Вовкин фронт

Повесть

Как хорошо: не испытали
Войны вы страшные года,
И лишь из книжек вы узнали:
Война - ужасная беда.

 Кто и когда назвал Вовку Чёрным, он не помнил. Да особо и не обращал на это внимания. Юрка, брат, тот пошёл в тётку Пелагею. Юрка был старше Вовки. За его кудрявую шевелюру, отдававшую цветом опавшей осенней листвы, его называли Рыжим. И ничего, Юрка ни на кого не обижался. Зато он был умный и ужасно хитрый.
 В большой семье Ивана, бывшего балтийского моряка, послужившего в своё время и царю-батюшке, и советам, Вовка, этот черноволосый, круглолицый, чернобровый, с мягкими добрыми чертами лица парнишка, в тёмно-карих глазах которого плясали весёлые искорки, в душе даже немного гордился, что его называли Чёрным. В разговорах односельчан он иногда слышал: «Надо же, и в кого он у них такой?» - «В кого, в кого. Отец-то Иван тоже в молодости чернявый был. Это его время перекрасило. Он ведь в разных переделках побывал. Да и дочь-то старшая, Раиса, в него, тоже чернявенькая». - «Да, но Вовка уж больно...»
 В прошлом году, в конце зимы, Вовке исполнилось одиннадцать лет. И вот настало лето. Позади занятия в школе. Вот они - каникулы. Бла-го-дать!..
 Хотя и по хозяйству придётся помогать много, но всё равно летом на каникулах хорошо. Купание на речке, рыбалка, а за речкой - лес, где грибов и ягод вдоволь. А ночёвки на сенокосе! А конный двор и купание коней! Да что там говорить!.. Так бы оно, наверное, всё и было бы. Только вот... Этот день... Этот день Вовка запомнил на всю оставшуюся жизнь. Крепко запомнил.
 Летом Вовка любил ночевать на сеновале. Зимой-то приходилось спать на полу, на кошме вповалку или на русской печи, когда бывало особенно холодно. Вчетвером на печи тесновато и порой душно. А когда-то и семеро было! Трое выросли. Старшая сестра замуж вышла, уехала. Вторая сестра медицинский институт в городе заканчивает. Брат - в военном. Дом небольшой, тесновато. Только мать с отцом спали на самодельной деревянной кровати. А летом на сеновале спать - красота. Можно вечером с друзьями подольше поиграть на улице. А утром пораньше, не тревожа никого, уйти на рыбалку. Но в этот вечер игры не ладились. Что-то не получалось и почему-то не хотелось играть, и все разбрелись по домам. Вовка залез на сеновал, расправил на прошлогодней соломе простыню, сшитую из тряпья, и укрылся лоскутным одеялом. Раньше, набегавшись за день, он сразу же засыпал. А сегодня сон не шёл к нему. Он всё ворочался и ворочался. Пахло прелой старой соломой, и её запах перемешивался с вековыми запахами крестьянского двора. Иногда лёгкий ветерок пробегал по соломенной крыше сеновала, а то вдруг приносил запах сада или огорода, запах родной земли.
 Вовка вдруг почему-то вспомнил брата Анатолия, который учился в военном училище и скоро должен был закончить его и стать офицером. Вовка и сам мечтал стать военным, но только, как отец, моряком. Он иногда тайком примерял отцовскую бескозырку, которую тот привёз со службы и бережно хранил. Вовке нравилось рассматривать надпись и якорьки на ленте...
 Ночная тень обняла притихшее село. Изредка как-то вяло лаяли собаки. Вдруг раздался собачий вой, к нему присоединился ещё. «Чего это они сегодня?» - подумал Вовка сквозь лёгкую дрёму. Наступила тишина, и только слышалось мерное похрустывание: в хлеву корова жевала серку. Этот звук немного успокоил Вовкину душу, пришедшую в какое-то непонятное волнение. И Вовку одолел тревожный сон.
 Коротки июньские ночи, и когда Вовка проснулся, давным-давно было светло. «Что-то меня сегодня никто не разбудил, - подумал Вовка. - И никаких заданий». Он слез с сеновала и направился в дом, думая, чем же его накормит мать. Открыв дверь, он увидел отца, сидевшего за столом. В комнате пахло махоркой. Обычно отец никогда не курил в доме. Это сразу насторожило Вовку. Отец был серьёзен, как никогда. Он сворачивал самокрутку. На сундуке сидела мать и концом фартука утирала глаза. Сестра Таисия, братья Борис и Юрий сидели в каких-то не совсем естественных позах - кто где. Отец, затянувшись, продолжил начатый разговор:
 - Этого надо было ждать. В народе-то давно говорили: будет война с немцем.
 Вовке слово «война» было хорошо знакомо. С друзьями он играл в войну, это была игра, забава. Но сейчас это слово прозвучало подругому, как-то зловеще. Вовка застыл в дверях. Мать никак не хотела верить:
 - А может, чо напутали? А? Иван?
 - Нет, ничего не напутали. Иду я мимо колхозного правления в совет. Открывается окно. Председатель кричит мне:
 «Иван, зайди». Я захожу. Он говорит: «А я хотел за тобой посылать». - «Чо такое?» - «Война, Иван, с Германией. Мне из района звонили». Вот так... Ну ладно, я на минуту, сказать. А вы давайте - за дела. Нечего тут рассиживаться.
 - Отец, - захлопотала вдруг мать. - Ты бы насчёт ребятишек подумал. У тебя вроде на железной дороге друзья есть. А оттуда в армию не берут.
 Отец, потупившись, обвёл всех строгим взглядом.
 - Нет, мать, давай в этом случае, как положено. И больше об этом не будем говорить.
 Вовка, молчавший до этого времени, вдруг спросил:
 - Пап, а ты воевать пойдёшь?
 - Не знаю Володя. Я ведь уж староват и своё отвоевал. Но если надо, пойду.
 - Ну а я?
 - А чо ты?
 - Ну воевать?
 - Маловат ты для этого.
 - А я вырасту.
 - Вот и расти пока. Только, я так думаю, к этому времени немцев поколотят. Да у нас и воевать-то есть кому. Анатолий, Борис, Юрий, - и он посмотрел на притихших сыновей. - А ты не спеши. Ну ладно, я пошёл. Вы вот што. Пока о чём мы тут - никому. По радио-то сообщения не было. А в таком случае должно быть. Отец встал из-за стола. Вовке показалось, что он стал немного выше. Его немолодые, но ещё широкие и сильные плечи как-то по-особому расправились, и он решительно шагнул за порог.
 Потом было и сообщение по радио: «Граждане и гражданки...» - с шумом и треском вещал репродуктор у народного дома. В общем, точно. Война.
 И вскоре Вовка понял: детство кончилось. Вовке казалось, что он находится в каком-то могучем лесу, и буря невиданной силы налетела и хочет сломать и опрокинуть веками стоявшие на этой земле деревья. Но деревья, сгибаясь под этой силой, дружно сопротивлялись ей. Жизнь стала стремительно меняться. Всё больше мужчин, основных работников на селе, уходило на фронт. Их место занимали старики, женщины и подростки. Вовка старался, работал дома и помогал в колхозе. Он ходил на сенокос, на ферму, на конный двор, на склады, и рядом с ним всегда был его друг Лёнька. И что бы они ни делали, о чём бы ни говорили, обязательно разговор заходил о войне, о фронте... И вот однажды Вовка предложил Лёньке:
 - Слушай, давай на фронт махнём.
 - Как это - махнём?
 - Дойдём до станции, а там на поезд, - пояснил Вовка.
 - Поймают.
 - Надо, чтобы не поймали. Прятаться будем.
 - А дома?
 - Дома молчи, никому.
 - А жратва?
 - Вот со жратвой хуже. Давай для начала скопим. А там что-нибудь придумаем. Как отец говорит: «Котомка дорогу покажет». И слышишь - никому!
 Прошло время. Припасы собраны: десятка два картошек, сухари, немного хлеба, огурцы, лук, спички.
 - Ну чо? Завтра можно махнуть. А, Лёнька?
 - А дома чо скажем?
 - А мы как будто на рыбалку соберёмся. Вот чо.
 Рано утром, взяв удочки и холщовые сумки с припасами, друзья двинулись к реке. Солнце тоже только проснулось и поднимало свою рыжую голову над далёким горизонтом за лесом, за рекой. Оно освещало нежным светом дома родного села, тихо дремавшего на склоне бугра, наклонявшего их в сторону реки. Над рекой местами толпился туман. Солнце, дотронувшись до него, окрасило туман в розовый цвет и превратило в большие сказочные цветы. Друзья, когда вышли за село, разом повернули головы. В их душах появилось что-то такое, чего раньше не было. Лёнька вдруг громко и неожиданно изрёк: «Дайте Вовке вы морковки». А его лицо было таким, будто он откусил что-то горькое...
 - Я тебе самому щас дам по морковке. Поэт... Пошли быстрее.
 Вскоре удочки они забросили в кусты. И мимо затона и заводей, нижней дорогой, через лес направились в райцентр. Вовка дорогу знал. Он не раз ходил по ней с братьями. Дорога шла лесом через святые колодцы - так в народе называли три лесных родника с хрустально чистой водой. У одного из них они заметили старика, одетого в какие-то лохмотья и подпоясанного обрывком старой верёвки. На ногах его были изрядно поношенные лапти. Было видно: много измерили они вёрст. Ря-дом со стариком лежали небольшой кошель и подог. Старик стоял на коленях и крестился. Иногда его голова с большущей седой бородой и копной белых волос, опоясанных бечевой, касалась земли. Губы шевелились, произнося молитву. Под густыми лохматыми бровями глаза, как потом отметил про себя Вовка, горели душевной силой. Заметив ребят и закончив молитву, старик повернул к ним голову и сказал:
- А чо, ребята, устали, наверно? Присядьте, отдохните, воды святой испейте. Сил наберитесь. Молиться-то, наверно, не молитесь. А я вот молюсь. Да как теперь не помолиться - в такое время-то да в таком месте. Вы, поди, и не знаете, што это за места?
- Ну што это не знаем места, - присев рядом с дедом, возразил Вовка. - Это святые колодцы, а там дальше святая гора.
Вовка посмотрел на Лёньку, тот опустил глаза. Оба молчали.
- Этот, - продолжал старик, - Георгиевский. Говорят, сам святой Георгий водицу-то из него пил, и коня своего поил, и за деревья здесь привязывал. Отдыхал, стало быть, тут. Сил набирался.
- С чего это он тут объявился? - удивлённо спросил Лёнька.
- Как - с чего? Он же защитник русского воинства, и эти места он от басурман защитил.
- Как - защитил? - почти в один голос спросили Вовка с Лёнькой.
- Когда пришли степняки сюда с войной, Георгий выехал на гору, вынул меч из ножен, поднял над головой, а из меча - свет. Ослепил и напужал он всех басурман, и утекли они восвояси. И теперь, стало быть, должен помочь. Вот я и хожу по святым местам, молюсь. Прошу. Может, и вы со мной?
- Нет нам нельзя, нам некогда, - засуетились Вовка с Лёнькой.
 И вскоре они были в райцентре. Но в посёлок не пошли. Спустились к реке, а когда сходили с горы, рассмотрели мост через реку. И по берегу вдоль воды направились к нему. Солнце поднялось и нагрело прибрежный песок. С криком носились стрижи, рассекая над водой упругий воздух. В воде, на песчаных отмелях, в заводинках строем плавали мальки.
 - Вовка, это там на горе Георгий-то появился? Вот бы нам его меч!
 Вовка промолчал, он снял тряпичные тапки с подошвой из приводного ремня и с удовольствием погружал босые ноги в тёплый песок.
 - Дома, наверное, уже хватились, - вздохнул Лёнька.
 - Да нет ещё, думаю, - оборвал Вовка. - И не стони. Понял?
 Вдруг со стороны посёлка они услышали какой то шум, женский плач и крик. Не сговариваясь, они нырнули в прибрежные кусты и затаились. На дороге, ведущей к мосту, показались повозки с людьми. Их сопровождала милиция. За повозками шли несколько женщин. Одна из них сильно плакала и кричала:
 - Отдайте мне её! Как я без неё? Без доченьки-то моей!
 Вовке с Ленькой сделалось не по себе.
 - Чо это они? - прошелестел Лёнька.
 - Чо, отец говорил, ребятишек в ФЗО набирают, на заводы работать.
 - А чо плачут?
 - Чо те непонятно: мать она есть мать, вот и плачет.
 На мосту дорогу женщинам преградили милиционеры, а повозки с грохотом продолжили путь, увозя, по сути, ещё детей в новую тяжёлую военную жизнь. Долго сидели Вовка с Лёнькой, пока всё не успокоилось.
 - Щас перейдем мост и до первого села, а там спросим, как на станцию пройти, где поезда ходят.
 С этими разговорами они шли по деревянному мосту. Навстречу им двигалась повозка. Когда она поравнялась с ними, Вовка с Лёнькой застыли на месте. На повозке сидели два милиционера.
 - Ну вот и махнули, - выдохнул Лёнька.
 Один из милиционеров, что помоложе, ловко спрыгнул с телеги и, взяв Вовку за руку, спросил:
- Ребята, вы тут нигде мужика не видели? Высокий такой, с мешком.
Вовка в ответ промычал что-то непонятное и замотал головой.
- Слушайте, - продолжал милиционер, - А вы чьи будете и куда идёте? - и заглянул к Вовке в сумку.
- Понятно. На фронт собрались? Да? Так, живо в телегу, и без глупостей.
Вечером за ними приехал на лошади Вовкин брат Борис и забрал домой. Ехали молча. Вдруг Борис сказал:
- Вы чо думаете, я на фронт не хочу или Юрка? Вон Анатолий и Марина воюют. Придёт время, и мы пойдём. А вот здесь кто хлеб-то растить для фронта будет? А? Вы будете. Здесь, в общем, тоже свой фронт. И опять замолчал.
После этого случая родные стали зорко смотреть за Вовкой и Лёнькой. И они решили временно затаиться. А время шло. Оно то стремительно налегало, как первые наступления немцев, то как будто останавливалось в ожидании новых сокрушительных контрнаступлений Советской армии. В селе вертелась ужасная карусель. На фронт уходили всё новые и новые призывники, а с фронта шли вести о погибших, раненых и пропавших без вести. Рядом поселились радости побед и горе невосполнимых утрат.
Вовке приходилось учиться и работать. Работать за мужика, а иногда и больше. Ушёл на фронт брат Борис, этот мастер, на которого и с завистью, и с любовью смотрел Вовка. Голова и руки Бориса всегда были чем-то заняты. Он всегда что-то придумывал и мастерил в сделанной им в огороде кузне. И вот у Вовки отняли родное, дорогое и светлое. Бориса провожали пешком всей семьёй до самой железнодорожной станции. Вовка готов был ринуться за братом. И только плачущая мать останавливала его. Со станции домой шли молча. И вот с фронта родителям стали приходить благодарственные письма от командования за воспитание сына. Готовился уходить на фронт Юрий. И вдруг страшная весть: погиб Борис. Вовка долго плакал у себя на сеновале. Но слёз никому не показывал. Он клялся отомстить за брата. А вскоре ушёл на фронт, как ни странно, отец. Что-то приключилось на работе. Пустяк какой-то, но время военное, вот и выбирай: или тюрьма, или фронт. Иван выбрал фронт. Вот тебе и возраст... Это событие Вовка перенёс более стойко. По-взрослому. По-мужски. Он как-то сразу повзрослел. После этого Юрий сказал:
- Ты вот что, братишка, не вздумай опять сбежать. Я скоро уйду, а ты за мать и сестру будешь отвечать. Понял? Смотри, мать-то и так вся извелась.
- Понял, - выдавил Вовка.
Теперь Вовка часто бывал в правлении колхоза на наряде. Правление находилось на втором этаже кирпичного двухэтажного дома, отобранного у богатого односельчанина.
В просторных деревянных сенях зимой и летом было полно народу. Старики сидели на лавках, курили махорку и вели разговор. Обсуждали вести с фронта, сельские и районные новости. Пацаны, подростки толпились рядом. Дым от махорки - как говорится, хоть топор вешай. Бабы здесь долго не выдерживали.
Каждый день тут появлялась тётя Паша. Она громко здоровалась со всеми, и люди невольно расступались, пропуская её. На ней всегда был надет старенький китель, а на нём прикреплены всевозможные медали и значки. У неё с серьёзным видом спрашивали:
- Чо, тётя Паша, с проверкой? Порядок навести?
И та серьёзно отвечала:
- Да. Надо маленько.
И когда она проходила, старики сетовали:
- После такого, конечно... Без мужа таких трёх сыновей подняла! И всех, считай, разом на фронт забрали, ни одного не оставили. Она ночи не спала, двух быков выращивала для помощи фронту, а какая-то сволочь взяла и умыкнула их. А тут известия на сыновей. Кто, поди ты, убит, кто без вести пропал. А, вишь, один-то в окружении был. Потом объявился. А она не выдержала. Заболела. Н-да.
- Слушайте, мужики, а про тот самолёт немецкий, что над нами тогда пролетал, так ничего и не сообщали? Тогда за ним наш «ястребок» кинулся. Не знай, догнал, што ли? Вот гад, куда забрался!
- А я вот слышал, у нас тут недалеко наш парень, лётчик, самолёт на заводе получал, ну к себе в деревню завернул. Не знай, правда аль нет. Фёдором вроде зовут.
- А чо, есть такие лихие парни. Не гляди, што с деревни.
- Эх, гляи-ко, Ванёк ныне пожаловал. Иди-ка, Ванька, задыми со стариками. Да побай нам чо-нибудь.
- Слышь, Иван, вот ты скажи. Вон Вовка, у него отец Иван. Стало быть, его Владимир Иванович величают. А тебя как?
 Ванька сразу стал серьёзным и задумался.
 - Ну как, как... Отца у меня нет, а мать Татьяной зовут. Ну, стало быть, Татьяныч я. Иван Татьяныч.
 - Ну ты кончай такие шутки, Татьяныч, а то мы тут в штаны наделаем, - и сизый табачный дым разрывает дружный хохот. Хоть и война, а хорошая шутка - она бодрит, а порой и лечит душу. Так с тех пор стал Иван - Иваном Татьянычем.
 - А чо со рвами да пулемётными гнёздами и траншеями будут делать?
 - С какими?
 - Да што в районе накопали на холмах и в лесу.
 - На память останутся, для истории.
 - А я вот слышал, в райцентре шпиёна поймали.
 - Да ладно. Откуда он там появился?
 - Откуда-откуда, жил там. Прямо в центре на перекрестке, а там движение во всех направлениях из нашей области в другие. Дом старинный, деревянный, с мезонином, в нём и жил. Богом, говорят, обиженный, маленький, горбатый. Радиостанция, говорят, была. Передавал сведения куда-то. Какие части куда движутся и ещё чево-то.
- А как же его накрыли?
- А хрен его знат. Мне об тем не доложили.
- Правду говорят, в семье не без урода.
- Ну и к стенке его, конешно?
- Да, наверно, по законам военного времени.
- Фашист теперь уж не оправится. Под Москвой ему прикурить крепко дали. Да и под Сталинградом узнал он, почём у нас тут фунт изюма.
В сени от председателя вышел заведующий конным двором. Это был мужчина средних лет. Чувствовалось, что он из военных. Левый рукав гимнастерки, подпоясанной солдатским ремнём, был пуст.
- Так, - сказал он, обращаясь к Вовке, - вы с Лёнькой и ещё трое ребят завтра повезёте зерно на станцию. Лошадей не хватает, повезёте на быках.
- Слышь, Терентич, ни Вовки, ни Леньки, ни быков не будет. На фронт утекут.
- Я думаю, они повзрослели. Время военное, и они понимают, что за это будет. А сейчас давайте-ка на конный двор, там кое-что сделать надо.
И началось... На следующий день рано утром «бычья кавалерия» была готова к выполнению задания. Терентьич давал последние указания.
- Так, еду взяли, картошку, котелок. За быков и хлеб головой отвечаете. Старшим будет Александр. Вперёд.
Можно себе представить крейсерскую скорость быков. Только в один конец - девяносто километров. Но надо. И, шагая рядом с повозкой, Вовка часто размышлял: «Нет, я в пехоту не пойду. Я, как отец, в моряки. П - е - х - о - т - а, прошла сто вест - ещё охота. Нет уж».
И летними тёплыми короткими ночами, лёжа на лоскутах грязного брезента, которым укрывали зерно, они после скудной трапезы смотрели на звёзды, тихо переговаривались, вслушиваясь в тишину.
- И чо этим фашистам надо? Земли, што ли, мало? Лучше бы придумали, как на звёзды летать. А то война. Кому она нужна?
- Ничо, наши дадут фрицам прикурить. Вот увидите. А к звёздам люди точно полетят. Сделают самолёт какой-нибудь и полетят.
- Слышь, Лёнька. У тебя невеста есть? - спросил вдруг Сашка.
- Какая ещё невеста? Откуда? - удивился Лёнька.
- Откуда? Всё оттуда, - продолжал Сашка. - Вон у Вовки появилась... Чо молчишь? Мне моя Зинаида сказала. А ей Нинка, подруга. Говорит, нравится он ей. А видели, как она на него смотрит? Точно, влюбилась. Жаловалась Зинаиде: «А он, чертяга чёрный, редкий раз на меня взглянет». Ты што теперь? Проводил бы девчонку, обнял бы да в щёчку чмокнул, - и все дружно рассмеялись.
- Санёк, ты давай кончай свои шуточки. А то ребята взаправду по-думают, - как-то неестественно серьёзно сказал Вовка и почувствовал, как полыхнуло его лицо. Про себя подумал: «Хорошо ночь. Ребята не видят. А то бы...» - и вслух добавил: - А то видишь, как Генка ржёт. Все быки разбегутся.
- Нет, погоди, тебе сколько уже? Четырнадцать? Пора, - возразил Сашка. - А мы с Зинаидой после войны поженимся.
 Не мог знать Сашка, что, когда призовут его в конце войны на фронт, погибнет он от шальной пули.
- А чо там с Зинаидиным братом приключилось? - спросил кто-то.
- Чо, погиб. Товарищ, с которым на фронт прибыл, письмо прислал. Только на фронт, говорит, прибыли ночью, сразу в окопы. А рано утром Петька высунулся из окопа со словами: «Ну-ка, гляну, што тут за война». И в это время немецкий снайпер, фашиская гадина, прямо в голову. Вот и «чо». Я думал, он сам снайпером будет. Он ведь до самого призыва, поди, камни в карманах таскал. Надо ведь, отберёт, какой по руке. Воробья, поди, на лету камнем сбивал. Да всех колотил - и голубей, и кошек, и собак. А как тренировался! Слепил как-то из глины фигуру в прогале между домами, и давай в неё. И с поворотом, и с разворотом. Потом чучело-то подсохло, а Петяй в него камнем. Ну, конешно, попал, да только камень-то отскочил и в соседское окно на кухне. А там бабка с корчагой. Ни окна, ни корчаги, и бабка на пол от страха брякнулась. Дед его до самой речки, до кустов вожжами гнал. Вот какой Петька меткий был. Я думал, он на фронте немцев больше, чем кошек и собак, набьет, а вишь, как вышло. Жалко.
И все долго молчали, смотря на далёкие звёзды.
- Ну ладно, давайте спать, - подвёл итог Сашка. И под мерные вздохи быков «кавалеристы» заснули.
 Порой Вовкин боевой друг, бык Яшка, вставал где-нибудь в самом неудобном месте. В ручье, например, на переезде. Танком его не сдвинешь. Ни палка, ни матерные слова, ни уговоры, ни слезы - ничего не помогало. И вот однажды на дневном привале к ним подошёл пожилой мужичок. Угостил хлебом, махоркой, попил морковного чаю. Расспросил, откуда. Посочувствовал. И посоветовал:
 - Штоб быки шибче шли, вы им головёшку под хвост.
 - Это как - головёшку? - не понял Вовка.
 - Шучу. Можно картошку из костра горячую, он и попрёт. Попробуйте. Ну, счастливо.
 - А чо, можно, - согласился Лёнька. И попробовали. Быки, прижав огненную картофелину хвостами, рванули с удвоенной скоростью. Сначала было нормально. На обратном пути, к концу поездки заметили: быки приуныли. Под хвостами у них всё разнесло, опухло. Приуныли и ездовые.
 - Вот чо, давайте домой попозже вечером заявимся. Может, всё и обойдётся. А если нет, то молчите, - подытожил «командир» Сашка.
 Несмотря на поздний вечер, Терентьич ждал свою «кавалерию».
 - Ну как, хлопцы, порядок?
 - Порядок, - ответил кто-то.
 - Быков ставьте - и по домам. Можете денёк отдохнуть. Володя, а ты погоди, вместе пойдём.
 Вовка почуял неладное. И когда шли, Терентьич, по-отечески обняв Вовку, сказал:
 - Ты, это, крепись, у вас Анатолий вроде как без вести пропал. И самое главное, мать успокой. У меня вот тоже двое головушки сложили за нашу землю.
 И Вовка крепился что было сил. И только забравшись на сушила, дал чувствам волю. Утром, зайдя в дом, он застал мать перед иконами, она молилась и платком утирала слёзы. Подождав, Вовка спросил:
 - Мам, а поесть чо-нибудь есть?
 Мать подошла и обняла Вовку:
 - Небось, слышал уже? А может, и найдётся ещё. Вон у Пелагеи-то...
 - Я тоже так думаю, - сказал Вовка как можно уверенней.
 - А Юрий где?
 - В район ушёл, в военкомат, дезертиров, што ли, ловить. Они на днях в лесу у мужиков кошель с едой спёрли. Воевать надо, а они кошели воруют.
 Не успел Вовка закусить, прилетел взволнованный Лёнька.
 - Пошли быстрее, Терентьич - ужас што!..
 Когда все собрались, Терентьич отвёл их в дальний угол конного двора.
 - Ну вы, кавалеристы хреновы, чо с быками наделали?
Все молчали.
 - Так, или вы мне всё начистоту, или я в НКВД звоню, а там - сами понимаете.
 Пришлось доложить, как было.
 - У вас што, своей головы нет? Провокатора послушали. Вы мне его всё-таки получше опишите на всякий случай. А быков у меня день и ночь выхаживать будете!
 Вскоре ушёл на фронт Юрий. Он попал на Северный флот. Воевал как положено. Вовка страшно завидовал брату. Юрий ещё писал, что скоро станет, как отец, старшиной.
 В свободное время Вовка бегал на реку, там появлялись порой маленькие юркие катерки, за собой они тащили баржи. До войны по реке проходил иногда колёсный металлический двухпалубник, сделанный вроде бы в Америке и прозванный за это «Американцем». Народу смотреть сбегалось - тьма. А во время войны хлеб из района сплавляли на барже, как на плоту, по течению. На барже стояли лошади. От железно-дорожной станции баржу, уже гружённую товарами, вверх по течению тащили за канат по берегу впряжённые лошади.
 Вовка любил реку. Ему так хотелось стать моряком, для начала хотя бы на этом маленьком катерке.
 ...Время тянулось ужасно медленно. Все только и говорили о победе. И она пришла, пришла в разгар весны, вместе с распустившейся листвой в садах, готовых взорваться буйным цветом.
 Стали возвращаться победители с войны. Вначале отец с сильной контузией, но ведь живой! Сосед, будучи навеселе, встретив Ивана, закричал на всю улицу:
 - Иван, мы непобедимы, ты понял? Ты непобедимый, и я непобедимый!
 Потом возвратилась сестра Марина, офицер-военврач, да не одна, а с мужем. И, наконец, старшина Северного флота, брат Юрий. Вовка был бесконечно всему рад, хотя в уголке его души притаилась сильная грусть, которая увеличивалась, когда он видел плачущую мать. Он понимал, что это были слёзы радости за вернувшихся и слёзы горечи за потерянных сыновей.
 Однажды Вовка, а ему шёл семнадцатый год, пришёл домой радостный и доложил:
 - Всё, в затон катера пригнали, и меня берут матросом. Это вам не на быках ездить.
 До самого призыва в армию Вовка ходил по реке на катере. Вначале матросом, потом мотористом и, наконец, штурвальным. В армию Вовку, конечно, призвали во флот. Попросился он на Дальний Восток, точнее, во Владивосток. И полетели письма через всю страну.
Прошло четыре года. У стола в доме хлопочет мать, а за столом - три мужика, два сына и отец. И все - флотские старшины.
- Ну чо, Володя, насовсем? - спросил отец.
- Нет, батя, на побывку. Остаюсь на сверхсрочную.
- Что ж, гляди. Тебе видней. Мать, иди, садись. Ну, давайте за тех, кого с нами нет... Война, будь она проклята. Помолчали.
- А я Борисом сына назвал, - сказал Юрий.
- Так это ж здорово, а у меня Анатолий! - воскликнул Владимир и смутился. Мать с отцом переглянулись.
- Тогда за молодое поколение, - сказал старый старшина. - И чтобы у них войны не было!