087. Принцесса Аликс - Цесаревичу Николаю

Письмо принцессы Гессен-Дармштадтской Аликс Цесаревичу Николаю Александровичу.
На английском языке с переводом на русский.


№ 38.       Harrogate.
                June 6th 1894.

My own beloved Darling,

It is late, the others have all gone to bed, and I am all alone in the sitting-room with one candle burning, and the beautiful moon shedding her silver light. – But I must write to you, I could not go to sleep without a little talk to you.

Oh, my Nicky sweet, how can I thank you enough for having given me that magnificent bracelet—it really is much to good for me, but nevertheless I wore it as a brooch to-day.

I received many charming presents; from Ernie and Ducky a lovely parasol, from Granny a tea-basket, from Ir;ne a little oil picture of dear Papa’s sitting-room, from Victoria a work-bag, silver spoon for tea, and two de//lightful frames for your photos, from Schneiderlein one too. Then I received photos of my beloved horse, not a bit really mine, but all the same one. I usually ride and H.V. Riedesel won’t let anyone else get on.—Toria and Maud a sweet little four leaved clover-leaf brooch.—Then lots of flowers from Gretchen – and from Ernie and amiable Ladies here (Seibert peeped in highly astonished to see me in dressing gown and shawl) and a box with a mass of glorious roses from I don’t know whom. The room looks like a garden and smells delicious. I adore flowers. A girl who runs after me at Darmstadt, even sent// me flowers from home which touched me deeply.

Here from the photographer at Darmstadt your head out of the group taken there, enlarged—it is a delightful one, and is standing now before me, and has got a mischievous look.

Then a person sent me a little drawing a Lady had done of dear Mama from a photograph, and which belonged to this old woman who was poor, so I gave her something, it is charming. – How everyone did love and honour Mama—for her sweet sake all take such an interest in me. Fancy, the town was even flagged.

And a large crowd assembled to see us off driving// had to wait two hours till we were back, as we came home late, and they tore along up to the house, the police could not keep them back.

Victoria, who arrived last night, and I went in two tricycle bath chairs to Kuareborough, there we got out and walked through filty, but pretty road to the dropping well. If you put in any object, after a few months it becomes petrified, – then we did not go to, as the walk had hurt my legs excessively.—We drove on to St-Robertscave, which was interesting – but it would be too long to tell you about this all// now, when I show you the photos and if interests you, then more. To the walls for my glass the people swarmed again, one does feel so shy and foolish being gaped at, as this’ one were some wild animal broken loose from the zoo.

I got such a sweet telegram from your dear Papa, which touched me deeply, and many other kind ones from you Regiment and from all our Regiments, and sat answering them for I don’t know how long – and all alone, no darling Nicky to help me!

Oh, how I missed you!

Think the first Birthday in my life without Orchie, she wrote so sad, poor dear!// She is in Kiel looking after Ir;ne’s little boy, whose nurse has gone on leave.

The weather was warm and often sunny; most kind.

Let me kiss you know and thank you most heartily for your dear long letter № 31, which has delighted me excessively.

So, you think, I have nothing to find in your eyes – well, there you are greatly mistaken, as worlds are in them—so deep and true, and large, and sweet, I could gaze at them for ever!

You just shut up about the owls’, do you hear, you good for nothing creature?

No, I’ll be good and not catch cold if I can help it.

Oh, how I envy you// yours ride, but what an old sinner you are, to make your poor comrades tare like that when they are not accustomed to it.

How nice that Toria has sent you the music for ;Wait, Strive and Pray; but I fear I shall not be able to sing it, I have not sung a not for ever so long, and I should be frightened before you. But you might bring some Russian songs – we can at last play them.

Oh, and what a nice long letter yours is, such a joy I devour it, and then begin all over again, never enough.

Deary, I spoke to the Doctor to-day, and he allows me to leave on the 20th of June, so that day we// meet at Walton, God grant, as I hear through Victoria, Staal has said you arrive that day.—She advises you to send your gentlemen to London, as Gravesend is so ghastly dull, and they would be much better at the Russian Embassy.

I must write it to Granny still—she still cannot get over my going so far away, poor dear, kind soul; – I also dread the moment when I shall have to say good-bye to her, as who knows whether I may ever meet her on earth again—everything is so uncertain, and she is no longer young—it would be too awful!//

I am quite excited when I think of our meeting—if only nothing comes between again; it is never good to make plans too long beforehand.

But then no letters during your voyage, oh dear oh dear, that will be hard.

To see you again and kiss you my own love, what bliss, but I can’t help adoring you as I do, my sweet angel, my precious Darling. – God bless you now and ever.

Now I am chattering away again, instead of going to bed, but my legs are needing their rest, I must be off, and as at 8 my first glass is going to be brought to me already.

No, now I have missed Ernie and home.// How I should have wished to have been at Darmstadt for my last Birthday before that great change in life, – oh, Nicky, never cease to love me—I want love, –  and all mine you shall have in return.

Sweet one, I must fly off now, crawl would be the more correct now with my old lame legs.

Many tender kisses and prayers for your happiness. Sleep well, душки! Боже тебя храни!

June 7th.
Good-morning, sweet love! Windy but sunny, if it only would settle down fine now. I heard from Ernie this morning, and he send you much love. From him it is I have got the large photo of you. Dear Boy, such a kind// thought.

My legs ache badly to-day, and my toes are swollen, and I can scarcely take a step in my shoes, – vile – I swear like you Donnerwetter! Well, perhaps, my bath this morning will make them better. But that glass of water I got in bed was too vile.

The others will be coming to breakfast, sweet love, so I must say good-bye. – Many a tender kiss and blessing do I send you, my adored Boy.

Ever your own deeply loving old
Alix.

The room is too lovely with all the flowers, I wish I knew from where they came. A person has sent me a book and one for you too.

Now tata, love.

Bless you again. I am greedy for this evening’s post.

№ 38.       Хэррогейт.
                6 июня 1894.

Мой дорогой и любимый,

Уже поздно, все остальные отправились спать, а я сижу одна в гостиной с единственной свечой, и чудесная луна мягко льет свой серебряный свет. – Я должна написать тебе; не могу заснуть, не поболтав с тобой немного.

О, Ники, милый, как я смогу отблагодарить тебя за твой изумительный браслет – он слишком хорош для меня, но, тем не менее, я сегодня одела его как брошь.

Получила множество прелестных подарков: от Эрни и Даки – милый зонтик от солнца; от Бабушки – корзину для чая; от Ирэн – небольшую картину маслом, изображающую гостиную дорогого  Папа; от Виктории – корзинку для рукоделия, серебряную ложку для чая и две вос//хитительных рамки для твоих фотографий; от Шнайдерляйн – тоже рамку. Затем я получила фотографии моего любимого коня, который не совсем уж и мой, но на котором я все равно каталась; и на которого Х.В. Ридезель не позволил бы сесть больше никому. От Тории и Мод – милую брошь в виде четырехлистного соцветия клевера.
Потом множество цветов от Гретхен, от Эрни и от здешних любезных дам (Сейберт заглянул и ужасно удивился, увидев меня в нижней юбке, закутанную в шаль); и огромное количество изумительных роз – неизвестно от кого. Комната благоухает, словно сад. Обожаю цветы. Девушка, что ходит за мной в Дармштадте, прислала// цветов из дома, что глубоко тронуло меня.

Здесь, подле меня, стоит твое увеличенное изображение с группового снимка, сделанного фотографом в Д[армштадте] – чудесная фотография, у тебя там такой озорной взгляд.

Потом некто прислал мне маленький портрет дорогой  Мамa, выполненный некоей дамой с фотографии и принадлежавший этой старой бедной женщине. Так что, я ей кое-что дала – это было замечательно. Как все любили и почитали  Мамa – это в ее незабвенную память они принимают такое участие во мне. Представь себе, в городе появились даже знамена.

Огромная толпа собралась посмотреть, как мы отъезжаем,// и вынуждена была ждать два часа, пока мы не вернемся, так как возвратились мы домой поздно, они все направились вдоль улицы к дому; полиция не могла удержать их.

Виктория, которая приехала прошлым вечером, и я поехали на колясках в Харборо. Там мы сошли и направились грязной, но все же красивой дорогой к «плачущему» источнику. Если ты кладешь в него какой-либо предмет, через несколько месяцев он каменеет. Этого мы не делали (так как от прогулки мои ноги разболелись сверх всякой меры). – Мы поехали дальше, к пещере Св. Роберта, там было интересно, но рассказывать об этом сейчас было бы слишком долго.// Лучше я сделаю это, когда смогу показать тебе фотографии, и если тебе будет интересно. Когда я ходила к источникам за своим стаканом [минеральной воды], снова вереницей потянулись люди. Чувствуешь себя настолько неловко и глупо, когда на тебя так смотрят, как будто ты животное, сбежавшее из зоопарка.

Получила нежную телеграмму от твоего дорогого  Папa, которая глубоко меня тронула; а также множество других, тоже добрых, от твоего полка и всех наших полков. Не знаю, сколько времени я провела, отвечая на них, совсем одна, без дорогого Ники рядом, который мог бы мне помочь!

О, как я по тебе соскучилась!

Подумать только, это мой первый день рождения без Орчи. Она написала мне так грустно, бедняжка!// Она в Киле, присматривает за маленьким мальчиком Ирэн, чья няня уехала в отпуск.

Погода была теплой и часто солнечной, что весьма приятно.

Позволь мне поцеловать тебя и поблагодарить за твое большое чудесное письмо № 31, которое бесконечно меня обрадовало.

Итак, ты думаешь, что мне нечего найти в твоих глазах – что же, тогда ты сильно ошибаешься, ибо в них – миры – настолько глубок, правдив, искренен и нежен их взгляд, что я могла бы глядеться в них вечно!

Ты лучше ничего не говори мне про старых сов, слышишь ты, негодное создание?

Нет, я буду вести себя хорошо, и не простужусь, если это возможно.

О, как завидую я твоим// поездкам верхом, но что ты за негодник, если заставляешь товарищей мчаться за собой, когда они к этому не привыкли!

Как мило, что Тория послала тебе ноты к «Жди. Стремись. Молись», но боюсь, что не смогу это спеть, уже очень долго я не спела ни ноты, и буду бояться петь перед тобой.
Но ты мог бы привезти какие-нибудь русские песни. По крайней мере, мы сможем сыграть их.

О, какое у тебя чудесное и длинное письмо – я наслаждаюсь им, перечитывая снова и снова.

Дорогой я сегодня говорила с д[окто]ром, он позволяет мне уехать 20-го июня, так что, если будет угодно Богу, в этот день мы// встретимся в Уолтоне, так как я узнала через Викторию, Стааль сказал, что ты прибываешь именно в этот день. Она советует тебе послать твоих спутников в Лондон, поскольку Грейвсенд ужасно скучен, и им будет гораздо лучше в российском посольстве.

Я должна еще написать об этом Бабушке. Она все еще не смирится с тем, что я уеду так далеко, бедная добрая душа. Я также опасаюсь момента, когда должна буду попрощаться с ней, ибо кто знает, свидимся ли мы еще с ней на этой земле. Все так неопределенно, да и она немолода. Это было бы слишком ужасно!//

Я прихожу в волнение при мысли о нашей встрече – только бы ничего не помешало снова, всегда плохо строить долгосрочные планы.

Но потом, во время твоего путешествия не будет писем, Боже, Боже, как будет тяжко мне.

Увидеть и поцеловать тебя снова, любимый мой, какое это счастье. Не могу не обожать тебя, мой милый ангел, мой драгоценный, мой дорогой. Благослови тебя Бог сейчас и вовеки веков.

Снова я болтаю вместо того, чтобы отправляться спать, но мои ноги требуют отдыха, надо идти, так как завтра в 8 мне принесут первый стакан.

Нет, как я соскучилась по Эрни и по дому.// Как бы я хотела провести в Дармштадте мой последний день рождения перед огромной переменой в жизни. О, Ники, люби меня всегда. Мне нужна любовь, а у тебя взамен всегда будет моя.

Милый, мне надо улетать, вернее, уползать, с моими старыми хромыми ногами.

Множество нежных поцелуев. Молюсь о твоем счастье. Сладких снов, душки! Боже тебя храни!

7 июня.
Доброе утро, любимый. Дует ветер, но светит солнце, если бы только все утихло сейчас. Сегодня утром я получила известия от Эрни, он горячо приветствует тебя. Это от него я получила твою большую фотографию. Дорогой мальчик, такой добрый.//

Ноги у меня болят сильно сегодня, и пальцы распухли, и я едва могу сделать шаг в туфлях. Как противно! Я ругаюсь, как ты Donnerwetter! Может быть, ванна сегодня утром им поможет. Но этот стакан воды, что я выпила в постели, был просто отвратителен.

Скоро все соберутся к завтраку. Так что я должна проститься, милый. Нежно тебя целую и посылаю благословения, мой обожаемый мальчик.

Всегда твоя глубоко любящая старушка
Аликс.

Комната очень хороша со всеми этими цветами. Если бы я знала, от кого они. Кто-то прислал мне книгу, и тебе тоже.

Как любезно.

Благослови тебя Бог снова. Умираю в ожидании вечерней почты.