-что все-таки наладилось. Ларик стал зарабатывать на жизнь ремонтом. Он теперь все чинил сам, без помощи какого-то там шоколадного сургуча или безумно ухмыляющегося телеграммного передатчика. И денег брал по-справедливости. А старикам помогал, как и раньше, бесплатно. И как раньше, он остался жить на Почте.
И еще однажды ранним утром Обезьяна умерла. Хотя накануне она как обычно вдоволь нажралась своего любимого шоколадного сургуча. Может, он просто перестал быть волшебным?
Мой дракон продержался, как и обещал Ларик, до конца лета. А потом пропал, может, просто смылся в душе, я уже и не помню. Но ухо больше никогда не болело. И я не стал, как и обещал Ларику, вставлять в него настоящую сережку вместо рыболовного крючка, а оставил все как есть.
И само собой, Толстые Щеки больше не кидал в бабушкин огород гнилые ранетки. Он был занят - все свое свободное время посвящал тому, что названивал Дарине.
Человек с книжками, что был знаком с дедом Ларика по прошлым темным делишкам, больше не появлялся и не доставал Ларика. Дарина, краснея и бледнея, раздала книжки, которые он напечатал, своим знакомым и жителям поселка. Мы все ее заверили, что стихи совсем не плохие, а очень даже хорошие! Еще Дарина выкинула жучки, потому что в них больше не было нужды. Она стала видеться со своим дурацким папашей каждую неделю.
В старинном сером доме сделали ремонт и открыли школу. Туда осенью, нога за ногу, побрел Толстые Щеки – сидеть на дереве стало холодно. К дому от поселка прорубили широкую просеку. Толстые Щеки, когда еще маленько подрос, и правда открыл свою собственную детскую киностудию. Ему на день рождения подарили камеру. И начал снимать ужастики, забираясь к соседям в подвалы и шныряя ночью по крышам.
А бабушка с тех пор всегда по выходным навещала Соленый Нос в Библиотеке. Сам никогда не приезжал в поселок. Все твердил, что там его ждет семейное проклятье. Соленый Нос круглый год бывал простужен, и из носа у него и вправду текло. Они с бабушкой мирно сидели вдвоем, пили чай и вспоминали прошлое, а мой дедушка хмурился и смотрел телевизор, хотя там ничего интересного не было.
Бабушка вздыхала. Ей казалось, будто старая фотография в рамке на столе вот-вот оживет. Братья хмурились, сдвигая одинаковые брови. Они помнили, что накануне как раз в очередной раз поссорились. Ветер трепал белые длинные волосы девочки, что сидела на лавочке между ними и улыбалась. Она-то, наоборот, думала о чем-то (или о ком-то) приятном.
Вот так кончились мои каникулы. Сами собой, безо всякой пальбы, упали в капустную грядку ранетки. Я уехал в город, где дома были совсем такими же, как тот, в котором жила Дарина. И когда у меня с плеча пропал дракон, и ни один штамп на свете мне не помог, сколько я ни ходил по почтам, я понял, что старая телеграммная штуковина Ларика больше не станет плеваться лечебными рецептами, растворенными в воде, и весам не сварить тот самый шоколадный сургуч, которым Ларик сшил Обезьяну.
Мне сделалось тоскливо.
И, думаю, именно тогда стало казаться, что ничего этого не было.